CC BY
92
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 3
A.В. Ковех
О КАТЕГОРИИ НАРОДНОСТИ В КРИТИКЕ
B.Г.БЕЛИНСКОГО 1834-1836 гг.
В СИНХРОННОМ ЖУРНАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ
Статья посвящена доказательству того, что представления о народности Белинский (для которого это было одним из ключевых понятий его концепции) разделял со многими современниками (например, Н. Надежди-ным, П. Плетневым), в том числе и со своими литературными противниками (С. Шевыревым и др.). Альтернативная концепция народности в 1830-х гг. была представлена прежде всего в статьях официального «Журнала Министерства Народного Просвещения».
Ключевые слова: народность, В.Г. Белинский, Н. Надеждин, П. Плетнев, С. Шевырев, «Журнал Министерства Народного Просвещения».
The article demonstrates that Belinsky's understanding of the so-called narodnost' (folk quality popular with ordinary people), which was one of the key notions for him, was shared by him with many contemporaries (e.g. N. Na-dezhdin, P.Pletnev), including his literary adversaries (such as S. Shevyrev). The alternative concept was presented primarily in articles of "Journal of the Department of People's Education".
Key words: YG. Belinsky, N. Nadezhdin, P. Pletnev, S. Shevyrev, "Journal of the Department of People's Education."
К началу 30-х гг. XIX в. вопрос о существовании русской литературы становится одним из самых обсуждаемых. Дискуссия разворачивается на страницах московских и петербургских журналов. Появление в 1834 г. Уваровской доктрины дало дискуссии новый поворот, а ужесточение цензуры в связи со скандалом вокруг «Философического письма» Чаадаева в 1836 г. значительно затруднило обсуждение этой темы в печати.
В своей книге «"Русская идея" и "Русская душа"» А.М. Песков отмечает психологическую особенность русской историософии 1830— 1850-х гг., заключающуюся в подражании Западу и одновременно в соревновании с ним. Соревновательная парадигма, сложившаяся еще в XVIII в., остается актуальной и для XIX в., однако ситуация усложняется коренным противоречием: молодое поколение русских философов, в юности находившееся под влиянием теорий Шеллинга и Гегеля, пытаясь применить их к явлениям русской действительности, обнаруживало явное превосходство Европы над Россией, приобщившейся к западному просвещению сравнительно недавно. «Если смотреть на Россию сквозь призму шеллинговых
"степеней" самопознания — она воплощает собой одну из низших бессознательных субстанций; если мерить русский народ категориями историософии Гегеля, он вовсе выпадает из движения человечества, ибо не является "историческим" народом»1. Этот парадокс заставляет искать в «родном материале» те «начала», которые позволят философски обосновать достойное место России в ряду европейских держав и даже доказать ее превосходство над ними.
В начале 1830-х гг. ситуация усугублялась серьезным комплексом неполноценности, связанным с заимствованием просвещения из Европы и как следствие признанием нашей культуры подражательной по отношению к Западу, и затянувшимся спором о том, есть ли у нас литература. Постановку вопроса о народности в литературе можно считать ярчайшим проявлением этого комплекса неполноценности.
Вопрос о наличии в России национальной литературы имеет непосредственное значение для самоопределения нации еще с начала XIX в. В частности, Белинский прямо называет литературу самосознанием нации: «Литература есть народное самосознание, и там, где нет этого самосознания, там литература есть или скороспелый плод, или средство к жизни, ремесло известного класса людей. Если в такой литературе есть прекрасные и изящные создания, то они суть исключительные, а не положительные явления, а для исключений нет правила...»2. Собственная самобытная литература должна была стать свидетельством наличия развитой духовной жизни, а залогом такой литературы должна была стать народность. Эта категория заимствуется из европейской романтической культуры, преимущественно немецкой. Даже появление официальной идеологии в виде Уваровской доктрины «православия — самодержавия — народности» обязано влиянию Шлегеля и идей Гизо3.
Категория народности лежит в основе концепции Белинского, причем это одна из немногих констант его изменчивой философской и эстетической позиции. В своей дебютной статье «Литературные мечтания» Белинский включился в дискуссию о литературе,
1 Песков А.М. «Русская идея» и «Русская душа»: Очерки русской историософии. М., 2007. С. 72.
2 Ничто о ничем, или отчет г. издателю Телескопа за последнее полугодие (1835) русской литературы (Продолжение) // Телескоп. 1836. Ч. 31. № 3 (март). С. 6—64.
3 Подробнее см.: Зорин А.Л. Заветная триада. Меморандум С.С. Уварова 1832 года и возникновение доктрины «православие — самодержавие — народность» // Кормя двуглавого орла...: Русская литература и государственная идеология последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001; Он же. Идеология «православия — самодержавия — народности» и ее немецкие источники // В раздумьях о России (XIX век). М., 1996.
заявив: «Да — у нас нет литературы!»4 — и тем самым поставив вопрос о статусе русской словесности и критериях объективной оценки художественного творчества. Белинский выделяет обязательные признаки подлинно великой литературы (они же — критерии оценки достоинств художественного произведения): народность (понятие, определяемое достаточно сложно, о чем мы скажем подробнее ниже), самобытность (непременное привнесение своего, родного) и наличие таланта, божественное дарование. И делает одно существенное уточнение: подражать следует миру, жизни идеи, а не образцам искусства, естественному, а не «сделанному» — отсюда его концепция действительности.
Под народностью Белинский понимает «отпечаток народной физиономии, тип народного духа и народной жизни»5, совокупность специфических особенностей восприятия мира, присущих отдельной нации, особую «манеру понимать вещи». Отметим также, что категорию народности Белинский относит к сфере идей, к содержанию произведения, а не к его форме. Сам факт отсутствия в 1834 г. самобытной национальной литературы Белинский объясняет тем, что русский народ еще не вполне сформировался как нация и не приобрел особых черт. Таким образом, утверждение Белинского не приговор литературе, а надежда на ее скорое появление.
Приведем более пространное рассуждение о понятии «народность», которое Белинский дает в статье «Ничто о ничем.»: «Народность в литературе!.. <...> Я хочу сказать, или скорее повторить уже сказанное мной когда-то о народности; этот предмет занимает теперь всех, вы сами пишете об нем, и потому я считаю теперь кстати подать и свой голос. Что такое народность в литературе? Отражение индивидуальности, характерности народа, выражение духа внутренней и внешней его жизни, со всеми ее типическими оттенками, красками и родимыми пятнами — не так ли? — Если так, то мне кажется, нет нужды поставлять такой народности в обязанность истинному таланту, истинному поэту; она сама должна непременно проявляться в творческом создании. Вы признаете большее или меньшее влияние индивидуальности поэта на его произведения, как бы они разнообразны ни были! Вы не станете отрицать, что чем дарование поэта сильнее, тем оно оригинальнее! И так, если личность поэта должна отражаться в его произведениях, то может ли отражаться в них его народность? Разве всякий поэт, прежде чем он человек, не есть Русский, Француз, или Немец? <...> Потом, если он поэт, поэт истинный, то не должен ли сочувствовать своему отечеству, разделять его надежды, болеть его болезнями, радоваться его радостями?.. Кто не согласится с этим,
4 Белинский В.Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1948. С. 9.
5 Там же. С. 77.
кто будет противоречить этому? — И так спрашиваю: может ли истинный русский поэт не быть русским поэтом, русским не по одному рождению, а по духу, по складу ума, по форме чувства, как бы ни глубоко был не проникнут европеизмом? — Да, почтеннейший издатель, если поэт владеет истинным талантом, он не может не быть народным, лишь бы только творил из души, а не мудрил умом <...> Что ж следует из всего этого? А то, что у кого есть талант, кто поэт истинный, тот не может не быть народным! — Но у кого нет таланта, и кто захочет быть народным, тот всегда будет простонародным и тривияльным; тот, может быть, верно спишет всю отвратительность низших слоев народа, кабака, площади, избы, словом, черни, но никогда не уловит жизни народа, не постигнет его поэзии. Самым лучшим и самым живым доказательством этой истины может служить г. Ушаков»6.
Итак, народность является необходимым свойством таланта и непременно прослеживается во всех произведениях гения. Из этого следует, что народность появляется в искусстве спонтанно, вне зависимости от воли автора. «Народность, чтобы отразиться в поэтическом [то есть литературном] произведении не требует такого глубокого изучения со стороны художника, как обыкновенно думают. Поэту стоит только мимоходом взглянуть на ту или другую жизнь, и она уже усвоена им»7. Однако это дано не каждому: «Но вам надо быть гением, — замечает Белинский, — чтобы в ваших творениях трепетала идея русской жизни: это путь самый скользкий»8.
Белинский выступает за «безотносительную народность» и категорически критикует подражание иностранным образцам: «"Кавказского пленника", "Бахчисарайский фонтан", "Цыган" мог написать всякий европейский поэт, но "Евгения Онегина" и "Бориса Годунова" мог написать только поэт русский. Безотносительная народность доступна только для людей свободных от чуждых иноземных влияний, и вот почему народен Державин»9. В качестве примера естественной народности критик приводит сочинения французских классиков, которые в своих трагедиях невольно грешили против исторической правды и истинности в изображении национальных характеров: «Всем известно, что французские классики офранцуживали в своих трагедиях греческих и римских героев [то есть создавали плохую стилизацию, но при этом хорошую национальную литературу]: вот истинная народность, всегда верная самой
6 Ничто о ничем, или Отчет г. Издателю Телескопа за последнее полугодие (1835) русской литературы. (Продолжение) // Телескоп. 1836. Ч. 31. № 3 (март). С. 476—480.
7 Белинский В.Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. С. 135.
8 Там же. С. 78.
9 Там же. С. 79.
себе и в искажении творчества! Она состоит в образе мыслей и чувствований, свойственных тому или другому народу»10. Более того, попытки искусственно «подделать» народность приводят к противоположному результату: в произведении появляется грубость: «Замечу здесь мимоходом, что, право, пора бы нам перестать хлопотать о народности, также как пора бы перестать писать, не имея таланта; ибо эта народность очень похожа на Тень в басне Крылова: Г. Гоголь о ней нимало не думает, и она сама напрашивается к нему, тогда как многие из всех сил гоняются за нею и ловят — одну тривияльность»11.
Существенная неточность в понимании народности, как считает Белинский, — смешение ее с простонародностью. По-видимому, разграничение народности и простонародности для Белинского очень важно, поскольку он неоднократно возвращается к этому в своих статьях (ср. с гоголевской мыслью о том, что народность «не в сарафане»12): «И в самом деле, какое понятие имеют у нас вообще о народности? Все, решительно все, смешивают ее с про-стонародностию и отчасти с тривиальностью»13. Выбирая предметом описания жизнь простолюдинов, автор еще не достигает народности. «Г.Марлинский начал свое поприще с повестей русских, народных, т.е. таких, содержание которых берется из мира русской жизни <...> как произведения не созданные <...> они теперь утратили свою цену. В них не было истины действительности, следовательно, не было и истины русской жизни. Народность их состояла в русских именах, в изображении явного нарушения верности событий и обычаев и в подделке под лад русской речи, в поговорках и пословицах, но не более. Русские персонажи повестей г. Мар-линского говорят и действуют, как немецкие рыцари; их язык риторический, вроде монологов классической трагедии, и посмотрите, с этой стороны, на Бориса Годунова Пушкина — то ли это?..»14. О повестях М. Погодина: «Ни одна из них не была историческою, но все были народными, или, лучше сказать, простонародными. Я говорю это не в осуждение их автору и не в шутку, а потому, что, в самом деле, мир его поэзии есть мир простонародный, мир купцов, мещан, мелкопоместного дворянства и мужиков, которых он, надо сказать, изображает очень удачно, очень верно. <...> Причина очевидна: талант г. Погодина есть талант нравоописателя низших
10 Там же.
11 Белинский В. О русской повести и повестях г. Гоголя (Арабески и Миргород). (Окончание) // Телескоп. 1835. Ч. 26. № 8 (сентябрь). С. 580.
12 Белинский цитирует Гоголя в седьмой статье «Сочинений Александра Пушкина» (Белинский В.Г. Указ. соч. Т. 3. С. 503).
13 Белинский В.Г. Указ. соч. Т. 1. С. 77.
14 Белинский В. О русской повести и повестях г. Гоголя. (Арабески и Миргород). (Окончание) // Телескоп. 1835. Ч. 26. № 8 (сентябрь). С. 539—541.
слоев нашей общественности, и потому он занимателен, когда верен своему направлению и тотчас падает, когда берется не за свое дело»15.
Белинский призывает изображать жизнь образованного сословия, поскольку в ней сосредотачивается духовная и интеллектуальная жизнь народа: «Но разве одна чернь составляет народ? Ничуть не бывало. Как голова есть важнейшая часть человеческого тела, так среднее и высшее сословия составляют народ по преимуществу. Знаю, что человек во всяком состоянии есть человек, что простолюдин имеет такие же страсти, ум и чувство, как и вельможа, и посему так же, как и он, достоин поэтического анализа; но высшая жизнь народа преимущественно выражается в его высших слоях или, вернее всего, в целой идее народа. Посему, избрав предметом своих вдохновений одну часть оного, вы непременно впадете в односторонность»16.
Для Белинского связь народности и жизненности очевидны, верность в изображении жизни является непременным условием народности. «Повести Гоголя народны в высочайшей степени <. >если под народностию должно разуметь верность изображения нравов, обычаев и характера того или другого народа, той или другой страны. Жизнь всякого народа в своих ей одной свойственных формах, следовательно, если изображение жизни верно, то и народно»11. «Теперь в «Святочных рассказах» и «Рассказах русского солдата» столько того, что называется народностию, из чего так хлопочут наши авторы, что им менее всего удается, и что всего легче для истинного таланта! Это мир совершенно отдельный, мир полный страстей, горя и радостей, все человеческих же, но выражающихся в других формах, по-своему. Тут нет ни одной побран-ки, ни одного плоского слова, ни одной вульгарной картины и между тем так много поэзии и, мне кажется, именно потому, что автор старался быть верным больше истине, чем народности, искал больше человеческого, нежели русского, и вследствие этого народное и русское само пришло к нему»18.
Белинский не одинок в своем представлении о народности как о национальном миропонимании, «духе народном». Весьма близкое определение народности встречаем в статье Надеждина «Европеизм и народность», целиком посвященной этой теме: «Под народностью я разумею совокупность всех свойств, наружных и внутренних, физических и духовных, умственных и нравственных,
15 Там же. С. 544, 546.
16Белинский В.Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. С. 77.
17 Там же. С. 135.
18 О русской повести и повестях г. Гоголя (Арабески и Миргород). (Окончание) // Телескоп. 1835. Ч. 26. № 8 (сентябрь). С. 550—551.
из которых слагается физиономия русского человека, отличающая его от всех прочих людей — европейцев столько ж как и азиятцев. Как ни резки оценки, положенные на нас столь различными влияниями столь разных цивилизаций, русский человек, во всех сословиях, на всех ступенях просвещения и гражданственности, имеет свой отличительный характер, если только не прикидывается умышленно обезьяною. Русский ум имеет свой особый сгиб; русская воля отличается особенной, ей только свойственной упругостью и гибкостью; точно так же как русское лицо имеет свой особый склад, отличается особенным ему только свойственным выражением»19. Как и Белинский, Надеждин разграничивает народность и простонародность. Последняя свойственна только эпигонам: «Многие под народностью разумеют одни наружные формы русского быта, сохраняющиеся теперь только в простонародии, в низших классах общества. И вот тьма тьмущая наших писателей, особенно писачек из задних рядов, ударились, со всего размаха, лицом в грязь этой грубой, запачканной, безобразной народности, которую всего лучше следовало бы называть простонародностью. <...> Они теребят русскую историю, малюют ее лучшие эпохи своей мазилкой, одевают в нынешний зипун дела давно минувших дней, преданья старины глубокой!.. О такой народности что и говорить? Ее надо так же гнать из литературы, как критики одного из наших журналов гнали некогда историю из романа!»20. Очень похожим образом народность определяет и профессор Петербургского университета Плетнев: «В числе главных принадлежностей, которых современники наши требуют от произведений Словесности, господствует идея народности. Она представляет собою особенность, необходимо соединяющуюся с идеею каждого народа. <...> Черты, составляющие физиономию души нашей, предварительно были как стихии в том обществе, которое воспитало наши страсти, в той природе, которая упоевала наши чувства, в той Религии, которая возвысила наши помыслы, в тех обычаях, которые освящены для нас давностию, в тех предрассудках, от которых не спасает нас никакая Философия»21. И эта «физиономия души» русской должна стать, по мысли Плетнева, залогом существования нашей самобытной литературы.
Отнесение народности к сфере идей типично не только для Белинского. Идеальный мир соотносится с миром исторической дей-
19 Надеждин Н. Европеизм и народность, в отношении к русской словесности // Телескоп. 1836. Ч. 31. № 2 (февраль). С. 257—258.
20 Там же. С. 255—256.
21 О народности в литературе. Рассуждение, читанное в торжественном собрании ИМПЕРАТОРСКОГО С. Петербургского Университета Ординарным Профессором оного Плетневым, 31 августа 1833 года // ЖМНП. 1834. Ч. 1. № 1. С. 2.
ствительности через словесность. Чтобы понять литературу какого-либо народа в тот или иной период его истории, необходимо постичь «идею народа», как пишет С.П. Шевырев: «Сначала стараюсь я начертать характер образования какого-нибудь народа, стихии, из которых сложилась и образовалась его духовная жизнь: уловив таким образом идею народа, я применяю потом это воззрение к Истории его Поэзии»22. (Здесь следует уточнить особенность понимания народности Шевыревым: народность не только все особенное, индивидуальное, чем народ отличается от всех прочих, но и временное, преходящее. Народному Шевырев противопоставляет общечеловеческое, вечное, то, что объединяет представителей разных наций: «Как в человечестве есть вечное и временное, человеческое и народное, — так и в художественной Словесности есть постоянно пребывающее и переменное, есть вечно прекрасное и прекрасное временно. Это относится равно и к духу, и к форме. <...> Человеческое роднит Поэзии всех народов между собою: в нем истинная и вечная красота, всем и всегда доступная. Но все народные и временные черты Гомерова духа остаются собственностью его эпохи и имеют красоту относительную»23.) «Политическая История народа представляет только внешнюю его жизнь, внешнее его существование, — пишет М. Розберг, — но ум и характер народа дышат для потомства в свободных творениях духа: ибо в них пылает, так сказать, внутренняя, идеальная жизнь человечества»24. «Литература есть пульс внутренней жизни народа. Но внутренняя жизнь слагается из двух основных начал: умственного начала мысли и деятельного начала энергии»25. Проводником народного духа становится язык, без которого невозможно мышление, поскольку «слово, наконец, как непосредственный орган духа, сделалось верным символом Религии, характера, обычаев, политической организации и духовной образованности народов. <...> Язык, следственно, в высшем значении, есть проявление ума, а потому само слово врожденно человеку, равно как мысль, и происхождение языка современно первому развитию, первым действиям умственных способностей, и самое мышление не что другое есть, как внутренний язык»26. Надеждин прямо связывает отсутствие национальной литературы с неразвитостью языка: «Как быть литературе
22 Шевырев С. Ответ автора «Истории Поэзии» г. Издателю «Телескопа» на его рецензию. Статья 2-я // Московский наблюдатель. 1836. Май. Книжка II.
23 Шевырев С.П. О критике вообще и у нас в России // Московский наблюдатель. 1835. Апрель. Книжка I.
24 Розберг М. Главные свойства Греческой и Римской Словесности // ЖМНП. 1834. Ч. 3. № 7. С. 9.
25 Б.п. Обозрение русской словесности за 1833 г. // Телескоп. 1834. Ч. 19. № 1 (январь).
26 РозбергМ. Указ. соч. С. 1—2.
русской, когда нет еще языка русского?»27. Он говорит о необходимости учиться русскому языку, но беда в том, что «языку у нас не учат; ему и учить нельзя. Языка нет еще!..»28. В создании языка не поможет ни написание грамматик, ни составление словарей. Все это может составить «тело» литературы, но не ее «душу»29.
Народность становится доказательством наличия русской литературы. «Те, которые сомневаются в существовании Русской литературы, как образованного выражения общественной жизни, пускай прочтут со вниманием сочинения Кантемира. <...> Если бы Кантемир перенес одну только форму, не оживив ее духом Русского содержания: сатиры его были бы мертвы. Отделите в писателе то, что принадлежит изучению, влиянию запада, и покажите, что останется за ним и за народом, к которому принадлежит он. Вот вопрос, который есть главная задача Истории Русской Словесности: разрешение ее уверит нас в том, что литература наша существует, и вернее направит шаги наши в будущем»30.
Грань между народностью и простонародностью значительно истончается, поскольку многие авторы ищут корни народности в фольклоре. Возможно, с этим связан интерес к появляющимся сборникам фольклора славянских народов31. Есть убежденность в том, что народность в чистом виде проявляется именно в фольклоре. Время создания фольклора именуется младенческим состоянием народа, и этому состоянию приписывается чистота восприятия мира и бесхитростность самовыражения. «Историк, Философ, Филолог и Поэт, если хотят узнать лицом к лицу народ Славянский, оценить его как следует, по нем самом, должны обратить свое внимание на его песни, которые, будучи естественным, необходимым выражением, вернейшим отпечатком его народного духа, составляют поэтому самый правдивый образ его бытия, его судеб»32. Когда же речь заходит непосредственно о литературе русской, первоисточниками ее народности признаются немногочисленные из-
27 Надеждин Н. Европеизм и народность, в отношении к русской словесности // Телескоп. 1836. Ч. 31. № 1 (январь). С. 59—60.
28 Телескоп. 1836. Ч. 31. № 2 (февраль). С. 209.
29 Надеждин Н. Европеизм и народность, в отношении к русской словесности // Телескоп. 1836. Ч. 31. № 2 (февраль). С. 211.
30 Шевырев С. Перечень Наблюдателя // Московский наблюдатель. 1836 (март). Книжка II.
31 См., например, статьи О. Бодянского о народных песнях словаков в Венгрии (Московский наблюдатель. 1835. Октябрь. Книжка I), Гоголя о малороссийских песнях (ЖМНП. 1834. Ч. 2. № 4), Ю. Венелина о песнях славян задунайских (Телескоп. 1835. Ч. 27. № 10), и украинских песнях (Телескоп. 1835. Ч. 26. № 6).
32 Бодянский О. Народные спеванки или Светские песни словаков в Венгрии, как простого народа, так и высшего сословия, собранные, в порядок приведенные, объясненные и выданные Яном Колларом. Ч. 1 и 2. Буда. 1834 и 1835 // Московский наблюдатель. 1835. Октябрь. Книжка I.
вестные в то время памятники древнерусской книжности и народные песни33.
В том же «простонародном» духе понимает народность и автор обширного очерка о Г. Сковороде. Фигура странствующего народного философа, учившегося у простого народа, «русского Сократа», выступает как образец народности, чуждой всякой книжности. Учение Сковороды представлено как синтез христианских заповедей и народной мудрости: «Ломоносов обращался в высшем, извне образованном круге народа, где частное развитие народности неприметно теряется в общем идеале человечества; а Сковорода почерпал и обращал свое знание к низшей части народа, изнутри образующейся, к той, где Русский вытесняет из себя Человека или, пожалуй, где Человек является Русским. Отсюда их разница во всем: и в образе жизни, и в образе действий, и в величии их стремлений. Дух и верования века, современного Ломоносову, сдружились и окрепли в нем, развились и созрели под формою общего Европеизма. Дух и верования века, современного Сковороде, спорили в нем, боролись и исторгли во внешность внутреннюю жизнь его в сильном мятеже мыслей и чувствований, тосковавших по чистом, неподдельном образе древнего, строгого, неухищренного Славянизма»34.
Ложное понимание «модной» народности прямо связывается с необразованностью, когда «настоящий русский дух находят лишь в мнении своих крестьян о том, что не должно сеять картофель, и что надлежит непременно оставлять третье поле под паром. Так пагубно действует пустое, детское подражание иностранным бредням на нижние слои общества; так невольно унижают свое звание писатели; так мало содействуют они благим попечениям Правительства о нашем благом просвещении!»35.
Вопрос о подражательности русской литературы в контексте проблемы народности ставился очень остро. Народное, как правило, противопоставляется заимствованному, европейскому. Мысль Белинского том, что народность не терпит искусственности и слепого подражания любым культурным образцам, близка многим. Плачевное состояние русской литературы напрямую связывается с бессмысленной и унизительной для нас привычкой все перенимать у Европы: «Нет, может быть никогда дух подражания, владычествующий над нашею литературою, не был столько пагубен»36.
33 В.К. Обозрение книг, вышедших в России в 1833 году // ЖМНП. 1834. Ч. 2. № 4. С. 290—292.
34 Хиждеу Б. Григорий Варсава Сковорода. Историко-критический очерк. Отрывок первый. Обще основное понятие о Сковороде, объясненное из его собственного сознания // Телескоп. 1835. Ч. 26. № 5(май). С. 18— 19.
35 С.Ф. О вражде к просвещению // Современник. 1836. № 2 (июль). С. 217.
36 Там же. С. 210.
«Нет сомнения, что главное и существенное зло, обессилившее нашу словесность до такого старческого изнурения в такой ранней молодости, есть несчастная подражательность, господствовавшая доселе во всех отраслях нашей жизни. Сие зло, неизбежное в народе, пробуждающемся позже других к образованию сперва имеет благотворное влияние<...> но впоследствии, истощив нас сей искусственной скороспелостью, сделалось ядом губительным, тлетворным. <...> Отсюда возрастающий с некоторого времени стыд прежнего, слепого пристрастия к чужому; отсюда суетливость о своем, отечественном, Русском, всюду обнаруживающаяся в различных видах!»37. Проблему соотношения своего и чужого в литературе решает Н. Надеждин, предлагая разумный баланс народного и заимствованного, поскольку «ни исключительная народность, ни исключительное чужеядство — недостаточны для полной литературной жизни»38.
Совершенно иначе вопрос о подражательности русской литературы и русского просвещения решается на страницах «Журнала Министерства народного просвещения». В отличие от Белинского и других, говорящих о том, что у нас только зарождается национальная литература, редакция «Журнала.» предлагает на удивление оптимистическую картину: воспринятое из Европы просвещение приносит в России небывалые плоды, литература процветает, а народ превосходит все прочие благодаря чистоте веры, верности царю и любви к отечеству. Подобного оптимизма требовала идеологическая направленность журнала. Утверждается, что русский народ сформировался и имеет свою «физиономию»: «Особенно замечательно, — пишет А. Краевский, — большое число оригинальных русских статей этого рода [здесь, судя по контексту, под статьей понимается любое литературное произведение]: их сцена — Россия, а действующие лица — русские, взятые с разных ступеней общественной лестницы и обрисованные довольно верно. Литераторы наши, кажется, убедились, что и у нас, в нашем обществе, есть жизнь, есть характеры, есть действия, есть особые отпечатки, бесчисленные оттенки»39. Эта мысль проводится в разных публикациях «Журнала.». Так, Плетнев о кризисе народности, который переживают европейцы из-за внутреннего раскола между «действительной жизнью и направлением умственной деятельности», нового Великого переселения народов и распространившихся вследствие этого космополитических идей. Спасение в возвраще-
37 Б.п. Обозрение русской словесности за 1833 г. // Телескоп. 1834. Ч. 19. № 1 (январь).
38 Надеждин Н. Европеизм и народность, в отношении к русской словесности // Телескоп. 1836. Ч. 31. № 1 (январь). С. 23—27.
39 Краевский А. Обозрение русских газет и журналов за первую половину 1834 года // ЖМНП. 1834. Ч. 4. № 10. С. 143—144.
нии к прошлому в обращении к истории, и этот путь указан Богом. Народность современных европейских литератур может быть почерпнута только в прошлом, а не в современной жизни, поскольку в ней нет гармонии. Россия, напротив, вступает в период расцве-та40. Я. Неверов говорит о превосходстве России из-за приобщения к европейскому просвещению не перенявшей его заблуждений. Россия, «наученная чужими опытами, усвоив в короткое время вековые традиции европейского ума и сохраняя в целости драгоценные залоги народности своей: язык и Веру предков, а с ними и все наследственные черты национального характера, богатая юными силами, полная будущего, скрывая повсюду непочатые рудники сокровищ народного духа, Россия выступает теперь на поприще Европейской деятельности и оригинального развития»41. В статье Шевырева о еврейской поэзии доказывается буквально божественное происхождение русской словесности, поскольку она восприняла образцы творчества непосредственно из Библии: доказательством служит то, что первые славянские тексты были переводами Священного Писания, а первые поэтические опыты — переложениями псалмов42. Таким образом, снова утверждается превосходство России над «бездуховной» «дряхлеющей» Европой. В статье профессора Штёкгардта о римском праве проводится параллель между Российской и Римской империями, Николай I уподобляется императору Юстиниану, причем христианская Россия показана сильнейшим государством мира, у которого все впереди: «Итак, настоящее торжество не чуждо и сынам России, сей обширнейшей Империи, которая после Рима представляет как бы новую вселенную, и которую мы имеем более права называть третьею частью мира, нежели Юстиниан свой величественный Рим в свое время»43. Все дурное, что говорится о русской литературе и просвещении, не более чем клевета завистливых иностранцев44. Несмотря на тяготы
40 О народности в литературе. Рассуждение, читанное в торжественном собрании ИМПЕРАТОРСКОГО С.-Петербургского Университета Ординарным Профессором оного Плетневым, 31 Августа 1833 года // ЖМНП. 1834. Ч. 1. № 1. С. 17—18.
41 Неверов Я. Обозрение русских газет и журналов // ЖМНП. 1834. Ч. 1. № 1. С. 95—97.
42 Шевырев С. О духе Еврейской Поэзии. Лекция первая // ЖМНП. 1834. Ч. 3. № 8. С. 192—193.
43 Речь о важности влияния Юстинианова Права на образование человечества, произнесенная 1833 года 30 Декабря, в Главном Педагогическом Институте Ординарным Профессором Римского Права, Доктором Г.Р. Штёкгардтом, по случаю празднования тридцативекового Юбилея Пандектов и Институций (пер. с лат.) // ЖМНП. 1834. Ч. 3. № 9. С. 387—389.
44 О ходе образования в России и об участии, какое должна принимать в нем Философия. Речь произнесенная в торжественном собрании С. Петербургского Университета, ординарным Профессором Философии, а. Фишером, 20 Сентября 1834 года // ЖМНП. 1835. Ч. 5. № 1. С. 31.
прошлых бедствий, постигших Россию на протяжении ее истории, мы сохранили свою народность, «русский дух», веру в Бога и Царя, и это, согласно Уваровской доктрине, обеспечивает настоящие и будущие успехи Российской империи, русского просвещения и русской литературы.
Итак, видно, что понимание Белинским народности как национального самосознания и совокупности специфических черт, образующих идею народа (в терминах идеалистической философии), было не единственным, но достаточно распространенным. Внимания историков заслуживает и то, что отличало здесь оценки Белинского и его современников-единомышленников от официальной идеологии.
Список литературы
Б.П. Обозрение русской словесности за 1833 г. // Телескоп. 1834. Ч. 19. № 1 (январь).
Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 3 т. / Под общ. ред. Ф.М. Головен-
ченко. М., 1948. Т. 1, 3. Белинский В.Г. Ничто о ничем, или отчет г. издателю Телескопа за последнее полугодие (1835) русской литературы (Продолжение) // Телескоп. 1836. Ч. 31. № 3 (март). Белинский В.Г. О русской повести и повестях г. Гоголя (Арабески и Миргород). (Окончание) // Телескоп. 1835. Ч. 26. № 8 (сентябрь). Бодянский. Народные спеванки или Светские песни словаков в Венгрии, как простого народа, так и высшего сословия, собранные, в порядок приведенные, объясненные и выданные Яном Колларом. Ч. 1 и 2. Буда, 1834 и 1835 // Московский наблюдатель. 1835. Октябрь. Книжка I. В.К. Обозрение книг, вышедших в России в 1833 году // Журнал Министерства народного просвещения. 1834. Ч. 2. № 4. Зорин А.Л. Заветная триада. Меморандум С.С. Уварова 1832 года и возникновение доктрины «православие — самодержавие — народность» / Кормя двуглавого орла.: Русская литература и государственная идеология последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001. Зорин А.Л. Идеология «православия — самодержавия — народности» и ее немецкие источники // В раздумьях о России (XIX век) / Сост. Е.Л. Рудницкая. М., 1996.
Краевский А. Обозрение русских газет и журналов за первую половину 1834 года // Журнал Министерства народного просвещения. 1834. Ч. 4. № 10.
Надеждин Н. Европеизм и народность, в отношении к русской словесности» // Телескоп. 1836. Ч. 31. № 1 (январь). Надеждин Н. Европеизм и народность, в отношении к русской словесности // Телескоп. 1836. Ч. 31. № 2 (февраль). Неверов Я. Обозрение русских газет и журналов // Журнал Министерства народного просвещения. 1834. Ч. 1. № 1.
Песков А.М. «Русская идея» и «Русская душа»: Очерки русской историософии. М., 2007.
Плетнев. О народности в литературе. Рассуждение, читанное в торжественном собрании ИМПЕРАТОРСКОГО С. Петербургского Университета Ординарным Профессором оного Плетневым, 31 августа 1833 года // Журнал Министерства народного просвещения. 1834. Ч. 1. № 1.
Розберг М., занимающий кафедры Словесности и Всеобщей Истории в Ришельевском Лицее [Одесса]. Главные свойства Греческой и Римской Словесности // Журнал Министерства народного просвещения. 1834. Ч. 3. № 7.
С.Ф. О вражде к просвещению // Современник, литературный журнал, издаваемый Александром Пушкиным. 1836. № 2 (июль).
Фишер А. О ходе образования в России и об участии, какое должна принимать в нем Философия. Речь, произнесенная в торжественном собрании С. Петербургского Университета, ординарным Профессором Философии, А. Фишером, 20 Сентября 1834 года// Журнал Министерства народного просвещения. 1835. Ч. 5. № 1.
Хиждеу Б. Григорий Варсава Сковорода. Историко-критический очерк. Отрывок первый. Обще основное понятие о Сковороде, объясненное из его собственного сознания // Телескоп. 1835. Ч. 26. № 5 (май).
Шевырев С.П. Ответ автора «Истории Поэзии» г. Издателю «Телескопа» на его рецензию. Статья 2 // Московский наблюдатель. 1836. Май. Книжка II.
Шевырев С.П. О критике вообще и у нас в России // Московский наблюдатель. 1835. Апрель. Книжка I.
Шевырев С.П. О духе Еврейской Поэзии. Лекция первая // Журнал Министерства народного просвещения. 1834. Ч. 3. № 8.
Шевырев С.П. Перечень Наблюдателя // Московский наблюдатель. 1836. Март. Книжка II.
Штетгардт Г.Р. Речь о важности влияния Юстинианова Права на образование человечества, произнесенная 1833 года 30 Декабря, в Главном Педагогическом Институте Ординарным Профессором Римского Права, Доктором Г.Р. Штёкгардтом, по случаю празднования тридца-тивекового Юбилея Пандектов и Институций. (Пер. с лат.) // Журнал Министерства народного просвещения. 1834. Ч. 3. № 9.
Сведения об авторе: Ковех Александра Викторовна, аспирант кафедры истории
русской литературы филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.
E-mail: alexandra_kovekh@mail.ru
