CC BY
207
ПРИЗВАНИЕ—ИСТОРИЯ
А. Ю. Дворниченко
О ПРЕПОДАВАНИИ ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Мои заметки могли бы иметь подзаголовок: «К выходу в свет второго издания книги Н. Л. Рубинштейна»1. Когда несколько лет назад Юрий Владимирович Кривошеев выступил с инициативой переиздания книги Николая Леонидовича Рубинштейна, я очень обрадовался. В начале 1980-х годов на кафедре Истории СССР досоветского периода (тогда это почему-то не казалось смешным) исторического факультета Ленинградского государственного университета им. А. А. Жданова мне, молодому тогда ассистенту, поручили чтение ответственного курса — историографии истории России. Я был растерян. Вспоминались слова одного из учителей—Александра Львовича Шапиро, который любил повторять, что историография—такая наука, которую можно изучать всю жизнь и все равно не успеешь изучить. А тут надо было выйти к студентам и научить их хотя бы основам этой науки.
Конечно, кое-какие знания у меня были накоплены, но этого казалось мало. Мои переживания были прерваны вмешательством Провидения. В букинисте на проспекте Огородникова я купил «Русскую историографию» Н. Л. Рубинштейна. Книга, принадлежавшая когда-то профессору нашего университета, филологу по специальности Г А. Гуковскому (1902-1950), позволила мне не ударить в грязь лицом и прочитать курс студентам не только нашего, но и Петрозаводского университета, где чтец курса историографии в ту пору безуспешно боролся с запоем.
За прошедшие годы книга истрепалась, я все собирался ее переплести, и вот последовало предложение Ю. В. Кривошеева. Мы
© А. Ю. Дворниченко, 2010
9
А. Ю. Дворниченко
c Юрием Владимировичем написали предисловие к этому изданию, а ученица Ю. В. Кривошеева—Мария Вячеславовна Мандрик—подготовила обстоятельный очерк жизни и творчества Н. Л. Рубинштейна и проделала огромную работу по подготовке текста к новому изданию. За все это хочется выразить ей сердечную благодарность.
Как говорится, по независящим от нас обстоятельствам текст вышел через несколько лет и не в том виде, который нам представлялся (не были, например, опубликованы, портреты историков). Но все же, был обновлен именной указатель и приложен список важнейших работ по историографии.
Второе издание этой книги — очень важное событие в научной жизни нашей страны, которое к тому же позволяет поразмышлять об изучении и преподавании историографии отечественной истории.
Книга, конечно, несет на себе печать времени. Многое в ней устарело, но, тем не менее, Н. Л. Рубинштейну удалось создать лучшее, что есть в нашей науке и в преподавании историографии. Как это объяснить? Несомненно, главная составляющая успеха книги — талант историка-историографа. Однако для того чтобы объяснить феномен «Русской историографии» Рубинштейна, необходимо учитывать еще и на ситуацию, в которой оказалась в то время наука историография2.
До очередной великой российской Смуты начала ХХ в. обобщающих работ по отечественной историографии не было. Существовала достаточно высокая историографическая культура, были весьма содержательные сочинения (М. О. Кояловича, В. С. Иконникова, К. Н. Бестужева-Рюмина и др.3), но книги, которая совмещала бы в себе исследовательские и учебные задачи в полном объеме, еще не появилось. Историография только «перерастала в особую область исторического знания»4. Не было и единой, общепринятой теории русской истории—шла борьба направлений и концептуальных представлений о ходе русской истории.
1920-е - начало 1930-х годов — весьма своеобразный период в истории отечественной науки, в том числе и историографии. С одной стороны, происходило «изгнание науки» под флагом борьбы с «наследием прошлого», самым отвратительным проявлением которого представлялся «великодержавный шовинизм»5. С другой стороны, 10
10
О преподавании дореволюционной отечественной историографии
«подавляющее большинство ученых старой школы до конца 20-х годов продолжало более или менее спокойно работать в науке»6. Более того, научное творчество самих марксистов являло собой причудливую смесь прежних концепций и «марксистских» постулатов. Одним из самых ярких примеров был самый главный «марксист» тех лет—М. Н. Покровский7.
Нельзя сказать, что эти марксисты не обращались к истории исторической науки. Но лучше бы они этого не делали. Как отметил Н. Л. Рубинштейн, задача исследователя переводилась «формально в плоскость “классовой борьбы”», исследование превращалось «в голую полемику с изучаемым историком»8.
Эти ранние «марксисты» благополучно разгромили старую школу ученых, а затем и сами пали жертвой кровожадного псевдонаучного Молоха. В этом смысле в одну цепь (к сожалению, лагерную) выстраивается и «дело Платонова»9, и разгром «школы Покровского». В условиях поражения «мировой революции» и начала «построения социализма в отдельно взятой стране» И. В. Сталин отказался от прежнего национального нигилизма и взялся за создание новой исторической науки. Конечно, ничего нового придумать-то невозможно, и будущие исследователи еще покажут, как советские историки «переваривали» старую науку.
Тем не менее, это действительно была новая наука, которая зиждилась на гипертрофированном классовом подходе, пресловутой «пятичленке» и т. д. Ее создавали ученые, многие из которых относились к старшему поколению. К ним присоединились и более молодые. Каждый фундаментальный труд Б. Д. Грекова, Л. В. Черепнина, В. Т. Пашуто, Б. А. Рыбакова и др. носил характер «установки» и «закрывал» ту или иную проблему, будь это строй Киевской Руси, образование Российского государства или Великого княжества Литовского. В этих трудах поражает «сочетание широкой эрудиции и высочайшей профессиональной культуры со схематизмом выводов, точно укладывающихся в прокрустово ложе формационного учения, как оно было изложено в “Кратком курсе истории ВКП(б)”10. Именно это, наряду с другими элементами, и создало «феномен советской историографии»11. Именно это и создало ситуацию, когда многие из трудов советских историков устарели больше, чем труды их предшественников «дореволюционного» времени.
11
А. Ю. Дворниченко
Вот эту-то схоластику и предстояло нам, родившимся в 50-е годы, познавать в качестве науки. Надо было, видимо, сильно любить Музу, чтобы не почувствовать к ней отвращение, узнавая на уроках о всяких там производительных силах и производственных отношениях. Вообще, следует сказать, что советская школа отбила у меня интерес ко всем наукам (список которых начинается прямо с буквы «а» — астрономия). Но вот с историей добиться школе такого эффекта не удалось.
Впрочем, для меня сейчас важно отметить другое — в ту пору, когда Н. Л. Рубинштейн увлекся историографией (середина 30-х годов) становление новой исторической науки только начиналось. Во всяком случае, она еще не могла войти в плоть и кровь исследователей настолько, чтобы стать той системой, отталкиваясь от которой будут даваться оценки прошлой историографии. Тем более что сам Н. Л. Рубинштейн, хотя и является советским историком, но в Новороссийском университете он учился с 1916 по 1922 г.12
Вот почему в полемике с М. Н. Покровским (скрытой или открытой) Н. Л. Рубинштейн и смог сформулировать правильную во многом и с точки зрения сегодняшнего дня задачу исследования. Задача историографии — «не формальная критика и разоблачение ограниченности пройденных этапов, с тем, чтобы их осудить и отвергнуть, а раскрытие этого действительного пути развития в диалектическом преодолении прошлого, в творческом процессе критического освоения исторического наследства»13. Другими словами, историк еще старался понять историческую науку России, исходя из нее самой, из закономерностей и процессов ее собственного развития, а не из того, дошли или не дошли «дореволюционеры» до понимания того, что мы якобы поняли во времена всех этих «культов личностей», «оттепелей» и «застоев».
В другом месте Н. Л. Рубинштейн делает оговорку «принципиального характера» — «рассматривая развитие историографии в целом, автор не вносил в курс внешних оценок». Он считает излишним «формальное воспроизведение оценок каждого отдельного историка с точки зрения современного состояния науки»14. Если отбросить следующую фразу о «формальном противопоставлении марксистской концепции каждому ложному, ошибочному утверждению дворянской и буржуазной историографии», которая является данью
12
О преподавании дореволюционной отечественной историографии
времени, то под словами Н. Л. Рубинштейна вполне можно подписаться и сегодня.
Исследователь столь же мудро формулирует и другие задачи историографического исследования. По его мнению, всякая идеология обусловлена развитием самих общественных отношений, вот почему периодизация русской истории определяет периодизацию русской историографии. При этом идеологические влияния и связи он видит не только в «системе философских воззрений», но и в непосредственном влиянии исторической науки других стран»15. При этом историк не стеснялся еще писать о значительном влиянии западной исторической науки, «до новейшего времени опережавшей в своем развитии русскую историческую науку»16. Конкретное состояние исторических знаний и их разработки определяет и обусловливает направление и границы развития науки. С этим утверждением также трудно не согласиться.
Но все-таки не «указанные предпосылки» составили первую задачу исследования, а «развитие самой исторической науки». Для этого не нужно перечисление большого числа историков и их исторических работ—в общей историографии это является фоном. Действительный путь науки находит свое полное и отчетливое выражение в наиболее ярких и типичных представителях. Н. Л. Рубинштейн тут совершенно прав. Тем большее значение это имеет для российской историографии, в которой, в отличие от западной, школы и направления выражены гораздо менее заметно. Историк-историограф скромно отмечает, что «можно спорить о том, правильно ли выделены в настоящей книге одни историки и опущены другие», но справедливости ради надо сказать, что ни один крупный историк не пропущен. Хотя ряду историков с современной точки зрения (например, Н. Г. Устрялову, И. Е. Забелину, К. Н. Бестужеву-Рюмину и др.) можно было бы дать более пространные характеристики. Но это, что называется, по гамбургскому счету! Потом многих из этих историков и упоминать-то перестали.
Однако Н. Л. Рубинштейн стал на весьма зыбкую почву, когда заявил, что «историография каждого народа может служить предметом самостоятельного научного исследования» и на этом основании исключил из своего курса историографию Украины, Белоруссии, народов Кавказа и Закавказья и «многих других народов нашего 13
13
А. Ю. Дворниченко
Союза»17. Тут со славным ученым вряд ли можно согласиться! Разные народы сыграли различную роль в нашей истории. Если без историографии, скажем, Закавказья или так называемой Средней Азии российскую историографию понять и воспринять еще можно, то без украинской и белорусской — вряд ли18.
Зато «другое ограничение темы» представляется вполне обоснованным. Историк не стал включать в свое исследование ни сочинения русских историков по истории других стран, ни иностранные исследования по русской истории.
Гораздо менее значимой с точки зрения современного подхода представляется другая волновавшая ученого проблема: принадлежность изучаемого историка к определенной общественной среде. Также как и внимание к биографической составляющей, «научная биография не только раскрывает научные предпосылки, но дает как бы вторичную проверку, материал, дополняющий научный анализ»19. Думается, зачастую — не дает. Что можно, например, узнать из биографии С. М. Соловьева, ярчайшим артефактом которой являются те самые пресловутые углубления, оставшиеся от его сапог после вечного стояния за конторкой, заваленной архивными документами? Конечно, научные труды, в отличие от поэтических, вряд ли можно написать из всякого там «сора», но вытекают ли они из трудного детства того или иного историка или из того, что один был из дворян, а другой — сыном приходского священника; или из неудачной женитьбы и т. д.?
В общем, надо констатировать тот факт, что сама ситуация позволила ученому сформулировать довольно адекватные даже с современной точки зрения задачи, а соответственно, и представить более реальную картину историографии, по сравнению с той, которую стали рисовать позже. В этом плане интересно сравнить «Введение» к книге Н. Л. Рубинштейна с «Введением» к первому тому «Очерков истории исторической науки в СССР».
Н. Л. Рубинштейн предлагает еще более или менее взвешенную схему развития исторической науки и возникновения историографии. В этой схеме находит себе место выступление на арену нового класса — буржуазии, присутствует Гегель с его «Философией истории»20. В «Очерках» уже проводится лишь дикая идея о том, что с точки зрения марксистских критериев историческая мысль делится
14
О преподавании дореволюционной отечественной историографии
на два периода: домарксистский, который является и «донаучным», когда история еще не стала подлинной наукой, и на период марксистский, научный, который начинается с середины XIX в., когда К. Маркс с Ф. Энгельсом создали свою научную теорию21.
По мнению Н. Л. Рубинштейна, «кульминационным пунктом буржуазной науки» был С. М. Соловьев, а, согласно мнению авторов «Очерков», «вершину исторической науки в России в домарксистский период» представляли «взгляды великих русских революцио-неров-демократов»22. Это сравнение можно продолжить, и оно будет в пользу книги и диссертации Н. Л. Рубинштейна.
Можно сказать и так. В работе Н. Л. Рубинштейна присутствуют все те элементы «марксистского» бреда, все те плевелы, которые потом проросли пышным цветом. Но обстоятельства сложились так, что в его работе они еще не являются определяющими.
Сила книги Н. Р. Рубинштейна была и в том, что он писал ее один. Это позволило ему не только создать некую систему, но и соблюсти системный подход в работе с творчеством изучаемых историков, которых он рассматривает по определенным параметрам. Так, он большое внимание уделяет тем периодизациям, которые создавали историки, справедливо, видимо, полагая, что периодизация—один из важнейших инструментов познания истории23.
История не знает сослагательного наклонения, однако позволим себе все-таки сказать, что книга Н. Л. Рубинштейна могла бы на годы стать хорошим учебником для советских студентов24. В каких-то своих аспектах она довольно быстро устарела бы (книга, например, заканчивается анализом творчества «великих историков» — В. И. Ленина и И. В. Сталина), но долгие годы сохраняла бы свое значение. Однако судьба этой славной книги теперь хорошо известна, как и судьба ее создателя. А. Л. Шапиро справедливо отмечал, что в результате разгрома книги «преподавание историографии оказалось в плачевном состоянии»25.
И вот очередной российский парадокс — в таком состоянии оно находилось вплоть до падения советского режима. Причем то, что появилось после разгрома книги Н. Л. Рубинштейна, не только не исправляло положение, но делало состояние советской науки и преподавания еще более плачевным. Речь идет об упоминавшихся ранее «Очерках истории исторической науки в СССР». Уже первый
15
А. Ю. Дворниченко
том произвел на современников тягостное впечатление. «Книга действительно слабая, лишенная цельной мысли, единства, переполненная пестрым, большей частью ненужным материалом... В 1955 г. с ученым видом доказывать, что наука существует только в СССР, а весь прочий мир довольствуется лженаукой, пожалуй, неуместно. Такой “мысли” даже советские читатели не поверят»,—писал в своем дневнике историк С. С. Дмитриев26.
Однако дело не в слабости книги. Вред, который «Очерки» принесли изучению и преподаванию историографии, заключается в той идиотической схеме развития российской исторической науки, которую они явили миру27. Схема стала результатом доведения до абсурда «классового» и воинствующего подхода к истории науки. «Дворянская» и «буржуазная» историографии, последовательно переживая периоды зарождения, подъема и «кризиса», составляли своего рода фон для исторических взглядов всякого рода «передовых мыслителей»: от декабристов до марксистов. Позитивное влияние западной философии и исторической науки на русскую науку фактически отрицалось. Например, по поводу высоких оценок немецких ученых в Академии наук жесткая критика обрушилась не только на многострадального Н. Л. Рубинштейна, но и С. В. Бахрушина28.
Интересно, что оголтелость «Очерков» нарастала от тома к тому. Так, если в первом томе о «государственной школе» писал Н. Л. Рубинштейн, давая еще более или менее взвешенные оценки, то во втором томе снова появился очерк, посвященный той же школе, в котором оценки были уже гораздо более резкие29.
Еще одна негативная черта «Очерков» — в том, что оценка взглядов историков прошлого давалась с точки зрения сформировавшейся в то время концепции отечественной истории. Тон тут задавали сами создатели «советской» концепции отечественной истории. Так, например, Л. В. Черепнин критиковал концепцию А. Е. Преснякова за то, что тот «не только не говорил о складывании и развитии феодальных отношений в Северо-Восточной Руси, но не употреблял даже термина феодализм»30.
Здесь необходимо сделать оговорку. Сравнивать прежнюю историографию с тем багажом знаний, который накоплен в настоящее время, не только правомерно, но и плодотворно. Но свысока поучать историков прошлого, упрекая их в том, что они чего-то не поняли,
16
О преподавании дореволюционной отечественной историографии
до чего-то «не поднялись», не дотянули и т. д. — это просто смешно. К сожалению, это наследие «феномена советской исторической науки» дожило до наших дней. Между тем в условиях концептуальной скудости новейшей (уже постсоветской историографии) мы должны идти другим путем. Учитывая вышеупомянутую «феноменальность» (читай: тупиковость) советской историографии, нужно строить современную концепцию отечественной истории, опираясь на работы «дореволюционных» историков.
Еще одним существенным недостатком «Очерков» было то, что в них историография истории России тонула в историографии «братских союзных республик», в анализе изучения на российской почве проблем истории зарубежной истории. Все эти недостатки «Очерков» были воспроизведены и даже гипертрофированы в учебнике, который предназначался для «студентов вузов специальностей “исто-рико-архивоведение” и “история”». Он вышел двумя изданиями большими тиражами и стал основным учебником по историографии31.
Замечательный российский ученый XVIII в. немец Г. Ф. Миллер здесь уже только упомянут как противник М. В. Ломоносова. Если его собирание источников еще достойно более или менее положительной оценки, то работы по истории России имели только отрицательное значение. С. М. Соловьеву в учебнике посвящено 10 страниц, а «историческим взглядам» В. Г. Белинского и А. И. Герцена — 27 страниц! В. О. Ключевский, наверное, сильно бы удивился, узнав о «слабости теоретических и конкретно-исторических построений» своего знаменитого «Курса». Разделы, посвященные «дворянско-буржуазной» и «мелкобуржуазной историографии», по своему объему уступают освещению сакраментальной темы: троица небезызвестных классиков в качестве историков. Лапидарные разделы, посвященные «национальным» историографиям, ничего не дают позитивного для их понимания. В общем, учебник совершенно безобразен. Полагаем, что его авторы, среди которых был и Н. Л. Рубинштейн, не виноваты: такова была обстановка в науке. При социализме историки заняты не исследованиями, а тем, что создают «определения» и, главное, «установки»32.
Этот ужасный учебник не улучшил жизнь преподавателей историографии. Помню, как все эти десятилетия приходилось долго объяснять студентам в начале курса, что самый доступный для них
17
А. Ю. Дворниченко
учебник — самый неудачный, что использовать его можно крайне выборочно и осторожно. Более того, этот учебник создал неприятный разрыв между изучением и преподаванием историографии. Ведь на научном уровне историография изучалась. Можно было бы привести немало названий книг и статей, которые посвящены тем или иным историкам, направлениям или периодам историографии. Возникли центры по изучению историографии не только в столицах, но и провинции (Томск, Днепропетровск). Но учебник-то оставался все тот же...
Конечно, его недостатки (как и недостатки «Очерков») не укрылись от глаз современников. Известны высказывания на этот счет крупного знатока историографии А. М. Сахарова33. Он написал собственный учебник по историографии34, в котором оценки более трезвые и взвешенные, но по объему учебник настолько мал, что значительной роли сыграть не мог. Сам А. М. Сахаров, видимо, это понимал и в своих методических разработках в качестве «основного пособия» указывал вышеупомянутый учебник35. Все остальные учебные пособия: Л. В. Черепнина, В. И. Астахова, А. Л. Шапиро, В. И. Шевцова, — были посвящены отдельным периодам развития историографии36.
Так и дотянули мы до перестройки, которая получает сейчас столь противоречивые оценки. Положение, к сожалению, не изменилось к лучшему. Первоначально интерес к дореволюционной историографии необычайно возрос. Различные издательства, стремясь его удовлетворить, переиздали большое количество работ российских историков. А некоторых, таких, например, как Н. И. Костомаров, переиздали десятки раз. Это, конечно, не значит, что не осталось малодоступных произведений. Но, главное в другом: осмысление историографии явно отстает от издательской деятельности.
Исследователи российской историографии в основном ограничиваются очерками и статьями, посвященными конкретным историкам и направлениям исторической мысли37. О достоинствах и недостатках этих трудов я здесь рассуждать не буду—у меня другая задача. Мне надо сказать об общих трудах. Начну с книги А. Л. Шапиро38, которая вышла на гребне перестройки, незадолго до смерти автора39.
Я говорил и говорю студентам, что эта книга—своего рода научный подвиг — Александр Львович писал ее, борясь с наступающей
18
О преподавании дореволюционной отечественной историографии
болезнью. Книга состоит из трех работ, написанных в разное время. Это прежде всего курс лекций, созданный в начале 80-х годов40. В этой книге историк поставил перед собой очень сложную задачу: показать развитие исторической мысли на Западе и в России параллельно, учитывая сложный характер влияния западной философской и исторической мысли на российскую историографию.
Войдя в состав нового произведения, эта книга и задала тон: в предисловии автор писал о том, что рассмотрение вопросов русской историографии «будет находиться в органической связи с определенными этапами развития всей исторической мысли». Свою книгу ученый адресовал студентам, специализирующимся по русской истории, «которым необходимо иметь представление не только о творчестве Нестора-летописца, Татищева или Ломоносова, но и о творчестве Геродота, Макьявелли или Гегеля»41. Вот почему он назвал курс не «Русская историография», а «Историография».
Под таким углом зрения А. Л. Шапиро переработал и еще одну свою более раннюю книгу42, а отсутствующие главы дописал. Поучилось очень интересное и познавательное произведение, но по охвату русского материала оно не может конкурировать с книгой Н. Л. Рубинштейна. Многие выдающиеся российские историки просто выпали из повествования. Для того чтобы это понять, достаточно сравнить именные указатели в книгах.
К тому же в работе нет и той цельности, которая была в книге Н. Л. Рубинштейна. От каких-то убеждений, которых он прежде придерживался, историк отказывался, от других — нет. В целом, он оценивает работы историков, опираясь на ту концепцию исторического развития, которая сформировалась в его время.
В 2003 г. увидело свет двухтомное издание, призванное заполнить учебный вакуум и предназначенное «для студентов высших учебных заведений»43. Авторский коллектив своей многочисленностью заставляет вспомнить театрально-кинематографическую команду из «12 стульев». Впрочем, само по себе количество авторов, видимо, не определяет качество произведения. Главное, чтобы им удалось договориться друг с другом. В данном случае такая договоренность не была достигнута. Авторы действуют в соответствии с известной поговоркой: «кто в лес, кто по дрова». В результате перед читателем возникает дикая и фрагментарная картина, мало что говорящая
19
А. Ю. Дворниченко
о развитии российской историографии, никак не прорисовываются связи между историками и направлениями. В лучшем случае авторы отделываются туманным замечанием: «основывался на традициях».
В отличие от книги Н. Л. Рубинштейна, из нового учебника мы никогда не узнаем, чем, например, творчество М. П. Погодина отличается от концепций славянофилов, или в чем, скажем, серьезные различия во взглядах К. Д. Кавелина, Б. Н. Чичерина и С. М. Соловьева.
Зачастую значение того или иного историка определяется неясной для читателя цитатой из другого историка, а то и вообще бог знает кого. Как читателю понравится, например, такой пассаж: «Ю. Нагибин считал его (Н. И. Костомарова. — А. Д.) одним из самых выдающихся историков страны»44. Ну, мы, допустим, знаем, что Ю. Нагибин — советский писатель. Но почему его мнение так важно при оценке творчества великого русского историка?! Таких курьезов к книге можно насчитать десятки. Только недостаток места и времени удерживает от приведения других примеров. Язык данного «труда» носит буквально анекдотический характер. Полно опечаток, также зачастую весьма забавных. Легковесное и бессмысленное сочинение может принести большой вред еще не очень закаленным студенческим умам, поэтому приходится их от него всячески оберегать.
Совсем недавно вышло произведение, задуманное как учебное пособием для студентов, обучающихся по специальности 030401 «История» и направлению подготовки 030400 «История»45. Другими словами — для специалистов и бакалавров.
Авторы попытались на 466 страницах осветить развитие исторических знаний в нашей стране с древнейших времен до наших дней46. Впрочем, дело не в количестве страниц. Ведь в познании историографии надо же с чего-то начинать! Беда в другом. Авторам, в отличие от Н. Л. Рубинштейна, не удалось создать более или менее цельную и системную картину российской историографии47. Сами «этапы постижения» определены как-то странно. Вторая глава посвящена формированию исторической науки (XVIII - начало XIX в.); третья — формированию органической концепции истории России (середина XIX в.)48, четвертая — поискам новых подходов к изучению и осмыслению истории (конец XIX - начало ХХ в.). Надуманная периодизация определила и до боли знакомый вывод о развитии дореволюционной историографии49: «Существовавшее многообразие
20
О преподавании дореволюционной отечественной историографии
подходов, однако, не создало многообразия конкретных концепций русской истории. Все они в той или иной степени повторяли основные положения старой схемы, и в конечном итоге верх брала концепция середины XIX в.: история России есть история российского государства. Она являлась по своей социальной сущности государственно-охранительной. Исключение составляли марксистская и народническая историография»50.
Такой вывод никогда бы не сделал Н. Л. Рубинштейн! Но подобные сентенции вполне украсили бы вышеупомянутые злополучные «Очерки» или учебник тех лет. Одно успокаивает: наши современницы такие выводы делают не из-за убеждений, а из-за элементарной нехватки знаний. Так, они совсем не учли концепции А. Е. Преснякова, которому А. Л. Шапиро посвятил главу под названием «Критика А. Е. Пресняковым традиционных взглядов на историю Древней Руси»51. Мы не найдем в учебнике характеристики творчества М. М. Богословского, Ю. В. Готье, М. А. Дьяконова; А. А. Кизеветтер упомянут лишь как сторонник кадетской партии, о Н. П. Павлове-Сильванском написан один абзац52. Забыт М. К. Любавский—не только выдающийся историк, но и ректор Московского университета. Таким образом, в свете указанных лакун вышеупомянутый вывод вполне закономерен.
Можно ли, например, говорить о летописях, опираясь не на труды А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, Я. С. Лурье, а на работу М. О. Ко-яловича? Впрочем, мы не будем перечислять все «странности» нового издания. Отметим лишь напоследок весьма странную структуру изложения материала. Возьмем, например, вышеупомянутую третью главу. В первом параграфе авторы рассматривают условия развития и формы организации исторической науки. Следующий параграф посвящен «новым подходам к осмыслению прошлого» — речь идет о И. Ф. Г. Эверсе, М. Т Каченовском и его «школе» и Н. А. Полевом.
Затем вдруг авторы переходят (в следующем параграфе) к теме «предмет и задачи исторической науки», чтобы перескочить потом к концепциям М. П. Погодина и Н. Г. Устрялова. Посвятив отдельные параграфы славянофилам и представителям государственной школы, а также «развитию исторической мысли в трудах общественных деятелей», они вдруг все замешивают в отдельном котле под названием «Основная проблематика исторических исследований», куда неожиданно
21
А. Ю. Дворниченко
авторским усилием оказываются втиснутыми И. Д. Беляев, А. П. Щапов, Н. И. Костомаров, И. Е. Забелин.
В целом можно сказать, что новый учебник не удался. У нас по-прежнему нет книги, в которой структурно и системно, логично и доступно излагался бы ход развития российской историографии. Отсутствие такого труда, а соответственно, и глубокой смысловой и временной историографической перспективы приводит к печальным результатам и в трудах, посвященных отдельным значительным периодам историографии.
Так, А. Н. Шаханов, изучив историческую науку второй половины XIX - начала XX в. в Московском и Петербургском университетах, крайнее негативно оценивает результаты ее развития. «Цельная картина отечественного прошлого... выработала свой творческий потенциал», историки «не смогли подняться до обоснования цельного мировоззрения», «на основе новых теорий еще не успело выработаться цельное миросозерцание» и т. д.53 Интересно, о каком «цельном миросозерцании» мечтает почтенный историк? А что касается ссылок на мнения современников, так всем современникам свои достижения кажутся кризисом. Говоря о «кризисе» в конце XIX - начале XX в., они ведь еще не знали, что их ждет через несколько лет!
В другой недавней и, кстати, весьма содержательной книжке находим не менее интересный поворот мысли. Речь идет об описании новой «школы» русских историков — «историков-федералистов»54. В одну «школу историков-федералистов», правда «несложившуюся», объединяются А. П. Щапов, П. В. Павлов, Д. И. Иловайский, К. Н. Бестужев-Рюмин на том основании, что они занимались «местной» историей, и на их единство намекал А. А. Григорьев.
Вот бы удивились такому их объединению в одну группу эти историки! А как бы удивился Н. Л. Рубинштейн, который много внимания в своей книге уделил тому, как отечественные историки, вне зависимости от «направления», старались решить одну из актуальных проблем российской истории — проблему соотношения центра и окраин. Ведь именно этим занимались вышеупомянутые историки, а не изучением «местной» истории. Н. Л. Рубинштейн обозначил и другие проблемы: Россия и Запад, народ и власть в российской истории, Россия и Восток. Именно с точки зрения решения историками этих проблем он и рассматривал нашу историографию.
22
О преподавании дореволюционной отечественной историографии
Ясно одно: нам нужен новый Рубинштейн. Где Вы, новый Рубинштейн, мы ждем Вас, мы зовем Вас! Не обманите наши ожидания!
1 Рубинштейн Н. Л. Русская историография. 2-е изд. / Под ред. А. Ю. Двор-ниченко, Ю. В. Кривошеева, М. В. Мандрик. СПб., 2008.
2 Мы не ставим перед собой задачу выяснения достоинств и недостатков книги и диссертации Н. Л. Рубинштейна. В последние годы наметилась хорошая традиция доброжелательного изучения историографического и исторического наследия ученого. См., например: Медушевская О. М. Источниковедческая проблематика «Русской историографии» Н. Л. Рубинштейна // Археографический ежегодник за 1998 год. М., 1999; Шмидт С. О. Судьба историка Н. Л. Рубинштейна // Там же; Шаханов А. Н. Борьба с «объективизмом» и «космополитизмом» в советской исторической науке: «Русская историография» Н. Л. Рубинштейна // История и историки. 2004. Историографический вестник. М., 2005; ДубровскийА.М. Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930-1950-е гг). Брянск, 2005; Соломаха Е. Н. Труд Н. Л. Рубинштейна «Русская историография»: его содержание и оценки в отечественной исторической литературе: Дис. ... канд. ист. наук. Нижний Новгород, 2006; Мандрик М. В. Николай Леонидович Рубинштейн: Очерк жизни и творчества // Рубинштейн Н. Л. Русская историография. 2-е изд.; и др.
3 См.: КирееваР. А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России с середины XIX в. до 1917 г М., 1983.
4 Там же. С. 73.
5 См.: КривошеевЮ.В., Дворниченко А.Ю. Изгнание науки: российская историография в 20-х - начале 30-х годов ХХ века // Отечественная история. 1994. № 3. С. 143-158.
6 Кобрин В. Б. Кому ты опасен, историк? М., 1992. С. 140.
7 Дворниченко А.Ю. «Феномен в феномене» или «историк с пикой» о Киевской Руси // Страницы истории: Сборник научных статей, посв. 65-летию со дня рождения Г. А. Тишкина. СПб., 2008. С. 288-296.
8 РубинштейнН.Л. Русская историография. 2-е изд. С. 15.
9 На наш взгляд, не так важно, кто конкретно инспирировал «дело», фактически уничтожившее цвет русской науки. Важен (скорее—страшен) результат. См., например: Дворниченко А.Ю., ПанеяхВ.М., Покровский Н. Н. Споры вокруг судьбы академика С. Ф. Платонова (о книге: В. С. Брачев. Русский историк С. Ф. Платонов) // Отечественная история. 1998. № 3. С. 134-136.
10 Кобрин В. Б. Кому ты опасен, историк? С. 154.
11 Афанасьев Ю. Н. Феномен советской историографии // Советская историография. М., 1996. С. 7-41.
12 Мандрик М. В. Николай Леонидович Рубинштейн... С. IX.
23
А. Ю. Дворниченко
13 Рубинштейн Н. Л. Русская историография. 2-е изд. С. 7.
14 Там же. С. 4-5.
15 Там же. С. 3.
16 Там же. С. 13.
17 Там же.
18 Об этом на защите диссертации Н. Л. Рубинштейном говорил Ю. В. Готье. (См.: МандрикМ.В. Николай Леонидович Рубинштейн... С. XXXIII).
19 Рубинштейн Н. Л. Русская историография. 2-е изд. С. 4.
20 Там же. С. 9-10.
21 Очерки истории исторической науки в СССР. Т. I / Под ред. М. Н. Тихомирова (гл. ред.), М. А. Алпатова, А. Л. Сидорова. М., 1955. С. 11.
22 Там же. С. 12. — Это не помешало авторам «Очерков» заявить, что российская буржуазно-либеральная историография «стояла значительно выше современной ее буржуазной зарубежной исторической науки» (Там же. С. 15).
23 Это не понравилось Ю. В. Готье, который на диспуте по поводу защиты диссертации Н. Л. Рубинштейном говорил: «зачем так тщательно и подробно сообщать об опыте периодизации, который проведен авторами далеко не марксистских работ» (Цит. по: Мандрик М.В. Николай Леонидович Рубинштейн... С. XXXI). Вот как влияла эпоха даже на великие умы!
24 А. М. Дубровский пишет: «Можно было бы спорить о том, насколько этот труд («Историография» Н. Л. Рубинштейна. — А. Ю.) был способен играть роль учебника, в какой мере студент способен усвоить тот гигантский объем информации, который был заключен в книге» (Дубровский А.М. Историк и власть... С. 541). Мы гораздо более высокого мнения о способностях студентов-историков. Думается, усвоили бы...
25 Шапиро А. Л. Историография с древнейших времен до 1917 г.: Учеб. пособие. М., 1993. С. 5.
26 Из дневников Сергея Сергеевича Дмитриева // Отечественная история. 2000. № 1. С. 162.
27 Здесь нет времени и места подробно анализировать содержание «Очерков».
28 Очерки истории исторической науки в СССР. Т. I. С. 190, 192. — Парадоксальность ситуации заключается в том, что в первом томе Н. Л. Рубинштейн еще участвовал в качестве автора!
29 Там же. С. 338-366; Очерки истории исторической науки в СССР. Т. II / Под ред. М. В. Нечкиной (гл. ред.), М. Н. Тихомирова, С. М. Дубровского, М.А. Алпатова, Б. Г. Вебера, А. М. Станиславской. М., 1960. С. 103-128.
30 Очерки истории исторической науки в СССР. Т. III / Под ред. М. В. Нечкиной (гл. ред.), М.А. Алпатова, Б. Г Вебера, Е. Н. Городецкого, С. М. Дубровского, А. М. Станиславской. М., 1963. С. 314.
31 Историография истории СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции / Под ред. В. Е. Иллерицкого, И. А. Кудрявцева.
24
О преподавании дореволюционной отечественной историографии
2-е изд., испр. и доп. М., 1971 (Первое издание вышло под тем же названием в 1961 г.). — В данной статье, конечно, нет возможности подробно разбирать это произведение.
32 Кобрин В. Б. Кому ты опасен, историк? С. 152.
33 Сахаров А. М. Методология истории и историография (статьи и выступления). М., 1981. С. 95-96.
34 СахаровА.М. Историография истории СССР. Досоветский период: Учеб. пособие для студентов исторических факультетов педагогических институтов. М., 1978. 256 с.
35 Сахаров А.М. Историография истории СССР: Методические указания для студентов-заочников исторических факультетов государственных университетов. 5-е изд., перераб. и доп. М., 1978. С. 42.
36 Наиболее широкий хронологический охват и наименьшее количество достоинств имеет пособие В. И. Астахова (Астахов В. И. Курс лекций по русской историографии (До конца XIX в.). Харьков, 1965).
37 См., например: Историки России XVIII - начала XX века. М., 1996; Историки России XVIII-XX веков. Вып. 1-5. М., 1993-1998; Историки России. Биографии. М., 2001; Брачев В. С. Русский историк Сергей Федорович Платонов. Ч. 1-2. СПб., 1995; Макушин А.В., Трибунский П. А. Павел Николаевич Милюков: труды и дни. Рязань, 2001; Ростовцев Е. А. А. С. Лаппо-Данилевский и петербургская историческая школа. Рязань, 2004; и др.
38 Шапиро Александр Львович (1905-1994)—профессор Ленинградского (Санкт-Петербургского) университета. См. о нем: Брачев В. С., Дворниченко А.Ю. Кафедра русской истории Санкт-Петербургского университета (1834-2004). СПб., 2004. С. 236-237 и след.
39 Шапиро А. Л. Историография с древнейших времен до 1917 г. — На титульном листе издатели поместили другое название: «Русская историография», что не соответствует замыслу автора.
40 Шапиро А. Л. Историография с древнейших времен по XVIII век: Курс лекций. Л., 1982.
41 Шапиро А. Л. Историография с древнейших времен до 1917 г С. 7.
42 Шапиро А. Л. Русская историография в период империализма: Курс лекций. Л., 1962.
43 Историография истории России до 1917 года: В 2 т. / Под ред. д-ра ист. наук, проф. М. Ю. Лачаевой. М., 2003.
44 Историография истории России до 1917 года. Т. 2. С. 146.
45 Наумова Г. Р., Шикло А. Е. Историография истории России. М., 2008.
46 Для сравнения: Н. Л. Рубинштейну понадобилось 738 страниц, чтобы рассказать о дореволюционной историографии.
47 Хотя авторы считают свое сочинение «первой попыткой создания единого учебника по курсу историографии, в котором были бы в системе представлены
25
все этапы постижения отечественной истории» (Наумова Г. Р., Шикло А. Е. Историография истории России. С. 10).
48 При этом в этой главе отдельный параграф посвящен «новым теоретическим идеям в исторической науке 1860-1880-х годов».
49 В данном случае речь идет о развитии историографии Серебряного века.
50 Наумова Г.Р., Шикло А.Е. Историография истории России. С. 295.
51 ШапироА.Л. Историография с древнейших времен до 1917 г. С. 636-647.
52 Стремясь подчеркнуть значимость для российской исторической науки именно этих историков, А. Н. Шаханов недавно писал: «...В работах М. М. Богословского, Ю. В. Готье, Н. П. Павлова-Сильванского, А. Е. Преснякова 1900-1910 годов россика фактически преодолела имевшее место тематическое и, как следствие, методическое отставание от своих западных коллег» (Шаханов А. Н. Русская историческая наука второй половины XIX - начала XX века: Московский и Петербургский университеты. М., 2003. С. 415).
53 ШахановА.Н. Русская историческая наука... С. 415-417.
54 Боярченков В. В. Историки-федералисты: Концепция местной истории в русской мысли 20-70-х годов XIX века. СПб., 2005.
