CC BY
31
Языкознание
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2015, № 2 (2), с. 508-512
УДК 81.16'37
О НЕКОТОРЫХ ТИПАХ ЯЗЫКОВОЙ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ МОДЕЛЕЙ ЧАСТЬ / ЦЕЛОЕ, ЭЛЕМЕНТ/ МНОЖЕСТВО И КОМПОНЕНТ/ СИСТЕМА В РУССКИХ ПРЕДЛОЖНО-ПАДЕЖНЫХ СОЧЕТАНИЯХ
© 2015 г. Т.Б. Радбиль
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
radbil@sandy.ru
Поступила в редакцию 14.01.2015
Рассматриваются некоторые когнитивные модели языковой концептуализации отношений часть / целое, элемент / множество и компонент / система в русских предложно-падежных конструкциях с предлогом от. Анализируется набор семантических признаков прототипической ситуации, актуализу-емой данной конструкцией, необходимый и достаточный для порождения корректной, неаномальной языковой формы.
Ключевые слова: модели языковой концептуализации, отношения часть / целое, элемент / множество и компонент / система, предложно-падежная конструкция, современный русский язык.
Современные идеи когнитивно-ориентированной семантики открывают значительные перспективы для интерпретации нетривиальных и довольно тонких семантических условий языковой реализации ряда конструкций, правила которой далеко не очевидны и не всегда поддаются простому объяснению, тогда как носители языка с легкостью оперируют ими в своей речевой деятельности и интуитивно отличают правильную реализацию от аномальной. Особенно, по нашим наблюдениям, сказанное выше касается некоторых русских предложно-падежных конструкций (с предлогами от, у, для, из и пр.), семантические модели которых в русском языке отличаются высокой продуктивностью и крайним смысловым и функциональным разнообразием. При этом некоторые ограничения на их производство, равно как и богатые возможности для языкового расширения, плохо поддаются лингвистической интерпретации.
Чтобы не быть голословными, приведем пример одной такой, явно аномальной языковой реализации предложно-падежной конструкции из текста А. Платонова, аномальность которой не вызывает сомнения, но при этом ее объяснение вызывает существенные трудности:
Вместо людей активист записывал признаки существования: лапоть прошедшего века, оловянную серьгу от пастушьего уха, штанину из рядна и разное другое снаряжение трудящегося, но неимущего тела (А. Платонов, «Котлован»).
В самом деле, а почему — нельзя * серьга от уха, *нос от лица, *Иутон от цветка, но вполне
нормально — перышко от подушки, футляр от скрипки, скорлупа от ореха? Примечательно, что существующие словарные толкования подобных моделей с предлогом ОТ не разграничивают правильные и неправильные реализации данной модели, т. е., опираясь на эти толкования, говорящий может порождать как правильные выражения, так и неправильные.
Так, в словаре под ред. Д.Н. Ушакова имеется такое толкование: «8. Употребляется при существительном, которое служит определением другого существительного и указывает, принадлежностью чего является в данный момент: Пуговица от пиджака. Ключ от чемодана. Гайка от велосипеда. Ножка от стула» [1].
Нетрудно заметить, что *серьга от уха вполне подпадает под объем возможных языковых реализаций, задаваемых в рамках данных толкований.
В том же духе трактует эту модель МАС, конкретизируя предыдущее толкование включением семантического компонента «часть» или «отношение»: «10. Употребляется при характеристике какого-л. предмета путем указания, частью какого другого предмета он является, к какому другому предмету относится: Футляр от очков. Крышка от чайника. Скорлупа от орехов» [2]. Та же идея «часть — целое» также проводится в толковании «Словаря структурных слов русского языка» В.В. Морковкина: «9. Указывает, частью какого другого предмета является данный, к какому другому предмету он относится. Футляр от очков. Крышка от чайника. Скорлупа от орехов» [3].
Но и данное толкование «разрешает» употребление таких аномальных реализаций, как * волосы от головы, *крыльцо от дома и пр.
Более детализированно подходит к трактовке семантики данной конструкции БАС: «17. Употребляется для обозначения целого, составной отделенной [здесь и далее выделено нами - Т.Р.] частью или вместилищем которого является предмет, названный управляющим существительным: Только мельком увидел он ярко-красный абажур, футляр от виолончели. Чех. Враги» [4]. Здесь важным является расширение возможных условий для реализации данных моделей за счет идеи «вместилища» и указание на важный дифференцирующий признак «отде-ленность».
Еще одни важный семантический компонент добавляется в толковании «Объяснительного словаря русского языка» под ред. В.В. Морковкина: «6. Употребляется при указании на предмет, выступающий в качестве целого, основного, по отношению к которому что-л. является составной частью или сопутствующим элементом: Крышка от чайника, деталь от часов, кожура от яблок, пять процентов от общей суммы, ключ от квартиры, пуговица от плаща, футляр от скрипки» [5].
Однако и эти существенно уточненные трактовки оставляют все же ряд вопросов. Данные толкования запрещают реализации *нос от лица, *бутон от цветка, в меньшей степени *волосы от головы (волосы могут мыслиться в качестве отдельной, отделенной от головы сущности), но при этом не запрещают *ваза от букета или «балкон от квартиры». Кроме того, неясно, как разрешить противоречие между нормальной реализацией каблук от ботинка, пуговица от пальто, рукав от кофты (ср. знаменитое *от жилетки рукава) и аномалиями типа *листва от дерева.
В академической «Русской грамматике» (1980) встречаем уже четкую формулировку понятия «отделительных отношений»: «В словосочетаниях, выражающих отделительные отношения, называется предмет, отделенный от другого предмета, с которым он связан или часть которого он раньше составлял, напр.: крышка от чайника, ручка от двери» [6]. Отметим также ценное указание на отношения семантической производности между этими конструкциями и беспредложными генитивными моделями при их существенном семантическом расхождении: «Словосочетания эти близки по значению к беспредложным словосочетаниям с родительным падежом; ср. кран от самовара — кран самовара. Смысловая разница здесь, одна-
ко, значительна: в словосочетаниях с предлогом от предмет, названный главным словом, представляется отделенным от предмета, названного зависимым словом, напр.: На столе лежал кран от самовара; Собери скорлупу от орехов; но Кран самовара был похож на маленькую лиру; Скорлупа ореха несъедобна» [6].
На этом фоне в «Синтаксическом словаре» Г.А. Золотовой делается важное разграничение между двумя типами реализации данной модели — деструктив и дестинатив:
«2. Деструктив — обозначение целого предмета, нарушенного или разрушенного отделением части.
2.1. В именных сочетаниях, соединяющих имена части и целого: У меня в руке было перышко от ее веера. (Л. Толстой); Мы, мальчишки, исхитрялись головками от спичек патроны начинять (Ю. Нагибин).
3. Дестинатив — обозначение предмета при имени другого предмета, связанного с ним отношениями часть / целое и вместе с тем функциональной предназначенности; ср.: пружина от капкана — пружина для капкана, колесо от велосипеда — колесо для велосипеда.
3.1. В именных сочетаниях: Ключ от библиотеки отца ее был у ней (Пушкин); Это вам ключ от комнаты и от кладовой и письмо от начальника Серегина (Гайдар)» [7].
Эти толкования представляются наиболее корректными, хотя бы потому, что они учитывают синтаксические структуры и функции данных моделей, но и они не дают оснований для разграничения правильных реализаций типа перья от курицы и аномальных типа *волосы от головы.
Как нам представляется, выявить дополнительные семантические условия, которые помогли бы сформулировать семантические правила, задающие только регулярные языковые реализации данных моделей и запрещающие аномальные, поможет обращение к новейшим идеям когнитивно-ориентированной теоретической семантики, в частности -- «порождающей семантики» [8; 9]. Имеется в виду прежде всего мысль о том, что значение выражения следует рассматривать как определенную концептуальную схему, которая является ментальным отражением опыта восприятия человеком предметов, явлений, состояний, событий окружающего мира. В этом смысле любое значение есть интерпретация некоего внеязыкового содержания, которая задает определенный способ концептуализации, осмысления типовой ситуации, связанной с нашими действиями в реальном мире, т.е. осуществляет моделирование определенно-
510
Т.Б. РадИиль
го фрагмента реальности в семантической структуре языкового знака.
В концепции Г.И. Кустовой эту содержательную семантическую структуру следует называть когнитивная модель ситуации: 1) когнитивная — потому что это то, что человек знает о данной ситуации и может использовать в других значениях слова, и потому, что эта информация является результатом познания внешнего мира, элементом опыта; 2) модель — потому что это все-таки не сама ситуация, а ее образ, смысловой коррелят (причем такие образы, по-видимому, будут разными для разных языков) [8, с. 38].
Ср. также: «Прототипической ситуацией можно назвать наиболее типичный для данного этноса способ представления той или иной ситуации в его языковой картине мира. Это такая модель ситуации, которая распознается как эталонная и служит тем самым основой для сравнивания, сопоставления с ней других ситуаций, возникающих в опыте. Именно прототипиче-ская ситуация лежит в основе возможности переноса наименования с одной сферы опыта на другую: писать — писать письмо — писать стихи — писать картину — писать музыку [10, с. 213].
Иными словами, правильность или неправильность языковой реализации зависит от адекватного или неадекватного отражения значимых для данной ситуации компонентов. Не случайно в моей монографии «Языковые аномалии в художественном тексте» приведенный выше пример *серьга от (пастушьего) уха трактуется именно как аномалия языковой концептуализации мира, а не просто как нарушение определенных семантических или синтаксических норм и правил языковой системы [11].
Тогда исходную, прототипическую ситуацию для интересующей нас модели предложно-падежного сочетания с предлогом ОТ можно интерпретировать следующим образом. Прежде всего следует отметить ее вторичный характер: данная ситуация получена путем метонимического, по сути, преобразования глагольной конструкции с семантическим предикатом «отделить (от)». В этом случае бисубстантивная конструкция мыслится как результат ситуации изменения по типу отделения — 'оторвать, отсоединить, отделить Х от У' (причем для данной ситуации неважно, контролируемое действие агенса 'оторвать' или неконтролируемое состояние пациенса 'оторваться (самому)') ^ 'Х от У'.
Таким образом, нам необходимо выяснить, каковы должны быть свойства Х и У (насколько
они могут мыслиться в качестве независимых, автономных сущностей), но не это главное: нам прежде всего необходимо выяснить характер отношений Х и У в плане возможности / невозможности составлять некое целое, состоящее из естественно отделяемых компонентов.
Итак, наиболее неспециализированным компонентом анализируемой ситуации является участник У. Для него, по сути, имеется всего одно требование: У должен восприниматься как предмет (агрегат, система или даже одушевленное существо), мыслящийся в каком-либо (структурном или функциональном) отношении как единое целое, но состоящий при этом из явственно выделяемых частей, фрагментов, компонентов. При этом компоненты должны быть, видимо, неоднородными и иметь друг с другом ощущаемые связи / отношения. Это позволит нам отделить данный тип отношений от отношений элемент / множество или вид /род, для которых последний названный признак необязателен. Поэтому данная конструкция не может использоваться, например, в таких реализациях, как *квартира от дома, *колос от пшеницы, при нормальном беспредложном — квартира дома, колос пшеницы. В последнем случае дом и пшеница выступают классифицирующими семантическими предикатами, но не партитивными или посессивными.
Что же касается участника Х, то для данной прототипической ситуации существенно, что Х неодушевленный, тогда как для У нейтрализуется оппозиция одушевленности / неодушевленности. Это позволит нам исключить возможность языковых реализаций, подобных, например *птенец от гнезда.
Еще одним существенным семантическим свойством для Х, видимо, является возможность его автономного существования и (в ряде случаев) отдельного использования, пусть даже и в неспецифицированной для объекта функции: скорлупа от ореха, кожура от апельсина, пуговица от пальто, перышко от подушки. Это объясняет аномальность *нос от лица, *ус от мужчины, *Иутон от цветка и пр.
Здесь можно говорить о конструкции 'Х от У' как о своеобразном «тесте», который позволяет разграничить отчуждаемую принадлежность от неотчуждаемой. Отчуждаемая принадлежность мыслится как переменное отношение, при котором предмет, являющийся частью какого-либо другого предмета, агрегата или системы или принадлежащий какому-либо лицу или системе, сам сохраняет свое независимое, отдельное бытие; при этом и исходное целое У мыслится в модусе полноценного существова-
ния в случае отделения предмета Х: перышко от веера, колесо от телеги. В случае неотчуждаемой принадлежности отделение предмета Х нарушает целостность системы Y: поэтому нельзя *нос от лица (телега при утрате колеса все равно остается телегой, тогда как лицо при утрате носа необратимо теряет свою целостность).
Следует отметить, что именно последнее соображение доказывается возможностью абсурдно-комического переосмысления данной модели в художественных целях: так, в примере *от мертвого осла уши (И. Ильф и Е. Петров, «Двенадцать стульев») именно отчуждение фрагмента, неотъемлемо принадлежащего целому, положено в основу сниженно-метафорического, экспрессивно-иронического выражения символа невозможности или ненужности обозначаемого предмета.
Х также должен иметь «добавленную субстанцию» (по Л. Талми), т.е. состоять из вещества — это объясняет аномальность такой реализации, как *дырка от бублика. Согласно Л. Талми, такие имена, как дыра, яма, проем и пр., концептуализируют так называемые «отрицательные части» (negative parts), или «вынутую субстанцию», т.е. значимое для человеческого опыта обращения с предметами отсутствие вещества [12]. Так, *дырка от бублика удовлетворяет первому условию — мыслится как отдельная сущность, но не удовлетворяет второму — не состоит из вещества. Аналогичным образом во вторичных производных ситуациях на базе данной прототипической ситуации появляется возможность рационально интерпретировать аномалию, когда мы говорим о частях некого целого, которые вообще имеют вещественное воплощение, но не мыслятся в норме как принадлежащие именно данному Y — ср. *от жилетки рукава. Кстати, невозможность правильной реализации в конструкции с от является в русском языке своеобразным тестом на наличие «добавленной» или «вынутой» субстанции в семантике имени.
Рассмотренные выше параметры участников ситуации Х и Y являются необходимыми, но недостаточными семантическими условиями для правильной языковой реализации модели 'Х от Y', потому что они не объясняют аномальности *серьга от уха. Следовательно, помимо семантических характеристик отдельных участников ситуации Х и Y, нужно рассмотреть и особенности самого характера отношений Х и Y в пределах единого целого.
Так, для нормальной, регулярной реализации модели 'Х от Y' необходимо, чтобы Х был со-
ставной и в принципе отделяемой частью У и, наряду с другими компонентами, составлял единое целое, целостную систему У (перышки ^ подушка, пуговицы (+ остальные элементы) = пальто), или Х и У как взаимообусловливаю-щие разнородные компоненты вместе составляют систему более высокого порядка (футляр и скрипка). Серьга и ухо не составляют такую систему, потому что их объединение в некий единый комплекс временно, необязательно и не создает нового качества: ухо в норме не обязательно предполагает наличие серьги, тогда как скрипка в норме хранится в футляре. Аналогично не составляют системного целого птица и ветка, на которую птица села, книга и стол, на который ее положили, и пр.
Отметим также, что регулярная языковая концептуализация модели 'Х от У' связана, скорее, не столько с объективными свойствами связей и отношений между предметами в реальной действительности, но и с опытом обращения человека с вещами, в том числе культурным или социальным опытом. Именно поэтому для указанной модели более нормальны языковые реализации, связанные с концептуализацией артефактов, сделанных предметов, нежели с естественными природными объектами. Так, не очень хорошо сказать листва от дерева, листок от ветки, лепесток от цветка, но вполне нормально ножка от стула, ручка от двери и пр.
Трудно, если не сказать -- невозможно, реализовать данную модель применительно к строению человеческого тела и его частей: *рука от человека,* волосы от девушки. Последний пример характерен тем, что в реальности мы знаем возможность использования волос отдельно от их носителя, например, в парикмахерском искусстве, но естественный язык все равно, видимо, оценивает ситуацию подобного использования как неестественную. То же справедливо и для частей тела животных, которые в норме могут использоваться в пищу: аномально *уши от поросенка, *язык от свиньи, *печенка от гуся и даже *икра от осетра. Дело в том, что отделение ушей, языка, печенки и даже икры от поросенка, свиньи и осетра нарушает целостность системы, в отличие, например, от «отделения» молока от коровы. Ср. в этой связи пример из Интернета: Жирность молока от коровы составляет 3.6-4.2 процента и зависит от породы животного, от используемых кормов, от времени года и ряда других факторов...
Однако, на наш взгляд, нормальность языковой реализации модели молоко от коровы связано не только с этим: видимо, здесь реализуется другая концептуальная схема модели 'Х от
512
Т.Б. Радбиль
У' — а именно сурсив: молоко мыслится в мире человека не как часть коровы, а как продукт ее жизнедеятельности, и корова является его источником. Таким образом, реализацию молоко от коровы, как, например, и запах от супа, следует исключить из набора реализаций модели часть / целое или компонент / система.
В целом следует заключить, что рассмотренные в работе виды регулярной и аномальной языковой реализации данной модели 'X от У' с семантикой часть / целое или компонент / система еще раз подтверждают, что сложная и неоднозначная семантика языковых выражений может и должна исследоваться с опорой на идею концептуальной схемы / когнитивной модели ситуации в рамках когнитивно-ориентированной порождающей семантики.
Список литературы
1. Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д.Н. Ушакова. М.: Терра, 1996. Т. 2.
2. Словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. А.П. Евгеньевой. 2-е изд., испр. и доп. М.: Русский язык, 1982. Т. 2. 736 с.
3. Морковкин В. В. Словарь структурных слов русского языка / В.В. Морковкин, Н.М. Луцкая, Г.Ф. Богачева и др. М.: Лазурь, 1997.
4. Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1959. Т. 8. 1839 с.
5. Объяснительный словарь русского языка / Под. ред. В.В. Морковкина. 2-е изд., испр. М.: Аст-рель, АСТ, 2003.
6. Русская грамматика / АН СССР; ИРЯ им. В.В. Виноградова. М.: Наука, 1980. Т. II. 709 с.
7. Золотова Г.А. Синтаксический словарь: репертуар элементарных единиц русского синтаксиса. М.: Эдиториал УРСС, 2001.
8. Кустова Г.И. Типы производных значений и механизмы языкового расширения. М.: Языки славянской культуры, 2004.
9. Падучева Е.В. Динамические модели в семантике лексики. М.: Языки славянской культуры, 2004.
10. Радбиль Т.Б. Основы изучения языкового менталитета: Учебное пособие. 2-е изд. М.: Флинта; Наука, 2012.
11. Радбиль Т.Б. Языковые аномалии в художественном тексте. М.: Флинта, 2012. 322 с.
12. Рахилина Е.В. Когнитивная семантика: история, персоналии, идеи, результаты // Семиотика и информатика: Сб. научн. статей. Вып. 36. М.: Русские словари, 1998. С. 274-323.
ON SOME TYPE OF LANGUAGE CONCEPTUALIZATION OF MODELS "PART AND THE WHOLE", "ELEMENT AND SET" AND "COMPONENT AND SYSTEM" IN RUSSIAN PREPOSITIONAL-CASE COMBINATIONS
T.B. Radbil
The work examines some cognitive models of language conceptualization of relations "part and the whole", "element and set" and "component and system" in Russian prepositional-case constructions with preposition OT. The set of semantic characteristics of prototypic situation actualized by this construction which is necessary and sufficient for generation of regular, non-abnormal language form is analyses
Keywords: language conceptualization models, relations "part and the whole", "element and set" and "component and system", prepositional-case construction, the modern Russian.
References
1. Tolkovyy slovar' russkogo yazyka: V 4 t. / Pod red. D.N. Ushakova. M.: Terra, 1996. T. 2.
2. Slovar' russkogo yazyka: V 4 t. / Pod red. A.P. Evgen'evoy. 2-e izd., ispr. i dop. M.: Russkiy yazyk, 1982. T. 2. 736 s.
3. Morkovkin V.V. Slovar' strukturnykh slov russkogo yazyka / V.V. Morkovkin, N.M. Lutskaya, G.F. Bogacheva i dr. M.: Lazur', 1997.
4. Slovar' sovremennogo russkogo literaturnogo yazyka: V 17 t. M.; L.: Izd-vo AN SSSR, 1959. T. 8. 1839 s.
5. Ob"yasnitel'nyy slovar' russkogo yazyka / Pod. red. V.V. Morkovkina. 2-e izd., ispr. M.: Astrel', AST, 2003.
6. Russkaya grammatika / AN SSSR; IRYa im. V.V. Vinogradova. M.: Nauka, 1980. T. II. 709 s.
7. Zolotova G.A. Sintaksicheskiy slovar': repertuar elementarnykh edinits russkogo sintaksisa. M.: Editorial URSS, 2001.
8. Kustova G.I. Tipy proizvodnykh znacheniy i mekhanizmy yazykovogo rasshireniya. M.: Yazyki slavyanskoy kul'tury, 2004.
9. Paducheva E.V. Dinamicheskie modeli v semantike leksiki. M.: Yazyki slavyanskoy kul'tury, 2004.
10. Radbil' T.B. Osnovy izucheniya yazykovogo mentaliteta: Uchebnoe posobie. 2-e izd. M.: Flinta; Nauka, 2012.
11. Radbil' T.B. Yazykovye anomalii v khudozhestvennom tekste. M.: Flinta, 2012. 322 s.
12. Rakhilina E.V. Kognitivnaya semantika: istoriya, personalii, idei, rezul'taty // Semiotika i informatika: Sb. nauchn. statey. Vyp. 36. M.: Russkie slovari, 1998. S. 274323.
