CC BY
446
История религии в России
ИВАН ГРОЗНЫЙ - ЦАРЬ-БОГОСЛОВ
А.Н. БОХАНОВ
Центр изучения истории России XIX века Институт российской истории РАН
117036, Москва, ул. Дм. Ульянова, 19
В статье реконструирована система ценностных установок Ивана IV через призму воспри-ятия им себя как царя в библейском смысле. Автор выделил ряд мировоззренческих приоритетов правителя: веру в «родство» с кесарем Августом, восприятие царского долга как Воли Господа, возложение на себя функций защитника благочестия, учителя и судьи людей. Автор обращает внимание на то, что объективность в понимании правления Ивана Грозного может быть достигнута при условии учета дихотомичности мышления царя, воспринимавшего себя, с одной стороны, как Помазанника Божьего, а с другой, как грешного человека.
Первый русский Царь Иван IV Васильевич (1530-1584) - одна из ключевых фигур отечественной истории и один из самих известных русских правителей вовне России. Эти роль и известность - отражения реального положения вещей. Интерес и внимание к нему обуславливаются различными причинами научного, идеологического, политического и даже психологического порядка. При нем Московия приобрела и по облику, и по сути характер монолитного государства, значение которого уже никто не мог отрицать или игнорировать. Русь вошла в разряд главных фигурантов мирового исторического действия, заняла то место, которое потом и сохраняла на протяжении нескольких веков. Одновременно она стала форпостом христианства, приняла на себя всемирную функцию.
Первый русский царь являл удивительный духовно-интеллектуальный феномен. По словам историка философии протоиерея Г.В. Флоровского, Грозного отличала «пытливость религиозной мысли» и наличие «продуманного религиозного сознания»1. Он -великий энциклопедист и «любомудр» своего времени, и об этой стороне личности царя известно куда меньше, чем о прочих. В свое время еще В.О. Ключевский заметил, что «Иван IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, Помазанника Божьего»2.
В.О. Ключевский очень точно подмечен один узловой момент психологического строя личности «Грозного царя». Он, действительно, чувствовал себя царем «в настоящем библейском смысле»1. Об этом свидетельствует все его суждения и оценки, которые история донесла до потомков. Без понимания же этого «смысла» все рассуждения о личности Грозного приобретают характер отвлеченных внеисторических интеллектуальных размышлений. Мир этого человека невозможно постичь в отрыве от исходного задания, которое ниспосылается царям в Ветхом Завете. Неизвестно, как и каким путем Иван IV обрел это самосознание, но что оно характеризовало его духовный облик весь долгий период правления - в гом не приходится сомневаться.
О завершении его земного пути очень хорошо написал Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев, 1927-1995). «В 1584 г. Царь мирно почил, пророчески предсказав свою смерть. В последние часы земной жизни сбылось его давнее желание - митрополит Дионисий постриг государя, и уже не Грозный царь Иоанн, а смиренный инок Иона предстал перед Всевышнем Судьей, служению Которому посвятил он свою бурную и нелегкую жизнь»4. Владыка точно определил главное в самосознании первого царя - служение Всевышнему. Всю жизнь он так и понимал свое земное предназначение, и нет никаких оснований считать, что когда-то, хоть единожды, он забыл об этом. Грозный царствовал без малого сорок лет, и его правление не стало временем мира и благоденствия. Бурная драматургия этого отрезка истории, конечно же, неизбежно была связана с личностью самодержавного царя, хотя далеко не всегда здесь можно устанавливать прямую взаимозависимость.
Но неизменно - казня и милуя, утверждая и низвергая - царь знал, что он имеет на то бесспорное право, дарованное ему не людьми и не земными институтами, а властью Того, Кто Один только совершенен и абсолютно справедлив. Поэтому Грозный и воспринимал все попытки покуситься на царские прерогативы и верховные властные права как покушение на авторитет Всевышнего. Все же явные или тайные враги царские являлись врагами Бога, с которыми надлежало бороться не на жизнь, а на смерть. Он так и боролся. В этой связи неизбежно возникает тема невинных смертей, в которых всегда обвинялся Иван IV. Это самый излюбленный сюжет для историков-морализаторов всех мастей и всех времен.
Здесь необходимо уточнить несколько моментов. Во-первых, имена казненных по царскому приказу Грозный распоряжался заносить в синодик для церковного поминания, что уже само по себе говорит о полностью воцерковленном сознании царя, заботившегося о душах новопреставившихся5. Не менее важно и то, что гневные тирады о «грехах» Царя - бессмыслица. Они озвучивались по большей части людьми, уверенными, что «церковь» это - «архитектурное сооружение», где совершаются некие «культовые обряды». Ясно, что внецерковное, внехристианское сознание вместить в себя такую понятийную категорию, как «грех», просто не в состоянии.
Без признания единой и неделимой истины нельзя и размышлять о «греховности» человека. Праведность же определяют не историки-позитивисты или марксисты (онтологически разница между ними непринципиальная), и не «свободные интеллектуалы», а церковь. Церковь же Ивана Грозного никогда не отторгала и «греховность» царя не определяла. Его «неподобающее» отношение к церкви чаще всего иллюстрируют известным печальным случаем со святым митрополитом Филиппом (1507-1569). Иван Грозный в 1566 г. настоял на утверждении Соловецкого игумена в сане митрополита. На первых порах в отношениях царя и первоиерарха не наблюдалось никаких противоречий. Но вскоре положение начало меняться. Высокопреосвященный пытался добиться от царя милости к различным лицам, в том числе и к тем, кто был прямо уличен в государственной измене. Эти увещевания на венценосца не действовали, и он продолжал карать врагов. Наконец, 22 марта 1568 г. в Успенском соборе произошло открытое столкновение: митрополит обратился к царю с речью, где напомнил о долге христианина, об ответственности на суде Божием за кровопролитие. Потом подобные столкновения случались не раз, а обличении Митрополита вызывали приступы гнева у царя.
В конце концов, в ноябре 1568 г. митрополит был соборным определением отрешен от кафедры и заключен в монастырь. Как гласит предание, 23 декабря 1569 г. он был задушен в тверском Отрочем монастыре. Участие самого царя в организа-
ции этого дела не было напрямую доказано, но трудно поверить в то, что злодеяние осуществилось помимо царской воли. Такова общая картина. Правота митрополита никогда не подлежала сомнению. Он и как христианин, и как пастырь обязан был отстаивать «правду Христову». Он ее бесстрашно и отстаивал, чем и заслужил признание: в 1648 г. митрополит Филипп был причислен к лику святых6.
В то же время своя «правда» была и у царя. Он тоже исполнял функцию защиты благочестия, и эту обязанность он не присвоил властным путем, а получил по воле Всевышнего. Он в этом не сомневался. Тех же, кто сомневался, воспринимал не просто своими личными недругами, а врагами Христа. Снисхождение к ним - капитуляция перед кознями антихристовыми. Максимализм понимания вечного противостояния и непримиримой борьбы двух миров - света и тьмы - показатель полноты ве-ропреданности Ивана Грозного, мировосприятие которого сближало его и с первохристианскими подвижниками и с ветхозаветными царскими прообразами.
Из Священного Писания Иван IV черпал познание воли Всевышнего, который посылал Свою благодать и ношу служения далеко не всегда, по мнению людей, «лучшим из лучших», а тем, кого, часто по неизъяснимой причине, определял. Промысел Божий неведом и непостижим уму смертных, Его надо лишь распознать душой и безропотно исполнять. И только тогда придет благодарственное воздаяние Всевышнего, Который только и может решить: достоин человек Его милости или нет. Себя царь никогда не считал в мире людей «лучшим из лучших». Но что ему ниспослано исключительное земное предназначение, о том он ведал с юных лет. Никогда в том и потом не сомневался. Свою же греховность, личное тварное несовершенство он осознавал и являл это осознание так остро и открыто, как может быть никто ни до, ни после него из числа корононосителей не осознавал.
Свидетельств христианского самосознания Ивана Грозного сохранилось немало, но, может быть, самое пронзительное - царское послание инокам Кирилло-Белозерского монастыря, относящееся к осени 1573 г. Оно было вызвано обращением братии к царю с просьбой «наставить», как вести себя в связи с прибытием на жительство в обитель двух высокородных лиц: И. Шереметева и В. Собакина, претендовавших на особое положение в монастырской общине. Во всей этой истории важна не сама событийная коллизия, а тот дар смиренномудрия, который явил московский правитель в послании. Это пример духовного кенозиса, столь характерный для многих отцов церкви, но редчайший - в истории государственных властителей. В силу этого здесь уместно привести обширную цитату.
«Горе мне, окаянному! Ох, мне, скверному! Кто я такой, чтобы покушаться на такое величие? Молю вас, господа и отцы, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Я и братом вашим называться недостоин, но считайте меня, по евангельскому завету, одним из ваших наемников. И потому, припадая к вашим святым ногам, умоляю, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Сказано ведь в Писании: «Свет инокам - ангелы, свет мирянам -иноки». Так подобает вам, нашим государям, нас, заблудших во тьме гордости и находящихся в смертной обители обманчивого тщеславия, чревоугодия и невоздержания, просвещать. А я, пес смердящий, кого могу учить, и чему наставлять, и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе, как говорит великий апостол Павел: «Ты уверен, что ты путеводитель слепым, свет для находящихся во тьме, наставник невеждам. Учитель младенцам, имеющий в законе образец знания и истины: как же, уча другого, не учишь себя самого? Проповедуя не красть, крадешь? Говоря “не прелюбодействуй”, прелюбо-
действуешь; гнушаясь идолов, святотатствуешь; хвалишься законом, а нарушением его досаждаешь Богу? ...Ради Бога, святые и преблаженные отцы, не принуждайте меня, грешного и скверного, плакаться вам о своих грехах среди лютых треволнений этого обманчивого и преходящего мира. Как могу я, нечистый и скверный и душегубец, быть учителем, да еще в столь многомятежное и жестокое время?»7.
Подобное самоуничижение можно расценить как своеобразную форму проявления подвига христопреданности - юродства, столь распространенного на Руси уже с XI в.8 Полная преданность только любви ко Всевышнему, все же мирское - грязь и суета. Чем ниже падение на земле, чем больше сможешь уязвить свое самолюбие и тщеславие, тем больше воздастся тебе в царствии небесном. Конечно, в буквальном значении слова назвать Грозного «юродивым» нельзя, но то, что в его мировоззрении явно наличествовали признаки такой двухцветной дихотомии, в том не приходится сомневаться. Он сам о том не раз свидетельствовал, в том числе и в упомянутом выше документе.
Гпозный нелипеппиятно отзывался не только о своей «непотоебной жизни», но и
1 1 А
прямо говорил о призрачности благ мира сего. Царь напомнил, что еще при первом посещении Кирилло-Белозерского монастыря, где он бывал не раз в 1560-е гг., высказал желание принять иночество. Тогдашний игумен Кирилл, как явствует из текста послания, «возложил на меня руку и благословил меня на ту жизнь, о которой упоминал, как и всякого человека, пришедшего подстричься»9.
Царь видел лишь в монастыре, только в мире чернецов и иноков, тот истинный путь служения Всевышнему, которого иным образом обрести невозможно. Поэтому он так нетерпимо реагировал на все отступления от строго общежительного устава, имевшие место тогда, когда обитель «убогих» уступала желаниям светского мира. Он непримирим ко всем нарушениям благочиния, умалявших чистоту и высоту старого русского монастырского благочестия, олицетворяемого такими великими подвижниками и чудотворцами, как Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, Пафнутий Боровский. Царь приводил примеры нарушения чистоты монашеской жизни, которые или лицезрел лично, или о которых был наслышан. Говоря о возведении церкви над могилой воеводы В.И. Воротынского в Кирилловом Успенском монастыре его вдовой, Иван Грозный беспощаден в своих суждениях.
«Видно и на страшном суде Воротынский и Шереметев станут выше чудотворца: потому что Воротынский со своей церковью, а Шереметев со своим уставом, который крепче, чем Кириллов. Я слышал, как один брат из ваших говорил, что хорошо сделала княгиня Воротынская. А я скажу: нехорошо, во-первых, потому, что это образец гордыни и высокомерия, ибо лишь царской власти следует воздавать честь церковью, гробницей и покровом. Это не только не спасение души, но и пагуба: спасение душ бывает от всяческого смирения»10.
Все равны перед Богом, нельзя умилостивить Его какими-то суетными приемами. Но в этом бесспорном и бесстрастном равенстве перед Лицом Божиим всего земного есть только одно исключение - царская власть. Примечательно, что Грозный говорит о «власти», а отнюдь не о самом носителе царского венца. Себя он к числу благочестивых христиан не относил, видя в том выражение печальной реальности.
Нет никаких оснований подозревать первого царя в лукавстве, в желании писаным словом запечатлеть свой «положительный образ». Послание в Кириллов монастырь исповедально. В нем слышен голос мучимого страстями, одержимого слабостями человека, умом и сердцем понимающего и чувствующего свою греховность, но не имеющего возможности преодолеть пороки и искушения, не потому, что он
этого не желает или не имеет сил, но потому, что не может изменить свою судьбу. Он не имел права перестать «быть царем», так как эту ношу на его слабые плечи возложил Господь, а Его Воля не может быть отринута. Иначе - ты раб антихриста.
Царский удел — быть в центре земного мира, вести, учить, наставлять и карать людей, как то делали библейские цари. Они тоже и ошибались, и искушались, и кровь людскую проливали, но всегда сохраняли верность Господу, за что он и вознес их. Грозный знал историю «светильника Израиля» царя Давида и его сына, «мудрейшего из мудрых», царя Соломона, прекрасно был осведомлен не только об их смиренномудрии, но об их слабостях.
Ветхозаветные примеры не являлись для него оправданием собственных ошибок и заблуждений, но служили объяснением их. В мире преходящих вещей и суетных людей невозможно явить в полной мере благочестие. Оно возможно лишь там, где существует отрешенность от мира - в монастыре. Потому душа его так и рвалась туда, в «спасительное прибежище», где он мог обрести несуетный покой и уединенное счастье общения с Богом. Он писал кирилловской братии, что считает себя «уже наполовину чернецом», что он, когда «будет Божье соизволение», примет постриг. Пока же не может этого совершить, так как он царь, и если приедет к ним, то «весь царской двор туда перейдет». И тогда - конец монастырю. Он заклинал братию именем Бога не делать никаких отступлений от монастырского общежития, заповеданного праведниками-чудотворцами, так как, «если вы в чем нибудь малом допустите послабление, оно обратится в великое»11. Свое желание принять иночество Иван Грозный осуществил лишь тогда, когда уже покидал земные чертоги, и душою был уже «при дверях» Высшего Судии.
Человеческое самоуничижение, так явно высказанное в обращении к инокам, было характерно для Грозного-христианина. Но в других случаях, когда надо было являть свой уже царский лик, слова и интонации были совсем иными. Все, что касалось царского достоинства, властного престижа и авторитета, Иван Васильевич отставал и защищал силой своей власти, мастерством слова, глубиной мысли. Здесь уже не было и следов самоуничижения, а звучал величавый голос правителя - божьего избранника.
Примечательны в этом отношении его интонации из переписки с английской королевой Елизаветой (1533-1603, королева с 1558 г.). Одно время ходили даже слухи о его намерении на ней жениться, но никаких достоверных данных об этом не существует. Известно только, что Грозный в своей корреспонденции в Лондон дважды выражал желание посетить Англию, но это намерение никогда серьезно в Москве не рассматривалось. Московский царь называл английского монарха «любимой сестрой», она его - «императором» и «братом». За всеми этими династическими любезностями с русской стороны явно проступал мотив неравнозначности монарших достоинств. Как отмечал исследователь, «судя по текстам сохранившихся документов и отдельным высказываниям Грозного, он был, по-видимому, убежден, что Елизавета сидит на троне, уступающем по значению его трону»12. Можно сказать еще более определенно: Царь был в этом абсолютно убежден.
Как когда-то константинопольские василевсы, именуя иных правителей «друзьями», «сродниками», «братьями», были уверены в своем несравнимом вселенском царском превосходстве, так и глава «Рима Третьего» не мог считать других себе равными, потому, что лишь он исполнял исключительное промыслительное задание. Оттого он и был возмущен, что ранее из Англии приходили на Русь бумаги «неведомого кому», а «к нам ни единого слова на имя не было»13.
Елизавета эти оплошности своих предшественников исправила. В ее посланиях московский правитель именуется «великим и могущественным князем», «великим господином», «императором и великим князем всея Руси». Царь не затрагивал в своих письмах вопросы веры, но прекрасно был осведомлен о церковной разрухе в Англии, о буйстве кровавых страстей, связанных с церковной собственностью и с правовой юрисдикцией приходов. Все это лишь лишний раз убеждало, что там, где нет «правильной веры», гам не может быть и настоящего благочестия. Он обсуждал с королевой вопросы политические и торговые, неукоснительно всегда отставая русские интересы.
В этой деловой корреспонденции, тем не менее, встречаются и сентенции морального порядка, адресованные лично «дорогой сестре». «И чаяли того, что ты на своем государстве государыня и сама владеешь и сама своей государственной чести смотришь и своему государству прибытки, и мы поэтому такие дела и хотели с тобой делать. А ажно у тебя мимо тебя люди владеют и не только люди, но и мужики готовые, и о наших госупапственных головах и гостях и о землях ггоибытка не
I -• • • I *
смотрят, а ищут своих торговых прибытков. Л ты пребываешь в своем девическом плену как есть пошлая (обычная -А.Б.) девица»14.
Если в переписке с «великой государыней» Елизаветой, несмотря на осознание своего собственного превосходства, Грозный, в общем-то, соблюдал нормы политеса, то с другими правителями он был нелицеприятен, порой почти до откровенной грубости. Наглядно это видно из двух посланий царя шведскому королю Юхану (Иоганну) III (1568-1592), отправленных в 1571 и 1573 гг. Острота высказываний царя вызывалась не только тем, что Юхан был лишь третьим королем из династии Ваза, пришедшим к власти в результате дворцового переворота, но и тем, что Швеция, обретшая свою политическую самостоятельность лишь в 1523 г., являлась явным врагом русской земли.
В самом начале первого послания Грозный обрушивает на адресата всю велеречивую мощь царской титулатуры, указывая и источник своих властных прерогатив. «Бог наш Троица, Отец, Сын и Святой Дух. Им же цари царствуют и силой пишут правду, тем же владеют скипетром державы Российского царствия, и Его милостью и хотением держим скипетры Российского царствия». Он именует шведского правителя лишь «третьим королем», не отмечая никакого сакрального знака в его власти. Себя же он требует величать в посланиях «Божьей милостью, благоверный великий государь царь Иван Васильевич всея Руси самодержец». Грозный выставляет Юхану различные претензии политического характера и рекомендует «мир крепко держать», как то делал его отец король Густав (1523-1560), напоминая королю, что еще «при нашем прародителе» «великом государе» Ярославе Мудром, который в Вифляндской (Ливонской) земле град «Юрьев поставил», шведская земля «послушна была». Он не считаег все отношения и соглашения, которые раньше существовали между Швецией и Новгородом, суверенными. Новгород «вотчина наша извечная», это не есть другое государство. Русские правители всегда имели власть самодержавную, были полными хозяевами своей земли - «вотчины».
Особо возмущало Г розного, что король ссылался в своем письме на свои права как монарха в силу признания их другими коронованными правителями. «А что римский цесарь и король французский с вами мирные грамоты пишут, то в их воле, нам на то взирать не требуется». Царь язвительно замечает, что ему «известно», как отец Юхана Густав стал правителем «необычным» путем, и то вам «лучше ведомо». (Густав I Ваза взошел на престол в результате восстания против датского владычества)15.
Чувство же полного царского превосходства Грозный явил в послании королю Юхану от января 1573 г. Здесь уже он не объясняет и убеждает, а выносит свои вердикты и по поводу морального облика самого короля, и в связи с враждебной политикой Швеции по отношению к Руси. Иван Васильевич уязвлен и оскорблен тем письмом, той «грамотой», которую сподобился прислать ему, самодержцу, жалкий безродный правитель из заморской страны. В ней не было требуемого почтения, и отповедь царя - беспощадна. «Ты пишешь, - заявлял Грозный, - свое имя впереди нашего - это неприлично, ибо нам брат - цесарь римский и другие великие государи, а тебе невозможно называться им братом, ибо Шведская земля честью ниже этих государств... Если ты говоришь, что Шведская земля вотчина отца твоего, то ты бы нас известил, чей сын отец твой Густав, и как деда твоего звали, и был ли дед твой на королевстве, и с какими царями он был в братстве и в дружбе, укажи нам всех их поименно и грамоты пришли, и мы тогда уразумеем». Вряд ли царь знал историю рода Ваза, но что он не королевских кровей, в том сомнений не существовало.
Для династическо-легитимного мировоззрения той поры уличение в «безродно-сти» являлось откровенно унизительным. Царь эту тему постоянно держит в фокусе внимания; это как бы тот смысловой фон, на котором он артикулирует свои прочие тезисы. Монолог развивается крещендо и приобретает обличительный характер.
«А это истинная правда, а не ложь, что вы мужичий род, а не государственный. Ты пишешь нам, что отец твой - венчанный король, а мать твоя - венчанная королева; но хоть отец твой и мать - венчанные, а предки-то их на престоле не бывали!». Это был сильный аргумент, потому что соответствовал действительности. Хотя род Ваза был старинного происхождения, но предки короля коронообладателями никогда не являлись. Грозный это хорошо знал, а потому, явно с издевкой, заявлял: «А уж если ты называешь свой род государским, то скажи нам, чей сын отец твой Густав и как деда твоего звали, и где на государстве сидел, и с какими государями был в братстве, и из какого ты государского рода? Пришли нам запись о твоих родичах, и мы по ней рассудим». Трудно было надеяться на то, что король будет посылать генеалогические подтверждения. Да царю этого и не требовалось. Он как правитель имел дело еще с Густавом, о котором имел сведения из разных источников, в том числе и от русских купцов, бывавших по своим делам в Швеции. «А нам доподлинно известно, - продолжал обличительную тираду Грозный, - что отец твой Густав происходил из Смоланда, и вот почему еще нам известно, что вы мужичий род, а не государский; когда при отце твоем Густаве приехали наши торговые люди с салом и воском, то отец твой сам, надев рукавицы, как простой человек, пробовал сало и воск, и на судах осматривал, и ездил для этого в Выборг; а слыхал я это от своих торговых людей. Разве это государское дело? Не будь твой отец мужичий сын, он бы так не делал».
Действительно, правитель, уподобляясь простолюдину, собственными руками пробует на качество сало и воск, - такое вообразить было невозможно ни для одного государя «Божьей милостью». Это выходило за пределы разумения и русского царя. Многие чужие земли русские люди посещали, много рассказов об иных нравах привозили, но о таком «недостоинстве» государей никто слыхом не слыхивал. Ни для того Господь наделяет человека ношей государя, чтобы он в толпе затерялся. Он миром правит по Божьей воле и должен «мир строить» по Его желанию, а не заниматься чужим делом. Да, что с них, с этих «свеев» (шведов), взять. Они Бога забыли и лютой верой окаянного Лютера прельстились. Здесь Г розный бескомпро-мисен. «Да какому тебе Богу молиться - ты ведь безбожник: не только истинной
веры не познал ты, но даже скромное прибежище латинского богослужения разрушено у вас, и иконы разбили, и священников сравняли с мирянами».
В полученном Иваном Васильевичем ранее письме король Юхан ссылался на старые шведские права и упомянул, что его соплеменники-варяги в старину на Руси правили. Тут уже была оскорблена не только личная царская честь, но и честь всей русской земли. Это утверждение он никак не мог оставить без ответа, а его опровержение демонстрирует и конкретные исторические знания, и ясную систему историософских представлений. Ссылаясь на «прежние хроники и летописцы», царь заявляет, что варяги были на Руси, но были здесь в услужении у князей, принимая участие «во многих битвах». Сами же варяги, по мнению Грозного, - «немцы» и исполняли поручения еще Ярослава Мудрого. Грозный считает этот факт' очевидным, не нуждающимся ни в каких дополнительных обоснованиях. Он лишь сообщает об этом «невежде» Юхану.
Сам по себе вопрос об этнически-племенной принадлежности варягов никогда не был окончательно решен. Историки по этому поводу потом много написали, по так и не пришли к единому мнению. Скорее всего, это был разноплеменной социальный сегмент, включавший и немцев в собственном значении слова, и который на Руси определяли собирательным термином «варяги». Хотя в XVI в. никакой школы светской историографии не существовало, но Грозный озвучил гот тезис об этнической принадлежности варягов, который стал потом одним из выводов специальных исторических изысканий. Совсем неважно, руководствовался он при этой некими политико-дипломатическими соображениями или нет. Важно другое: понимание той исторической роли, которую играли варяги. Они никогда не были хозяевами русской земли, а лишь ее наемниками. Правда, оставался один, исключительный случай: Рюрик, ставший родоначальником «Дома Рюрика», к которому принадлежал и Грозный. Факт происхождения сохранили все «прежние хроники и летописцы», свидетельства которых царю были известны.
Но мироощущение его не замыкалось в мире исторической эмпирики, оно парило в высоком, промыслительном пространстве. Там же «рюриково звено» выступало не начальным, а промежуточным элементом в длинной цепи московской царскородности. «Мы ведем род от Августа-кесаря, а ты судишь о нас вопреки воле Бога, - что нам Бог дал, то ты отнимаешь у нас; мало тебе нас укорять, ты и на Бога раскрыл уста»16.
Проблема династической первородности являлась для Грозного не политическим вопросом, а областью веры. Он принимал эту историософскую концепцию не потому, что она была документально доказана, а потому, что только так и должно было быть. Здесь мировоззрение политика обнаруживает свою полную слитность с мироощущением христианской русской души, чувствовавшей свою самость во всем. Данной историософии «позитивные» аргументы и «документальные» подтверждения не требовались. Знание было производным от веры, а уверенность в избранном мировом предназначении Руси в эту эпоху в православном мире не повергалось сомнению. Особый путь означал и особого, исключительно наставника-лидера, каковым и являлись русские правители с «ранних времен».
В связи с вышесказанным возникает большая семиотическая проблема: восприятие историческим человеком сверхисторических символов. Неизвестно, какое конкретное содержание вкладывал Г розный в свое понятие «родства» с кесарем Августом, умершим в 14 году от Рождества Христова. Можно предположить, что он не имел в виду прямую кровно-генетическую унию. Для этого он был слишком богословски образован и исторически сведущ. Он трактует такую связь как волю
Всевышнего, как сакральное предначертание исключительной миссии. Думается, что именно эта, мессианская, сторона «родства» была особо дорога московскому царю, как она была значима для многих константинопольских василевсов, заявлявших о своем «родстве» все с тем же императором Августом. Свое представление об особом историческом значении римского императора Грозный изложил в другом послании этого периода, где утверждал, что Христос «божественным Своим Рождеством кесаря просла-
ви в его же кесарство родитися благоизволи». Тем Он восславил и распространил цар-* 17
ство Августа, даровав ему не только римскую власть, «но всю вселенну» .
Благодать Всевышнего, полученная Августом, перешла через святое миропомазание и на царя всея Руси. Это очень важный мировоззренческий нюанс, раскрывающий содержание космологического сознания Ивана Грозного. К его восприятию времени вполне приложима формула отца церкви блаженного Августина (354-430), зафиксированная в его «Исповеди»: «Совершенно ясно теперь одно: ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен - прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было, пожалуй, говорить так: есть три времени - настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени существуют в нашей душе, и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего - это память, - настоящее настоящего - его непосредственное созерцание; настоящее будущего - его ожидание»18.
В русле христианского провиденцианализма Грозный и воспринимал свое исключительное положение в потоке «настоящего настоящего». Эти представления он в 1579 г. ясно изложил в послании другому монарху - польскому королю (с 1579 г.) Стефану Баторию (1533-1586): «Всемогущий Бог благоволил ко всему нашему Роду: мы государствуем от Великого Рюрика 717 лет, а вы со вчерашнего дня на таком великом государстве, тебя первого из твоего рода по Божьей милости избрали народы и сословия королевства Польского, и посадили тебя на это государство управлять ими, а не владеть ими. А они люди со своими вольностями, и ты присягаешь величию их земли, нам же Всемогущая Божья Десница даровала государство, а не кто-либо из людей, и Божьей Десницей и милостью владеем мы своим государством сами, а не от людей прием-лим государство, только сын от отца отцовское по благословению приемлит самовластно и самодержавно, а своим людям мы креста не целуем»19.
Здесь Грозный обозначил исходный принцип самодержавной монархии, гот нерушимый канон православной философии власти, который несколько веков держал здание русской государственности и который являлся непреодолимой преградой для всех попыток унифицировать власть в соответствии с нормали западноевропейской либерально-эгалитарной модели.
В эпоху Грозного либерально-демократических фетишей еще не существовало; случай с Польшей являлся лишь отрицательным примером. Однако мировоззрение царя помогает понять глубинную причину его столкновения с митрополитом Филиппом. Царь знал, что он наделен всей полнотой власти Богом и лишь Ему обязан давать отчет за дела свои. Покушение же на царские прерогативы - умаление Воли Всевышнего, а каждый, «кто открыл уста на Бога», есть не только его собственный враг, но и противник царя Царствующих. В послании Баторию примечателен и еще один момент царского самосознания. Он ссылается на династически-родовые преимущества, служившие показателем его особого призвания. Это тоже «Десница Бо-жия», благодати которой другие были лишены. Не имели ее и цареградские василев-сы. В этом русская монархическая традиция являла свой индивидуальный облик.
Как написал историк С.М. Соловьев, «Иван IV был первым царем не потому только, что первый принял царский титул, но потому, что первый сознал вполне все значение царской власти, первый составил себе ее теорию»20, а историк монархизма JI.A. Тихомиров называл первого царя «проницательным теоретиком»21. К этим адекватным суждениям можно присовокупить, что Грозный «составил теорию» не только потому, что ощущал в том текущую политико-династическую потребность, но и потому, что имел способность мыслить и чувствовать вселенско-исторически.
Памятником этого самосознания явилась «Степенная книга царского родословия», составленная в 50-х - начале 60-х гг. XVI в. Она была сотворена по инициативе и при участи двух выдающихся первоиерархов: митрополита Макария и Афанасия, тогда царского духовника и протопопа Благовещенского собора, ставшего после кончины Макария митрополитом Московским и всея Руси. В этом историческом сочинении концепция вселенского предназначения Руси и исключительности ее правителей нашла свое полное и завершенное воплощение. Здесь были сконцентрированы те исторические тезисы и историософские положения, которые раньше были разбросаны по различным агиографическим и литературным произведениям. В данном случае не имеет особого значения степень вовлеченности царя в сам творческий процесс составления «Степенной книги», но что результат церковных усилий отражал и его мировоззрение, в том трудно усомниться.
Церковь и царь одинаково воспринимали русскую историческую миссию; не существовало никаких разночтений в трактовке «русской идеи». Русскую землю и русского царя возвеличил Сам Господь, ниспослав им благодать Святого Духа, хранить и нести «до скончания веков» свет православия. Здесь - смысловой фокус всей духовно-историософской композиции. Единение представлений и обетований церкви и царства в трактовке понятия «Святой Руси» раскрывало неразрывную сли-янность этих двух частей единой природы государства-церкви. Оно продемонстрировало исторический момент явления «симфонии», которую почему-то часто искали (и не находили) в области политико-социальной, в то время как это явление совершенно иного порядка. Церковь и царь одинаково чувствовали и осознавали себя не только по отношению к истине сакральной, но и по отношению к миссии земной. Никакого «цезарепапизма» тут нет и в помине. Царь не имел и не претендовал ни на право учения, ни на права священства и рукоположения. Но в своем святом царском достоинстве он не сомневался и отстаивал его в самой категорической форме.
Совершенную полноту царско-церковного миропредставления продемонстрировал Иван Грозный в своем духовном противостоянии с князем А.М. Курбским (1528-1583). Если бы история и не сохранила царского голоса по другим поводам, то лишь его первого послания, относящегося к июлю 1564 г., хватило, чтобы составить убедительное представление о самосознании Ивана IV. Фабульная сторона бегства князя Курбского в Литву, внешняя история его публицистической полемики со своим прежним другом-властелином хорошо известны. Этот хрестоматийный сюжет подробно освещают не только специальные исследования, но и все курсы русской истории, от школьного включительно. В данном случае важна не событийная канва, а существо мировоззренческого спора, те трактовки времени и событий, которые озвучивал царь.
Думается, что сам факт того, что Грозный вступил в «полемику» с предателем-князем, со своим бывшим «холопом», свидетельствовало не только о том, что он решил дать моральный отпор носителю разрушительных для целостности государства вотчинно-княжеских центробежных тенденций, но и о том, что Курбский нанес страшное ос-
корбление религиозному чувству царя: обвинил его в измене делу Христа. «И не надейся, - восклицал Курбский, - что я буду молчать обо всем: до последнего дня жизни моей буду беспрестанно со слезами обличать тебя перед безначальной Троицей, в которую я верую, и призываю на помощь херувимского Владыки Мать - надежду и заступницу, Владычицу Богородицу, и всех святых, избранников Божьих, и государя моего князя Федора Ростиславовича». Беглый князь грозил московскому правителю карой Всевышнего, перед престолом Которого «взывают об отмщении» все пострадавшие по царской воле. Курбский настолько уверен в собственной правоте, что свое письмо, «слезами омоченное», намеревался приказать положить во гроб, «перед тем как идти с тобой на суд Бога моего Иисуса»22. Кстати, в этом намерении Грозный увидел один из признаков отпадения Курбского от православия, так как он до самой смерти одержим будет ненавистью. «Господь, - восклицал Царь, - повелел не противиться злу, ты же и перед смертью не хочешь простить врагам, как обычно поступают даже невежды; поэтому над тобой не должно будет совершать и последнего отпевания» .
Царь сформулировал главный побудительный мотив своего ответа: дать отповедь не одному князю, а тем, «кто попрал святые иконы, отверг христианскую божественную тайну и отступил от Бога», «обличить их словом, и провозгласить благочестие, и объявить, что воссияла благодать»24. Грозный был хорошо осведомлен
о том, кто стоял за спиной изменника, кто инспирировал его предательство и кто всегда радостно приветствовал всякое нестроение русской земли. Это католицизм. И адресуясь к Курбскому, царь говорил как бы со всем антиправославным миром.
Это был, безусловно, религиозный спор, где столкнулись две системы моральных представлений об истинности земного воплощения воли Божией. И одна и другая сторона в доказательство своей правоты взывали к бесспорному авторитету Священного Писания. Царь в этой «дискуссии», во всех отношениях выглядел более убедительным. Это невольно признал и сам Курбский, который в своем втором послании (1579) заметил, что в ответе коронованного противника «из многих Священных Книг нахватано»25. Курбскому же не доставало как раз той богословской основательности и широты исторического взгляда Грозного, которой, как вынужден констатировать князь, «во вселенной прославленный».
Если первое послание Курского - эмоциональный обличительный манифест, то ответ Ивана IV, при всей страстной нетерпимости его - богословский трактат. Царь артикулирует свои представления о греховности и праведности земного пути человека, о вере истинной и вере ложной, об источниках царской власти, о смысле ее исторического предназначения. По сути дела, он говорит о священной миссии русской земли, выступая глашатаем русской идеи. «Русская земля держится Божьим милосердием, и милостью Пречистой Богородицы, и молитвами всех святых, и благословением наших родителей, и, наконец, нами, своими государями»26.
В этой формуле отражено исходное историософское миропредставление, характерное для православного сознания. Впервые сформулированный богословами древнего Киева, этот православный силлогизм сохранил своею востребованность в последующие после Грозного века, когда «богословие» и «философия» оказались разнозначимыми предметами. Но все православно чувствующие мыслители - от Н.М. Карамзина до И.А. Ильина при объяснении исторического пути России выделяли те же духовно-нравственные доминантные факторы, что и Иван IV.
Г розный начинает послание с обозначения своей преданности Всевышнему, Который только «царей прославляет». Сам Иисус Христос ниспослал непобедимую в
веках хоругвь - «Крест Честный» - первому во благочестии «царю Константину и всем православным царям и хранителям православия». После же того, как исполнилась «воля провидения» и Божественные слуги, «словно орлы», облетели всю вселенную, искра благочестия достигла и Российского царства. По божьему соизволению учредилось на Руси «самодержавство», начало которому положил князь Владимир Киевский, «просветивший русскую землю святым Крещением». Дело его продолжили Владимир Мономах, «удостоившийся великой чести от греков», Александр Невский, «одержавший великую победу над безбожными немцами», Дмитрий Донской, победивший «безбожных агарян». В этом ряду выдающихся царских предшественников далее следовал дед Иван III, «отмститель за неправды», и отец Василий III, «приобретатель исконных прародительских земель». Себя Грозный называет «смиренным скипетродержатем Российского царства», занимающего прародительский престол не по праву силы, а по «Божьему соизволению».
Поэтому ему так и ненавистен преступник Курбский, выступивший не просто против него, а посягнувший на святые устои власти, дерзнувший бросить вызов замыслу Творца. Он обращается к историческим аналогиям, ставя его в один ряд с самыми отвратительными правителями-богохульниками из числа цареградских правителей: Львом 111 Исавром (716-741), его сыном Константином V Копронимом (741-775) и Львом V Армянином (813-820). Эти проклятые православной церковью императоры, получившие название «иконоборцев», святые иконы уничтожали, храмы закрывали, монастыри оскверняли. И Курбский пошел их же путем, вступил в сговор с теми, кто отступил от Животворящего Креста, кто враг христиан и христианства. Грозный предсказал эмигранту судьбу притеснителя и разрушителя: через несколько месяцев после написания послания Курбский вместе с польским воинством вторгся в пределы Московского царства, творя страшные злодеяния.
Грозный демонстрирует цельное космогоническое сознание. Для него бытие земное и небесное - две фазы одной жизни человеческой. Но если первая - кратковременная, скоротекущая и смрадная, то вторая - вечная, чистая, благодатная. Царь фактически обвиняет Курбского в манихейской ереси, приверженцы которой рассматривали земное существование лишь как пассивное ожидание смерти и Страшного Суда. Он не думает о деятельном участии в борьбе с грехом на земле; мало того: он потакает ему. По мнению Царя, Курбский не просто греховен перед Богом, но он и непростительно греховен. «Грех ведь не тогда опасен, когда его совершают, а когда, совершив, не осознают его и не раскаиваются; но всего хуже, когда выдают нарушение закона за праведный поступок»27.
Чувство страха смерти, которое заставило князя стать изменником и бежать в Литву, непонятно и отвратительно царю. Ведь тот, кто пострадает безвинно в сем мире, обретет блаженство в потусторонней жизни, ибо «это не смерть, а воздаяние». Это незыблемый постулат христианской морали, вытекающей из божьего предопределения, не нуждается ни в каких доказательствах. «В том ли твое благочестие, - вопрошал Царь, - что ты погубил себя из-за своего себялюбия, а не ради Бога?». «Если ты праведен и благочестив, - продолжает линию своих богословских рассуждений коронованный правитель, -
почему же не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец
^ 8
вечной жизни?»' . Избрав путь ублажения плоти, князь отверг десницу Всевышнего, а потому-то он и есть вероотступник, а это самый страшный из грехов.
Царь обращается к источнику евангельской мудрости и приводит классические высказывания апостола Павла из послания к римлянам: «Всякая душа да будет по-
корна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению» (Рим. 13. 1-2). Грозный подчеркивает, что это сказано «обо всякой власти», а уж тем более верно по отношению к власти царской, им олицетворяемой. Он напоминает бывшему подданному историю первых лет своего правления, когда князь и некоторые другие, входившие в круг друзей-сподвижников, пытались сделать божьего избранника орудием своих интересов. В том они выказали себя «одержимыми бесами», так как только Господь волен наставлять царя, и только Он может спросить (и спросит) с него за все дела, и добрые, и злые.
Московский правитель свободно владеет библейским материалом и приводит различные примеры из истории ветхозаветных воинов, пророков и царей. Ему важна тут не только событийная фактура, но и морально-назидательный смысл поступков. Завершив свой экскурс в лабиринты истории, он подытоживает: «Даже во времена бла-
глидртноотттоу ттапдм и/лттл ортпАттт. пшлгл ртпшярп ■л'Агтпияшгтьту нятгячяннм ТТр\/-
А ЧУ д. * VII 11141^» V имдимшиин л.л.*rJ
жели же ты, по своему безумному разуму, полагаешь, что царь всегда должен действовать одинаково, независимо от времени и обстоятельств? Неужели не следует казнить разбойников и воров?». И далее, подразумевая врагов царского самодержавия, Грозный заключает, что «замыслы этих преступников еще опаснее!». Не будь такого противодействия, «все царства распадутся от беспорядков и междоусобных браней»29.
Царь подтверждает правоту своих взглядов ссылками на носителей евангельской мудрости: апостолов Петра и Павла, Иоанна Лествичника, Афанасия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Дионисия Ареопагита. Он уверенно себя чувствует в мире высокого христианского богословия; его цитатные примеры ярки, выводы актуальны и определенны. Царь точен не только в воспроизведении текста, но и глубоко чувствует сакральную духовно-нравственную ауру, окружающую апостольское слово и речи святых отцов. Христианское чувство, сопряженное с богословским знанием, позволило Грозному рассматривать царское предназначение как Божье задание. «Всегда царям следует быть осмотрительными: иногда кроткими, иногда жестокими, добрым же - милосердие и кротость, злым же - жестокость и муки, если же нет этого, то он не царь. Царь не страшен для дел благих, а для зла. Хочешь не бояться власти, так делай добро; а если делаешь зло - бойся, ибо царь не напрасно меч носит - для устрашения злодеев и ободрения добродетельных»30.
Функция христианского царя выше, чем у обычного правителя. «Я усердно стараюсь обратить людей к истине и свету, чтобы они познали единого истинного Бога, в Троице славимого, и данного им Богом государя и отказались от междоусобных браней и преступной жизни, подрывающих царства»31. Подлинное благочестие дорого царю, а потому у нас и «мучеников за веру нет».
Грозный особо останавливается на трактовке властного государственного приоритета, который в сильном благочестивом государстве должен принадлежать исключительно царю. «Вспомни, - взывал царь к своему князю-оппоненту, - когда Бог избавил евреев от рабства, разве он поставил над ними священника или многих управителей? Нет, Он поставил над ними единого царя - Моисея, священствовать же приказал не ему, а брату его Аарону, но зато запретил заниматься мирскими делами; когда же Аарон занялся мирскими делами, то отверг людей от Бога»32.
В своей теории царской власти Г розный идет вослед за первым русским теоретиком самодержавия Иосифом Волоцким, но его представления более предметны. В обоснование их он ссылается на конкретные исторические образцы, которые яв-
лялись нравоучительными. Московский правитель первым на Руси во всей полноте поставил проблему соотношения в мирских делах власти царской и власти священнической, отдавая бесспорный приоритет первой из них. Грозный формулирует в 1564 г. ту философию «царской правды», которая через два года так печально и зримо проявит себя в его моральном противостоянии с митрополитом Филиппом.
Божий Промысел, так отчетливо проступивший в истории с выдвижением Моисея на первую историческую роль, отнюдь не был лишь отдельным эпизодом. У вождя-царя и первосвященника всегда были разные земные предначертания. Рассматривая библейские истории, Грозный замечает, что «власть священника и управителя с царской властью несовместима. Это и из ветхозаветной истории; то же было и в Римском царстве и, во времена Новой Благодати, в Греческом царстве случалось так». Царь хорошо знает тысячелетнюю летопись «Второго Рима», от «величайшего из царей» Константина Флавия до последних императоров из династии Палеологов. Он перебирает вехи этой истории и заключает, что христианскому государству ничего не угрожает, пока царская власть крепка и монолитна. Когда же «нарушался всякий порядок», когда верховная власть ослабевала, то начинались нестроения, смуты и кровопролития. Все только и делали, что «боролись за власть, честь и богатство и гибли в междоусобной борьбе». И уличая своего противника в злокозненных намерениях, Грозный вопрошает: «Тебе чего захотелось - того, что случилось с греками, погубившими царство и предавшимися туркам?». Когда цари послушны «епархам и вельможам», то конец может быть только один: погибель страны и народа.
Не только примеры прошлого убеждали царя в своей правоте. Собственный опыт первых лет правления подтверждал этот вывод. Тогда «поп-невежда» Сильвестр, князь «Алешка Адашев» и сам князь Курбский, вместе с некоторыми другими злодеями, намеревались его, царскородного избранника, лишить прав, и даже власти, чтобы осуществить свои себялюбивые замыслы. Не вышло ничего у них. Бог наставил и предупредил. Не будет на Руси торжества многомятежного хотения, пока он, богоизбранник, получивший по воле Промысла единую и нераздельную власть, вершит дела на русской земле, уповая только на милость Господа.
В своем послании царь четко разграничивает священническое и царское служение. Здесь он как бы вступает в богословский спор уже не только с «вельможами», но с «нестяжателями», философия которых была близка Курбскому. Грозный не приемлет формулу властной диархии, отвергает приоритет в делах государственных священства и дает свое толкование теории симфонии. «Одно дело - спасать свою душу, а другое дело - заботиться о телах и душах многих людей; одно дело -отшельничество, иное - монашество, иное священническая власть, иное - царское правление». Все на земле имеет свою миссию, но миссия царя, наделенного исключительным саном, сама по себе исключительна. Она не поддается обычному человеческому ранжиру, а моральные требования здесь качественно иные, чем у простых смертных. Каждый истинный христианин обязан овладеть даром смиренномудрия, но являть его царь и священник должны по-разному; у них несовместимые предназначения. Священническая власть «требует строгих запретов словом за вину и зло»; царской же власти дозволено действовать «страхом и запрещением и обузданием, и строжайше обуздать безумие злейших и коварных людей».
Царь должен быть смиренным только перед Всевышнем, но смиряться перед земным и тварным он не имеет права. «И разве достойно царя, - восклицал Грозный, - если его бьют по щеке, подставлять другую!.. Как же царь сможет управлять
царством, если допустит над собой бесчестие?»3'1. Если уронишь достоинство царского сана, то и царство падет.
В страстном и последовательном отстаивании Грозным величия царского начала нельзя разглядеть признаков его личной гордыни. Он не считал себя исключительным человеком и хорошо знал, что не мог стать «выше законов естества». «Бессмертным себя я не считаю, ибо смерть - общий удел всех людей за Адамов грех; хоть я и ношу порфиру, но, однако, знаю, что по природе я так же подвержен немощам, как и все люди». Его заботило не личное возвеличивание, а лучезарное достоинство царского звания. «Ничем я не горжусь и не хвастаюсь, и нечем мне гордиться, ибо я исполняю свой царский долг и не делаю того, что выше моих сил»34.
Питательным источником цельной, всесторонней системы философских воззрений Ивана IV являлось православие. Его исторический путь, его живая практика убеждали: нет благочестия гам, где отсутствует настоящая вера, не могут иметь божью благодать страны, народы и люди, отступившие Него или пренебрегшие таким святым даром. Потому и отставание радости святодуховного бытия являлось борьбой за православную церковь. В этом отношении Грозный, не имея церковного сана, по существу выполнял священническую миссию. Разоблачая, проклиная, ссылая и казня, он всегда знал, что это не только его право, но и долг. Христианский закон нравственного совершенствования призывал человека к беспрестанной борьбе со слабостями и искушениями внутри себя; одновременно он требовал непримиримости к порокам, заблуждениям, искушениям и в экстравертном мире.
Для царя, в силу его особой ноши и исключительного призвания, эта двухмерная борьба была тяжела, порой до невыносимости, но нет никаких оснований считать, что он изменил идеалу Святой Руси или уступил в борьбе на него. Русская земля являлась богоизбранным земным уделом, данным в управление ему, Царю, и он, как верный страж и преданный раб воли Господа, должен был твердо и неколебимо ей следовать, как когда-то это делали и Моисей, и Иисус Навин, и апостолы.
В свои зрелые годы Грозный хорошо знал, что у его святой миссии есть две главные угрозы. Первая - боярско-вотчинный эгоизм и сепаратизм, потенциально смертельно угрожающий целостности верховной власти и единству Руси. К концу своего правления этот враг, если и не был им полностью сокрушен, то, во всяком случае, не являлся больше зримым и актуальным. Вторая угроза, хоть и не была столь же явной, но значила не меньшее зло: извращения и соблазны внутри самого христианства. Исторический опыт убеждал: если восточные народы, с которыми русские соприкасались веками на Востоке и на Юге, несли Руси разорение и кровь, то пришельцы с Запада несли не только это. Прикрываясь именем Христа, и немцы, и поляки, и литовцы, и шведы стремились уничтожить православную почву Руси, несли гибель русской душе. И с этими антиправославными устремлениями надлежало бороться постоянно всеми средствами. В этом деле нельзя было уступать ни в чем, так как в борьбе за истину нет компромиссов. Потому что здесь, как писал Грозный инокам Кирилло-Белозерского монастыря, «если вы в чем-нибудь малом допустите послабление, оно обратится в великое». И царь боролся, в том числе и силой своей теологии.
Эта сторона миросозерцания Грозного выразительно проявилась во время его религиозного противостояния с посланцем папы Григория XIII (1572-1585) иезуитом Антонием Поссевино в 1582 г. Миссия папского легата, принадлежавшего к числу образованнейших католических богословов, обуславливалась тем «осадным положением», в котором под натиском протестантизма католицизм оказался на за-
паде и на севере Европы. Потери своего влияния там он стремился компенсировать расширением экспансии на Восток. С этой целью в 1577 г. в Риме была учреждена так называемая «Греческая коллегия», деятельность которой была подчинена задаче разрушения православия. Во-вторых, угроза исходила и со стороны турок-мусульман, к борьбе с которыми Рим хотел привлечь и Московское государство. Момент представлялся папизму наиболее благоприятным. Москва вела длительную и бесперспективную войну с польским королем Стефаном Баторием, и Григорий XIII рассчитывал на сговорчивость царя, которому надо было лишь признать верховенство Рима. Тогда и мир будет заключен, и единение церквей последует, и антихристианский натиск будет остановлен. На пути этого «торжества благополучия» стояло православие Руси, которое надо было умалить любым пугем.
Папа составил для Поссевино специальную инструкцию, где говорилось: «Приобретая расположение и доверие государя Московского, приступайте к делу, внушайте как можно искуснее мысль о необходимости принять католическую религию, признать главою церкви первосвященника римского, признаваемого таковым от всех государей христианских; наводите царя на мысль, как неприлично такому великому государю признавать митрополита Константинопольского, который не есть законный пастырь, но симониан (продажный - А.Б.) и раб турок»15.
Это замечательный образец римского невежества. Как же надо было не знать Руси и религиозного облика ее правителей, в каком же надо было находиться самодовольном ослеплении, чтобы надеяться путем каких-то «увещеваний» и «разъяснений» добиться отречения от православия. Конечно, Грозный не был знаком с папским наставлением, но он знал историю, и, если использовать формулу Блаженного Августина, хорошо чувствовал «настоящее прошедшего». Прекрасно был осведомлен и о коварстве латинян и по отношению к Г реческому царству, и по отношению к русской земле. Не сомневался: ни единому слову их нельзя верить; все -ложь и ложь. Отправляющемуся встречать Поссевино приставу царь сделал напутствие: «Если посол станет задирать и говорить о вере греческой и римской, - отвечать: «грамоте не учился!», чтобы ничего не говорить про веру». Этот «разговор про веру» Грозный приберег для себя; он был готов к нему и душой, и мыслью.
Царь провел с Поссевино три беседы: 21 и 24 февраля и 4 марта 1582 г. На них затрагивались и темы политические, но основной все-таки была духовная проблематика. Главным камнем преткновения здесь сразу же стало понимание правоверия. Все началось с вручения подношений от папы. Поссевино передал Грозному личное послание Григория XIII, книгу о Флорентийском соборе и собрание выписок из сочинения греческого богослова Геннадия Схолария (1400-1464), бывшег о одним из участников этого отвергнутого православием собора, который, тем не менее, продолжать считаться в католическом мире «вселенским». Поссевино был потрясен, что, получив папскую буллу и римские «исторические дары», московский царь не проронил ни слова. Казалось, что владыке нечего сказать, но это было заблуждение. На следующих встречах царь ясно, твердо и последовательно изложил свой взгляд на «римскую веру» и римского первосвященника, обозначив и свои духовные ценности.
Стараясь завладеть инициативой в разговоре с царем, Поссевино подробно изложил значение кафедры святого Петра в христианском мире, утверждая, что папа Григорий -глава христиан, учитель всех государей, сопрестольник апостола Петра, «Христова сопрестольника». Папа хочет быть с тобой, «великим государем», в единении веры, а вера римская и греческая одна. Самый важный пассаж прозвучал у Поссевино в конце:
«Ты будешь с папою, цесарем и другими государями в любви и будешь не только на прародительской вотчине в Киеве, но и в Царьграде государем будешь; папа, цесарь и все государи о том будут стараться». Рим надеялся соблазнить Ивана Васильевича земным приращением царства, обещав то, чем он опосредованно управлял (Киевом владела Польша), и то, что Риму никак и никогда не принадлежало (Царьград).
Речи папского посланца не раз вызывали негодующие восклицания русских -к диспуту приглашены были московский митрополит и семь епископов, но царь хранил молчание, до поры. И в дальнейшей «дискуссии» именно он, а не православные иерархи, сокрушил все главные тезисы католического богослова. Он не оставил без ответа ни один из аргументов посланца Рима.
Что касается Флорентийской унии, тот тут и говорить не о чем: Исидор, признавший унию, нарушил наказы «московского священства» и был изгнан прадедом Василием П. Вера у русских не «греческая», а христианская, он верит «не в греков, а в Хри-ста». «Мы уже с самого основания христианской церкви приняли христианскую веру, когда брат апостола Петра Андрей пришел в наши земли, затем отправился в Рим, а впоследствии, когда Владимир обратился к вере, она была распространена еще шире. Поэтому мы в Московии получили христианскую веру в то самое время, что и вы, и храним ее в чистоте, в то время как в римской вере 70 вер». И если повсюду в Европе наблюдается отступление от правоверия, везде христианство с «ересью смешено», то у нас на Руси этого нет, а вера процветает. «Нам с вами не сойтись в вере; наша вера христианская с издавних лет была сама по себе, а римская церковь сама по себе».
Претензии папы смешны и нелепы. Он мнит себя богом, а это уже противохристово самомнение. «Папу Григория носят на престоле, а на сапоге у него крест, и вот первое, в чем нашей вере христианской с римской будет разница; в нашей вере Крест Христов -на врагов победа; чтим его; у нас не водится крест ниже пояса носить». «Говоришь про Григория-папу, - продолжал царь, - слова хвастливые, что он сопрестольник Христу и Петру апостолу... Нас пригоже почитать по царскому величеству, а святителям всем, апостольским ученикам, должно смирение показывать, а не возноситься выше царей гордостью. Папа не Христос; престол, на котором его несут, не облако; те, которые его носят, не ангелы». Тот же папа, который не по Христову учению и не по апостольскому преданию начинает жить, тот «папа волк, а не пастырь»36.
Много и других контраргументов привел Иван IV, а общий итог всей дискуссии был явно не пользу Поссевино. Католический интеллектуал не только не смог получить никаких политических дивидендов, но и не сумел добиться превосходства на ниве богословия. Как констатировал один из исследователей, этот диспут замечателен тем, что «один из высших сановников Рима, самонадеянный иезуит, воображавший, что он будет поучать «московитов», оказался фактически поверженным» . Но главный вывод из своей миссии иезуит-неудачник все-таки сделал правильный, когда написал, что выражение «латинская вера» считается у русских самым сильным проклятием для врагов38.
Провал Поссевино покажется тем более удивительным и унизительным, если принять во внимание, что в Западной Европе был известен высокий уровень богословских знаний Московского правителя. В 1570 г. Москву посетил член чешко-моравского со-цианского братства39 пастор Ян Рокита, которого Царь удостоил «диспутом», а затем передал гостю текст с изложением своего понимания христианского вероучения, разрешив его опубликовать, что тот и сделал. В этом богословском трактате царь изложил свои взгляды и на «латын», и на «лютеров», дав свои трактовки исходных положений
христианства. Один из первых западных биографов Грозного французский писатель польского происхождения К. Валишевский, ознакомившись с этим сочинением уже в XIX веке, восторженно писал, что в тексте «обнаруживается масса знаний, богатство памяти, живость ума, сила диалектики»40. Самое поразительное даже не то, что этот царский трактат прошел мимо внимания Поссевино, а то, что этот уникальный источник более четырехсот лет не публиковался в России41.
Трактат царя Ивана Васильевича - это компактное богословское произведение, созданное в распространенном литературном жанре «прений о вере». За каждым тезисом следует контртезис с сопутствующим подробным обоснованием. Этот жанр зародился на заре христианства и благополучно пережил превратности истории.
В совершенстве мастерством богословской полемики владел и Грозный, демонстрируя при этом прекрасное знание патристики, агиографии и исторической литературы. Основу для дискуссии составили базовые положения протестантизма, ко-
■тлпую пллгга гшиттпгл //ттплтпг'т'ои гтлл'гл^о л иопаи гтл тт«ллт ггллпоттттагл п
лп'шуди т/г нах/хири. V XIV/ чу vm.j' и
письменном виде и были предоставлены. В своем «Ответе Яну Роките» Грозный выступает не столько властедержателем огромного государства, как то было в случае с Курбским, сколько как защитник и проповедник православия.
Грозный начинает изложение своих взглядов с канонической оценки «чистого евангельского вероисповедания», как себя именовали последователи Лютера и Кальвина. Безусловно признавая все важнейшие составляющие христианства - Писание, предание, учение - он непримирим ко всем отступлениям. Он приводил известные слова Спасителя из Евангелия от Матфея: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их» (Мф 7. 15-16.). Таковым лжепророком называет Грозный и Лютера. Он и его последователи, одержимые своеволием, «на учительство посягнули, а дверьми не вошли, и потому ворами и разбойниками называетесь». Ссылаясь на бесспорный авторитет «Громова сына», т.е. Иоанна Богослова, названного так Спасителем (Мк 3. 17), Иван Васильевич делает бескомпромиссный вывод о вере своего оппонента: «ты не христианин, ибо Христово учение искажаешь, а
42
учение святых апостолов и святых отцов отвергаешь» .
Он точно знает жизнеутверждающий смысл евангельской благодати. Как свет неизбежно побеждает тьму, так и Христос подарил людям новое и вечное оптимистическое светоустроение. «Ибо царствовала смерть от Адама до Авраама, от Авраама до Моисея, а от Моисея до воплощения Христова. И не для согрешивших только это царство смертное, ведь и праведники до Христова воплощения на смерть осуждены были и шли в ад. После воплощения Христа смерть не имеет такого дерзновения, потому что Бог наш Иисус Христос основал новый и простой путь и для работающих во благо и истинно верующих во спасение. Теперь смерть не имеет никакой власти, а все праведные, будто заснув, в Царство Вечное переходят»43.
Главные составляющие протестантского ревизионизма - отбрасывание Ветхого Завета, произвольное толкование Евангелия, отрицание Священного Предания, чудес, поста, монашества и иконопочитания - получили полную и обоснованную отповедь со стороны московского владыки. В данном же случае особый интерес представляют не сами по себе контртезисы Грозного, раскрывающие широту и глубину христианского мироощущения царя, и которые достойны отдельного обстоятельного анализа, а те части его трактата, где речь непосредственно идет о ценностях православия.
Они для Грозного зримы и абсолютны. «А что написал ты о русской вере, то как Бог просветил прародителя нашего благочестивого великого князя Владимира, на-
ременного в святом крещении Василием, - он крестился во имя Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков, аминь, - с тех пор и доныне именуется вера не русской, но христианской. Потому же и всюду, по всей земле, где истинная вера христианская, зовутся люди христианами, а где зовутся иным именем, по названию земли, тут ересь и раскол, а не истинна вера». И с самого обращения ко Христу, «в Троице славимому Богу молимся прилежно о том, чтобы уберег нас и все православное христианство земли русской от напасти тьмы неверия вашего»44.
То ощущение духовного промыслительного задания для русской земли, которое так ярко обозначили уже на ранней стадии исторического явления Руси Феодосий Печерский, Митрополит Иларион и летописец Нестор, оставалось столь же живым и актуальным для Ивана IV. Эта форма православного мироощущения не исчезла и после; ее бытование сохранялось и в XIX, и в XX вв. Православное сознание, одухотворенное православным чувством, созиждело совершенную и вневременную мировоззренческую конструкцию: никакой специфической, племенной веры не существует, есть единая православная вера, ниспосланная всем, самой преданной хранительницей которой являлась Русь-Россия. Так мыслил и чувствовал через триста лет после Грозного Ф.М. Достоевский, в том не сомневались многие другие православно мыслящие и православно чувствующие русские люди и после писате-ля-пророка. Это был русский мессианизм в самой чистой и неизменной форме.
Сознание царя христоцентрично и кафолично, и этими своими мерами оно раскрывает красоту и внехронологическую значимость православно-русской универсальности.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Флоровский Г.В. Пути русского богословия. - Париж, 1937. - С. 28.
2 Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. - М., 1988. - Т. 2. - С. 184.
3 Истории библейского царского первообраза посвящено интересное исследование современного богослова. См.: Протоиерей Валентин Асмус. Царь в Библии // Православная государственность. 12 писем об империи. - СПб., 2003. - С. 230-242.
4 Иоанн, митр. Санкт-Петербургский и Ладожский. Самодержавие духа // Там же. - С. 229.
5 Этот сюжет специально рассмотрен в: Скрынников Р.Г. Иван Грозный. - М., 2006.
6 Святитель Филипп, Митрополит Московский // Московский Патерик. - М., 1991. - С. 7.
7 Русская социально-политическая мысль XI - начала XX в. Иван Грозный. - М., 2002. -С. 141.
8 Юродивым посвящена большая агиографическая литература. Среди же специальных исследований особое место занимает книга И. Ковалевского «Юродство о Христе и Христа ради юродивые», изданная в Москве в 1895 г.
9 Русская социально-политическая мысль XI - начала XX веков. Иван Грозный. - С. 142.
10 Там же. - С. 144.
11 Там же. - С. 143.
12 Малинин В.А. Русь и Запад. - Калуга, 2000. - С. 376.
13 Послания Ивана Грозного. - М.; Л., 1951.-С. 139.
14 Там же. - С. 142.
15 Русская социально-политическая мысль XI - начала XX веков. Иван Грозный. -С. 123, 126-129.
16Там же.-С. 132-138.
17 Послания Ивана Грозного. - М.; Л., 1951. - С. 200.
18 Блаженный Августин. Исповедь. - Киев, 2004. - С. 208-209.
19 Памятники литературы Древней Руси. - М., 1986. - Вып. 8. - С. 179.
20 Русская социально-политическая мысль XI - начала XX веков. Иван Грозный. -
С. 140.
21 Дьяконов М.А. Власть Московских Государей. Очерки из истории политических идей Древней Руси до конца XVI века. - СПб., 1889. - С. 138.
22 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. - СПб., 1992. - С. 294.
23 Русская социально-политическая мысль XI - начала XX веков. Иван Г розный. - С. 183.
24 Там же. -с. 113.
25 Там же. -С. 81.
26 Там же. -С. 184.
27 Там же. -С. 93.
28 Там же. -С. 112.
29 Там же. -С. 80-81.
30 Там же. -С. 85.
31 Там же. -С. 86.
32 Там же. -С. 101.
33 Там же. -С. 88.
34 Там же. -С. 91.
35 Там же. -С. 105, 113
Воейков Н.Н. Церковь, Русь и Рим. - Минск. 2000. - С. 387-388.
37 Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI века. - М., 1983. - С. 27, 81.
38 Малинин В.А. Русь и Запад. - Калуга. - С. 526.
39 Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI века. - С. 209.
40 Движение рационалистического протестантского богословия, получившего свое название по имени Фауста Социана (1539-1604). Его приверженцы отрицали Священное Предание и признавали «истинным» только Священное Писание, и то с оговоркой, когда в Нем нет «противоречия разуму». Они отрицали первородный грех, догмат о Святой Троице и считали Иисуса Христа человеком, наделенным лишь божественными свойствами.
41 Валишевский К. Иван Грозный. - М., 1989. - С. 282.
42 См.: Библиотека литературы Древней Руси. - СПб., 2001. - Т. 11. - С. 218-277; Переиздание: Русская социально-политическая мысль XI - начала XX века. Иван Грозный. - М., 2002.-С. 153-181.
43 Русская социально-политическая мысль XI - начала XX века. - С. 154-155.
44Там же.-С. 157.
IVAN THE TERRIBLE - A THEOLOGIAN TSAR
A.N. BOKHANOV
Institute of Russian History of Russian Academy of Sciences
19 Dmitry UlianovStr., Moscow, 117036 Russia
The article reconstructs, basing on the analysis of a wide spectrum of record keeping documents and epistolary sources, the value system of Ivan the Terrible in the light of his self perception as a Tsar in Biblical sense. The author emphasizes a number of ideological priorities of the ruler: the faith in his filiations from Caesar August, perception of the Tsar duty as the God's will, the self imposed role of the piety keeper as well as the teacher and judge of the people etc. Author draws attention to the fact that an objective understanding of Ivan the Terrible’s rule can only be achieved under the condition of taking into account the dichotomous thinking of the Tsar, who perceived himself on the one hand as God's anointed sovereign and on the other hand as a sinful man.
