CC BY
375
СТАТЬИ
О.Г.Ревзина
ЯЗЫК ПИСАТЕЛЯ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК В КОНЦЕПЦИИ В.В.ВИНОГРАДОВА1
В статье рассматриваются взгляды В.В. Виноградова на соотношение между литературным языком и выразительными средствами языка писателя вконкретную эпоху. Концепцию В.В. Виноградова помогают раскрыть его статьи о языке И.И.Дмитриева и языке басен И.А.Крылова.
Ключевые слова: литературный язык, художественный язык, единица художественной речи, языковое сознание, творческая личность, выразительность поэтического языка И. И. Дмитриева, выразительность басен И. А. Крылова
V.V.Vinogradov's theoretical hypotheses that uncover the relationship between a writer's language and the literary language in their historical existence are treated in the article. Vinogradov's articles "From Observations on I.I.Dmitriev's Language and Style" and "The Language and Style of Krylov" demonstrate a practical realization of his conception.
Key words: literary language, language of fiction, unit of fiction discourse, language conscience, creative personality, expressivity of I.I. Dmitriev's poetic language, expressivity of I.A.Krylov's fables.
«Глубины мыслей». Язык писателя и литературный язык - две магистральные темы, которыми В. В. Виноградов занимался на протяжении всего своего творческого пути. Их сцепление дает ту фундаментальную проблему, над которой постоянно размышлял В. В. Виноградов. Литературный язык В. В. Виноградов определял очень конкретно. Это «общий язык письменности того или иного народа, а иногда нескольких народов -язык официально-деловых документов, школьного обучения, письменно-бытового общения, науки, публицистики, художественной литературы, всех проявлений культуры, выражающихся в словесной форме, чаще письменной, но иногда и устной» [Виноградов, 1978: 288]. Что касается языка художественной литературы, определение В. В. Виноградова по существу очень близко позднейшим семиотическим разделениям первичной и вторичной моделирующих систем. «Когда говорят о языке художественной литературы, - писал В. В. Виноградов, - слово „язык" употребляется в двух значениях: 1) в смысле „речи" или „текста", отражаю-
1 В основу статьи положен одноименный доклад О. Г. Ревзиной на «Виногра-довских чтениях - 2015».
щего систему того или иного национального языка <...>, 2) в смысле „языка искусства", т. е. системы средств художественного выражения» [Виноградов, 1981: 184]. Искусство - это творчество, а творчество немыслимо без творца - создателя произведений словесного искусства. Так художественный язык из общего понятия становится вполне конкретным, доступным восприятию и анализу явлением. Это язык Державина, Фонвизина, Радищева, Карамзина, И. И. Дмитриева, Крылова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого - В. В. Виноградов создал совершенно уникальную галерею, в которой выявляется «личность писателя как художника-творца» [Виноградов, 1978а: 162]. За ней встает личность самого В. В. Виноградова как ученого. Характеризуя особенности научного мышления В. В. Виноградова, А. П. Чудаков писал о том, что В. В. Виноградову была абсолютно чужда редукция сложного до простого - «в популярном изложении он видел насильственное упрощение и примитивизм» [Чудаков, 1990: 334]. «Глубины мыслей» В. В. Виноградова, подчеркивает А. П. Чудаков, становятся доступными лишь при проникновении в «его внутреннюю логику» и его язык. Научная мысль В. В. Виноградова многомерна. Его научный язык предполагает размещение смыслов на уровне текста и на уровне подтекста. «Глубины мыслей» В. В. Виноградова часто располагаются на уровне подтекста. Это относится и к его учению о языке писателя и литературном языке.
Теоретические постулаты. В. В. Виноградов принимает следующие положения: а) «понятие языковой системы не только не исключает понятия об индивидуальной речевой системе, но, наоборот, предполагает его, так как сравнительное изучение ряда индивидуально-речевых систем лишь содействует более глубокому и полному пониманию общей языковой системы в ее внутреннем движении и в ее внутренних противоречиях», б) «В индивидуальном творчестве нередко раскрываются полнее и острее общие свойства и процессы языкового развития»; «язык и литература - проявление одной и той же эстетической интуиции» [Виноградов, 1978а: 161-162].
Проблемы, стоявшие перед В. В. Виноградовым, были выдвинуты научной парадигмой первой половины ХХ в. Соссюр писал: «Все, что входит в язык, заранее испытывается в речи; это значит, что все явления эволюции коренятся в сфере деятельности индивида» [Соссюр, 1977: 203]. По мнению К. Фосслера, в языке остается то, что принимается социумом: «Языковое выражение возникает в результате индивидуальной
деятельности, но оно утверждается, если приходится по вкусу другим, если они его принимают и повторяют либо бессознательно, т. е. пассивно, либо точно так же творчески, т. е. модифицируя, исправляя, ослабляя или усиливая, короче говоря, принимая коллективное участие» [Фосслер, 1956: 299]. Р. Якобсон ставит вопрос: «Возможно ли, чтобы зачатком изменения был единичный ляпсус <...>?» [Якобсон, 1982: 61]. Он определяет ляпсус как «единичный уклон от существующей нормы» и дает ответ, в котором подчеркивается социальная востребованность инновации: «Если это было одной лишь нечаянной оговоркой, то не остается оснований для ее повторения самим обмолвившимся или же его окружающими. Если повторение происходит и множится, то налицо, вне всякого сомнения, должен быть, пусть бессознательный, спрос на его применение. Его дальнейший переход из одного стиля в другие и все более широкое обобщение его применимости в языке опять-таки предполагает факт спроса, заинтересованности, нужды в данном новшестве под углом зрения языковой системы и ее носителей» [Якобсон, 1982: 62-63]. Все же остается неясным, как именно происходит переход «из речи в язык». В. В. Виноградов сужает вопрос, но делает его более конкретным. Он обращается не к анонимной, а к творческой языковой личности. Хотя такие понятия, как «власть языка над человеком» и «власть человека над языком», не используются, фактически В. В. Виноградов исследовал значение творческой личности в судьбе как художественного, так и литературного языка. Для такой личности не существует «ляпсусов», поскольку во главу угла ставится адекватная реализация художественного замысла. Творческой личности присуща особая языковая интуиция. Гениальная творческая личность, каковой является Пушкин, безошибочно угадывает тот оптимальный «проект будущего», который содержится в самом языке.
Единицы языка и единицы художественной речи. В работах 1920-х гг. В. В. Виноградов выдвигает понятие символа как единицы художественной речи: «Символ - это эстетически оформленная и художественно локализованная единица речи в составе поэтического произведения» [Виноградов, 1976: 373-374]. Символы, по мысли В. В. Виноградова, могут совпадать с любыми единицами языка: «со словами, фразами, предложениями, с большими синтаксическими единствами, с комплексами синтаксических групп [Виноградов, 1980: 244]. Не отличаясь формально от соответствующих единиц языка, символы по существу им омонимичны, ибо значение символов определяется на основе их связей в тексте, вне
которого символ не существует [Ревзина, 2014]. Понятие символа на самом деле таит в себе некий вызов. Мы привыкли, обращаясь к художественному тексту, выделять в нем различного рода тропы (эпитеты, метафоры и под.) и фигуры речи, полагая именно их средствами художественной выразительности. Такая выразительность, идущая от риторики, известна со времен античности. Эти средства отнюдь не игнорируются В. В. Виноградовым, но все же главное, на что он обращает внимание -как при анализе конкретного текста, так и при анализе индивидуального стиля, - это единицы языка как символы. И особенное его внимание привлекают лексико-стилистические пласты. Таковы «церковно-книжные элементы» и «вяканье» - разговорно-речевая стихия в «Житии протопопа Аввакума» [Виноградов, 1980], «два слоя повествовательного стиля -высокий и низкий» в «Двойнике» Ф. М. Достоевского [Виноградов, 1976: 114]. «Церковнославянская стихия», французские заимствования, «стили национально бытового просторечия» - три составляющих языка Пушкина, которые В. В. Виноградов подвергает скрупулезному исследованию [Виноградов, 2000]. В языке Гоголя В. В. Виноградов видит «художественный захват русского национального языка - во всем многообразии его диалектных и профессиональных делений, с включением разных классовых стилей просторечия, разных жаргонов и специальных диалектов» [Виноградов, 1990а: 309]. Анализируя язык Л. Н. Толстого, В. В. Виноградов отмечает прежде всего «многослойную структуру разных стилистических планов, колеблющихся между двумя сферами - стилями современного автору литературного языка 60-х годов и речевыми стилями начала XIX века» [Виноградов, 2003: 171]. И далее последовательно рассматриваются «стародворянская» русско-французская речь, повседневно-разговорная речь и бытовое просторечие, профессиональные идиолекты -охотничий диалект, «диалект пчеловодов», военный язык и военная терминология, деловой язык, канцеляризмы и «канцелярские архаизмы», церковнославянизмы, «термины и фразеологические обороты из области физики, математики, механики и астрономии» в философско-публи-цистическом стиле «Войны и мира» [Виноградов, 2003: 189]. Прослеживая историю русского литературного языка на протяжении ХУП-ХГХ вв., В. В. Виноградов оперирует, собственно говоря, теми же категориями, то есть речь идет о соотношении церковнославянского, обиходного русского (простого) языка и заимствований в процессе сменяющих друг друга языковых ситуаций [Виноградов, 1982]. Но почему же в одном случае речь идет о «естественном языке», а в другом - «о языке искусства»?
Для ответа на этот вопрос нужно тщательно проанализировать то, о чем В. В. Виноградов не говорит прямо, но что он помещает в подтекст. В работах о «Житии» и о поэзии Анны Ахматовой В. В. Виноградов пишет о языковом сознании и о поэтическом языковом сознании. Он не дает языковому сознанию специального определения, но возможна следующая реконструкция. Структура языкового сознания многослойна. Есть базовый уровень - это язык как система, в которой воплощается «способ концептуализации действительности», сочетающий в себе универсальные и национально-специфичные черты [Апресян, 1995: 350]. В единицах и категориях языка вербализуется мышление, и, таким образом они равно значимы как для нехудожественного, так и для художественного языка. Следующий слой языкового сознания соотносится с конкретным состоянием языка в определенную эпоху. Это для В. В. Виноградова принципиальный вопрос - нельзя говорить о выразительных средствах языка вообще, а только применительно к конкретному времени. Мысль В.В. Виноградова перекликается с тем, что писал Н. С. Трубецкой Р. О. Якобсону в 1921 г. по поводу книги Р. О. Якобсона «Новейшая русская поэзия». Критикуя Якобсона за пренебрежение эстетическим критерием, Н. С. Трубецкой, в связи с системами поэтического мышления, писал, что «если бы Пушкин прочел Хлебникова, он просто не счел бы его поэтом» [Трубецкой, 2004: 17]. Охарактеризованное во времени языковое сознание связано также с определенной группой текстов. На протяжении столетий коллективное языковое сознание православных русских включало в себя в обязательном порядке Часослов и Псалтырь. Начиная с XVII века - и по восходящей - все большее значение для образованной социальной элиты приобретает художественный дискурс. В актуальном (маркированном временем) языковом сознании художественный дискурс присутствует как интертекстуальная база и как воплощенное художественное мышление. В монографии «Стиль Пушкина» В. В. Виноградов пишет: «Художественное мышление Пушкина - это мышление литературными стилями, все многообразие которых было доступно поэту» [Виноградов, 1941: 484]. Но как возможно такое мышление? Любой стиль создается и реализуется в тексте, иначе говоря, мышление стилями возможно, если в языковом сознании стилевой облик текстов разных художественных школ и направлений запечатлевается как сложная смысловая единица, подобная в этом плане единице языка. Итак, язык, тексты - есть ли еще какой-то слой в языковом сознании? Чтобы его обозначить, надо снова обратиться к языку. В нем есть не только
«опыт прошлого», но и «горизонт ожидания» (если воспользоваться терминами Р. Козеллека). Языковые потенции выявляются в творческой языковой деятельности. В. П. Григорьев назвал предметом лингвистической поэтики «творческий аспект языка в любых его манифестациях» [Григорьев, 1979: 58]. В. В. Виноградов, в свою очередь, пишет о том, что «языковое творчество, его законы, методы, направления и возможности ярче всего выражаются в великих произведениях словесного искусства» [Виноградов, 1978а: 161]. Творческое сознание устроено таким образом, что в современной ему языковой среде обитания оно связывает наличествующие в ней «проблемные зоны», переносит их в художественный язык и тем самым раскрывает возможные «проекты будущего». В. В. Виноградов выделяет в качестве символов языковые единицы, маркированные в ге-нетико-стилистическом отношении, поскольку именно они определяли во второй половине ХУШ-Х1Х вв. становящийся облик русского литературного языка, в котором «стилистическая окраска слов становится сильным изобразительным средством» [Томашевский, 1959: 342]. Художественному тексту, как известно, приписывают эстетическую функцию. Эстетическое отношение к языку - это то, что сцепляет воедино разные слои творческого языкового сознания и определяет те выборы, которые совершает создатель художественного текста.
«Мы живем в языковой стихии и уносимся ее течением», - писал В. В. Виноградов [Виноградов, 1978а: 152]. Он исследовал вещество языковой субстанции, природу ее движения и вклад человека в те русла, по которым ее течение может направиться. В конечном счете соотношение языка писателя и литературного языка в концепции Виноградова можно представить в следующих положениях: 1) создатель художественного произведения принадлежит своему времени, в его языковом сознании присутствуют те коллизии и напряжения, которые характерны для языка его эпохи; 2) в сгущенном, выпуклом виде эти «напряжения» переносятся в создаваемый художественный текст; 3) становясь символами, единицы языка превращаются в средства языка художественного и обретают новый критерий - «эстетического использования»; 4) художественный язык насыщает литературный язык теми характеристиками и той степенью свободы, которые необходимы для успешного функционирования литературного языка в будущем.
Был ли художественным язык И.И. Дмитриева? Как действуют в практическом анализе постулаты В. В. Виноградова, можно показать, обра-
тившись к его работе «Из наблюдений над языком и стилем И. И. Дмитриева». «.в 90-х годах ХУШ века резко выделился и был поставлен почти на ту же высоту, что и Карамзин, его друг, последователь и сподвижник И. И. Дмитриев» [Виноградов, 1990: 24]. Н. М. Карамзин «стремился во всех литературных жанрах сблизить письменный язык с живой разговорной речью образованного общества» [Виноградов, 1982: 197]. Детальный анализ языковой программы Н. М. Карамзина и карамзинистов («новаторов») в сопоставлении с языковой программой А. С. Шишкова и шишко-вистов («архаистов») содержится в трудах Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского [Лотман, Успенский, 1974; Успенский, 2008]. Б. А. Успенский представляет суть развернувшейся языковой полемики следующим образом. Новаторы и архаисты были едины в требованиях, которые они предъявляли к литературному языку (чистота, ясность, естественность), однако в эти требования они вкладывали разное содержание. Полемика велась вокруг вхождения в литературный язык церковнославянизмов и европеизмов, а также простонародной (просторечной) лексики. Для карамзинистов церковнославянский и русский - это разные языки, поэтому очищение языка должно состоять в отказе от церковнославянизмов как заимствований. Напротив, следует усваивать элементы разговорного языка и галлицизмы, ибо они позволяют передать тонкие оттенки мысли и эмоциональных переживаний. В свою очередь, А. С. Шишков исходил из того, что церковнославянский и русский языки едины по своей природе, и очищение языка - это прежде всего отказ от галлицизмов и опора на исконно русский язык. Нетрудно видеть, что каждая из сторон предлагала тот вариант «проекта будущего», который полагался ими оптимальным для русского языка.
И. И. Дмитриев был достаточно плодовитым автором. Его перу принадлежат оды, стихотворные сказки и стихотворные сатиры, стихи, песни, басни, так называемые «мелочи» (эпиграммы, мадригалы, надписи). В. В. Виноградов обращается к журнальным публикациям произведений И. И. Дмитриева, сборнику «И мои безделки», «Сочинениям и переводам» 1814 г. В статье, которую правильнее назвать монографией, В. В. Виноградов рассматривает множество вопросов. Он анализирует одический, повествовательный, романсный, басенный стиль И. И. Дмитриева. По мнению комментатора, подход В. В. Виноградова - это подход с позиции историко-литературного языка: «как в поэзии И. И. Дмитриева использовался и - что особенно важно - создавался, формировался русский литературный язык» [Виноградов, 1990: 361]. Но творчество есть творче-
ство: с трудом можно предположить, что И. И. Дмитриев пишет, например, стихотворение «Ермак», но думает при этом не об адекватном воплощении своего замысла, а о выработке норм литературного языка. Здесь явно пропущено какое-то звено.
Неоценимым достоинством исследования В. В. Виноградова является приводимая в нем авторская правка И. И. Дмитриева, правка произведений И. И. Дмитриева Н. М. Карамзиным и авторская правка Н. М. Карамзина. «В монографии о языке Дмитриева, - пишет А. П. Чудаков, - примеры работы поэта над языком при редактировании своих сочинений даются десятками, приближаясь по полноте к некоему тезаурусу движения и замены речевых форм» [Чудаков, 1990: 333]. Полнота материала легла в основу важнейших выводов В. В. Виноградова, относящихся к эволюции стихотворного языка И. И. Дмитриева. Авторская правка предоставляет возможность ответить на вопрос, что руководило И. И. Дмитриевым: языковая программа или творческий замысел? Рассмотрим некоторые примеры:
1. Какой-то Государь, прогуливаясь в поле, Раздумался об царской доле (1802) - Какой-то Государь, прогуливаясь в поле, Раздумался о царской доле; А об столе уже ни слова (1803) - А о столе уже ни слова (1814); Лишь он с двора, как гость на двор (1792) - Но он лишь со двора, а гость к нему на двор (1803). Итак, речь идет о вариантах предлогов о/об (а еще и обо), с/со. Такие варианты есть и у других предлогов (без / безо, из / изо, к / ко, над / надо, от / ото, перед / передо, под / подо). Их употребление в современном языке регулируется правилами, которые прописываются для вариантов каждого из предлогов по отдельности. Можно ли представить себе, что И. И. Дмитриев, производя правку своих стихов, думал о выработке правил для русской грамматики? Без сомнения, его волновало иное - сам стих и его художественная выразительность. Конкретнее, речь идет о благозвучии (что и отмечает В. В. Виноградов). Благозвучие в эпоху И. И. Дмитриева и Н. М. Карамзина - это такое же выразительное средство, как, скажем, олицетворение или метафора. Но тем самым в коллективное представление о литературном языке вводится своя эстетика -учет фактора благозвучия при выработке кодифицированной нормы. Известно, что в языковой программе карамзинистов огромную роль играла категория вкуса. Многообразие смыслов, связанных с категорией вкуса в языковой ситуации конца ХУШ - начала Х1Х в., раскрыто Б. А. Успенским. Главное сосредоточено в двух пунктах: а) Б. А. Успенский приво-
дит определение Н. М. Карамзина: вкус - «эстетическое чувство, нужное для любителей Литературы» [Успенский, 2008: 25]; б) «карамзинисты ориентируются не на реальную, а, так сказать, на идеальную разговорную речь, апробированную критерием вкуса <...>. Речь идет о модификации и совершенствовании разговорной речи, как средстве создания литературного языка» [Успенский, 2008: 24]. Легко видеть, что к своей правке И. И. Дмитриев подходил именно с эстетическим чувством.
Б. В. Томашевский видел в литературе «лабораторию, в которой вырабатываются нормы литературного языка» [Томашевский, 1959: 350]. Установление стабильной нормы не лишает художественный язык статуса «лаборатории». Новые выразительные средства выявляются на путях отступления от нормы литературного языка и от художественной нормы (можно вспомнить В. Маяковского: Громоздите за звуком звук вы и вперед, поя и свища, есть еще хорошие буквы: Эр, Ша, Ща [«Приказ по армии искусств», 1918]). Между литературным языком и художественным языком устанавливается отношение взаимообмена: художественный язык выступает как донор раскрытых в нем потенций языковой системы, литературный язык через свои функциональные стили является донором такого выразительного средства, как интертекстуальность.
2. Осужден к несносной скуке /Грусть в самом себе хранить (1892) -Осужден к несносной скуке, / Грусть в самом себе таить (1895, 1909).
3. С какою завистью я вижу пару эту (1803) - С какою завистью смотрю на пару эту (1818)
4. Ах! Сколько я в мой век бумаги исписал! / Той песню, той сонет, той льстивый мадригал (1792) - Ах! Сколько я в мой век бумаги исписал! / Той песню, той сонет, той лестный мадригал (1803).
В этих примерах речь идет о выборе слова: хранить / таить грусть, смотрю / вижу, льстивый / лестный мадригал. Оба варианта вполне нормативны, стилистически нейтральны, сходны по значению. И все же И. И. Дмитриев производит замену. Можно полагать, что в данном случае также имеет место художественная мотивация. И. И. Дмитриев заменяет хранить на таить, потому что в хранить нет того компонента «невыска-зываемости», которая есть в таить (ср. тайная грусть); он предпочитает глаголу видеть («воспринимать зрением») глагол смотреть («направлять взгляд куда-л, чтобы увидеть»), поскольку смотреть гораздо в большей степени актуализирует смысл «здесь и сейчас», в конкретной ситуации; он отказывается от льстивый в пользу лестный, поскольку
лестный мадригал подчеркивает превосходные качества воспеваемой возлюбленной, а льстивый оставляет в сомнении, действительно ли эти качества у нее присутствуют. Итак, выразительный художественный язык - это язык семантически точный, адекватный выражаемой мысли. Но тем самым и в представление о литературном языке вносится представление о языке, характеризующемся тонкой семантической дифференциацией, располагающейся внутри языка нормы.
В. В. Виноградов отмечает, что «требование логической точности словоупотребления, стремление к ясности выражения мыслей - наследие эпохи классицизма» [Виноградов, 1990: 82]. Среди многочисленных суждений Н. М. Карамзина в языке И. И. Дмитриева В. В. Виноградов выделяет в специальную рубрику указания «на семантическую неточность, неясность или двусмысленность употребления» [Виноградов, 1990: 81]. Однако некоторые примеры заставляют думать об ином - поэтическом ощущении неуместности слова в контексте, что, очевидно, чувствовал Карамзин. Ему не понравилась строка И. И. Дмитриева Смири свою ты наглость, время! В самом деле, В. В. Виноградов приводит второе из значений слова наглость по «Словарю Академии Российской»: «В отношении к ветрам: ярость, сильное стремление, жестокий порыв» [Виноградов, 1990: 81]. Если время метафорически концептуализируется как стихия, то перенос качества одной стихии на другую кажется вполне оправданным. Как и Н. М. Карамзину, современному читателю строка И. И. Дмитриева также вряд ли понравится. И дело, здесь думается в основном значении существительного наглость: «бесчинство, дерзость, свойство наглого достигнуть чего-либо не трудами или заслугами, а свойством наглости». Слишком явным образом это значение соотнесено с человеком, его свойствами и такими социальными действиям, какие сложно помыслить применительно к времени. Здесь можно говорить об «упреждающей» семантической точности самого Карамзина, ибо впоследствии наглость как обозначение жестокого порыва ветра вышло из употребления в русском языке.
Отдельно В. В. Виноградов рассматривает замечания Н. М. Карамзина «о неровности стиля И. И. Дмитриева, о сочетании экспрессивно и стилистически диссонирующих слов в том или ином жанре» [Виноградов, 1990: 82]. Например, о стихотворении И. И. Дмитриева одического стиля «Стихи на восшествие на престол императора Павла Первого» Н. М. Карамзин пишет: «Вместо тропой не лучше ли стезей? Вместо опуща-ют - опускают?» [Виноградов, 1990: 83]. Правка Н. М. Карамзина ка-
жется настолько очевидной, что возникает, скорее, обратный вопрос: почему И.И. Дмитриев отступает от, казалось бы, непреложного для него правила и отказывается от стези в пользу тропы? Как мы знаем, Пушкин утвердил право каждого генетико-стилистического пласта войти в состав русского литературного языка и освободил слово от привязанности к жанру. В русском языке складывается стилистическая парадигма стезя - путь - дорога - тропа (тропка, тропинка) - колея. Рассматривая историю становления этой парадигмы, Е. С. Копорская пишет: «Для русской лексики типичными были процессы семантической аналогии, в результате которых русские слова получали отвлеченные значения, свойственные ранее славянизмам» [Копорская, 1988: 212]. Слова тропка, тропинка включаются в данный синонимический ряд с конца ХУШ - начала Х1Х в. Е.С. Копорская приводит примеры из стихотворного дискурса этого времени (в том числе и из И.И. Дмитриева: И к славе тропки не найду), когда «высокое» содержание передается словом живой разговорной речи. «Слова тропа, тропка, тропинка в этих случаях употреблялись с целью оживить стершийся метафорический образ» [Копорская, 1988: 215]. Это, очевидно, и привлекло И. И. Дмитриева. Казалось бы, такая малость - одна поправка в одной строке, - а между тем каждый такой маленький шажок приближал то будущее, которому суждено было свершиться в языке Пушкина (напомним: Я памятник себе воздвиг нерукотворный. К нему не зарастет народная тропа).
С «неровностями стиля» связаны замечания Н. М. Карамзина, относящиеся к просторечию и «простонародным выражениям». В качестве примера такого стилистического разнобоя В. В. Виноградов приводит образцы творчества поэта докарамзинской поры князя И. М. Долгорукого: Разиня рот, я любовался При Селимене там на все; По-русски молвить: жестко стелет, Да мягко, сказывают, спать; А то вить скажут все: какой-ста он дурак. В. В. Виноградов пишет о стихах И. М. Долгорукого: «...в его среднем стиле замечается неорганическое сочетание простонародных выражений с славянизмами, канцеляризмами, отвлеченно-книжными фразами, французскими цитатами и светски-европейскими оборотами» [Виноградов, 1990: 40]. Лингвистический вкус карамзинистов требовал «приятности языка» и «приятности слога» [Успенский, 2008: 25]. В. В. Виноградов приводит знаменитое рассуждение Н. М. Карамзина: «То, что не сообщает нам дурной идеи, не есть низко. Один мужик говорит пичужечка и парень: первое приятно, второе отвратительно» [Виноградов, 1990: 83]. И дальше Н. М. Карамзин красочно
описывает тот образ, который возникает у него при слове парень: «дебелый мужик, который чешется неблагопристойным образом.» [Виноградов, 1990: 84]. Итак, слово вызывает образ, денотат которого не соответствует «приятности». На этом основании Н. М. Карамзин советует, например, заменить слово пот в стихотворной строке С обоих сыплет пот как град. Однако - редкий случай! - И. И. Дмитриев этому совету не последовал, - очевидно, выразительное сравнение не казалось ему погрешностью против вкуса (ср. общеупотребительное Пот лил с него градом). Этот пример позволяет показать те границы, за пределами которых критерий лингвистического вкуса утрачивал свое значение. В. В. Виноградов пишет: «Карамзин и его приверженцы, в том числе и И. И. Дмитриев, ставили перед собой задачи - разобраться в том сложном и разнородном, не имеющем и во всяком случае тогда не имевшем твердых границ потоке устной речи, который в ту пору обозначался именем „просторечия". Тут были и общеразговорные слова, обороты и формы, лишенные книжного колорита, и те элементы бытовой речи, которые носили экспрессивный отпечаток демократической непринужденности, а иногда и грубости, даже вульгаризма, а также диалектные или жаргонные выражения. К просторечию подходила, отчасти с ним сливаясь, струя простонародной речи» [Виноградов, 1990: 31]. Действительно, просторечие как часть лексикона и как стилистическая категория - исключительно сложное явление. Попытки стилистического упорядочения просторечной и простонародной лексики происходили на протяжении всего XVII в., однако просторечие оставалось, вообще говоря, явлением непознанным. Просторечие - это богатство языка и это синкретизм смыслов, включая смыслы проблематичные. Будучи языком этноса, просторечная и простонародная лексика вербализует ту картину мира, которая не может быть передана ни церковнославянизмами, ни тем более заимствованиями. С просторечием связан национальный менталитет - особенно показателен в этом отношении поговорочный и пословичный фонд. «Синкретизм смыслов» состоит в том, что просторечие, как стилистический смысл, несет в себе информацию об устном канале связи, о говорящем (его профессиональная, социальная, локальная характеристика, образовательный ценз), о его эмоциях, его оценке, об отношении к отправителю [Ревзина, 2015]. «Проблематичные» смыслы - это то, что В. П. Ермаков называет «этически невыдержанным» содержанием слова [Ермаков, 2001]: вульгарность, грубость, брань. Чтобы оценить богатство просторечия (и даже его очарование), надо, что называется, ощущать его
изнутри. Этого, пожалуй, нельзя сказать ни о Н. М. Карамзине, ни о И. И. Дмитриеве. Но они сделали очень много, показав фактически, что грубость, вульгарность, резкая сниженность искажают художественный замысел. Рассудочно, ментально можно было обосновывать исключение грубого просторечия как программу (отнесенность к низкому стилю), а эмпирически получалось то, что грубый и фамильярный лексикон не был художественно выразителен: слишком однозначны, конечны, тупи-ковы были его оценочные смыслы. Тем самым был поставлен заслон для вхождения низкого просторечия в литературный язык. Агрессия низкого просторечия наблюдалась дважды в XX в.: после 1917 и после 1985 г. По существу были подтверждены интуиции Н. М. Карамзина и И. И. Дмитриева - Не бывает, чтоб смолою плакал дуб! (М. Цветаева).
Поэтический идиолект И. А. Крылова. Сопоставление басен И. И. Дмитриева и басен И. А. Крылова демонстрирует «одновременность разновременного» и «разновременность одновременного» в истории в целом и в истории языка. Одновременность - ибо хронологически оба автора принадлежат одному времени, разновременность - ибо подход к просторечию у И. А. Крылова относится к «горизонту ожидания». И. А. Крылов находится не вне, а внутри просторечия, в этом просторечии нет, собственно говоря, слов с «этически невыдержанным» содержанием. Просторечие - это лексика, и фразеология, синтаксис, морфология, и фонетика, и все они согласованы между собой, то есть это особая и по сути непознанная система. Неотделим от просторечия огромный фонд пословиц и поговорок. Здесь вступает в действие «словесное чутье» И. Крылова - его творческая интуиция. «.работа русского писателя над языком басни, - пишет В. В. Виноградов, - представляла собой одновременно и глубокие разведки в область сокровищ живого слова и напряженные поиски новых выразительных средств русского литературного языка в кругу однородных идей и образов» [Виноградов, 1990б: 153]. В статье «Язык и стиль басен Крылова» В. В. Виноградов по существу дает исчерпывающее описание поэтического идиолекта и поэтического идио-стиля И. А. Крылова в том формате, который становится общепризнанным лишь во второй половине XX в. Виноградов, можно сказать, наслаждается, анализируя одну за другой басни Крылова. Оставив за порогом грубую и вульгарную лексику как малохудожественную, И. А. Крылов в остальном не ставил границ просторечной бытовой лексике - ее востребованность определялась соответствием замысла и воплощения. И этот
словарь легко сочетался с высокой и книжной лексикой, и лексикой интертекстуально насыщенной - при этом не возникало никаких «неровностей стиля», равно как и погрешностей против лингвистического вкуса [Кимягарова, 1976]. Совершенно особое место в поэтическом языке И. А. Крылова занимают глагольные словоформы как единицы художественной речи (то есть как символы в понимании В. В. Виноградова). «В басенном строе Крылова использованы самые разнообразные формы выражения временных и модальных оттенков русского глагола и раскрыты заложенные в них экспрессивные возможности» [Виноградов, 1990б: 177]. Как всегда у В. В. Виноградова, соответствующие примеры следуют сериями (ср.: И новые друзья ну обниматься, Ну целоваться; Случись тут мухе быть; Лишь он вспоет - старуха встала; Тихохонько медведя толк ногой; Нет, кумушка, я видывал частенько, что рыльце у тебя в пуху и др.). Эти явления рассматриваются наряду с традиционно понимаемым набором выразительных средств - олицетворением, метафорой, каламбуром, разного рода звуковыми сближениями (ср. паронимическое сближение омонимов в Я Соловьем в лесу здесь названа;/ А моему смеяться смеют пенью!), звуковой изобразительность (ср. в басне «Свинья: Хавронья хрюкает: «Ну, право, порют вздор <... > А, кажется, уж, не жалея рыла, Я там изрыла Весь задний двор - так рождается звуковой сюжет). Исследование В. В. Виноградова отличается такой насыщенностью и содержательностью, оно так нацелено на конечный результат, что в какой-то момент ловишь себя на мысли: а где же здесь связь с литературным языком и в чем проявляются «виноградовские постулаты», если говорить об индивидуально-авторском поэтическом языке И. А. Крылова? Здесь следует вспомнить, что многое у В. В. Виноградова не говорится прямо, а перемещается в подтекст. Виноградовский постулат гласит, что в художественном языке символами становятся те языковые явления, которые определяют выбор будущего для литературного языка. Н. М. Карамзин и И. И. Дмитриев, в соответствии с выдвинутой Н. М. Карамзиным языковой программой, «поверяют алгебру гармонией», то есть выразительность определенной части просторечия с позиции лингвистического вкуса. Движимый «словесным чутьем» И. А. Крылов устремлен к тому же просторечию, он вскрывает богатейшие выразительные возможности его системы. Отсюда следует, что русскому литературному языку и его стилистической дифференциации просторечие необходимо. Пожалуй, пресловутые формулировки «власть языка над человеком и «власть человека над языком», отступают, когда речь идет о творчестве. Язык и
творческая личность - благодатный и благодарный союз. Об этом и пишет В. В. Виноградов: «Язык басен Крылова оказал громадное формирующее влияние на новую стилистическую систему русского литературного языка не только потому, что в нем с необыкновенной глубиной и ясностью воплотились основные тенденции русского литературного языка в XIX веке, но и потому, что в нем с покоряющей силой и удивительной художественной полнотой раскрылось гениальное словесное мастерство самого Крылова, как великого народного поэта» [Виноградов, 1990б: 167].
В. В. Виноградов мог принимать решения и сомневаться в них. В «Очерки по истории русского литературного языка ХУП-ХХХ веков» [Виноградов, 1982] включены параграфы и отдельные главы, посвященные языку Державина и Радищева, Карамзина и Крылова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого. Однако в монографии «О языке художественной литературы» В. В. Виноградов выступил с критикой этого «смешанного» принципа [Виноградов, 1959: 79]. Так следует ли включать в историю русского литературного языка язык писателя? Если бы можно было теперь обратиться к В. В. Виноградову, я бы ответила: необходимо, и лучше всего это доказали Вы, Виктор Владимирович.
Список литературы
Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка // Апресян Ю. Д. Избр. труды. Т. 11. Интегральное описание системы языка и системная лексикография. М., 1995. Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1941.
Виноградов В. В. К морфологии натурального стиля. Опыт лингвистического анализа петербургской поэмы «Двойник» // Виноградов В. В. Избр. труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. Виноградов В. В. Литературный язык// Виноградов В. В. Избр. труды.
История русского литературного языка. М., 1978. Виноградов В. В. О задачах истории русского литературного языка, преимущественно XVII-XIX вв. // Виноградов В. В. Избр. труды. История русского литературного языка. М., 1978а. Виноградов В. В. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем жития протопопа Аввакума // Виноградов В. В. Избр. труды. О языке художественной прозы. М., 1980. Виноградов В. В. Проблемы русской стилистики. М., 1981. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков. 3-е изд. М., 1982.
Виноградов В. В. Из наблюдений над языком и стилем И.И. Дмитриева // Виноградов В. В. Избр. труды. Язык и стиль русских писателей: От Карамзина до Гоголя. М., 1990. С. 24-147.
Виноградов В. В. Язык Гоголя// Виноградов В. В. Избр. труды. Язык и стиль русских писателей: От Карамзина до Гоголя. М., 1990а. С. 271330.
Виноградов В. В. Язык и стиль басен Крылова // Виноградов В. В. Избр. труды. Язык и стиль русских писателей: От Карамзина до Гоголя. М., 1990б. С. 148-181.
Виноградов В. В. Язык Пушкина. Пушкин и история русского литературного языка. М., 2000.
Виноградов В. В. О языке Толстого (50-60-е годы) // Виноградов В. В. Избр. труды. Язык и стиль русских писателей: От Гоголя до Ахматовой. М., 2003.
Григорьев В. П. Поэтика слова. М., 1979.
Ермаков В. Н. Проблемы лексической семантики русского просторечия: Автореферат дисс. ... докт. филол. наук. М., 2001.
Козеллек Р. = Гюнтер Х., Козеллек Р., Майер К., Одило Э. История (Geschichte, Historie) // Словарь основных исторических понятий. Т. 2. М., 2014.
Копорская Е. С. Семантическая история славянизмов в русском литературном языке нового времени. М., 1988.
Кимягарова Р. С. Словарь языка басен Крылова. М., 2006.
Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи. М., 2004.
Ревзина О. Г. Виноградовские ключи к анализу художественного текста // Structures and Functions Studies in Russian Linguistics. 2014. V.l. № 2. P. 68-101.
Ревзина О. Г. Стилистическая система русского языка в динамическом аспекте // Язык, литература, культура. Вып. 10. М., 2014. С. 23-36.
Соссюр Ф. де. Труды по общему языкознанию. М., 1977.
Томашевский Б. В. Язык и стиль // Томашевский Б. В. Стих и язык. Филологические очерки. М.; Л., 1959.
Трубецкой Н. С. Письма и заметки Н. С. Трубецкого. М., 2004.
Успенский Б. А. Вокруг Тредиаковского: Труды по истории русского языка и русской культуры. М., 2008.
Фосслер К. Позитивизм и идеализм в языкознании (Извлечения) // Хрестоматия по истории языкознания Х1Х-ХХ веков. М., 1956.
Чудаков А. П. Язык русской литературы в освещении В.В. Виноградова //
Виноградов В. В. Избр. труды. Язык и стиль русских писателей: От Карамзина до Гоголя. М., 1990. Якобсон Р., Поморска К. Беседы // Biblioteka Slavica Hierosolymitana.1982.
Сведения об авторе: Ревзина Ольга Григорьевна, доктор филол. наук, профессор кафедры русского языка филологического факультета МГУ имени М.В.Ломоносова. E-mail: orevzina@gmail.com
