CC BY
88
Библиографический список
1. Кунин А.В. Лингвистические особенности фразеологического эллипсиса // Вопросы фразеологии: Сб. науч. тр. МГПИИЯ им. М. Тореза. Вып. 131. - М., 1978. - С. 105-126.
2. МелеровичА.М., Мокиенко В.М. Фразеологизмы в русской речи. Словарь. - М.: Русские словари, 1997.
3. Мокиенко В.М. Славянская фразеология. -М., 1980. - 278 с.
4. Молотков А.И. Основы фразеологии русского языка. - Л., 1977. - 249 с.
5. Телия В.Н. Вариантность лексического состава идиом как структурных единиц языка: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1968.
6. Шадрин Н.Л. Контекстуальная редукция фразеологических единиц и передача её семан-тико-стилистических функций в переводе // Лексикологические основы стилистики: Сб. науч. ст. -Л., 1973. - С. 160-169.
УДК 81.1 + 78.01
Фомин Александр Игоревич
Санкт-Петербургский государственный электротехнический университет
О НЕКОТОРЫХ АКТУАЛЬНЫХ КОНЦЕПЦИЯХ СИМВОЛА
Предлагаемая статья обращена к актуальным для сегодняшних гуманитарных исследований концепциям символа, принадлежащим А. Ф. Лосеву, В.В. Виноградову, В.В. Колесову. Общей чертой рассматриваемых толкований является их онтологическая ориентированность. Представляя собой разноаспектные интерпретации символа, концепции названных авторов не соединяются в более широкую теорию, но, дополняя друг друга, формируют наше знание о многомерности символа.
Ключевые слова: символ, язык, семантика, значение.
Трудно найти другую категорию, столь же открытую различным сферам интел лектуальной и духовной практики, как символ. Прямым следствием этого обстоятельства является широчайший диапазон употреблений: от обозначения «пустого» семиотического знака до емких понятий культурологических и литературоведческих спекуляций и, наконец, до онтологических категорий. О символе много писали и спорили, эксплуатируя его с разной степенью успешности, литераторы-символисты с их склонностью к философским экзерсисам. Для языкознания, стремящегося не только описать, но и объяснить свои реалии, вопрос о символе важен чрезвычайно, поскольку это та единица языка, в которой значение становится смыслом; это не только лишь средство образной номинации, но функционально важный узел ментального плана языка. Сегодня в изучении художественного слова (а это область максимального развития смысловых потенций), лингвисты предпочитают символу «мотивы», «ключевые слова», «идеоло-гемы», «концепты». Существует и устойчивая тенденция неприятия лингвистами так называемой «метафизической теории» символа: «непререкаемому авторитету» П.А. Флоренского и А.Ф. Лосева ставится в вину то, что благодаря
этим именам «единовластно господствует до сих пор» представление о «неисчерпаемой многозначности» и «полисемантичности» символа [14].
Сложность категории символа видим в его буквальной многомерности. Как следствие, многочисленные разночтения в его толкованиях или вовсе сомнения исследователей в существовании соответствующей единицы языка (краткий обзор этого представлен в работах В.П. Москвина). Впрочем, в исследованиях, ставших классикой языкознания и философии (достаточно назвать имена А.А. Потебни и П.А. Флоренского), сомнений в существовании символа - единицы языка -не встречаем.
Не будем творить апологию символа, но заметим, что с определенной точки зрения именно символ оказывается типичной языковой единицей. Он многомерен и принципиально неоднозначен, а это господствующая тенденция языковой семантики. Несмотря на разночтения в толковании и даже сомнения в существовании, символ де-факто существует в рефлексиях говорящих и исследователей, а это феноменологическое свидетельство реальности единицы. Наконец, можно добавить и то, что лингвистика не располагает удовлетворяющим всех определением слова, но это не вселяет в исследователей сомнений в ре-
альности данного объекта, а соответственно, и колебания в дефинициях символа не есть основание отказывать ему в статусе языковой единицы.
Как бы то ни было, наряду с многоголосицей в определениях символа или неуверенностью в его подлинности сегодня существуют вполне убедительные интерпретации символа, за которыми стоят различные лингвофилософские и лингвостилистические парадигмы. Рассмотрим три таковых и определим соответствующие ориентиры нашей работы.
Концепция А. Ф. Лосева. Наиболее полную и законченную сводку собственной теории символа удалось создать А.Ф. Лосеву. Последовательно развивая определения символа, последнее из них Лосев формулирует следующим образом: «Символ вещи есть тождество, взаимопронизан-ность означаемой вещи и означающей ее идейной образности, но это символическое тождество есть единораздельная цельность, определенная тем или другим единым принципом, его порождающим и превращающим его в конечный или бесконечный ряд различных закономерно получаемых единичностей, которые и сливаются в общее тождество породившего их принципа или модели как в некий общий для них предел» [11, с. 48]. Как видим, приведенное определение указывает на то, что символ своей смысловой сущностью предопределяет феноменальное бытие вещи; фактически являясь законом ее мыслимого существования, словно сконденсированным смыслом, способным развернуться и наполнить осмысленностью феномен.
Чертой, которая задает функционирование символа в качестве элемента смыслового конструирования образа (текста, произведения, концепции), является способность символа раскладываться в бесконечный ряд, в бесконечную последовательность: «.. .К сущности символа относится то, что никогда не является прямой данностью вещи, или действительности, но ее заданностью, не самой вещью, или действительностью, как порождением, но ее порождающим принципом, не ее предложением, но ее предположением, ее полаганием» (везде курсив автора. -А.Ф.). Сущностной аналогией символу Лосева представляется математическая закономерность, не имеющая завершенности, точнее бесконечная в своем развертывании. Здесь уместно привести заключение Х.-Г Гадамера: «Функция представления символа - это не простое указание на то, чего
сейчас нет в ситуации; скорее символ позволяет выявиться наличию того, что в основе своей наличествует постоянно» [4, с. 202], которое как будто дополняет приведенные положения. Коль скоро, по Лосеву, символ - закономерная последовательность (именно закономерная, а не хаотичная), естественно и даже необходимо ожидать присутствия в этой закономерности некой константы. Иными словами, речь идет о своего рода функциональном онтологизме символа.
Итак, трансцендентный или иррациональный характер символа вполне сочетается с вещностью отражаемой действительности. Пресловутая «загадочность» или «таинственность» символа, согласно Лосеву, раскрывается следующей закономерностью: «.Символ вещи, хотя он. и является ее отражением, на самом деле содержит в себе гораздо больше, чем сама вещь в ее непосредственном явлении. он (символ. - А.Ф.) в скрытой форме содержит в себе все вообще возможные проявления вещи» [11, с. 13-14]. Понимание символа как реальности, большей себя самой, традиционно для русской философии; ср. высказывание П.А. Флоренского: «Бытие, которое больше самого себя, - таково основное определение символа. Символ - это нечто являющее собою то, что не есть он сам, большее его, и, однако, существенно чрез него объявляющееся» (везде разрядка автора. - А.Ф.) [18, с. 257]. Подведем черту: по Лосеву, символ, будучи большим самого себя, является порождающей моделью, которая, в свою очередь, обеспечивает смысловое наполнение вещной реальности.
Концепция В.В. Виноградова. Концепции символа как системной сводки дефиниций у Виноградова не существует, его суждения, относящиеся к символу разбросаны в различных работах ученого, но оттого не становятся менее ценными. Приведем формулировки, характеризующие его понимание проблемы. Так, о символе говорится: «.Простейшие стилистические элементы в составе каждой речевой формы. Эти элементы не есть данность; их необходимо отыскивать путем анализа художественного произведения. Их нельзя вырезать из художественного произведения механически, аналогично словам языка: это не слова, а “символы”». И далее: «Это органические элементы художественного произведения, найденные в процессе имманентного анализа. Их не следует расчленять далее... Стилисти-
ческие единицы в структуре данного художественного целого нужно соотносить друг с другом, а не с лексическими единицами языка. Процесс языкового понимания только помогает обозначить эстетическую ценность стилистических единиц, ибо при его посредничестве и на фоне этого понимания соотносятся словесные ряды в концепции художественного организма. Условно такие стилистические единицы я буду называть символами» [3, с. 244]. Здесь мы встречаем принципиально иные, нежели в философских изысканиях, категории: 1) эстетическое целое, т. е. текст; 2) словесные ряды, 3) символы - стилистические единицы.
Значит, символ существует в целом текста, в семантическом переплетении рядов; речь идет о конкретности художественного целого. Виноградов толковал роль символа в эстетически значимом тексте: «Символ - понятие не статическое, а динамическое. Однако же динамика символических рядов в составе целого сама становится источником острых эмоционально-смысловых эффектов и тем самым - причиной преобразования словесной стихии» [3, с. 249]; «В силу своей связанности как элементов целостного “эстетического объекта” символы в составе художественного произведения получают потенциальную силу ассоциироваться с рядами тех образов и эмоций, которые заложены в структуру целого» [2, с. 374].
В создании эстетического целого символ оперирует какой-то своей семантикой, не соотносимой с тем, что представлено данной лексемой как единицей лексической системы языка. «В иной художественной речи слова бегут в привычной веренице, не вызывая ни формами своего сочетания, ни слияниями своих смыслов никакой эстетической реакции. Но вот этот шаблонный бег. выстроенных по готовым образцам автоматов, неожиданно пересекается новыми словесными пируэтами. Осуществляется такой эмоционально-смысловой интервал, такой переход от одного словесного ряда к другому, который своей острой новизной заражает эстетическое чувство читателя. Естественно, что в таких случаях весь этот словесно-синтаксический ряд следует рассматривать как один “символ”, как бы ни многочисленны были организующие его группы слов» [2, с.375]. Итак, по Виноградову, значения символа задаются целым художественного текста.
Анализируя функциональный план, Виноградов делает заключение о том, что «языковая морфология этих стилистических единиц (символов. -
А.Ф.) очень невыразительна. Они могут совпадать со словами, фразами, предложениями, с большими синтаксическими единствами, с комплексом синтаксических групп. Символы, соприкасаясь, объединяются в большие концентры, которые в свою очередь следует рассматривать опять-таки как новые символы, которые в своей целостности подчиняются новым эстетическим преобразованиям. Дробные стилистические объединения смыкаются в большие синтаксические группы, которые включаются в композицию “объекта” уже на самостоятельные, целые, как заново созданные символы» [3, с. 244-245].
Отношения целого текста и символа суть диалектические взаимодействия; ср.: «. Обусловленность его (символа. - А.Ф.) значения всей композицией данного “эстетического объекта”». Это следует из той функциональной особенности символа, что «символы в составе художественного произведения получают потенциальную силу ассоциироваться с рядами тех образов и эмоций, которые заложены в структуре целого. И хотя онтологически предметное значение их может остаться в существенных чертах неизменным, тем не менее, поскольку они ощущаются и воспринимаются как части определенной целостной композиции (а только в этой плоскости символика и может их рассматривать), они имеют лишь внешнюю “морфологическую” связь с однородными лексемами повседневно-диалектической речи» [2, с. 374] (везде курсив автора. - А. Ф.).
Остается проследить, как представлен феноменологический план символа. Здесь следует обратиться к ставшей актуальной в работах Виноградова категории словесного ряда. С учетом употребления этого термина Виноградовым мы можем предполагать, что это есть смысловые слагаемые художественного текста, в числе прочего репрезентирующие символику. Виноградов не дал дальнейших дефиниций категории, но они были подробно рассмотрены А.И. Горшковым, который дал следующее эмпирическое определение словесного ряда: «Представленная в тексте последовательность (не обязательно непрерывная) языковых единиц разных ярусов, объединенных а) композиционной ролью и б) соотнесенностью с определенной сферой языкового употребления или с определенным приемом построения
текста». Отмечается также, что словесный ряд является текстовой категорией, но не представляет собою части текста, а является его слагаемым [5, с. 160]. Здесь нет упоминания о символе, тогда как мы только что говорили о репрезентации символики словесным рядом. Дело в том, что определение Горшкова имеет формальный характер, оно описывает конструктивную единицу текста, не обращаясь к вопросу смыслового наполнения словесного ряда. Однако подобранные иллюстрации убеждают в том, что словесный ряд обеспечивает перекличку фрагментов текста, выполняя задачу своего рода формально-семантических скреп и внедряя в смысловую ткань текста нечто новое или обеспечивая требуемый акцент на имеющихся смыслах. Если сопоставить сказанное с виноградовским же описанием функциональных характеристик символа, то увидим, что речь фактически идет об одном и том же. Сам же Виноградов отождествлял символ и словесный ряд, что прозвучало в тексте его письма к Б.А. Лезину: «Потебня все рассматривал как слово. Следовательно, он не мог говорить о динамике словесных рядов (символов), так как за пределы понятия слова. он не выходил» [19, с. 290]. Итак, имея в виду концепцию В.В. Виноградова, будем говорить об отображении функционально-стилистической роли символа в тексте. Или, в парафразе, «Виноградов исходил из мысли о том, что символ есть явление динамическое» [15, с. 97].
Концепция В.В. Колесова. В разработанной В.В. Колесовым теории языковой ментальности символ представлен как один из репрезентантов единицы ментальности - языкового концепта (сопсерШт, не сопсер^!), входящий в круг содержательных форм слова: образ - понятие -символ. Особую значимость концепции В.В. Колесова придает то, что она построена на учете диахронического материала (со времен А.А. По-тебни известно, что «единственно верное направление языкознания есть историческое» [16, с. 7]), т.е. осуществлена не на теоретических спекуляциях, а на исследовании движений словесных смыслов, как они отразились в истории русского языка.
Толкование В.В. Колесова состоит в динамическом представлении концепта и языковой ментальности; «исходная точка семантического наполнения слова» - это концепт, он же - «конечный предел развития». При этом «понятие - исторически момент снятия с накопленных сознанием образов сущностной характеристики, кото-
рая немедленно «сбрасывается». в символы, в свою очередь служащие для соединения, связи между миром природным (образы) и миром культурным (понятия).». Символ - «образ, прошедший через понятие и сосредоточенный на типичных признаках культуры» [6, с. 66-67]. Концепт -«архетип мысли», он «не задан, а дан. Символ, в отличие от концепта, не дан, а задан, он сам по себе референт, создающий известную иллюзию удвоения сущностей. Он создает культурную среду с возвращением в национальные формы сознания, но обогащенного рациональностью содержания» [6, с. 69] (везде разрядка автора. - А. Ф.). Говоря иначе, «основной смысл слова состоит не в понятии, а в символе, который соединяет разбегающиеся линии отвлеченной идеи и конкретной вещи. Символ есть не только и не просто знак, но также и абсолютная содержательная форма этого знака» (выделено автором. - А. Ф.) [9, с. 39]. Символ не единица ментальности, коей является концепт, но компонент национальной культуры, соотносимый с понятием и образом. Можно сказать иначе: символ, наряду с понятием и образом, является формой существования концепта. Еще один вариант экспликации нашего понимания: слово всегда выступает в одной из своих содержательных форм, за которыми незримо, но ощущаемо носителем языка стоит концепт, цементирующий силой своего смыслового потенциала эти формы в единую лексему.
Поскольку речь идет о реалиях языка, следует подробнее обсудить содержательные формы слова. В соответствии с наличием / отсутствием авторских отношений у каждой из содержательных форм значимыми будут следующие соотношения: образ - исходная форма движения смыслов в слове, органически связанная с категорией представления, может не иметь референтной отнесенности, но предметным значением - денотатом - образ обладает всегда. Так, метафора, обычная текстовая реализация образа как содержательной формы, не имея предметной отнесенности, всегда может быть истолкована по признаку сравнения, а тем самым и будет определено ее предметное значение. Признаки, формирующие предметную семантику образа, берутся говорящим из чувственного, рельефного восприятия реальности и могут приниматься языковым коллективом в качестве устоявшихся дефиниций; таковы устойчивые образы (не символы!) национального языка.
Иное дело понятие - следующая по движению мысли, как это фиксируется историей языка, содержательная форма. Понятие всегда соотнесено с референтом, собственно, в обязательности этой связи состоит функциональное оправдание понятия - предмет нужно понять. Из этого же следует и обязательное предметное значение понятия - наличие денотата. «Понять» и «понимание» суть категории, соотносимые уже не с образной интерпретацией действительности, но с дискурсивной - с логикой. (Напомним сформулированную А.Ф. Лосевым одну из базовых функциональных характеристик языка: «Всякий языковой знак есть акт интерпретации как соответствующих моментов мышления, так и соответствующих моментов действительности» [12, с. 96].) Соответственно, понятие (принято говорить о бытовом понятии) коррелирует с понятием логики и, в идеале, может быть определено (лимитировано) в категориях рода и вида. В строгих дефинициях научного аппарата понятие дойдет до предельной точки развития - термина. Это оптимальная операционная единица ученого дискурса, одновременно представляющая собой «смерть» слова как живой и развивающейся формы.
Наконец, символ - содержательная форма слова, всегда соотносимая с референтом. Что касается денотата (предметного значения), то его определение чрезвычайно затруднено, что определено самим принципом символизации - указанием на дальнейшие смыслы от поименованного референта. Такая особенность символа ведет к следствиям, во многом определяющим русскую национальную культуру. Так, русские философы, обращаясь к символу, искали связь с языковыми формами ментальности (С.А. Алексеев-Аскольдов [1, с. 28-44]) или видели в нем знак бытия («философия имени»). На этом пути младшими современниками символистов, П.А. Флоренским и позже А.Ф. Лосевым, были созданы системы, включающие символ в качестве онтологического объекта [10; 13; 18].
Таковы дефиниции содержательных форм слова, заданные их отношениями к денотативному значению и референтной отнесенности [8, с. 42-43].
Что важно, содержательные формы слова дополняют друг друга до цельности ментальной единицы - концепта. Каждая из них обладает своей функцией, реализуемой в речевой деятельности говорящего, и соотнесена с определенным типом работы сознания. Символ в этом ряду -
форма, как было выше отмечено, лишенная денотата, но словно бы представляющая двоение референта: референт как вещь, т. е. символизирующее, и референт как идея [8, с. 53, 68-69], т. е. символизируемое. Тем самым символ фактически оказывается в смысловом отношении ближе других содержательных форм к самой сердцевине смысла, его драгоценному ядру - концепту.
Прорывное открытие В.В. Колесова состоит в полагании трех содержательных форм слова, системно репрезентирующих смыслы концепта, однако нелишне упомянуть одного из предшественников, о котором пишет сам В.В. Колесов; ср.: «Флоренский подходит к различению всех трех содержательных форм слова. Он описывает триипостасность слова довольно определенно» [7, с. 232]. Действительно, Флоренский различает «слова-понятия, возбуждающие наиболее отвлеченные идеи», «слова-символы, возбуждающие . известные конкретные образы и представления», «слова-эмблемы, возбуждающие. представления, но уже не типические». Сближая первые две группы слов, он видит в них потенцию «метафизической и мистической формул» [17, с. 326, 327]. Приведенное мнение Флоренского, будучи ценным свидетельством совпадения интуиций философа и исследования лингвиста, есть, разумеется, добротная верификация концепции, но важнее другое - перед нами один из первых серьезных приступов к разработке символа со стороны реализма.
Концепция В.В. Колесова, как и разработки В.В. Виноградова, построена на языковом материале и содержит важные обобщения о развитии символических форм в тексте. Речь идет о метонимическом развитии семантики слова, характерном как для древнерусского языка, так и актуальном в языке нового времени [8, с.210-221].
Библиографический список
1. Аскольдов (Алексеев) С.А. Концепт и слово // Русская речь / Под ред. Л.В. Щербы. - Л.: Академия, 1928. - С. 28-44.
2. Виноградов В.В. О поэзии Анны Ахматовой (Стилистические наброски) // Виноградов В.В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. - М.: Наука, 1976. - С. 369-459.
3. Виноградов В.В. О теории литературных стилей // Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. - М.: Наука, 1980. - С. 240-249.
4. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. - М.: Прогресс, 1988.
5. Горшков А.И. Русская стилистика. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2001.
6. Колесов В.В. Концепт культуры: образ -понятие - символ // Колесов В.В. Слово и дело: Из истории русских слов. - СПб., 2004. - С. 67, 69.
7. Колесов В.В. Реализм и номинализм в русской философии языка. - СПб.: Logos, 2007.
8. Колесов В.В. Философия русского слова. -СПб.: Юна, 2002.
9. Колесов В.В. Язык и ментальность. - СПб.: Петербургское Востоковедение, 2004.
10. Лосев А. Ф. Вещь и имя // Лосев А.Ф. Бытие -имя - космос. - М.: Мысль, 1993. - С. 802-880.
11. Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. - М.: Искусство, 1995.
12. Лосев А.Ф. Специфика языкового знака в связи с пониманием языка как непосредственной действительности мысли // Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. - М.: Изд-во МГУ 1982. - С. 92-113.
13. Лосев А. Ф. Философия имени // Лосев А.Ф.
Бытие - имя - космос. - М.: Мысль, 1993. - С. 613-801.
14. Москвин В.П. Русская метафора. Очерк семиотической теории. - М., 2006.
15. МуратовА.Б. Проблема символа в трудах
В.В. Виноградова о языке художественной литературы // Грани русистики: Филологические этюды: Сборник статей, посвященный 70-летию профессора В.В. Колесова. - СПб.: Филологический факультет С.-Петерб. ун-та, 2006. - С. 92-99.
16. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. IV Вып. II. - М.: Просвещение, 1977.
17. Флоренский П.А. Понятие Церкви в Священном Писании // Флоренский П.А. Собр. соч.: В 4 т. - М.: Мысль, 1994. - Т. I. - С. 318-489.
18. Флоренский П.А. У водоразделов мысли (черты конкретной метафизики) // Флоренский П.А. Сочинения: В 4 т. Т. 3 (1). - М.: Мысль, 1999. - С. 27-372.
19. ЧудаковА.П. В.В. Виноградов и теория художественной речи первой трети XX века // Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. - М.: Наука, 1980. - С. 285-315.
УДК 808.2
Цветкова Елена Вячеславовна
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
ДИАЛЕКТНАЯ ЛЕКСИКА В КОСТРОМСКОЙ ТОПОНИМИИ (ЛЯД, ЛЯДА, ЛЯДИНА и т. д.)
Диалектная лексика является наиболее ценным источником образования топонимов костромской топонимической системы. Поскольку топонимы данной группы отражают особенности костромских говоров, как бы консервируют исчезающую из речи лексику, их изучение позволяет ответить на многие вопросы диалектологических исследований. Данная статья содержит характеристику костромских топонимов, образованных на основе лексем «ляд», «ляда», «лядина» и т. п.
Ключевые слова: топонимия, микротопонимия, географический термин, диалектная лексика.
Наиболее ценным источником образования топонимов любой топонимической системы является диалектная лексика, отражающая особенности говора. Обратившись к топонимическим данным подобного рода, можно ответить на многие вопросы, которые возникают во время диалектологических исследований. В то же время, уделяя внимание диалекту, можно исторически верно объяснить особенности образования топонимов, возникающих и функционирующих в диалектной среде.
Диалектная лексика изучаемого нами региона нашла достаточно яркое отражение в сложившейся в нем топонимической системе. Как показывают наши наблюдения, наиболее многочис-
ленной группой диалектных слов в костромской топонимии являются местные географические термины. Например: кулига - поросшее травой чистое место среди леса, то же, что и поляна (или диалектное чистина, чашина / чащина и т. д.); солодь - зыбкое, заболоченное место, иногда пробиваемое родниками; бочаг / мочаг / бо-чажина /мочажина - яма или овраг, наполненные водой; сырое, заболоченное место; гать -заболоченное место, настланная дорога, а также любое сырое, влажное место; ключевина - влажное место, на котором пробиваются ключи и т. д. (Соответственно: топонимы Кулига, Бабичева кулига, Солодь, Бочажина, Ключевина и т. д.). Активно проникает в топонимию и диалектная
