CC BY
113
Е.Н. БЕКАСОВА
(Оренбургский государственный педагогический университет, г. Оренбург, Россия)
УДК 811.161.1'42(091) ББК Ш141.12-03
О КОММУНИКАТИВНЫХ СТРАТЕГИЯХ ИВАНА ГРОЗНОГО В ПОСЛАНИИ В КИРИЛЛО-БЕЛОЗЕРСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Аннотация: В статье рассматриваются особенности коммуникативных стратегий Ивана Грозного в Послании в Кирилло-Белозерский монастырь, обусловленные спецификой «открытого» для «всея Руси» письменного наставления божиим изволением посаженного на царство государя. Тщательное планирование своих посланий позволило Иоанну IV использовать приёмы, неожиданные для средневековой литературы, но имеющиеся в её арсенале. В результате такого определённым образом проработанного собственного образа самодержца и эффективного воздействия на своих подданных сохранилась добрая народная память о грозном царе Иване Васильевиче.
Ключевые слова: сочинения Ивана Грозного, языковая личность, челобитная, коммуникативные стратегии, идиостиль.
Великий князь и первый русский царь Иоанн Васильевич, безусловно, относится к тем сложным и значимым фигурам, которые являются феноменом не только русской, но и мировой истории, вызывающим горячие споры, диаметрально противоположные оценки и вечные темы для обсуждения.
Уже современники Иоанна IV высоко оценивали его «грамо-течное научение» [Временник 2004: 17], «смышление быстро-умное», «в науке книжного поучения довольство» и определяли его как «искуснаго во священных писаниях», «в словесной премудрости ритора» (цит. по: [Бахрушин 1942: 65-68]) и «в мудрости никим» не побеждённого [Временник 2004: 12]. С этим согласны и современные исследователи, отмечая, что Иоанн Васильевич в своих сочинениях - «крайне своеобразный автор», зачинатель идиостиля в русской словесности, «поразительно талантливый человек», «смелый новатор, изумительный мастер
языка» [Лихачёв 1975: 265, 266, 277, 287], «выдающийся писатель своего времени» [Андрианова-Перетц 2005: 449] и под. Но эти характеристики Ивана Грозного как писателя всегда неразрывно связывают с его личностью «яростивого царя» [Временник 2004: 15], отсюда - «блестящий, хотя и неуравновешенный талант» [Бахрушин 1942: 217]. Д.С. Лихачёв вообще склонен объяснять «способности Грозного как писателя» тем, что его сочинения «были органической частью его поведения»: «эмоциональность и возбудимость, резкие переходы от пышной церковнославянской речи к глубокому просторечию идут не столько от усвоенной им литературной школы, литературной традиции, сколько от его характера и являются частью его поведения» [Лихачёв 1975: 286-287].
Выдвижение причин новаторства Иоанна Грозного, проистекающих прежде всего от того, что он был грозным самодержцем всея Руси, необузданным в своём гневе, неожиданным в милостях и казнях, не позволяет в полной мере объяснить особенность того литературного продукта, которому «ничего даже отдалённо похожего мы не находим во всей древней русской литературе» [Лихачёв 1975: 287].
Думается, что такой взгляд на письменное наследие Иоанна IV необъективен. И потому, что это противоречит исторической действительности, в которой жил и которую творил великий князь Иван Васильевич, собирая земли и раскалывая общество, умело лавируя между Западом и Востоком, выстраивая духовно-политическую перспективу России, выполняя мирские и духовные обязанности. И потому, что он обладал всеми качествами «удачливого» средневекового правителями - как положительными, так и отрицательными, которые позволяли ему довольно успешно реализовать его замыслы, в том числе безумно-трагические. И потому, что основным адресатом «царево государево» посланий было «всё Российское царство», то есть они были не личными письмами, а «открытыми» всему государству [Лурье 1958: 507-508].
В этой связи следует согласиться с мнением С.В. Перевезен-цева о том, что «слова Ивана Грозного свидетельствуют о глубоко продуманном, внутренне обустроенном миросозерцании
человека, который не один час и день посвятил осмыслению собственного пребывания на бренной Земле, проникновению в смысл собственной жизни» [Перевезенцев 2010: 231].
Такой подход позволяет предположить, что «обвинения» в мятеже «против всех литературных традиций» [Лихачёв 1975: 287] или в «недостатке литературного образования», которое выливается в «неумение отделить существенное от несущественного, в нагромождение цитат» [Бахрушин 1942: 68-69] абсолютно напрасны, поскольку мы имеем дело с властителем, который, по сложившейся в правление Ивана IV концепции (и во многом благодаря ему), непоколебимо утверждает своё царствие, ведя род не только от Рюрика, но и от Августа - Цесаря Римского, обладателя вселенною [Временник 2004: 17]. Поэтому послания «самодержца божиим изволением», как сам себя величает грозный царь Иван Васильевич, - это его стратегия и тактика управления державой, ведения боевых действий с внешними и внутренними врагами и выстраивание отношений не только со своими подданными, но и самим Богом.
На наш взгляд, наиболее значимым в этом плане представляется Послание в Кирилло-Белозерский монастырь, которое было написано Иваном Грозным в 1573 году, когда его опричнина залила кровью всю страну, Новгород и Псков оцепенели от душегубства и Русь опустела от голода, мора и государевых реформ, но «ни Судьба, ни тиран еще не насытились жертвами» [Карамзин 1993: 69].
Описывая самые страшные страницы государства Российского, Н.М. Карамзин поражен двуличностью царя - душегубца и неутомимого политического деятеля. Чрезвычайно образованный, знающий Священное Писание и русскую литературу на «крае языка», устроивший первый в России дом книгопечатания, Иван IV отличался особым религиозным фанатизмом, сочетающимся с необыкновенным злодейством, в том числе и по отношению к служителям церкви. Губитель патриархов и простых монахов, любитель играть роль игумена своего особого «монастыря» из опричников, Иван Грозный, по-видимому, сочетал свои посты, молитвы, ночные и дневные бдения со специфической верой в Бога, искренне полагая, что жестокие казни
виновных и невиновных - увенчанных славой в борьбе с врагами стариков, безгрешных младенцев и монахов - есть своеобразное исполнение своего предназначения на Руси. Болезненная подозрительность Ивана Грозного в определенной степени имела под собой почву - владыки монастырей, не вступая в открытую «прю» с царем, всегда были готовы его предать. Не терпя изменников - в его грозное время скрытных, — Иван IV не мог выносить и тех священников, которые терзали его нечистую совесть, пытаясь ценою своей жизни удержать жестокость царя и уберечь Русь от гибели. Разрываемый противоречиями - ненавистью к слабым и уважением к сильным, он не терпел совмест-ников, равных себе, сильных духом, славных в народе и в результате уничтожал их физически, а себя окружал хитрыми и готовыми на все ради наживы.
Кроме того, оставалась ещё конкуренция со стороны крупных феодалов - укрепившихся отдельных монастырей, финансово независимых от него, наместника Бога на Руси, - в том числе и в результате «бегства капиталов» тех бояр, которые боялись опричнины и, скрываясь от неё, постриглись в монахи. Союз опальных бояр с возможностями монастырей воздействовать на свою паству настолько обеспокоил царя, что он «дерзнух писати» к насельникам одного из самых авторитетных «прене-бесных селений» (162, здесь и далее стр. указываются по: [Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь 2005]).
В данном Послании, как и во всех остальных своих сочинениях, Иван Васильевич обосновывал свое право как богоизбранного государя обустраивать единолично и самовластно свою державу, а также всю вселенную [Перевезенцев 2010: 230232]. Но в послании в Кириллов монастырь царь и великий князь не только разрешает давно назревшую дилемму иерархии светской и церковной властей, утверждая своё исключительное право на исполнение божественных предначертаний, но и затрагивает проблему, касающуюся каждого верующего, - исполнения своего религиозного долга и взаимоотношений клира и мира. Исходные интенции автора - в утверждении того, что не он, грешный, правит на Руси, а сам господь проливает через него
благодать, - должны быть донесены не столько до Козьмы с братию, сколько до всего христианского мира. Отсюда прописывается своеобразный, но отточенный сценарий для одного актёра, восходящего от ролей «пса смердящего» до полуинока и богоносного царя.
Начинается послание в традиционных формах челобитной, где указывается всячески принижающий себя челобитчик -«царь и великий князь всеа Руси», что уже само по себе является оксюмороном,— и возвышенный в наименовании «свет мирянам», «наставник и вож и руководитель» преподобный игумен Козма с братиею (162). Признаваясь в «пьянстве, в блуде, в пре-любодействе, в скверне, во убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе», Иоанн - «грешный, скверный, нечистый, душегубец» - смиренно просит «отцов своих», припадая «к стопам честных ног», стать его наставниками, учителями и просветителями «среди лютаго сего треволнения и прелестнаго мимотекущего света сего» (162-163).
Играя на контрастах святого и грешного, «убогий духом» тщательно сплетает сеть, в которую многочисленными аргументами, умело подкрепляемыми соответствующими большими выборками из церковных текстов, льстиво заманивается «божественный полк» монастыря. Среди возвышения иноков и самодискретизации неожиданно мелькает, на первый взгляд, риторический вопрос: «А мне, псу смердящему, кому учити и чему на-казати, и кем просветити?» (162). Есть же на Руси и Козьма с братиею, другие иноки, святые учителя и наставники, от одного гроба которых можно просвещаться.
Но один раз вопросив, Иоанн вновь и вновь обращается к возможности исполнить роль учителя. Сначала он вспоминает о своём приходе «от темные ми мрачности» «в пречистую обитель Пречистой Богоматери» и желании там постричься в монахи, чтобы обрести «узду божия помощи» - и теперь «мне мнится, окаянному, яко исполу (наполовину) есмь чернец: аще и не от-ложих всякаго мирскаго мятежа, но уже рукоположения ангель-скаго образа на себе ношу» (163-164). Следующей «ступенью» лествицы становятся тексты «великого светила» Илариона Великого, которые сначала понудили челобитчика изречь «не по-
учительски и со властию, но яко рабски», а потом и вовсе утвердили в дерзости писать по «божиему некоему изволению» (165166). И уже отставлено самобичевание: в очередной раз ссылаясь на «божие некое повеление», Иоанн понуждаем от своего послушания (и Богу, и отцам церкви, и братии монастыря) писать «к вам отвещание». В этом переходе от самоуничижения челобитчика до божьего вдохновения - тщательно продуманная тактика интенционального воздействия на своё мирское и церковное пасомое стадо.
Так вопрос о праве на учительство становится главным в Послании. Совершенно отчётливо начинает звучать суждение, что из всех ныне живущих только богоданный Иоанн IV, опираясь на великих учителей церкви, может учить, наставлять и просвещать, потому что «богом возмогаем». И автор Послания, только что признавшийся в «безмерной высоте своего недоумения» (165), со знанием дела начинает поучать, излагая несомненно уже давно готовые, приведённые в строгую последовательность тезисы, подтверждаемые сонмом святых - и апостолом Павлом, и Златоустом, и Василием Амасийским, и Василием Великим и др. Пока ещё «слабый в словесах» полуинок нуждается в столпах веры, которые собственным опытом, проповедями и притчами становятся и отправной и конечной точкой его аргументов, рассуждений и выводов. Поэтому уже начальная сентенция Послания - «первое...имате устав» - сопровождается такими объёмными цитатами, которые повергали А. Курбского в негодование: «ото многих священных словес хватано... зело паче меры преизлишно и звягливо, целыми книгами и паремьями и по-сланьми» (цит. по: [Шмидт 1958: 257]). Но государь всея Руси начинает вкрадчиво, между переходами от цитате к цитате, подбираться к главной своей цели - разоблачить монастырскую братию и обличить их пустосвятость. И при этом заметить: «И сия убо легчайша глаголах, и аще жесточайша реку, что сотво-рити имамы?» (169). Нагнетая тексты отеческой литературы, порицающие нарушение церковного устава, Иван Васильевич театрально восклицает: «Видите ли, каково послабление иноческому житию плача и скорби достойно?» (172). Причисление себя к монастырской братии даёт основание царю вмешаться в
жизнь монастыря, где всё идёт не по уставу. Многочисленные примеры из житий святых определяют важную мысль Ивана Грозного: святые страдали из-за самых малых дел, поэтому славный своими устоями монастырь не должен предавать заветов чудотворца Кирилла ни ради серебра, как Иуда, ни ради своих прихотей. И тут челобитчик называет виновников растления монастырского устава: «есть бо в вас Анна и Каияфа - Шереметев и Хабаров, и есть Пилат - Варлам Собакин». Одни погубили Иисуса Христа, а сосланные царём бояре-иноки распинают Христа - «чудотворцово предание». Теперь Грозному не нужны церковные глаголы - его голос окреп в развитии важного для самодержца утверждения: «мало в чём ослабу попустите, - то велико будет» (168). По мнению царя, «ослабление» равно преступлению и ведёт к прямой гибели монастыря, потому что любострастные уставы Шереметева становятся причиной того, что «не вы им учители и законоположители - они вам учители и за-коноположители» (172).
Иоанн подчёркивает, что Шереметев и Хабаров всколебали и губят русскую церковь, хотя везде и всегда «свои Шереметевы и Хабаровы были» (174), но теперь их «добрый устав» побеждает во всех крупнейших обителях Руси, о твердости веры которых можно теперь прочитать только в житиях их святых: «у Троицы в Сергиеве благочестие иссякло и монастырь оскудел», а в Сав-вином Сторожевском монастыре до того «допили», что и «за-творити некому» (180-181).
С этого момента резко меняется тон послания - % объёма текста посвящено скрупулезному перечислению слабостей, метаний и упадка всего монастырского устава от бояр, победивших иноческое житие своими «распутными уставами»: «не они у вас постриглися - вы у них постриглися» (172).
На этом месте Иоанн IV совершенно отчётливо показывает, что он завершает своё послание: «Доселе, отцы святии, моего к вам безумнаго суесловия» (175). И при этом подчёркивает, что «отвещание мала изрекох вам, понеже в божественном писании о всем о сем сами множае нас, окаянных, весте. И сея малая из-рекох вам, понеже вы мя понудисте». Иоанн IV пока ещё признаёт «отцов святых» и речи свои «безумным суесловием», что
мало сказал того, что они сами должны знать из церковных текстов, но уже указывает на то, что его «понудисте» высказать всё. Именно высказать - так отчётливо слышится голос грозного царя с его многочисленными вопрошаниями: «отдуху нет, таки Со-бакин и Шереметев! А я им отец ли духовный, или начальник? ... Но доколе молвы., и шептания., и суесловия? И чесо ради? -злобесного ради пса Василья Собакина. Или бесова сына Иоанна Шереметева? Или дурака для и упиря Хабарова?» (175).
Беспомощность святых отцов перед «поругателями иноческого жития» даёт возможность Ивану Грозному сыграть новую роль - спасителя церкви, долженствующего прекратить «смуты, суету, мятеж, распри, нашептывания и празднословия» (175). Сбросив языковую маску смиренного и грешного челобитчика, великий князь со всем самодержавным размахом клеймит и монахов-бояр, и чернецов, «подобно иконоборцам», посеявшим «семена злочестия» (176). И эта вторая часть послания далека от челобитной - хотя в самом конце Грозный остаётся «верен» избранному жанру: «А мы вам, господине мои и отцы, челом бьем до лица земнага» (192).
Истребление благочестия - это уже проблема государева. Изощрённая риторика Грозного с многочисленными библейскими метафорами через усиление ужасов грешной жизни, через образы страшного суда приводит к тому, что царь, подобно Богородице, Христу и двенадцати апостолам, судит всю русскую церковь. И здесь уже можно «плюнуть и браниться» (190), потому что «надокучило - иноческое житие — не игрушка», а о «разорителях церковных царь не желает безлепицы читать, нет до того дела» (192). Теперь уже царь обличает «брань» и «безумные глаголы», «прелести» и «блядословие» Шереметева и Собакина, которые и с «отъятием влас» не прекратились (179). Иоанн, как грозный судия, обличает монашество, погрязшее в пьянстве, чревоугодии, неравенстве и богатстве, и бояр, которые на место иерарха «мздятся, богатства ради сана, и славы и чести от всех» (184). Всё это не устраивает Ивана IV - «мирскому бо мирская подобает строити, а иноку иноческий путь строити», а если по-другому, то - «хульно и проклято», «погани поношают» (185).
Чёткие формулировки и убедительная аргументация позво-
ляют Ивану Васильевичу поставить точку в духовных распрях нестяжателей и иосифлян - «отречение в постригании нашем и всего мира, и яко же суть в мире» (183), «а коли жестоко в черньцех - не надобно стричися» (175). Однако домогание церковью мирской власти и мирской жизни не прекратится ни с её расколом Никоном, ни с отменой патриаршества Петром I, ни с глобальным наступлением атеизма, ни с осовремениванием церковного бытия. Своеобразный разлад в духовенстве, часть которого погрязла в мирских соблазнах, а другая сохранила крепость древнего предания и устава, чётко отпечатался в народном сознании. В частности, А.С. Пушкин отмечал, что нигде более так не сильны насмешки простого народа над церковным, как в России - «Жаль!»: «мы обязаны монахам нашей историею, следственно и просвещением» [Пушкин 1994: 417-418].
В рассуждениях о долге и обязанностях монашества перед Богом и людьми Иван Грозный не нуждается в объёмных церковных текстах - ему достаточно кратких цитат из патристиче-ской литературы и Святого Писания, нередко им же подкорректированных в нужном направлении, и собственного вывода, например: «яко же рече господь в Евангелии: «нужно бо есть не приити (вм. нужда бо есть приити) соблазном, горе же человеку тому, им же соблазн приходит». Ино бо есть единому жити, и ино во общем житии» (173-174) и под.
Утверждая общее житие - монашеское братство - Иван Васильевич переходит к волнующей его теме царской власти, поскольку именно опальные бояре в келиях сидят что цари (177), и требуют «портище куние и соболие» (174), и их образ возвеличивают, «подобно царьстей власти» (173). И всё творится при попустительстве монастырской братии, продавшейся за пастилы и коврижки Шереметева, да за фряжское и зазорное горячее вино.
Стратегически выверенным ходом в Послании становится вплетение в тему церковную общечеловеческой темы - равенства людей пред Богом, которая, безусловно, затрагивает всех подданных Иоанна IV. И царь напоминает «отцам святым» мартиролог святых царской крови - «сильных царей, обладающих вселенной», носящих власяницы, проживших жестокое житие, замученных в заточении, стоящих у врат монастырских. И реф-
реном звучит - «и у всех тех свои Шереметевы и Хабаровы были, и много их было» (180). Такая тактика презентации бояр как вражеского семени «всех времён и народов» повергает их в контекст безликой массы супротивников Богу и царям. Более того, великий князь и царь всеа Руси напоминает о «рыболове Петре и поселянине Богослове», о «дванадесять убогих» рыболовах, о богородице («ещё страшнейше: рождьшая без семени») и Христе - тех, кто будет судить царей, не говоря об упразднивших братство бояр. Сам Кирилл-чудотворец, основатель Кирилло-Белозерского монастыря, даже в «приказе у государя не был», но тем и значимы духовенство и святые, что они «не гонялись за бояры, да бояре за ними гонялись» (180).
В насаждении неравенства в монастырских стенах Грозный видит «блядословие» и «прелести Махметовы» - «у кого здесе богатьства много - тот и там будет богат». Иоанн IV использует свой излюбленный и весьма действенный приём: риторические вопросы (Да како апостолово слово: "несть еллин и скиф, раб и свобод: вси есте о Христе"?», «Да како елико, коли боярин по старому боярин, а холоп по старому холоп»?) перемежаются многочисленными примерами истинно христианского равенства людей в церкви, духовного единения холопов, мужиков торговых и бояр, на чём «по се время держалося равеньство» (179). Разрушение этих основ христианства также вменяется в вину мнихам, «сан в миру приемлюща и мирскую строящу, и богать-ство беруща» - «яко же нелепо мертвец на конь всажен, так и мних власть в мире прием», одному в гроб ложится, другому -«в келии затворився плакати грех своих» (184-185).
Чеканная отповедь нашкодившим чернецам заканчивается нежеланием царя заниматься монастырскими безлепицами, в том числе и теми, которые он сам видел - «по четкам матерны лают». И великий князь вновь напоминает, что он «сих мала от многих изрекох вам любви ради вашея и иноческаго для жития» - «аще хощете, - обрящете много в боженственном писании. Уже конец моих словес к вам» (192). Однако здесь же Иван Васильевич - по законам священных текстов - в третий раз, но очень кратко излагает суть своего послания: Шереметевы и Хабаровы «разорителей законов святых», монахам Кирилло-
Белозерского монастыря «благочестие не потребно, а нечестие любо», и в своём скверном житии в монастыре они вместе могут делать всё - хоть Шереметеву «золотые сосуды скуйте и чин царской устройте», но истинному, богоданному царю «ни до чего дела нет» и «воистинну ни о чём не отвечивати».
Роли поменялись - изменились и речи: челобитчик вознёсся богоизбранным царём, а монахи пали грешными челобитчиками, на прошение которых грозный судия выносит свой вердикт - не отвечивати, поскольку перед народом и Богом ответчиком будет не он, знающий святость и понимающий свою греховность «исполу чернец», а погрязшие в мирском полумонахи -разорители православия на Руси.
Но в конце Иоанн IV всё-таки предупреждает, что требует от насельников монастырских его «нынешнее писание» «по слогням разуметь» (192). Следует подчеркнуть, что в завершающих Послание императивах нет обращений - они все обезличены местоимением вы, которое противостоит первоначальным пышным и многочисленным титулам братии «пренебесного селения».
Как искусный стратег, навыкнувший в явных и скрытых военных действиях, Грозный тщательно планирует и эффективно реализует намеченное, чётко представляя главную цель и успешно её добиваясь, предпринимая все возможные манёвры - и наработанные веками, и собственного оригинального изобретения. У Иоанна IV тактические приёмы, неожиданные для средневековой литературы, но имеющиеся в её арсенале, всегда оправдывались целью - «сего ради трости наша наострися к тебе писати» [Послания 2005: 210]. Цель оправдывала соединение челобитной с судебным решением и наказанием, сохранение и разрушение этикетных формул и ролей, недопустимо объёмных цитат из церковных источников и краткую афористичность выводов из них, подправление Священного Писания и перевод его в народную мудрость, противопоставление святого и грешного, симбиоз сакрального и профанного, трансформацию образа автора и мену ролей адресата и адресанта. Всё это обусловливалось необходимостью государя, божиим изволением посаженного на царство, воздействовать на всю Русь, и даже на всю Вселенную, и сделать своё державное слово не «мимошествен-
ным», а «постоятельным» [Послания 2005: 206].
Поэтому в Послании нет ничего случайного и несущественного: все длинноты и объёмы цитат точно взвешенны и оправданны, кажущиеся на первый взгляд нелепицы важны; комментарии Святого Писания выкованы в народные афоризмы и даже царская «лая» со «многою яростию и лютостию» тщательно продумана. Отточенное мастерство лицедейства, скоморошьи ужимки, привычная мена декораций, костюмов, антуража, и даже «выработанная за "кушанием" в покоях у царя остротная игра» [Лихачёв 1975: 278] позволяют Иоанну Грозному резко и неожиданно для адресата, но заранее продумано менять свои речевые маски. Главное - выстроить диалог со своим противником так, чтобы усыпить его бдительность и неожиданно сразить «нечистыми и кусательными глаголами», осыпать его вереницей вопросов и восклицаний и подтвердить свою правоту многочисленными изъятиями из текстов Священного Писания или рубленными цитатами с необходимой ритору трансформацией, чтобы в конце пространного, хитроумно выстроенного текста лукаво спросить: «Но что ещё глаголю ти много?» - и, припечатав, ответить «по премудрому Соломону: «З безумными не множи словес» [Послания 2005: 124] и растоптать после этого оппонента рядом оскорбительных определений или наградить безликим вы. Но не в этом главное - в руках Грозного были более действенные и неотразимые аргументы, в том числе и физическая расправа для «бедников» и «страдников», клятвопреступников и «злобесных человек», «дураков и упирей». Суть посланий «великого государя государем царя и великого князя Ивана Васильевича» [Послания 2005: 247] и его главная стратегия заключалась «в коррекции модели мира» [Иссерс 2008: 107], но не его адресатов, а «всея Руси». Чтущие или слушающие его царское послание, изначально замысленное им как открытое, становились свидетелями развёртывания действа - «нашего царского повеления слова» [Послания 2005: 202], затаив дыхание вслушивались в самодержавное «отвещевание» и свитые с ним тексты от Священного Писания, и, безусловно, торжествовали над поверженным противником (тем, кто шёл против Иоанна Васильевича, а значит, и против всея Руси и против Бога), про-
никнувшись убедительными доводами и втянувшись в хитросплетение обличений и разоблачений личных супротивников властителя, искусно управляющего своим разнородным плебсом.
Безупречная логика Послания в Кирилло-Белозерский монастырь, подкрепленная сакральными текстами с их авторитетными примерами и доводами, взывающими к глубинным религиозным и человеческим чувствам, свивается с убедительной проповедью великого князя против докучливых монахов, погрязших в мирской суете, разоряющих церковные святыни, что, несомненно, стало причиной появления и закрепления в народном сознании феномена последнего великого князя и первого царя всея Руси как богоданного государя - «яростливого», но справедливого, который блестяще доказал своё право «учити, нака-зати и просветити». Может, в этом и скрыта главная загадка тирана и одновременно отца, в том числе и духовного, своих подданных, который сам, без «имиджмейкеров», тщательнейшим образом прорабатывал свой образ, письменно запечатлённый на века.
ЛИТЕРАТУРА
Андрианова-Перетц В.П. Послесловие // Послания Ивана Грозного / Подг. Текста Д.С. Лихачёва и Я.С. Лурье, под ред. В.П. Андриановой-Перетц (репринтное воспроизведение издания 1951 г.). - СПб.: Наука, 2005. С. 449-451.
Бахрушин С.В. Иван Грозный. - М.: Госполитиздат, 1942
Временник Ивана Тимофеева / Под ред. В.П. Андриановой-Перетц. - СПб.: Наука, 2004. (репринтное воспроизведение издания 1951 г.)
Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. ГХ-ХП. - Калуга, Золотая аллея, 1993.
Лихачев Д.С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси. - М.: Современник, 1975.
Лурье Я.С. Был ли Иван IV писателем? // ТОДРЛ. Т. XV. -М.-Л., 1958. С. 505-508.
Перевезенцев С.В. Грозный царь: известный и неведомый... Очерк-размышление [Электрон. Ресурс]. Режим доступа: 9-sovremennik.ru/archive/2010/n4/ 1004-17.pdf
Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь // Послания Ивана Грозного / Подг. текста Д.С. Лихачёва и Я.С. Лурье, под ред. В.П. Андриановой-Перетц. - СПб.: Наука, 2005. С. 162-194. (репринтное воспроизведение издания 1951 г.).
Послания Ивана Грозного / Подг. Текста Д.С. Лихачёва и Я.С. Лурье, под ред. В.П. Андриановой-Перетц. - СПб.: Наука, 2005. (репринтное воспроизведение издания 1951 г.).
Пушкин А.С. Собрание сочинений в пяти томах. Т. V. - СПб., 1994.
Шмидт С.О. Заметки о языке послании Ивана Грозного // ТОДРЛ. Т. XIV. - М., 1958. С. 256-265.
©Бекасова Е.Н. 2015
