CC BY
47
Воспоминания
О НАШИХ ПРЕДКАХ — ТИМЕ, И РОДИНЕ ИХ — ЗАХИНЕ
В Государственном архиве Псковской области (ГАПО), — точно не помню, когда это было, я познакомился с Евгением Марковичем Тиме. Как оказалось, он — потомок создателей турбинного завода на реке Кудке в селе Захине. Евгений Маркович прислал воспоминания тети Елены Эдуардовны, свои воспоминания о поездке на малую родину, некоторые фотографии прошлого века Он разрешил опубликовать их. Изучая историю Пушкинского края, сотрудники Пушкинского Заповедника бывали в деревне Захино, на кладбище в деревне Утретки, где была Введенская церковь, «...деревянная построена в 1681 г. тщанием прихожан...». Ныне кладбище сохранилось, там есть, конечно, и новые захоронения. Село Захино расположено на пути из Пушкинских Гор в Опочку, до революции находилось в составе Опо-чецкого уезда, а ныне — Пушкиногорского района, в 30 км от райцентра. Как и все деревни Псковщины, оно пострадало в годы Великой Отечественной войны. Завод был разрушен и восстановить его не пытались, а затем здесь все заросло. Построенные в советское время здания: почта, магазин, дом культуры, там же контора бывшего СПК «Захино», начальная школа — все ныне закрыто. Но в деревне еще насчитывается 29 дворов, как сообщила заведующая Пушкиногорским районным архивом Алла Витальевна Васильева. Как будет жить дальше деревня — одному Богу известно.
В. Г. Никифоров (Пушкинские Горы)
Е. Левин
На родине предков в Захине
Идея поездки в Захино возникла у меня очень давно. Однако, что значит — поехать? Как и когда, а главное, что я там увижу?
С детства моя бабушка рассказывала мне, что в ее родной деревне ничего не сохранилось: дом разрушен, сад погиб, вымерз в войну. Рассматривая фотографии Захина начала прошлого века, я воспринимал их как безвозвратно ушедшую жизнь, как параллельный мир, в который нам не дано попасть, как не дано попасть внутрь литературного произведения.
И все же... и все же... Когда то я упросил свою двоюродную бабушку Евгению Эдуардовну Тиме написать хоть что-нибудь про детство в Захино. Когда же появились воспоминания Л. А. Тиме, дополненные схемами и планами, вычерченными столь твердой рукой, что не оставалось сомнения в их подлинности, я понял — надо ехать!
Но куда спешить? Так думал я. Не осталось ничего, так просто увидеть места, о которых много говорилось в нашей семье (интересно, что мне не запомнились рассказы
других моих родственников об их детстве), можно и не спешить. Да как — то и оказии не находилось. И что-то дрогнуло во мне, когда на берегу Финского залива, во время празднования дня рождения Пети и Юли, кто-то предложил съездить в Пушкинские Горы. Сейчас или никогда — мелькнуло у меня в голове. И хотя, как это и бывает, компания по поездке благополучно распалась, я с Таней, Петя с Юлей и мама, 12 июля 2008 года катили по Киевскому шоссе в сторону Опочки.
Посещение Пушкинских Гор оставим для другого случая, оно достойно отдельного рассказа, хотя уже там начались некие знаковые события и неслучайные встречи, которые вели нас к цели. Пока утомленные экскурсией по Святогорскому монастырю мои родственники пили кофе, жалуясь на плохой «Эспрес-со», я решил уточнить дорогу у кого-нибудь из местных жителей. Вокруг же, как на грех, слонялись одни (дядя Лева написал бы «одне») туристы. Все же я углядел взбирающихся в гору двух пожилых женщин явно не приезжего вида. — Тысяча извинений, — сказал я — Вы можете и не знать такую деревню Захино, но мне очень нужно туда попасть. — Почему же не знаю, — с достоинством сказала одна женщина и дальше произнесла такое, что у меня рот раскрылся, — у меня там на мельнице работал дядя! — И пока я переваривал эту информацию, неспешно продолжала, что вот, мол, мельник Иван Сынков, спас нас с матерью в войну от голода. Мать к нему на мельницу приезжала с пол-мешком ржи, а уезжала с полным мешком муки. — Да ехать туда просто - добавила она, махнув рукой в сторону предполагаемого Захина. — Едете по Пушкинской улице за Святогорский монастырь, только крутой поворот, осторожно, спуститесь под гору, а у зеленой остановки — налево по большаку, по улице Молодых Патриотов на деревню Ритицу .
Населения в Пушкинских Горах летом с приезжими, наверное, тысяч шесть-семь, поэтому встретить на улице человека, имеющего отношение (да какое!) к цели нашего путешествия, составляет ровно одну сотую часть процента. Могло ли это быть случайным?!
Утром 14 июня мы выехали на верном «Гоше» в сторону Захино. GPS-навигатор подвирал, как это ему положено. Ехали по
карте, впрочем, не особо ей доверяя. Асфальт закончился в деревне Поляне вместе с цивилизацией. Редкие и пустые автобусные остановки — единственное, что являлось для нас хоть какими-то вехами.
Через некоторое время на пыльном большаке мы увидели одинокую старушку, бредущею по тракту. Мы подкрались к ней сзади с вопросом — бабушка, сами мы не местные, заблудились. Где же тут деревенька с названием Захино? — А я туда и иду — ответила старушка — на почту, за пенсией. А дед мой, вон, вперед ушагал, бросил меня старую, хромую. — Конечно, мы посадили ее в машину и, «сделав нос» старику, потому что семерых в наш «Гетц» не посадишь, продолжили путешествие. Попутно мы узнали, что в Захино почта есть, а магазина нету, последнюю продавщицу уволили за растрату; что кладбище захинское в Утретках направо, и вполне сохранилось. О нашей семье, увы, ничего выяснить не удалось. Пути наши разошлись у моста через реку Кудку в Захине. Старушка побрела на почту, а мы растерялись. Мост, неширокая мутная речка, дома сельчан, кирпичное складского вида здание у речки, за ним заросли. Налево меж тем отходила асфальтовая дорожка привлекательного вида. Что-то нас потянуло туда... Метров через сто у реки открылся домик с сараем и садом. Я постучался в домик. Открывшая дверь бабушка на мою маловразумительную речь о братьях Тиме, кликнула мужа. Вышел старик и, услышав слова «мельница» и «Тиме», дрогнул голосом. — Папу моего, сиротку, Эдвард, ведь, вырастил.. , тут они и жили за рекой.., да там и дома еще остались, я покажу — он даже, кажется, всплакнул. Однако тут к старику приехали гости, которые живо вступили в разговор, заметили — А вы почитайте в газете, тут журналисты про вашего предка писали... месяца три назад. Они увлекли нашего дедулю, увели его в дом, на этом разговор наш и окончился, как мне думалось, навсегда. Мы сели в машину и вернулись к мосту.
Проехав мост, по проселочной грунтовке свернули налево, за кирпичное здание, которое видели раньше, и ахнули — с обратной стороны стена была выложена между кирпичными столбами гранитной забутов-
кой, с рисунком столь характерным, что не оставалось сомнения, что это не колхозная постройка. Сверились со схемой Л. А. Тиме,
— на этом месте должен располагаться амбар. Неужели стоит? Подошли поближе — кладка старая, доски с коваными гвоздями. Петя прошел правее в заросли... За кустами и крапивой открылось разрушенное здание красного кирпича, торцовые стены еще держатся, местами еще сохранились деревянные оконные блоки. По схеме — это цех завода на второй протоке. От этой протоки осталось только сухое русло. Кирпич осыпается, но контуры стен еще видны. Среди обломков нахожу кирпич с выдавленными при формовке буквами «АТ». Идем дальше, и в нескольких метрах выходим на здание основного корпуса завода. Оно сохранилось чуть лучше, видно, что было трехэтажным. Внутри, в подземной части видны монолитные камеры со стальными скобами в стенках. Петя спускается вниз... Конечно, от турбин и следа не осталось. Наверху, у стены еще лежат каменные жернова. Вокруг крапива, чертополох, сорный лес. Ни следа от окружающей завод сто лет назад застройки не сохранилось. Плотина разрушена начисто, в речке только несколько камней. Вода ушла, и все заросло. Мы вернулись на проселок в некоторой растерянности. Прошли еще несколько шагов по дороге — в кустах стоит кирпичное одноэтажное здание со столь затейливой кладкой, что у нас сомнений не осталось, что это постройки наших предков. Уже позже, в городе, сверяясь со старыми фотографиями, мы поняли, что это
— бывшая столовая для рабочих. Комплекс жилых домов Тиме к началу прошлого века состоял из дома братьев Эдуарда и Альберта, дома их отца, кухни и той самой столовой с комнатой кухарки, которую единственную мы обнаружили в относительно целом виде. Но, повторюсь, это все мы осознали потом, а пока... Мы поняли только одно — скромное одноэтажное здание, заросшее лесом и сорной травой, в котором, по уверению местных жителей, еще недавно размещалась ветеринарная аптека — точно относится к усадьбе Тиме. Значит, надо идти дальше. И мы пошли, метров через десять вышли на крестьянский дом, злобно залаяла собака. Мы остановились и попятились.
После короткого совещания мы решили ехать в Утретки. Еще от встреченной нами селянки мы знали, что кладбище сохранилось. Шансов же найти могилы семьи Тиме, конечно, практически не было. Итак, что мы имели? План кладбища, нарисованной по памяти Л. А. Тиме. Если уж от капитальных строений почти ничего не осталось, что говорить о могилах! Нет, едем, все равно! Снова — через мост, снова — сразу поворот, теперь налево. Проехали школу, почему-то закрытую, частные дома, впрочем, не многочисленные, и выехали на берег реки Великой. Дорога раздвоилась, взяли левей, замелькали деревья, дорожка сузилась. Еще левее, по берегу появились ограды могил вполне современных. Кладбище, вернее, их оказалось два, было достаточно протяженным и уж, конечно, не было похоже на схему дяди Левы. Мы растерялись. Но и тут повезло. Мы попали в родительскую субботу, перед Троицей. У могил было полно людей. И только вошли мы на дальнее кладбище, как нас окликнул тот знакомый старик по Захину с берега речки Кудки — дядя Толя, Толяй, как звали его односельчане. Он тоже навещал могилы своих родственников. Он спокойно, как будто это происходило каждый день, подвел нас к ограде, за которой похоронены наши предки. Могилы располагались точно так, как их изобразил дядя Лева: слева А. Ф. Тиме и Антонина, рядом А. Тиме, два неизвестных захоронения и справа — Е. Руднева. Крест сохранился только у могилы моего прапрадеда. Тут нас ждало еще одно потрясение: несмотря на то, что в Захине не осталось ни одного нашего родственника или знакомого, за могилами явно кто-то ухаживал! Ограда покрашена, внутри подметено, а у двух правых захоронений — живые цветы. При этом само кладбище ухоженным назвать нельзя: полно заброшенных могил, мусора, вокруг заросли, от строений, указанных на схеме дяди Левы, в лучшем случае остались одни фундаменты.
В багажнике нашей машины лежали цветы ирисы, собранные Петей на берегу озера Маленец под Михайловском, мы положили их на могилы и вернулись в Захи-но. Вернулись не к развалинам усадьбы, а к домику дяди Толи, на левом берегу Кудки. Растроганный воспоминаниями, старик по-
вел нас к речке, продолжая рассказ. Речь его была несколько косноязычна, если можно так сказать, он перенес два инсульта, но понять было можно. На берегу Кудки когда-то стояла баня для рабочих завода, и после омовения Эдуард наливал мужикам по стопке водки. Сметливые работники выливали на себя по тазу воды и выскакивали за угощением. Это не понравилось прадеду — мойтесь по часу, а не то угощения не будет! — вспоминал дядя Толя выражение прадеда. Такая вот притча, правда или нет? Но банька-то в этом самом месте показана на схеме дяди Левы. Меж тем, рассказы продолжались. Анатолий провел нас к самой воде. У моста еще угадывались остатки плотины, в темной воде виднелись камни, по заросшим берегам можно было видеть гранитные валуны, некогда составлявшие набережную. Старик, увлеченно размахивая руками, показывал, как отходила от речки первая протока, на которой стояло здание завода, но, честное слово, мы представить себе этого не могли: так обмелела Кудка и зарос берег.
Вернувшись на уже знакомое нам место, на правом берегу речки, за амбаром мы с удивлением обнаружили черную иномарку с псковскими номерами. Возле нее прохаживались мужчина и женщина. Трудно было предположить, что заросли крапивы и битого кирпича могли заинтересовать кого — то, кроме родственников, и мы прошествовали мимо, влекомые все тем же дядей Толей. Он торопился рассказать и показать нам все, что знает, и вел нас к дому братьев Тиме. Дорога привела к крестьянской усадьбе все с той же злобной псиной. Не доходя до собаки, на которую он не обращал никакого внимания, наш проводник указал на ряд камней среди молодых деревьев, промолвив — фундамент, это все, что осталось от дома, а вон там в кустах подвал. — Действительно, поодаль, в зелени было заметно углубление в земле, со стенкой из каменной кладки. Петя в этот момент поотстал, я почему — то подумал, что он свернул направо в бывший сад, вымерзший в военную зиму, где, быть может, сохранились остатки строений. Я же, оставив наверху маму, Таню и Юлю, вместе с дядей Толей прошел мимо разрушенного подвала в надежде увидеть фрагменты асфальтовой площадки, что была
перед домом Тиме. Эту площадку в конце 1940-х годов видела мама, когда вместе с моей бабушкой они приезжали в Захино. Никакого асфальта я не нашел, попав в сплошной бурелом. Земля круто пошла вниз, и я спустился в широкий ров, заросший сорным лесом. Стало влажно и полутемно. Внизу, в непролазной чаще, стояла бревенчатая банька. Дверь ее была распахнута, на сломанной крыше лежал ствол упавшего дерева. Была ли это баня семейства Тиме, некогда стоявшая на берегу реки? Едва ли! Бревна, из которых сложена банька, были пронумерованы краской, значит, сруб где-то изготовили, раскатали, обозначили и собрали здесь заново. Сколько же лет простояло это нехитрое сооружение, если река ушла, а вокруг вырос и состарился лес? Я пошел дальше по высохшему дну рукава речки Кудки к мосту. Слева вверху снова мелькнуло каменное зданьице столовой для рабочих завода. Идти стало трудно, под ногами появилась вода, упавшие деревья преграждали путь. Я свернул направо и вышел на луг. За кустами сверкала узкая полоса речки.
Пока я бродил в чащобе, события развивались своим чередом. Женщины с нашим провожатым пошли вперед, к крестьянскому дому, откуда выскочил мальчишка на велосипеде, а за ним хозяйка, внимательно на нас посмотревшая. - Марья!- крикнул заметно оживившийся Анатолий, — вот старых хозяев веду, выселять вас будем! - На лице хозяйки одобрения не читалось... Наша компания шла дальше, а «сарафанное радио» уже разнесло по деревне информацию о прибывших наследниках.
Меж тем, Петя вовсе не бродил по саду, он вернулся назад к машине и встреченному нами местному мужику. — Вижу, интересуетесь здешними местами? — будто бы невзначай обронил мужик. — Так не желаете ли землицы прикупить по сходной цене? Вот этим сараем (взмах рукой в сторону амбара) уже интересовался один художник. Эти развалины (кивок в сторону заводских стен) конечно надо снести. Построить тут новый дом! — В завязавшемся разговоре выяснилось, что ушлый товарищ по дешевке скупает земли у разорившихся колхозов и продает их по частям. С этой печальной для нас информацией Петя вернулся к женщинам и Анато-
лию. К ним с другой стороны зарослей, обогнув их лугом, вышел и я. Мы встретились на тропе за крестьянской усадьбой, на краю огорода и полей, уходящих в сторону Опочки. На опушке, заросшей молодым лесом, стояли две могучие лиственницы, посаженные нашими предками.
Наше появление в Захине не прошло незамеченным. Подскочил на велосипеде уже знакомый нам мальчишка. Подошел, прихрамывая, старый дед в роговых очках. От крестьянского дома, улыбаясь, будто бы и не к нам, а по своим делам, подошли два мужика. — Сергей, — протягивая руку, представился один из них. — Евгений — ответил я, и, видя, что пауза затягивается, добавил — Приехали навестить места, где жили наши предки. — И что намереваетесь делать? — Подобравшись, спросил Сергей, продолжая улыбаться. Я развел руками — Ничего!
Постояв минут десять с местным населением и удовлетворив его любопытство, мы с Анатолием пошли назад. У амбара, где стояла наша машина, все еще топтался ушлый продавец земельных угодий. Анатолий погрустнел. Наверное, у него сложилось впечатление, что появление псковского ком-
мерсанта как-то связано с нами. Я, как мог, уверял его в обратном. Прощались мы тепло. Пыльным большаком мы выехали из Захино в сторону Опочки, сфотографировавшись на прощание на фоне дорожного знака с названием деревни. Километров через десять дорога вывела нас в деревню Барабаны, на Киевское шоссе.
Я вел машину, борясь с двумя чувствами. Конечно, был рад, что побывал на родине предков. Захино, присутствовавшее в моей голове как литературный, почти мифологический факт, обрело теперь плоть и кровь, стало частью и моей биографии. С другой стороны, меня не покидало чувство горечи. Разрушить жизнь целой семьи, многих людей, отобрать у них все, чем они жили десятки лет, и не только в материальном смысле, но и в духовном — ради того, чтобы пустить все по ветру? Развалины завода, заросшие бурьяном, и пронырливый скупщик земли, готовящийся дорушить то, что пощадило время... Может быть, думал я, лучше бы и не видеть, не знать того, что мы узнали за этот длинный день, ведь исправить ничего мы не в силах... Но кирпич с выдавленными буквами «АТ» я вез в своем багажнике в Петербург.
Евгений Левин (Санкт-Петербург, июнь-июль 2008 г.)
Е. Э. Тиме
Об отце и Захине
Пишу то, что помню, слышала или видела. Отец мой, Эдуард Альбертович Тиме родился в 1863 г., а в Захино его привезли трех лет, значит, семья деда жила в Захине с 1866 г. Сначала приехал дед и устроился мельником на водяной мельнице (на реке Кудка), принадлежащей помещику Фаминцину, имение которого находилось в 7 верстах от Захина, по дороге к Святым Горам (Пушкинским Горам). До этого дед работал мельником в разных местах — так в то время проходило освоение профессии и получения специального звания. Молодой человек работал какое-то время у одного хозяина, получал от него характери-
стику и переходил к другому хозяину. Была у моих родных бумага-грамота, в которой наш дед Альберт Антонович Тиме назван Почетным гражданином города Бауска. За что он был удостоен такого звания, я не знаю.
Брат мой Боря рассказывал, как наш дед из работника превратился в хозяина: сперва он взял мельницу в аренду. Жена Фаминцина, владелица мельницы, была скуповата, давала мужу мало денег на личные расходы, поэтому Фаминцин всякий раз, когда ехал в Опоч-ку, заезжал к деду в Захино и просил у него денег в счет аренды. И однажды Фаминцин должен был признать, что мельница принад-
лежит уже не ему, а деду. Дела у деда шли, по-видимому, хорошо, так как других мельниц поблизости не было. В 1870 г. родилась тетя Альма. К этому времени дед купил землю (около двух десятин), на которой стояла мельница, и заложил сад. В саду была яблоня «белый налив», которую мы называли «тети Альминой яблоней», т. к. дед, по преданию, посадил ее в год рождения дочери.
Старая мельница стояла на протоке, у самой воды, — на том месте, где сейчас стоит здание бывшего скотного двора, построенного в 1906 г. по эскизу архитектора Руднева. У нас есть фотография его. Жили наши дед и бабка одни, им никто не помогал. Бабушка, чтобы иметь возможность работать по хозяйству, привязывала своего трехлетнего сына к крыльцу, чтобы он не утонул. По рассказам тети Альмы, бабушка Агнесса Федоровна была приемной дочерью немца-лесника, жившего около г. Бауска. Ее мать была нищенкой, кажется, латышкой по национальности. Лесник, фамилию его не знаю, взял бабушку совсем маленьким ребенком. Бабушка была красивой, и приемные родители хотели выгодно выдать ее замуж. Бабушка вышла за деда против воли родителей, и отношения между ними были испорчены. Тетя Альма говорила, что она помнит, — приемный отец приезжал к ним один раз. Он был охотник.
На земле, которую купил дед, кроме сада, был огород и деревянный дом с мезонином. Границы сада были обсажены дубами, кленами, липами. В саду было много яблонь, были другие фруктовые деревья и кустарники. Около дома, с южной стороны, рос виноград, который давал плоды, он был не очень сладкий. У деда была еще земля, около 25 десятин, в поле за рекой по дороге в деревню Утретки. Кто ее купил и когда, не знаю, кажется, отец в 1880-х или 1890-х гг.
Мой отец Эдуард и тетя Альма учились сперва в Опочке, затем в Пскове, отец окончил реальное училище, тетя — гимназию. По окончании училища отец уехал в Ригу и работал там на заводе Пирвица, где выпускали водяные турбины. Кем работал отец, не знаю, только он был неплохим токарем и механиком. Проработав около пяти лет, отец вернулся в Захино по просьбе деда, нужно было перестраивать мельницу, и подумать об обра-
зовании младшего брата Альберта. Вернулся отец с большими планами.
В это время, как, впрочем, и всю последующую жизнь, отец был одержим идеей строительства мельниц и электростанций, использовавших энергию малых рек. Его интересовало не только производство водяных турбин, но и выбор мест для строительства мельницы или электростанции. В дальнейшем им было построено довольно много мельниц в Опочке, Острове и еще где-то. Тогда же он задумал строить завод для производства водяных турбин. Для этого не было достаточных средств, и отец нанялся управляющим в имение, кажется «Панюшино», (деревня Палаге-ина, так ее звали в XIX веке, принадлежала Василию Сумороцкому. — В. Н.) в семи верстах от Захина, за станцией Вощагино. Проработал там 6 или 7 лет. Владелица имения, вдова, фамилию ее забыла, надеялась, что отец женится на ней, и всячески способствовала ему в его деятельности по перестройке мельницы и строительству завода. Возможно, отец брал еще кредит в банке под залог имущества деда. Благодаря этим обстоятельствам и энергии отца к 1892 г. (дата не точна) был построен и оборудован завод под одной крышей с мельницей. Фотография этого здания у нас есть. Начался выпуск турбин. На заводе работало до 300 человек.
Завод первоначально назывался «А. Тиме», т. е. зарегистрирован был на имя дяди Альберта. Думал он и об открытии завода в Кургане. В начале 1900-х гг. отец построил дом и соединил его каменной пристройкой с домом деда. Дом отца был каменный, одноэтажный (потом, когда появилось много детей, он хотел надстроить второй этаж). В доме были большие, красивые комнаты: широкий коридор с итальянским окном во всю стену, который широкой лестницей соединялся с залом. Зал занимал всю пристройку, имел окна и двери в сад, на восток и на запад. К сожалению, дом стал очень неудобен, когда жить пришлось скромней. В 1920-х гг. его переделали, из зала сделали кухню и контору.
В 1903 г. отец женился. Наша мама Клавдия Ивановна была старшей дочерью Ивана Ивановича Кудрявцева, опочецко-го купца, торговавшего льном, а последнее время занимавшего должность председателя
уездного банка. Мама наша была человеком очень способным, она окончила гимназию в Пскове с золотой медалью. Брак с отцом был для нее большой удачей. В Опочке не было для нее подходящей пары. Выйдя за отца и попав в большую дружную семью (дядя Альберт был уже женат), она должна была взять на себя все хозяйство.
Жена дяди Альберта, тетя Женя, была очень молодой, красивой и талантливой женщиной, но не приспособленной к жизни в деревне. Бабушка была уже старой и больной. Матери было очень трудно. Ведь в деревне в хозяйство входит не только дом, но и огород, и сад, и большое количество скота. Хозяйство должно было обеспечить семью всем необходимым. Тогда не было принято, живя в деревне, что-то покупать. Все надо было посадить, вырастить, сохранить на всю зиму. Семья была более 10 человек, а летом с гостями бывало и больше 20. И в такой обстановке у нее хватило выдержки и ума не внести в семью раздора и счетов, кто что должен иметь или делать. Она знала, что отцу это не понравится. Она всю жизнь много читала, много знала. Занималась с детьми. Отец, когда женился, выбирал хозяйку, и был очень привязан к ней, уважал ее и прислушивался к ее мнению.
Любимое дело отца — турбостроение не могло обеспечить безбедную и, по существу, праздную жизнь большой семьи. На фотографиях, которых у нас много, благодаря тому, что дядя Альберт был страстным фотолюбителем, можно видеть много хорошо одетых взрослых и детей на прогулках, пикниках, любительских и детских спектаклях. Чтобы обеспечить семье возможность так жить, отцу приходилось изыскивать немалые средства.
Мельница много хлопот не создавала. На мельнице работал Карл Андреевич Це-куль. Он был латыш, жил в нашей семье с детства, был бабушкиным воспитанником. Не знаю, почему ему не дали никакого образования, но ему полностью доверяли, и я не помню никаких конфликтов с ним, хотя он частенько бывал немного пьян.
О сельском хозяйстве я уже писала, что у нас было около 25 десятин пашни. Отец вел хозяйство, применяя передовой метод семи-
польного севооборота. Всегда был хороший или удовлетворительный урожай. Это обеспечивало семью хлебом и давало возможность держать 15-20 коров, 6-10 лошадей, до 20 овец, а также свиней, кур, гусей, уток, индюшек. Большое количество скота обеспечивало хорошее удобрение земли. В общем, семья была вполне обеспечена своими продуктами.
Перед войной 1914 г. отец заинтересовался льноводством, принимал участие во Всероссийском съезде льноводов. Брат Лева недавно сказал мне: «Если бы не было революции, я никуда из Захина не уехал бы». Я спросила: «Что бы вы все делали, ведь вас было пять братьев?». На это Лева мне рассказал, что мой отец собирался строить льно-перерабатывающий завод. Лева собирался на этом заводе работать. По его мнению, всем нашлось бы дело в Захине.
На реке Великой было выбрано место около деревни Богатя Солпа для завода. Не хватало средств, надо было найти акционеров, но началась война, а потом революция. Война дала новую работу. Было открыто две лесопилки — в Захине и Шлепетне (у деревни Шелюпок, как ее звали в старину — В. Н.), пилили и поставляли доски для нужд армии. Потом установили машину для обдирки проса, тоже для армии. Благодаря этой работе мы не знали настоящего голода в 1920-1921 гг. Пшено у нас всегда было. В детстве я не знала, что бывают разные каши, если каша, то пшенная.
Отец говорил Леве, что к началу войны у него было 60 тысяч долга. Но работа на армию сделала нашу семью довольно богатой. Работа лесопилок была выгодна. Они давали в сутки по 500 руб. прибыли. Перед самой революцией отец смог не только расплатиться с долгами, но даже купить 500 десятин леса за рекой Великой по дороге в Новоржев. Лева помнит, как он приехал домой довольный и оживленный и рассказывал, какой лес купил.
Отец к моменту революции был полон планов, и средства у него кое-какие были. Ему было 54 года, он еще мог и хотел работать. Революция выбила отца из привычной жизни. Мой отец никогда не идеализировал жизнь деревни в царской России. В Псковской губернии большинство крестьян жило очень бедно. Поэтому казалось, что какие-то
перемены закономерны и необходимы. Говорить о том, как отец принял революцию, я не могу — не знаю. Знаю только, что ни в каком активном сопротивлении новой власти он участия не принимал. Для отца важна была возможность активного применения частной инициативы в хозяйственной деятельности. А этого как раз после революции и не было.
При разделе земли семья получила 21 десятину (по числу едоков) — только многим меньше того, что было на ближнем поле. Хозяйством этой земли мой отец и занялся. Завод и мельница были национализированы. Дядя Альберт стал временным управляющим заводом, а вскоре, когда был объявлен НЭП, взял его в аренду. Знание дела (ведь он в 1920, совсем молодым человеком, активно включился в управление заводом), административные способности и умение находить общий язык с новой властью позволили ему до 1928 года успешно вести дела завод. Завод был рентабелен. Были заказы, выпускаемые турбины были дешевы и надежны. Мельница и маслобойка тоже работали.
В 1928 г. завод был закрыт в связи с изменением экономической политики государства и концом НЭП(а).
Сельсовет вынес постановление о взыскании налога - «самооблажения», и все было решено. За уплату налога было описано, а затем продано с торгов имущество (скот, с/х инвентарь, одежда и т. д.). Правда, часть имущества: самые ценные вещи, кое-что из обстановки и одежды мать сумела сохранить. Местные власти не проявляли ни особой бдительности, ни жестокости. Так в 1928 г. мы покинули Захино.
Завод передали Псковскому заводу «Металлист». Дядю Альберта взяли туда руководителем цеха, выпускающего турбины. Завод «Металлист» выпускал плуги и еще какую-то сельскохозяйственную технику. Специалистов по турбинам не было. Дяде удалось договориться, чтобы отца тоже взяли на завод, хотя по возрасту (65) лет и по настроению отец не был готов к работе в новых условиях. Он не мог понять, за что ему завод платит деньги. Он считал, что может получать только какой-то процент от прибыли, которую принесет заводу выпуск турбин. Вообще, отец свое отработал. Он был стар и болен.
Отец был человеком наблюдательным и склонным к обобщению. В 1920-х гг. у него появилось свободное время, особенно зимой, благодаря тому, что делами завода уже занимался дядя Альберт. Первое, чем он занялся, было усовершенствование технологии и конструкции выпускаемых турбин. Я не могу говорить по существу, поскольку не разбираюсь в этом, но я много раз слышала об удачном изменении формы лопатки колеса турбины и удешевлении производства. Я помню день, когда испытывалась турбина новой конструкции. Это было воскресенье. Никто не садился обедать, все ждали результатов. Обедать мы сели не в 12 часов, как всегда, а в 17 часов. Все были возбуждены и довольны. В этой работе принимал участие и Володя (сын дяди Альберта), тогда студент института.
Не помню, в каком году, в 1924 или в 1925, отец прочел две книги Генри Форда. Книги эти очень заинтересовали отца, и он написал и послал Форду длинное письмо и получил от него вежливый короткий ответ. Сложилось впечатление, что письмо до самого Форда не дошло. Больше отец не писал ему, хотя всю жизнь им восхищался.
Отец написал большую статью, которую никуда не пытался послать. Я ее не читала, так как была еще ребенком, но много раз слышала, как отец перессказывал ее содержание знакомым. Во Пскове у нас часто велись разговоры на тему развития России перед революцией. Отец высоко ценил деятельность С. Ю. Витте (тогда министра финансов — В.Н.). Столыпинская реформа могла осуществиться, по его мнению, только благодаря укладу крестьянской семьи. В крестьянской семье большую положительную роль играла женщина. Благодаря женскому труду крестьянская семья себя обеспечивала как питанием, так и одеждой. Учитывая, что 80 % населения жило в деревне, отец делал вывод, что экономика России в значительной мере держалась на изнурительном труде женщины-крестьянки. Женщины пряли, ткали, шили. Женщины в деревне не пили, пьянствовали только мужики. Женщине пить было нельзя — была скотина, которая требовала ухода, были дети, надо было ухаживать за ними, стирать, полоскать, топить печи. Еще отец написал статью «Моя жизнь». Кончалась она словами (приво-
жу по памяти): «Я думал, что делаю полезное дело, а оказалось, что копаю яму своим детям». Если бы эта статья сохранилась, мне не надо было бы сейчас писать.
Все написанное отцом хранилось у тети Альмы, и было ею сожжено по просьбе Володи. Когда он ждал возможного ареста, он боялся, что в бумагах отца, есть что-то, что может не понравится властям.
Последние годы жизни отца были тяжелы. Мама, которая была на 14 лет моложе отца и казалась здоровой, в мае 1931 г. умерла от рака. Отец был нетрудоспособен из-за старости и сильного склероза. Я уехала из Ленинграда, как-то не подумав, что должна помочь отцу: в 1932 г. мне было 19 лет. У меня были сомнения, могу ли я уехать, но тетя Альма сказала, что я сама совершенно неустроенная в жизни, не имеющая ни работы, ни специальности, вряд ли могу быть ему полезной. Об отце должен позаботиться
Антон, наш старший брат — так она считала. Мне очень хотелось уехать, и я уехала. Антон принять отца к себе не мог, так как сам жил в семье жены. К сожалению, Антон не оказал отцу и должной материальной поддержки. Наташа и Соломон делали для отца все, что могли. В это время в Ленинграде проходила паспортизация, и отцу, совершенно больному и старому, отказали в праве жить в Ленинграде. Ему пришлось уехать в Псков и жить некоторое время у Татьяны Ерофеевой, которая много лет была у нас в Захине кухаркой, и вместе с нами переехала в Псков. Потом он вернулся в Ленинград, но вынужден был жить в дачных поселках. Я очень благодарна старикам Селюгиным за то, что они на какое-то время взяли нашего отца к себе в Вырицу. Отец умер в 1936 г. в Суйде. Похоронен там же. Хоронили отца дядя Альберт и Антон. В 1937 г. дядя Альберт, Юра, Оля и я съездили на могилу отца. Сейчас этого кладбища нет.
Елена Эдуардовна Тиме, 1997 г.
Кира, Женя и Петя Левины. Фото Е. Тиме - 214 -
Фрагмент стены бывшего завода Тиме. 2010 г.
