CC BY
74
Квашис Виталий Ефимович
О пределах допустимого вмешательства государства в частную жизнь
Статья посвящена важной составляющей более обшей проблемы компромисса в праве, актуальность которой в последнее время значительно возросла в связи с обсуждением поправок к Конституции страны. В рамках этой дискуссии на повестку дня поставлен, в частности, вопрос об охране конституционного права граждан на неприкосновенность частной жизни. Его актуализация обусловлена двумя существенно разными, но взаимосвязанными объективными факторами. Первый из них - фундаментальные изменения в состоянии общественного правосознания и формирование принципиально иной системы приоритетов и ценностей; второй фактор напрямую связан со значительными технологическими изменениями во многих сферах общественной жизни, в том числе с совершенствованием технологий и всей системы контроля за состоянием общественной безопасности (и, следовательно, за поведением людей). Взаимодействие этих факторов повышает возможности внешнего воздействия на частную жизнь и потому диктует необходимость более четкой и строгой регламентации пределов допустимого вмешательства государства в частную жизнь граждан. На этом фоне особенно опасным угрозам может быть подвержена сфера семейных отношений, и именно поэтому сегодня так резко обострилась полемика вокруг проекта федерального закона о семейно-бытовом насилии. Комплексный анализ ситуации в указанных сферах общественной жизни говорит о новизне похода к проблеме и перспективах ее решения.
Ключевые слова: частная жизнь, конституционные права, право на неприкосновенность частной жизни, допустимое вмешательство, государственный контроль.
On the limits of permissible state interference in private life
The article is devoted to an important component of the more general problem of compromise in law, the relevance of which has recently increased significantly in connection with the discussion of amendments to the Constitution of the country. In the framework of this discussion, the agenda, in particular, raised the issue of protecting the constitutional right of citizens to privacy. Its updating is due to two significantly different, but interrelated objective factors. The first of them is fundamental changes in the state of public legal awareness and the formation of a fundamentally different system of priorities and values; the second factor is directly related to significant technological changes in many spheres of public life, including the improvement of technology and the entire system of monitoring the state of public safety (and, therefore, people's behavior). The interaction of these factors increases the possibility of external influence on privacy and therefore dictates the need for more precise and strict regulation of the limits of permissible state interference in the private life of citizens. Against this background, the sphere of family relations may be exposed to especially dangerous threats, and that is why today the controversy around the draft federal law on domestic violence has sharply intensified. A comprehensive analysis of the situation in these areas of public life indicates the novelty of the approach to the problem and the prospects for its solution.
Keywords: private life, constitutional rights, right to privacy, permissible interference, state control.
Вначале - о том, «откуда есть пошла» тема этого доклада. В общем плане -из текста (и контекста) пленарного доклада И.Я. Козаченко и Д.Н. Сергеева на только что закончившихся «Ковалевских чтениях», которые, между прочим, проходят ежегодно уже 17 лет; в прямом смысле и конкретно -эта тема «пришла» из программы конференции, побившей, кстати говоря, все свои рекорды по численности участников (почти 1500 юристов-ученых и практикующих юристов
из 20 стран). Скажу откровенно, по разным причинам, в том числе в силу моей недосягаемости в пространстве в момент определения докладчиков, выбор организаторов со мной согласован не был, но наша многолетняя дружба и взаимное уважение как бы исключали мои протесты против этого решения. Впрочем, даже относительно поверхностное погружение в проблематику моего доклада указывало на то, что речь идет о вещах, тесно взаимосвязанных, где «частное» вытекает из «общего» (пле-
8
нарный доклад) и является его составным элементом. С другой стороны, по тем же причинам отступать было некуда, и изложение своей позиции по непривычной (необычной) для меня теме в какой-то мере, как я надеюсь, материализовало потребности организаторов конференции. Тем более, что мне была предоставлена возможность выбора ракурса анализа проблемы, ее состояния и оценок перспективы. Этот выбор можно оценивать по-разному; может, сама тема привлечет внимание других исследователей.
Теперь - очень коротко, в порядке тезисов, по сути проблемы.
Частная жизнь требует ответственного отношения к самой легкоранимой сфере человеческого бытия, тем более, что это касается всех и каждого. Это, вроде бы, аксиоматично. Когда речь идет об охране частной жизни и (или) о невмешательстве в содержательную часть этой частной жизни, традиционно имеется в виду ее охрана (защита) от любой внешней интерференции. Эта модель, отмечают авторы пленарного доклада, обусловлена тем, что под частной жизнью чаще всего понимается та «нравственная, социальная и физическая оболочка, которая позволяет каждому человеку жить и развиваться с учетом его законных потребностей и желаний, дозволительных реальной действительностью». Именно поэтому под частной жизнью, прежде всего, понимаются семейные отношения, говоря точнее, взаимоотношения межличностного характера. По той же самой причине право гражданина на неприкосновенность частной жизни закреплено в Конституции страны, оно охраняется международным и национальным законодательством, а нарушение этого права (в виде различных форм вмешательства в частную жизнь) влечет за собой ответственность, в том числе и уголовную.
Все это, конечно, так, все это, на мой взгляд, верно вообще, верно как декларируемый императив, как должное, но, увы, не всегда сущее; это представление об идеале, оно во многом абстрактно и зачастую оторвано от реальной жизни. Это исходное положение позволяет мне оценить постановку проблемы как во многом наивную и упрощенную, с заведомо завышенными социальными ожиданиями, не вытекающими из реальной ситуации, из состояния массового правосознания и мировосприятия и, что особенно важно, не учитывающими уже произошедших и текущих трансформаций в современной общественной и политической жизни. По мысли составителей пленарного доклада, проблема состоит, во-первых, в обеспечении неприкосновенности частной жизни действен-
ными механизмами ее охраны и, во-вторых, в четком определении пределов допустимости вмешательства государства в частную жизнь своих граждан. Кстати, это «второе» не совсем оправданно сужает круг реальных и потенциальных нарушителей, который на самом деле гораздо шире (спрос рождает рост предложений) и вовсе не исчерпывается должностными лицами, представляющими органы государственной власти. Поэтому в моей полушутке об отсутствии пределов такого вмешательства есть, по крайней мере, половина того серьезного, что указывает на завышенный оптимизм или, говоря точнее, на куда большую долю пессимизма в отношении обсуждаемого и происходящего в реальности.
Что здесь имеется в виду? Речь идет о двух параллельных, на первый взгляд, напрямую не связанных между собой тенденциях и процессах, происходящих в современной общественной жизни. Во-первых, это процесс кардинальных технологических изменений, который обеспечивает более широкие возможности и перспективы тотального контроля за повседневной жизнью людей. Диапазон таких преобразований в эпоху глобализации чрезвычайно широк - от всепроникающего «камерного» наблюдения и фиксации коммуникативных связей внутри сообщества до перевода многих сторон общественной (и, что неизбежно, частной) жизни на «цифру», что также служит методологии усиления государственного контроля в обществе. Инструментально набор этих средств наблюдения и контроля становится все более широким и разнообразным; к тому же, и это крайне важно учитывать, технические возможности множатся на инициативу и самодеятельность исполнителей, прикрываемую целями и интересами чаще всего абстрактной (неконкретизированной) общественной безопасности. Почти полвека назад А.Д. Сахаров в своей «Нобелевской лекции» предупреждал, что «в руках бюрократических, действующих под покровом секретности учреждений все эти технологии могут оказаться чрезвычайно опасными» [1, с. 627-628]. С тех пор уровень развития технологий контроля значительно вырос.
Надо иметь в виду, что избыточным уважением к закону, а тем более к охране частной жизни, наше общество никогда не отличалось; это не новость, так сложилось исторически. Во многом именно исторические истоки объясняют и специфику психологии, обычаев и нравов, особенностей менталитета российских граждан независимо от того, на какой ступени социальной лестницы они находятся. Кроме того, существует и будет расти объективное
9
противоречие между должным и сущим, ибо динамичное развитие технологий всегда будет опережать уровень правового регулирования, развития права в целом как института по своей сути весьма консервативного. Очевидно, что по мере технологического развития (а оно неимоверно ускоряется с каждым днем) «ножницы» между ним и правовым регулированием пределов допустимого вмешательства в частную жизнь (причем не только со стороны государства) будут постоянно расти, создавая тем самым почву для безответственных, бесконтрольных и безнаказанных злоупотреблений. Повседневная практика растущего множества коммерческих фирм, специализирующихся на поисках информации о частной жизни, а также индивидуальных «специалистов» подтверждает сказанное. Что же касается государства, то оно в указанном плане вряд ли заинтересовано в ограничении пределов и возможностей своего контроля (вмешательства), а любые механизмы их ограничения будут нивелироваться (игнорироваться) под прикрытием соображений реальной или мнимой угрозы общественной безопасности. Надо признать, что правоприменительная практика такую тенденцию подтверждает и поддерживает. В этом отношении весьма показательны положения постановления Пленума Верховного Суда РФ от 25 декабря 2018 г. № 46 «О некоторых вопросах судебной практики по делам о преступлениях против конституционных прав и свобод человека и гражданина (статьи 137, 138, 138.1, 139, 144.1, 145, 145.1 Уголовного кодекса Российской Федерации)». И тут необходимо сказать о второй, может быть, куда более важной тенденции.
В принципе вопрос о пределах допустимого вмешательства государства в частную жизнь зависит от выбора концептуальной парадигмы, определяющей соотношение личных и коллективных интересов, от философии системы приоритетов политического и общественного развития. Еще пять-шесть лет назад приоритет прав личности, закрепленный в Конституции 1993 г., по крайней мере, декларировался. За эти годы в общественном миропонимании и правосознании постепенно, очень последовательно, хотя внешне не так заметно происходили фундаментальные изменения. Концепция приоритета прав личности изменилась кардинально, она заменилась принципиально иным знаком, содержанием и смыслом. Одновременно произошел отказ от общепризнанных «западных» ценностей, приоритета норм международного права в национальном законодательстве; все это как бы укладывалось в логику вынужденного курса на самоизоляцию
со всеми вытекающими отсюда выводами и последствиями. Поэтому предлагаемые сегодня конституционные «изменения и дополнения» вовсе не носят характера «переворота» (как считают некоторые политологи), они лишь закрепляют реально сложившееся положение вещей как в сфере моральной, так и в сфере политического устройства общества. Эта фундаментальная трансформация еще за год до внезапного появления сегодняшних изменений в Основной закон страны получила прямое закрепление в названном выше постановлении Пленума Верховного Суда РФ, где применительно к ст. 137 и ст. 138 УК РФ указано, что «не может повлечь уголовную ответственность сбор и распространение таких сведений в государственных, общественных или иных публичных интересах». Иные публичные интересы - сама по себе вещь замечательная; по сути, этот пассаж означает зафиксированную смену парадигмы приоритетов, а если что не понятно, то большой привет тем, кто ратует за неприкосновенность частной жизни и занят поисками механизмов ее охраны.
Это - самое главное, в нем суть рассматриваемой тенденции, но это, конечно, не все. В указанном постановлении также разъясняется, что при рассмотрении вопроса о наличии в действиях лица состава преступления, предусмотренного ст. 137 УК РФ (нарушение неприкосновенности частной жизни), суду необходимо устанавливать, охватывалось ли его умыслом, что сведения о частной жизни гражданина хранятся им в тайне. В переводе на практический язык это означает «пойди докажи!». То же самое сказано и в отношении действий, нарушающих тайну переписки, телефонных переговоров или иных сообщений (ст. 138 УК РФ). И здесь же содержится указание на то, что такие деяния являются преступными лишь «при отсутствии законных оснований для ограничения конституционных прав граждан на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых сообщений...» и т.д. В связи с этим вспоминаются слова М.Е. Салтыкова-Щедрина из «Писем к тетеньке»: «Которые письма не нужно, чтоб доходили, те всегда у нас пропадают.».
Сегодня времена изменились, но суть вещей, похоже, не меняется; привлечение к ответственности за посты и перепосты, тотальный контроль за средствами коммуникации и распространением информации стали явлениями обыденными. Люди к этому все больше привыкают как к явлению почти нормальному, понимая, что по мере развития технологий слежки за частной жизнью тотальный контроль за всем и вся будет усиливаться. Опасность вмешатель-
10
ства в частную жизнь (еще раз подчеркнем, - не только со стороны государства) сегодня уже не на пороге, а и за порогом частной жизни. Это относится не только к вещам «камерным»; число камер и других средств контроля и наблюдения растет и будет расти; точно так же растет число «утечек» из различных баз данных о личности граждан, о состоянии их счетов и т.п. Потребности и возможности использования «больших данных» практически не ограничены. Наша страна, конечно, не пойдет китайским путем, но люди все больше осознают, что они уже сегодня живут «в цифровом концлагере». Отсюда будет расти стремление уйти из-под контроля, наблюдения и возможного вмешательства в частную жизнь самыми разными способами, начиная, скажем, с отказа от использования кредитных карт и перехода в расчетах на «кэш» и кончая отказом от использования смартфонов и других средств коммуникации, позволяющих не только контролировать передвижение людей, но и следить «за ходом мысли» в их социальном взаимодействии.
Статистическая информация о судебной практике по такого рода делам хотя и весьма лаконична, но все же задает определенное направление мысли. Так, по данным Судебного департамента Верховного Суда РФ по ст. 138 УК в 2016 г. осуждено 50, а в 2017 г. - 63 человека. Указаний на личность осужденных (на их принадлежность к государственным органам) в этой статистике нет, нет и сведений о многочисленности и разнообразии других форм вмешательства в частную жизнь. По нашему убеждению, в абсолютном большинстве дел субъектами наказуемого вмешательства в личную жизнь стали именно сотрудники соответствующих коммерческих фирм и индивидуальные «спецы», ибо похоже на то, что правоприменители, допустившие «перебор» средств и методов такого вмешательства, чаще всего отделываются служебным расследованием и дисциплинарными взысканиями. Речь не идет о прямой индульгенции, но отрицать презумпцию их невиновности, сформулированную в названном постановлении Пленума Верховного Суда РФ, также трудно, как и опасно недооценивать социально-психологические и политические последствия такого рода нарушений конституционных прав граждан.
Проблема пределов допустимого вмешательства государства в частную жизнь, как уже отмечалось, вплотную связана с охраной и защитой семейной жизни. Отсюда актуальность развернувшейся в стране широкой дискуссии по поводу проекта федерального закона о противодействии семейно-бытовому насилию. О
«плюсах» и «минусах» этого законопроекта мы уже высказались достаточно обстоятельно [2]. Укажем лишь на следующие моменты.
В сфере противодействия семейно-бытово-му насилию стоят два главных вопроса. Первый из них можно сформулировать так: где проходит грань между невмешательством в частную жизнь и необходимостью применения мер защиты в отношении жертвы насилия? По сути дела, ответ на этот вопрос связан с классической юридической дилеммой о приоритете прав. Очевидно, что жизнь и здоровье жертвы имеют несомненный приоритет перед правом на неприкосновенность частной жизни. Вмешательство государства допустимо только в случае наличия реальной угрозы жизни и здоровью. Однако это не означает, что в остальных случаях государство не может участвовать в разрешении семейных конфликтов. В случае конфликта, не представляющего угрозу для жизни и здоровья, любая из сторон может обратиться к государственным структурам или общественным объединениям за квалифицированной помощью. Задача государства состоит в разработке механизмов, обеспечивающих защиту и получение необходимой помощи. И здесь мы упираемся в свои исконные ценности (семейной жизни), в свое понимание вещей, в особенности исторически сложившейся своеобычной психологии и ментальности.
Второй вопрос - в чем причина неэффективности мер, предусмотренных действующим законодательством? - требует куда более развернутого ответа. Сегодня противоправные деяния в семейных конфликтах в зависимости от конфигурации последствий могут быть квалифицированы по ст. 6.1.1 КоАП РФ (побои), ст. 116.1 УК РФ (нанесение побоев лицом, подвергнутым административному наказанию), ст. 115 УК РФ (умышленное причинение легкого вреда здоровью). Чаще всего на практике применяются именно эти статьи, хотя возможна также квалификация и по другим статьям УК. В уголовном законе разные формы, в которых может проявляться семейно-бытовое насилие, уже криминализированы. Возникает вопрос о целесообразности введения дополнительного (отдельного) состава преступления. Главный довод сторонников криминализации семейного насилия заключается в том, что в отличие от преступных посягательств со стороны незнакомого лица в семейных конфликтах жертва преступлений находится в материальной или иной зависимости от агрессора, как правило, проживает с ним совместно, в силу чего насилие носит систематический характер. Этот довод, несомненно, заслуживает внимания.
11
При оценке действующих законодательных норм и практики их применения важными являются следующие соображения. Во-первых, ныне производство по уголовным делам по ст. 115 и 116.1 УК осуществляется в порядке частного обвинения. По российскому законодательству уголовное судопроизводство в порядке частного обвинения осуществляется только при подаче заявления пострадавшей стороной или ее законным представителем мировому судье. Бремя доказывания при этом возлагается на пострадавшую сторону, она же оплачивает все судебные издержки. Таким образом, ответственность за обеспечение правосудия по факту домашнего насилия фактически перекладывается на лиц, переживших насилие. Некоторые специалисты оценивают это как уклонение государства от обязательств перед пережившими насилие, что ставит этих лиц в заведомо невыгодное положение. Поэтому действующее законодательство в целом не может быть признано эффективным средством правовой защиты от домашнего насилия.
Второе соображение напрямую связано с декриминализацией побоев. Одни эксперты считают, что это ошибка; она стала серьезным шагом назад, ибо послужила агрессорам сигналом о вседозволенности, осложнила пострадавшим привлечение причинителя насилия к ответственности и ослабила гарантии защиты. Другие эксперты не считают это решение ошибкой. Введение института административной преюдиции, по их мнению, упростило доступ жертв к правосудию (в отличие от ст. 116
1. Сахаров А.Д. Воспоминания. Том первый. М, 1996.
2. Квашис В.Е., Случевская Ю.А. Правовая защита семейных отношений (к законопроекту о семейно-бытовом насилии) // Науч. портал МВД России. 2020. № 1.
и 116.1 УК РФ). Кроме того, необходимо учитывать, что очень часто по разным соображениям жертва насилия не желает инициировать уголовное преследование агрессора. В наиболее распространенных сценариях семейно-быто-вого конфликта достаточно применения превентивной меры, суть которой во временной изоляции агрессора от жертвы. В этом случае назначение административного ареста, на наш взгляд, является наиболее действенной мерой. Между тем судебная практика не всегда учитывает суть и истоки семейных конфликтов, и, как правило, по таким делам назначается наказание в виде штрафа, который выплачивается из семейного бюджета. Как видно, сложность ситуации связана не столько с пробелами в правовом регулировании, сколько с правоприменительной практикой, где де-факто проблема семейного насилия должностными лицами недооценивается или откровенно игнорируется.
И последнее. Основным субъектом профилактики семейно-бытового насилия в соответствии с законопроектом являются органы внутренних дел. И здесь возникают, по крайней мере, два вопроса. Один из них - готовы ли сами участники семейного конфликта к контактам с полицией (известно, что уровень доверия полиции еще не столь высок, как этого требует время)? Второй вопрос - готова ли сама полиция в пределах существующей штатной численности и ресурсного обеспечения взять на себя вмешательство в такого рода семейные конфликты? Похоже, что положительный ответ на эти два вопроса остается весьма проблематичным.
1. Sakharov A.D. Memories. Volume One. Moscow, 1996.
2. Kvashis V.E., Sluchevskaya Yu.A. Legal protection of family relations (to the bill on domestic violence) // Scientific portal of the Russia Ministry of the Interior. 2020. № 1.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ
Квашис Виталий Ефимович, доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, главный научный сотрудник ВНИИ МВД России; e-mail: kvashis@mail.ru
INFORMATION ABOUT AUTHOR
V.E. Kvashis, Doctor of Law, Professor, Honored Scientist of the Russian Federation, Chief Researcher of the National Research Institute of the Ministry of the Interior of Russia; e-mail: kvashis@ mail.ru
12
