CC BY
70
Шевлякова О.Н.
Кандидат филологических наук, доцент, кафедра английского языка на факультете экономики, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»
О НЕКОТОРЫХ ПРОЧТЕНИЯХ ХЕМИНГУЭЯ
Аннотация
В статье рассматривается одно из недавних исследований творчества Хемингуэя в биографическом жанре - книга из серии ЖЗЛ, изданная в 2010 году, рассматриваются подходы к творчеству писателя, методы применённые автором для определения места и роли писателя в литературе.
Ключевые слова: жанр, биография, гуманизм, тенденциозность, точка зрения, поэтика, сюжет, фрагментация текста
Keywords: genre, biography, humanism, bias, point of view, poetics, plot, text fragmentation
Вопрос о том, что написано об американском писателе в последние годы в России, возник в результате чтения американских научных журналов The Hemingway Review и College Literature, поражающих многообразием написанных исследований, подходов к творчеству Хемингуэя, глубоким интересом академической науки к одному из самых известных писателей Америки, о жизни и творчестве которого, казалось бы всё уже давно сказано. Оказалось, не всё. Большой поток исследований идёт из университетов США, он обусловлен насущными потребностями преподавания литературы в условиях меняющегося мира, смены культурных ориентиров и подходов к изучению литературы.
Вначале были сомнения - стоит ли писать вообще - поскольку «нынешнее литературно-критическое поле» (выражение Н. Анастасьева [1,5] оказалось не слишком заполненным.
Внимание привлекла книга о Хемингуэе из серии ЖЗЛ , выпущенная известным , уважаемым издательством «Молодая гвардия» в 2010 году. Книга написана писателем Максимом Чертановым ( возможно, это псевдоним). Сразу же привлёк внимание источник, на который постоянно ссылается автор. Это работа Михаила Черкасского « Сила и слабость Хемингуэя » [ 2 ], опубликованная давно, в 1969 году, в Интернете она размещена в 2003 году виде эссе , и возможно была подвергнута автором редактированию при размещении в Интернете.
Об этой работе М.Чертанов отзывается с восторгом: «это блистательная работа о творчестве Хемингуэя, к которой мы будем часто обращаться» [ 3, 125]. Захотелось разобраться, в чем заключается блистательность этого труда и как он повлиял на единственную объёмную работу о Хемингуэе последних лет.
Тема работы М.Черкасского понятна из заглавия, она интересна и достойна рассмотрения.
В своих рассуждениях о смысле художественного произведения, о культуре чтения и анализа М.М.Бахтин пишет: «Первая задача - понять произведение так, как его понимал сам автор, не выходя за пределы его понимания. Решение этой задачи очень трудно и требует обычно привлечения огромного материала.... Первая стадия -понимание (здесь две задачи), вторая стадия - научное изучение (научное описание, обобщение, историческая локализация)».[4, 349]
С первой задачей Михаил Черкасский как будто справляется -- он несомненно читал Хемингуэя и искренне старался его понять, но читатель не может не заметить, что произведения Хемингуэя нигде не анализируются как целое, а фрагментируются, дробятся, с тем, чтобы использовать их для своей цели - во что бы то ни стало
опровергнуть все исследования творчества Хемингуэя, которые были написаны ранее , даже низвергнуть написанное с того пьедестала, на котором оно, в силу своего уровня и необходимости для общества долгое время находилось, и конечно сказать наконец правду об американском писателе и показать его истинное лицо.
Со вторым нет однозначности. Описание как будто есть, зачастую крайне эмоциональное, но грешит тенденциозностью ( о тенденции, точнее цели, сказано выше ), историческая локализация не всегда уловима, а иногда полностью отсутствует, поскольку нет интереса к пониманию произведений Хемингуэя в их целостности и в контексте своего времени.
Возможно, к тексту, написанному М. Черкасским, неправомерно подходить с мерками, обозначенными М.М.Бахтиным. М.Черкасский в самом начале указывает жанр своей работы - заметки читателя -- и вовсе не обязуется быть очень последовательным, применять какой-либо специальный литературоведческий инструментарий для своего анализа. Это заметки и не более того.
Однако, текст этот опубликован, и уж одному-то требованию он должен соответствовать, требованию быть понятным читателю. С этим проблемы, и они заявляют о себе сразу же как только приступаешь к чтению.
Чтобы не быть голословной, придётся воспользоваться излюбленным приёмом М.Черкасского, цитированием, с той лишь разницей, что в его тексте они занимают страницы, зачастую без ясных указаний источников и целей цитирования, а в моей статье - несколько строк. Показательно уже самое начало заметок М.Черкасского. Они открываются эпиграфом, за которым следует текст автора:
"То, что я написал, не следует считать критической статьей. Я просто использовал свое право преданного читателя Хемингуэя вслух поделиться с другими его читателями некоторыми мыслями об этом человеке, которого я ни разу не видел, но книги которого читал на протяжении тридцати лет". К. Симонов.
Прошло десять лет с тех пор, как Эрнест Хемингуэй стал историей. И если раньше над его книгами трудились читатели, то теперь к ним присоединилось время...[ 2,1 ]
Означает ли это, что речь пойдёт об отношении русского писателя К.Симонова к американскому писателю Э. Хемингуэю? Или автор заметок идентифицирует себя с писателем К. Симоновым? Или разделяет его желание высказаться о Хемингуэе?.
Эта проблема - неясность относительно принадлежности точки зрения субъекту высказывания -- преследует читателя заметок от начала и до конца чтения - поскольку большую часть текста составляют цитаты из литературных источников разных эпох и направлений. Они зачастую возникают неожиданно, без авторской интродукции, стирая грань между собственной речью М.Черкасского и цитируемым. С этим можно было бы смириться, если бы эта «игра» с точкой зрения не перекочевала в более серьёзное и обязывающее произведение серии ЖЗЛ, став основным стилеобразующим элементом письма М. Чертанова, который, помимо книги о Хемингуэе создал для этой серии жизнеописания и других писателей.
Михаилу Черкасскому решительно не нравятся герои Хемингуэя , которых он постоянно путает с писателем Хемингуэем, и читатели заметок по мере чтения также перестают их различать:
Все чаще, тверже, единственнее "любить" для героев Хемингуэя приобретает узкий "прикладной" смысл -- спать. Не случайно Томас Хадсон прежде всего вспоминает альковное. Но чем жили? О чем думали? Что грело их, заботило, тянуло, сближало? - об этом ни звука. Где то, что роднит только этих двоих из трех миллиардов? Не было. Потому, наверно, что и в жизни такого не было. После первой жены его Хэдли. [ 2, 8 ]
Основной метод аргументации автора состоит в следующем: выдвигается тезис, зачастую не однозначный ( например, о том, что Хемингуэй не мог изображать любовь высокого порядка, а изображал лишь её физическую сторону, или что чувство долга у Хемингуэя и его героев имеет странные проявления ), приводятся примеры из текстов Хемингуэя, сопровождаемые уничижительными, и даже порой гневными, или презрительными, комментариями автора, и тут же следует пример из текстов другого писателя -- любого, какой известен автору ( Чехов, Бунин, Олдингтон, Моравиа, Золя, Щедрин, Достоевский, Флобер, Мериме, Бабель ) и этот текст подаётся как образец, до которого Хемингуэю никак не дотянуться. Заметки М.Черкасского прямо-таки пестрят такими образцами-цитатами, и главная претензия, предъявляемая Хемингуэю ,состоит в том, что у него написано не так, как в образце, то есть зачастую он критикуется за то, что он не написал.
Чего нельзя отнять у Михаила Черкасского, так это искренней заинтересованности в предмете -- в его речи так много чувства, что смысл бывает затуманен. Он совершенно бескомпромиссен и строг -- как к Хемингуэю, так и к его критикам. Всё, что было написано о Хемингуэе, в основном отвергается, с гневными комментариями в адрес авторов, в гневе М.Черкасский вводит в текст неологизмы ( множечко, миллионажды, адвокат-хэмовед, аллилуйшики, и др.). широкий простор получают фамильярнопренебрежительные Папа, Хэм. (последнее часто используется и М.Чертановым)
Особо хочется остановиться на методе фрагментации целого и анализа частей для доказательства своих тезисов, который оказывается основополагающим в работе Михаила Черкасского, и который берётся на вооружение писателем Максимом Чертановым.
Неоднократно отмечалось, что основной чертой поэтики Хемингуэя является подтекст ( в критике США утвердился термин «omission» для обозначения этой особенности стиля писателя). Говорит об этом и Михаил Черкасский, в свойственной ему простой манере : « Этот способ сам Хемингуэй назвал айсбергом когда основное спрятано. Одни видели схороненное. Другие нет. И расходились в оценке писателя. У Маяковского передача настроения посторонними, подчас абсурдными фразами стала нормой. И в прозе тоже замечены свои айсберги. У Чехова бессмыслица, выражающая скрытые мысли и чувства, звучит ещё определённее [ 2, 3 ]
В.Кухаренко, с которой согласны многие теоретики литературы, отмечает ,что «подтекст - это явление макроконтекстуальное, требующее для своей полной реализации целого текста » [ 5, 184 ]. Из этого следует, что для его выявления и определения его назначения в составе художественного текста необходимо рассматривать произведение как единое целое, в котором элементы взаимозависимы и взаимосвязаны -- что становится невозможным при фрагментации текста. Особенно это верно в применении к рассказу, характеризующемуся компактностью и завершённостью сюжета.
Применив свой излюбленный приём - выделив в качестве главного эпизод рождения ребёнка в рассказе Хемингуэя «Индейский посёлок» -- Михаил Черкасский сосредоточился целиком на этом эпизоде и не обратил внимания на другие важные моменты, и потому не понял основной смысл рассказа. Здесь подвела также его любимая практика рассматривать Хемингуя в сравнении с другими авторами. Он прибегает к монтажу - без лишних объяснений и комментариев подаёт параллельно, чередуя, пассажи из «Индейского посёлка» Хемингуэя и рассказа Горького «Рождение ребёнка» полагая, что читатели увидят превосходство рассказа Горького над рассказом Хемингуэя. Читатели этого не видят. Поэтому решительный и окончательный вывод Михаила Черкасского оказывается для них сюрпризом: "Рождение человека" было и останется одним из самых гуманных рассказов, "Индейский поселок" -- так, зарисовкой. [ 2, 52 ].
При этом, в результате такого анализа рассказ Хемингуэя остаётся вещью в себе. На самом же деле этот текст сложен и неоднозначен, в нём происходят удивительные
трансформации и игра смыслов, доступная лишь внимательному и непредвзятому прочтению.
Как отмечалось выше, фабула рассказа содержит эпизоды мрачные, трагические, способные погрузить читателя , и главного наблюдателя Ника, в отчаяние, но этого не происходит. Каким-то чудесным образом, а именно благодаря мастерству писателя, по мере развития сюжета спокойное, неторопливое повествование, включающее описание могучей, вечной природы: реки , луга, промокшего от росы, встающего солнца , резко контрастирующее с характером изображаемых событий, уводит читателя от конкретики и подводит к обобщающей философской идее о вечности жизни, которая знает начало -рождение, и конец - уход из жизни; рождается ребёнок, а его отец погибает и это есть естественный ход вещей, и в средине этого цикла - тоже отец, который наставляет своего сына, учит его жизни, и в этом большой смысл. Отец - наставник и защитник, и оттого спокойно Нику, и ничто не может разрушить это ощущение защищённости и счастья , которое испытывает мальчик, и которое передаётся читателю. Здесь и гуманизм, и оптимизм, и здесь уместно сказать , используя метафору Э.Соловьёва, которого нещадно критикует М. Черкасский : Цвет трагедии у Хемингуэя -- белый, ему свойственен «трагический оптимизм» [ 6 ]
Полностью отказывает в гуманизме создателю «Индейского посёлка» и Максим Чертанов, который по большей части не имеет своей, сколько-нибудь внятной точки зрения на произведения Хемингуэя и потому принимает выводы, и методы, своего учителя Михаила Черкасского, выбрав
в качестве эталона именно его статью из большой массы глубоких, интересных работ исследователей советского периода. Ему, вероятно, импонирует её полемическая заострённость и характерная тенденциозность, и он совершенно не признаёт ничего другого. Однако,если бы М.Чертанов вместо неприятия «советских литературоведов» взял бы на вооружение, к примеру, наблюдение И.Финкельштейна, то мог бы лучше понять смысл этого рассказа, как и других произведений писателя.
Советский литературовед И.Финкельштейн делает тонкое и верное наблюдение: «.если мы внимательны к интонациям хемингуэевских героев, к их молчанию, движениям и поступкам, то по этим внешним, косвенным проявлениям эмоций мы угадаем затаённый внутренний мир, напряжённую, трудную, а часто и сложную жизнь и поймём, что эти люди нередко говорят не то, что думают, что слова их зачастую не соответствуют их чувствам, должны их скрыть или сдержать и выдают их лишь невольно». [ 7,.4 ]
Когда доктор говорит сыну, что крики роженицы «не имеют значения», это не значит, что он лишён сострадания ( а именно это ему инкриминируют М.Черкасский и М.Чертанов). Он повторяет эту фразу, и очевидно, что он произносит это больше для себя, а не для сына. Он как будто приказывает себе не отвлекаться, не реагировать чтобы не дрогнула рука - ведь оперировать приходится в экстремальных условиях - без обезболивающих средств, без скальпеля ( складным ножом), без необходимых материалов, и по окончании он испытывает гордость за профессионально выполненную работу, понятное головокружение от успеха, которое впрочем тут же улетучивается при виде неожиданно открывшейся трагической сцены.
Гуманизм доктора, и Хемингуэя ( в котором им полностью отказано в рассматриваемых критических работах), состоит не только в том, что доктор в таких условиях спасает жизнь роженицы и её ребёнка, но ещё и в той деликатности, с какой отец объясняет сыну происходящее, показывает ему реальные факты жизни, проявляя заботу об эмоциональном состоянии мальчика. Это видит внимательный читатель, но не видит М.Чертанов, взявший на себя ответственность написать о человеке и большом писателе для серии ЖЗЛ.
Писать биографию непросто вообще, а о таком писателе, как Хемингуэй, сложно вдвойне - о нём написаны сотни работ, и процесс этот продолжается, активизировавшись с новой силой после выхода нескольких посмертных публикаций, в частности, романа «Райский сад» ( The Garden of Eden) в 1986 году.
Биография - жанр, предполагающий объективное исследование жизненных обстоятельств, фактов, событий, отношений , которые определяют духовное развитие, становление изображаемой личности, в данном случае писателя, формирование его стиля, содержательных аспектов его творчества, его эволюцию и творческие искания. И тем более читатель ожидает это от биографии, опубликованной в серии ЖЗЛ, которая всегда отличалась «органическим сочетанием научности, массовой доступности и высокого литературно-художественного уровня» [8].
Если исходить из критериев, обозначенных выше, то биографическое исследование творчества Хемингуэя в исполнении М.Чертанова едва ли можно считать состоявшимся. Здесь быт поставлен выше творчества, и синтеза первого и второго не происходит, как ни пытается автор биографии дотошно сопоставлять те или иные события из жизни героя и написанные им произведения. При этом допускается серьёзная ошибка методологического порядка - перенос фактов жизни и мотивов поведения самого писателя на героев произведения, и наоборот.
Жизнь Хемингуэя была наполнена бурными событиями, он на себе ощутил катаклизмы века - две мировые войны, непосредственно затронувшие его, в которых пришлось участвовать, были встречи со многими известными людьми, впоследствии написавшими свои воспоминания о нём - зачастую крайне противоречивые, очень субъективные, и в которых биографу нужно разобраться, сделать обобщения и представить свою авторитетную точку зрения. Этого не происходит. Максим Чертанов тонет в море фактов и интерпретаций, а читатель устаёт от перечисления ненужных подробностей - такого то числа к вечеру герой делал это, на следующий день с утра получил письмо от издателя, обедал там-то.
На это накладывается тенденция - говорить о писателе в язвительном, неприязненном, обличительном тоне. На протяжении всего повествования Хемингуэй уличается то в одном, то в другом грехе:
« Это была уже не безобидная фантазия, а нехорошая и опасная ложь - из такой до самой смерти не выпутаться» [3,50]. Чертанов, не зная как на самом деле чувствовал Хемингуэй, пытается это представить, и получается, как всегда, в обличительном тоне: «.стыдно, что он провёл на войне, куда так долго стремился, всего месяц, и даже не стрелял, а только развозил продукты; стыдно, что едва вернувшись на фронт, умудрился заболеть желтухой; стыдно, что никого не убил...Тут даже не надо быть писателем, чтобы начать лгать.» [ 3,51 ] «Он продолжит лгать ещё несколько лет, никогда не будет официально разоблачён, и никогда прямо не признается. Но он напишет об этой лжи рассказ». [там же ].
Здесь видно как к тенденциозным наблюдениям из области быта добавляются сомнительные литературоведческие пассажи - потому что, автор биографии не хочет всерьёз заниматься текстами Хемингуэя, и минуя вопрос о смысле целого, использует фрагмент рассказа «Дома» ( Soldier’s Home), чтобы подтвердить свой тезис о личности писателя. На самом деле, это рассказ не столько о лжи, как утверждает М. Чертанов, сколько о том, как трудно, почти невозможно, пройдя через испытания войной, остаться нормальным, таким как все, потому что война опустошает, разрушает человека и саму жизнь. Этой теме, одной из основных в творчестве писателя, посвящены и другие рассказы и романы Хемингуэя.
В биографии ощущается недостаток серьёзной опоры на творчество писателя. Автора биографии больше интересует распутывание слухов, сплетен и догадок,
окутавших жизнь и творчество Хемингуэя, некоторые из них совершенно не стоят внимания . Когда дело доходит до анализа произведений писателя и его мастерства автору становится скучно, выводы его неубедительны и страдают буквализмом, речь сбивается на просторечный стиль. Цитирую отдельные характерные примеры рассуждений автора, которые читатель обнаруживает на странице 86: «Это был, как признавал Хемингуэй, один из важнейших уроков, которые он получил от Стайн. Нужны повторы. И он их делал. Делал эти чёртовы повторы.», «Потоком сознания без запятых Хемингуэй тоже не брезговал».
Сложный вопрос о соотношении точек зрения автора и персонажей в повествовании выражен следующим образом: «Мысли и чувства, свойственные скорее автору, он дарит герою, на него не похожему»[ 3,435 ]
Вот такое наблюдение вызвал внутренний монолог Сантъяго, героя повести «Старик и море»: «Так высокопарно мог бы рассуждать эстет-романтик, или, напротив, представитель архаической культуры - индеец, чукча, масаи (во всяком случае, писатели заставляют таких персонажей выражаться напыщенно и приучили к этому читателей), но Сантьяго - обычный профессиональный рыбак, усталый, пожилой, не такой уж архаический - обожает бейсбол, читает газеты: в его устах подобные фразы кажутся фальшью» [3,435]
Рассуждения М.Чертанова о литературной технике сколь наивны, столь и зачастую невнятны -- они сбивают читателя с толку, также как и названия глав. Рассуждения о повести «Старик и море» являются под заглавием «Особенности национальной рыбалки», участие Хемингуэя в баталиях Первой мировой войны подано под заголовком «Спасти рядового Райана», пребывание в Париже - «Американский оборотень в Париже», последние дни жизни --«Полёт над гнездом кукушки».
Читателю книги М.Чертанова остаётся неясным, чем описываемая жизнь замечательна и почему она включена в знаменитую серию, неясно, написал ли американский писатель Хемингуэй что-нибудь значительное. Этого не знает и сам М. Чертанов, который в заключительной части своего труда длиною в 530 страниц с обезоруживающей прямой заявляет: «Загадок по-прежнему полным-полно. Был ли Хемингуэй советским агентом? Следило ли за ним ФБР? Любил ли он свою последнюю жену или ненавидел? Или мать? Командовал ли он партизанами? Убивал «фрицев» или нет? Сколько чемоданов с рукописями потерял? Был ли , наконец, он великим писателем или же обязан славой саморекламе и публичному образу жизни?
[ 3,524 ] ( курсив мой).
Ответом на последний, самый важный вопрос может быть предположение о том, что многочисленные страницы, написанные Чертановым, едва ли стоят пары строк из любого творения Хемингуэя, например, этих, открывающих повествование - простых, ёмких, завораживающих ритмом и внутренней энергией , притягивающей и не отпускающей читателя до конца повествования : «At the lake shore there was another rowboat drawn up. The two Indians stood waiting» [ 9,83 ], или: « It was now lunch time and they were all sitting under the double green fly of the dining tent pretending that nothing had happened [ 9, 3 ]. Возможно ли остановиться и не дочитать до конца?
Литература
1. Анастасьев Н. А. Фантомы. [ Электронный ресурс ] Режим доступа: magazines.russ.ru/voplit/
2. Черкасский М.И. Сила и слабость Хемингуэя. [ Электронный ресурс] Режим доступа: http://samlib.ru/cgi-bin/login
3. Чертанов М. Хемингуэй. Серия биографий ЖЗЛ. М., Молодая гвардия, 2010, 531 с.
4. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979, 424 с.
5. Кухаренко В.А. Интерпретация текста. М., 1988, 192 с.
6. Соловьёв Э. Цвет трагедии белый. [ Электронный ресурс ] Режим доступа: scepsis.ru/library/id_2635.html
7. Финкельштейн И.П. Хемингуэй-романист. Горький, 1974, 215 с.
8. Соловьёв Э. Биографический анализ как вид историко-философского исследования. [ Электронный ресурс ] Режим доступа: scepsis.ru/library/id_2635.html
9. Hemingway E. The First Forty-Nine Stories. London, Arrow Books, 2004, 467p.
