CC BY
244
особенности лингвистической деятельности н. м. Карамзина
Борис Всеволодович КУнАВин,
профессор кафедры русского языка Северо-Осетинского государственного университета им. К. Л. Хетагурова,
г. Владикавказ, е-mail: oskarkunawin@hotmail.com
В статье исследуется лингвистическая деятельность Н. М. Карамзина, определяется его вклад в развитие русского литературного языка и пересматриваются некоторые традиционные точки зрения по этому вопросу.
Ключевые слова: сентиментализм, литературный язык, неологизм, калька, художественный метод, перифраз, синтаксис, экстенсивный текст, интенсивный текст.
THE FEATURES OF LINGUISTIC ACTIVITY OF N. M. KARAMZIN
Boris V. KUNAVIN,
Ph.D., Professor of the Russian language department of North Ossetian State University named after K. L. Khetagurova,
е-mail: oskarkunawin@hotmail.com
The article investigates the linguistic activity of N. M. Karamzin. His contribution to the development of Russian literary language is determined and reviewed some of the traditional point of view on this issue.
Keywords: sentimentalism, literary language, the neologism, kalka, artistic method, paraphrase, syntax, extensive text, intense text.
Николай Михайлович Карамзин вошел в историю русской культуры как писатель и историк, идеолог дворянства и просвещенного абсолютизма. Его литературное творчество протекало в русле сентиментализма, идейным вдохновителем и ярчайшим представителем которого он был в русской литературе. Литература дворянского сентиментализма в России развивалась параллельно с демократической просветительской литературой, и именно в таком контексте следует рассматривать лингвистические взгляды Карамзина.
Лингвистическую деятельность Карамзина традиционно связывают с его так называемым «новым слогом», сущность которого наиболее ярко выразил Л. А. Булаховский, отмечавший, что «новый слог» имел своей целью, во-первых, разрыв со старой книжно-славянской традицией, выражающейся в ориентации на разговорный язык, в намерении «писать как говорят и говорить как пишут»; во-вторых, скрупулезный отбор лексико-фразеологических средств, направленный в первую очередь на выведение из сферы литературного языка слов, которые не отвечали критерию «вкуса», имевшему в «новом слоге» основополагающее значение, в-третьих, усовершенствование синтаксиса, в-четвертых, обогащение словаря литературного языка новыми лексическими заимствованиями, неологизмами и кальками [5: 67-71].
Однако А. И. Горшков, характеризуя состояние проблемы о роли «карамзинских преобразований» в истории русского литературного языка, обозначил как нерешенные три следующих вопроса: «1. Были ли теоретические установки и результаты практической деятельности Карамзина и его «школы» настолько принципиально новыми и значительными по своим последствиям, что привели к созданию нового этапа в истории русского литературного языка? 2. Определялась ли новизна «нового слова» структурным качеством литературного языка, возникшим в результате деятельности Карамзина и его последователей, или художественной манерой сентиментализма, обусловившей характерные приемы словоупотребления и построения предложений? 3. Совпадала ли та линия, по которой стремились направить движение русского литературного языка карамзинисты, с главной, магистральной линией его развития, ориентированной в конце XVIII - начале XIX века на концентрацию и стабилизацию всех его исторически сложившихся ресурсов на широкой национально-демократической основе?» [8: 136].
Все три поставленных А. И. Горшковым вопроса представляют собой нерасторжимый комплекс.
актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики, 2016, № 3
Для того чтобы получить на нах адекватный ответ, необходимо рассмотреть их в тесной связи с языком предшествовавшей демократической литературы, прежде всего таких авторов, как И. А. Крылов, Д. И. Фонвизин, Н. И. Новиков.
Следует заметить, что первый из поставленных вопросов полностью зависит от двух последующих.
Что касается второго вопроса, то, как показывает сопоставительный анализ литературных текстов Карамзина с текстами Д. И. Фонвизина, все нововведения Карамзина в области словоупотребления и синтаксиса обусловлены художественной манерой сентиментализма, а не специфической деятельностью писателя и его последователей.
Если Фонвизин следует объективному отражению реальной действительности, то Карамзин сосредотачивается на своих субъективных впечатлениях, полученных от нее. На первых взгляд может показаться, что указанное различие чисто стилевое, обусловленное применением разных художественных методов. На самом деле здесь наблюдается действие разных принципов художественного отражения действительности, обуславливающее разный подход к отбору и использованию лексики, к построению синтаксических конструкций, к употреблению выразительных средств.
Если Фонвизин стремится к простым и точным обозначениям понятий, к лаконизму и краткости, то Карамзин тяготеет к перифразам, громоздким синтаксическим конструкциям, к употреблению слов в переносном значении. Вот типичный пример «нового слога» Карамзина: «Когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье, белилась, румянилась весенними цветами, смотрелась с улыбкой в зеркало вод прозрачных и завивала себе кудри на вершинах древесных - т. е. в мае-месяце» [2: 656].
В свете сказанного неубедительным представляется суждение Н. И. Андрейчевой, утверждающей: «Значительны достижения карамзинистов в области синтаксиса. На смену громоздким латино-немец-ким конструкциям с их инверсиями, постановкой глагола в конце предложения приходит легкая, понятная изящная фраза» [4: 45].
Подобное утверждение вполне коррелирует с синтаксисом В. К. Тредьяковского и М. В. Ломоносова, но не имеет отношения к синтаксическим конструкциям предшествующей Карамзину литературной деятельности Новикова, Фонвизина, Крылова. Карамзин не был здесь новатором. В известной мере, с определенными оговорками можно сказать, что он продолжил ту традицию в синтаксисе, которая была начата его литературными предшественниками. В отличие от «нового слога» Карамзина, в языке Крылова, Фонвизина, Новикова отчетливо прослеживается тяготение к лаконичности и краткости выражения мысли. Текст Фонвизина, подчеркивает А. И. Горшков, интенсивен, в то время как текст Карамзина, насыщенный эмоциональной лексикой и экспрессивными синтаксическими оборотами, экстенсивен.
Как известно, языковые и эстетические принципы наиболее ярко воплотились в ранних повестях Карамзина («Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь»), для которых характерна условность изображения внутреннего мира персонажей, окружающей их обстановки, отсутствие речевой индивидуализации героев: дворяне и крестьяне, автор говорят одним языком. При этом автор воздействует на чувства читателя словесными украшениями, перифразами, сравнениями, источником которых является не сама изображаемая действительность, а весьма субъективные ассоциации автора. Особенно ярко это проявляется в «Наталье, боярской дочери»: «Много цветов в поле, в рощах и на лугах зеленых, но нет подобного розе; роза всех прекраснее; много было красавиц в Москве белокаменной, ибо царство русское искони почиталось жилищем красоты и приятностей, но никакая красавица не могла сравниться с Натальею -Наталья была всех прелестнее. Пусть читатель вообразит себе белизну итальянского мрамора и кавказского снега: он все еще не вообразит белизны лица ее - и, представя себе цвет зефирной любовницы, все еще не будет иметь совершенного понятия об алости щек Натальиных». Представленные в этом отрывке «исторические, географические и мифологические несообразности и, соответственно, нелепые с точки зрения реалистических принципов построения текста столкновения слов и выражений в «новом слоге» были явлением обычным» [8: 139].
В повестях Карамзина слова, обозначающие редкие реалии старинного русского быта, растворены в изукрашенной, самодовлеющей, чувственной лексике и фразеологии в громоздких перифразах. Таким образом, суждения некоторых исследователей о легкости, непринужденности и изящности карамзин-ского слога представляются не вполне обоснованными.
В 1848 году К. С. Аксаков по поводу карамзинской прозы писал: «Речь является какой-то бесконечной плетеницей, слова подбираются пустые и ненужные к слову ближайшему, и карамзинский писатель мог бы, кажется, говорить или вести речь целый век, если бы его не остановили или бы сам он не думал остановиться» [3: 107].
Приведенное суждение, конечно же, слишком категорично, но содержащееся в нем рациональное зерно несомненно. Более обоснованным представляется в этом отношении мнение Г. А. Золотовой, соотносящей синтаксические конструкции Карамзина с повествовательным, драматическим и субъективно-лирическим пластами его прозы.
«Авторская экспрессия, - отмечает Г. А. Золотова, - особенно ярко выступает при всех отклонениях от объективного, «эпического» повествования; эти отклонения и составляют характерную черту карам-зинского стиля» [10: 112].
Наблюдение Г. А. Золотовой свидетельствует о том, что специфика карамзинского слога проявляется в драматической и субъективно-лирической манере, наиболее подчиненной канонам сентиментализма, что же касается повествовательного текста, то в нем он следует Крылову, Фонвизину, Новикову и особой оригинальности не проявляет, более того, даже делает по сравнению с ними шаг назад, напрочь лишая своих героев какой-либо речевой специфики.
Главный оппонент Карамзина А. С. Шишков дал в принципе верную характеристику «новому слову» Карамзина - ориентация на французский язык, пренебрежение национальной книжной традицией, манерная перифрастичность [14: 47].
Вместе с тем важно учитывать, что в процессе своей трехдесятилетней творческой деятельности Карамзин не оставлял неизменным свое отношение к литературному языку. По свидетельству В. В. Виноградова, в языке Н. М. Карамзина постоянно «начинает все острее выступать (правда, в очень ограниченном и условном относительном понимании) принцип историзма... Работа над исправлением текста исторических повестей свидетельствует о преодолении шаблонов сентиментально-классицистического стиля в поэтике Карамзина» [6: 357-358].
Конечно, Карамзин прекрасно понимал недостаточность своего «нового слога» и пытался ее преодолеть. По крайней мере, наблюдения над языком «Истории государства Российского» говорят именно об этом. Одним из своих главных приоритетов карамзинисты провозгласили сближение литературного языка с разговорным, под которым понимали язык дворянских салонов, вернее, язык «милых дам», а разговорный язык широких демократических слоев оказался вне зоны их внимания. За образец они взяли французскую литературу и присущую ей манеру выражения. Видя недостаточность языка дворянских салонов, карамзинисты решили ее компенсировать за счет лексических и семантических заимствований из французского языка; широко применяя калькирование, тем самым игнорируя русскую национальную ментальность [12: 199-205; 11: 31-56]. Парадокс подобного поведения карамзинистов заключается в том, что движимы были они глубоко патриотическими чувствами - усовершенствовать русский литературный язык, чтобы отлучить дворян от галломании. Но путь совершенствования русского языка они избрали совершенно неверный, отказавшись от богатейших ресурсов народной речи. В силу своей идеологической ограниченности они игнорировали положительный опыт демократической литературы и тем самым обрекли свои реформы на неудачу. При этом Карамзин прямо заявлял, что «новый слог» должен быть основан на французских языковых ресурсах, что отчетливо проявилось в его совете авторам, пишущим на русском языке: «Что же остается делать автору? Выдумывать, сочинять выражения; угадывать лучший выбор слов, давать старым некоторый новый смысл, предлагать их в новой связи, но столь искусно, чтобы обмануть читателей и скрыть от них необыкновенность выражения! Одним словом, французский язык весь в книгах (со всеми красками и тенями, как в живописных картинах), а русский только отчасти; французы пишут так, как говорят, а русские обо многих предметах должны еще говорить так, как напишет человек с талантом» [1: 185].
Начав с утверждения о том, что нужно писать так, как говорят, он закончил тем, что надо говорить так, как пишут. Таким образом, Карамзин призывает к разрыву с существовавшей книжной традицией, отказавшись от богатств народно-разговорного языка. Карамзинисты не учитывали того факта, что важнейшим признаком литературного языка является его стилистическая дифференциация, что никакой речи не может быть о тождестве устной и письменной форм литературного языка. В итоге, по спра-
актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики, 2016, № 3
ведливому замечанию А. И. Горшкова, вместо единства литературного языка карамзинисты предложили его «одинаковость» для разговоров и различных жанров литературы» [8: 144], что нашло отражение, как было указано выше, в нивелировке речи персонажей их литературных произведений.
Что касается отбора лексико-фразеологических средств, то карамзинисты старались удалять из «нового слога» народно-разговорные слова и фольклорные элементы, что обедняло литературный язык и представляло собой несомненный регресс по сравнению с деятельностью литераторов народно-демократического лагеря.
Как положительный следует отметить тот факт, что Карамзин и его последователи много сделали для освобождения языка от архаики, устаревших слов и выражений. Вместе с тем не следует преувеличивать вклад карамзинистов и в развитие синтаксиса русского литературного языка, так как многое в русском синтаксисе было сделано предшественниками Карамзина, что же касается нововведений Карамзина, связанных с сентиментализмом, то они во многом носили искусственный характер и не оказали какого-либо влияния на историю русского литературного языка.
С именем Карамзина связано, как уже было указано выше, обогащение русского языка новыми словами и новыми значениями, которые приводятся во многих учебных пособиях по истории русского литературного языка.
Подводя итог изложенному выше, следует отметить, что вклад Н. М. Карамзина в развитие русского литературного языка важен, но в некоторых работах сильно преувеличен, главным образом за счет того, что ему в заслугу ставились достижения его предшественников. Примечательны в этом смысле следующие слова Н. А. Лавровского: «Если посмотреть на язык Карамзина с внешней стороны, т. е. на исключение из него церковнославянской примеси, на краткость и отрывочность предложений, вообще на то сближение его с языком образованного общества, которое прежде всего ставят ему в заслугу, то нельзя не заметить, что все это сделано задолго до него. Если посмотрим на язык лучших статей наших сатирических журналов 70-80-х годов, на язык Фонвизина или хоть на язык «Вступления» к «Почте духов» Крылова, писавшего в 1789 году, то едва ли в этом отношении можно заметить большое различие с языком «Писем русского путешественника», в этом смысле едва ли будет справедливо повторить старую фразу о преобразовании Карамзиным литературного языка» [13: 40]. В свете приведенного высказывания весьма сомнительным представляется следующее утверждение Я. К. Грота: «Карамзин дал русскому литературному языку решительное направление, в котором он еще и ныне продолжает развиваться» [9: 86]. Данное мнение убедительно опровергается таким крупнейшим специалистом в области русского литературного языка и языка Карамзина, как академик В. В. Виноградов: «Стилистическая реформа Карамзина в таком понимании почти совпадающая с процессом выработки норм русского национального литературного языка, отрывается от конкретных общественно-исторических условий развития русской литературы и русского литературного языка, и все дальнейшее послекарамзинское развитие русской литературно-языковой культуры представляется в форме единого потока, двигавшегося в русле карамзинской стилистической системы. Все эти суждения глубоко антиисторичны. Ими принижается значение литературной деятельности Пушкина и последующих великих представителей национальной русской реалистической литературы» [7: 227].
ЛИТЕРАТУРА
1. Карамзин Н. М. Избр. соч.: в 2 т. М.-Л.: Художественная литература, 1964. Т. 2. 412 с.
2. Карамзин Н. М. Рыцарь нашего времени. Избр. соч.: в 2 т. М., 1980. Т. 1. 692 с.
3. Аксаков К. С. О Карамзине // Русская литература. 1977. № 3. С. 107.
4. Андрейчева Н. И. История русского литературного языка. М.: Изд-во МГУ, 1980. 359 с.
5. Булаховский Л. А. Курс русского литературного языка: для студентов филол. фак. ун-тов и фак. яз. и лит. педин-тов УССР. Киев : Радяньска школа, 1952-1953. Т. 2: Исторический комментарий. 4-е, испр. и доп. изд. 1953. 426 с.
6. Виноградов В. В. О стиле Карамзина и его развитии (исправления текста повестей) // Процессы формирования лексики русского литературного языка (от Кантемира до Карамзина). М.-Л.: Наука, 1966. С. 357-358.
7. Виноградов В. В. Проблема авторства и теория стилей. М.: Государственное издательство «Художественной литературы», 1961. 611 с.
8. Горшков А. И. Теория и история русского литературного языка. М.: Высшая школа, 1984. 194 с.
9. Грот Я. К. Труды Я. К. Грота. Т. 2: Филологические изыскания. (1852-1892) / под ред. проф. Я. К. Грота. СПб.: Тип. М-ва пут. сообщения, 1899. 940 с.
10. Золотова Г. А. Структура сложного синтаксического целого в карамзинской повести // Труды Института языкознания АН СССР. М.: Наука, 1954. № 3. С. 112.
11. Колесов В. В. Концептология. СПб.: Изд-во СПбГУ 2012. 248 с.
12. Колесов В. В. Язык и ментальность. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2004. 240 с.
13. Лавровский Н. А. Карамзин и его литературная деятельность. Харьков, 1866. 195 с.
14. Шишков А. С. Рассуждение о старом и новом слоге российского языка. СПб., 1803. 214 с.
