CC BY
70
Меллорсе перетекает в фокализацию на Конни в рамках одной фразы. Исследователь также обнаруживает любопытное различие между персонажами: если «его рука» часто выступает как самостоятельный субъект действия, независимый от сознательного мышления героя, то «ее рука» репрезентирует собой нечто вроде воплощения или расширения волевой сферы Конни, становится инструментом ее сознательных действий, цель которых - выразить эмоцию, охватившую героиню.
Два прилагательных - «теплый» и «холодный» - встречаются в романе Лоуренса соответственно в шесть и в три раза чаще, чем в среднем по корпусу британской художественной прозы 1928-1931 гг. Анализ контекстов показывает, что у этих слов имеется отчетливая смысловая нагрузка: слово «теплый» («теплота») возникает в ситуациях тактильного и эмоционального взаимодействия между двумя протагонистами, в то время как прилагательное «холодный» появляется по отношению к Клиффорду и вообще внешнему миру, воспринимаемому Конни и Меллорсом как враждебный.
В романе Лоуренса перспектива персонажей подается через сходные лексические средства, однако многие элементы, традиционно являющиеся маркерами перспективы того персонажа, к которому они относятся, у Лоуренса фиксируют фокализацию на главной героине. При этом ее «знание» - не столько о фактах, сколько о собственных душевном состоянии и о теле, а объект ее желаний находится в сфере не материального, а эмоционального. Однако по мере укрепления любовной связи между Конни и Меллорсом, лингвистические средства маркирования его перспективы становятся сходными. Вместе с тем они подчеркивают значимость «эмоционального интеллекта» и невербальной коммуникации, что является одной из важнейших тем всего романа.
Е.В. Лозинская
ЛИТЕРАТУРА И ДРУГИЕ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ
2018.03.010. Т.Г. ПЕТРОВА. О ХРИСТИАНСКИХ ОСНОВАХ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. (Обзор).
Ключевые слова: христианство; литература; Закон, Благодать; древнерусская литература; митрополит Иларион; А.С. Пуш-
кин; «евангельский текст»; В. Маяковский; мифологическое сознание.
Все известные нам авторы первых древнерусских творений со временем были канонизированы Русской православной церковью; ни одна литература мира, утверждает А.Н. Ужанков (5), не имеет подобного духовного основания. В своем большинстве древнерусская словесность домосковского периода и отчасти московского - наша святоотеческая литература. Это обстоятельство «определяет своеобразие и специфику древнерусской словесности (и ее отличие от западноевропейских средневековых литератур, опирающихся на языческую античность), основные ее темы и идеи на семь столетий, и ее нельзя изучать, используя приемы, применяемые для литературы Нового времени (как и наоборот)» (5, с. 43). Древнерусская словесность (как она понималась книжными людьми того времени) опиралась на византийскую православную традицию, - это «путеводитель в Царство Небесное», «путеводитель ко Христу», в этом ее основное предназначение, и ее главная задача, которые и сформировали ее самобытность. «Поэтому основной ее темой является тема спасения бессмертной души человека» (5, с. 68).
Древнерусская литература, в отличие от фольклора, формировалась иным типом мышления, на иной - христианской - эстетической основе, отмечает А.Н. Ужанков, а древнерусский литературный язык создан на базе церковнославянского, который является языком Священного Писания и Литургии. Русские монастыри занимались духовным, а не светским образованием, как западноевропейские университеты, и, соответственно, приоритет отдавался духовной литературе, а не мирской - художественной. Древнерусская литература всецело христоцентрична1. «Евангельское слово легло в ее основу и определило две ее генеральные эсхатологические темы: спасения души в "будущем веке" после окончания земной жизни и осмысления человеческой истории, в том числе и своего Отечества, через призму Страшного суда. Они сформировали единую русскую идею - хранение православной ве-
1 О христоцентричности русской литературы Нового времени см.: Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. - Петрозаводск, 1995; Есаулов И. А. Пасхальность русской словесности. - М., 2004.
ры до скончания времен» (5, с. 45). Историко-богословская тема спасения занимает в древнерусской литературе доминирующее место. Она прозвучала в самом раннем из дошедших до нас историософском творении «Слове о Законе и Благодати», прочитанном митрополитом Иларионом в ночь перед Пасхой в 1038 г. В первой части «Слова...» приводятся рассуждения богословского характера -о «Законе» (иудействе) и «Благодати» (христианстве), во второй -рассказ о приходе христианства в землю русскую, в третьей - похвала «крестителю Руси» киевскому князю Владимиру Святославовичу. И присоединена к «Слову» Молитва от всей Русской земли (5, с. 46).
Таким образом, «пасхальная проповедь, - продолжает тему И. А. Есаулов, - является одновременно и истоком русской словесности как таковой» (2, с. 13). Как показывает в своем «Слове.» митрополит Иларион, Закон «потому недостаточен для спасения души, что его пророчества, с христианской точки зрения, сполна исполнились, а потому он должен быть заменен и, по мысли митрополита, уже заменен (переведен в иную - христианскую систему этических координат)» (2, с. 14). Закон явился необходимой исторической ступенью для «ветхого человечества» на его пути к «Благодати и истине», но той, которая должна быть преодолена, выполнив свое предназначение, ибо в противном случае она становится препятствием, притягивая к «земному» и отвращая от «небесного».
Соотношение Закона и Благодати для Илариона - это отношение тьмы и света (либо света неистинного, безблагодатного - и истинного). «Продуктивной для всего последующего развития русской литературы явилась оппозиция ложного, обманчивого, призрачного света и света истинного, благодатного» (2, с. 16). Митрополит Иларион, отмечает И. А. Есаулов, намечает два возможных способа ментальной ориентации: самоутверждение в земной жизни и духовное спасение. «Благодать понимается как результат спасительного воздействия на человека Святого Духа и противопоставляется Закону как категория сверхзаконная, а потому и словно бы "отменяющая" все правовые ("законнические") отношения» (2, с. 28).
В «Капитанской дочке» Пушкина, например, последовательна ориентация на «милость» (а не «правосудие») и «благодать Бо-
жию», равно как и отказ от «законничества» у полярных персонажей романа: Екатерины II и Пугачёва, пишет И.А. Есаулов. За исключением Швабрина, который «в Бога не верует», и «старичка в голубой ленте» персонажи находятся в пределах православной аксиологии, хотя и принадлежат противоборствующим сторонам. «В пушкинской повести понятие чести становится словно бы атрибутом благодати, но не законнического "удовлетворения", поскольку неотделимо от христианской совести. Эпиграф подчеркивает "сверхзаконный" шлейф значения слова "честь"», - отмечает И.А. Есаулов (2, с. 27).
Для адекватного описания русской литературы оппозиция Закона и Благодати, по мысли автора, куда более фундаментальна, чем долгое время навязывавшиеся в качестве «методологической базы» литературоведческого анализа оппозиции «реакционного» и «прогрессивного», «народного» и «церковного», «светского» и «духовного» и т.д. «Обращение к символическому "началу" нашей словесности позволяет более отчетливо увидеть тот общий знаменатель, то христианское основание, которое конституирует единство русской культуры в ее разнообразных проявлениях» (2, с. 40).
Нужна новая концепция русской литературы, которая учитывала бы ее подлинные национальные и духовные истоки и традиции, утверждает В.Н. Захаров (4). «Крещение дало идеал и предопределило содержание русской литературы, которое в своих существенных чертах оставалось неизменным в длительном процессе секуляризации и беллетризации того изначального духовного "зерна", из которого проросла русская литература» (4, с. 798). По мнению исследователя, на протяжении последних десяти веков в России была не столько литература, сколько христианская словесность. За тысячелетие ее существования в России возник оригинальный «евангельский текст», в создании которого участвовали многие поэты, прозаики, философы. «Евангельский текст» - научная метафора, которая включает в себя не только евангельские цитаты, реминисценции, мотивы, но и Книгу Бытия, и притчи царя Соломона, и Псалтирь, и Книгу Иова - «все, что сопутствовало Евангелию в повседневной и праздничной церковной жизни». Однако этот «текст» «не только в метафорическом, переносном, но и в прямом значении до сих пор не выделен в русской словесности» (4, с. 799). Не выделен «евангельский текст» в творчестве многих
классиков русской литературы, даже у Достоевского; не прочитаны как христианские поэты Тютчев и Фет, не говоря уже о Жуковском, Вяземском, Языкове, Хомякове, Случевском, Константине Романове и многих других. Это относится и к христианской поэзии А. Блока, М. Волошина, Б. Пастернака, А. Ахматовой. На то, что русская литература была не только христианской, но и православной, обращают еще меньше внимания, отмечает В.Н. Захаров.
«Православно-христианским оказывался и художественный хронотоп даже тех произведений русской литературы, в которых он не был сознательно задан автором» (4, с. 801). Русские писатели, например, охотно крестили своих литературных героев, давая им неслучайные христианские имена и фамилии. Особо чтимы в Православии такие двунадесятые праздники, как Преображение и Воздвижение Креста Господня. Действие романа «Бесы» Достоевского приурочено к 14-му сентября, к Крестовоздвиженскому празднику, что сразу обращает внимание на символический смысл фамилии героя - Ставрогин ^аую - по-гречески крест). Именно в этот день мог начаться, но не состоялся искупительный подвиг великого грешника (4, с. 802).
В отношении к христианству русская литература оставалась неизменна, хотя появлялись и антихристианские писатели, особенно в советской литературе. «Их отрицание Христа и христианства не было последовательным и однозначным, но четко декларированным в двадцатые-пятидесятые годы» (4, с. 803-804). Однако, пройдя эпоху классовой борьбы и ожесточение социалистического строительства, советская литература обнаружила глубокую связь с предшествующей традицией, назвав многое из христианских идеалов общечеловеческими гуманистическими ценностями.
Советская эпоха, которую во многом можно оценить как «век железный», превзошла империю в цивилизационном строительстве, создав промышленность и эффективно функционирующую научно-образовательную среду, отмечает Д.К. Богатырёв. Но культурные достижения этих этапов российской истории несопоставимы: «Снижение культурологического потенциала обусловлено ориентированием на полный отказ от христианских ценностей и убеждений, и даже на физическое уничтожение их носителей» (1, с. 43).
Если в сознании Киевской и Московской Руси доминируют мифологические и догматические тенденции, а в имперско-
православное время оформляется рефлектирующее сознание и Россия начинает осмысливать свою геополитическую, культурную и духовную идентичность, то в советской России упор делается не на осмыслении, а на конструировании, тогда как рефлексия не прекращается в эмиграции, пишет Д. К. Богатырёв.
«Идеология, достигающая максимума своего духовного влияния, становится квазирелигией», которая и образует духовное основание тоталитарного режима (1, с. 50). Русский коммунизм был, как это показали Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк, внутренне религиозен: «в известной триаде Православие сменилось марксизмом-ленинизмом», а «самодержавие - диктатурой партийной бюрократии, опирающейся на "правоохранительные" органы, действующие в духе правового нигилизма» (1, с. 51).
И. А. Есаулов демонстрирует, что в тексте и подтексте советской культуры не только присутствует своего рода религиозность, но эта религиозность имеет вполне определенный антихристианский вектор: православие рассматривалось как мощная конкурирующая с большевистской «верой» духовная сила со своими «организационными структурами» (монастырями, церквами, «кадрами»), «а главное - с мощной традиционной поддержкой подавляющим большинством населения страны» (3, с. 809). Как заметил А. И. Солженицын, «советская культура интенсивно вытесняла культуру русскую - ее задушенные или вовсе не прозвучавшие имена»1. Н.А. Бердяев определил современный ему коммунизм как «исповедание определенной веры, веры противоположной христианской. Вся советская литература утверждает такое понимание коммунизма. Коммунисты любят подчеркивать, что они противники христианской, евангельской морали, морали любви, жалости, сострадания. И это, может быть, и есть самое страшное в коммунизме»2. Предшествующая реальность должна быть полностью уничтожена. Для новой мифологии характерен мотив сожжения прошлого, его уничтожения:
... От старого мира ни звука, ни метра;
Умри «не убий», и воскресни «убей»,
1 Солженицын А.И. Двести лет вместе. - М., 2002. - Т. 2. - С. 269.
2
Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. - Paris, 1955. -
С. 135.
Сожги, распыли, распластай на ветру Бессмысленный розовый пепел развей.
И принял я сердцем и новые снасти,
И озеро крови, и груды костей.
Это строки Р. Ивнева из его «Октябрьской поэмы» (1932). Уничтожение, разрушение «старого мира» - это своего рода месть ему. А. Безыменский в стихотворении с характерным названием «На штурм небес» (1920) обуреваем желанием «Потушить Венеру, / Как свечу зажженную». Показательна здесь не только «деконструкция», но и сравнение демонтажа Венеры с погашением зажженной свечи - христианского аналога человеческой жизни. Еще один пример: строки В. Маяковского из стихотворения «Два опиума»:
Заменим звоном
шагов в коллективе
колоколов идиотские звоны.
Мы
пафосом новым
упьемся допьяна.
«Одоление сатанинского наваждения и натиска в русской культуре (а не только в словесности) связывалось. именно с соборным началом», тогда как «для тоталитаризма это начало и концентрировало в себе образ того российского прошлого, которое объявлялось главным врагом не только эстетикой футуризма, но и М. Горьким» (3, с. 831). В советском мифологическом сознании присутствует не только строительство силами Интернационала новой Вавилонской башни, но и, второй Всемирный потоп («Мы идем», 1919; «Наш марш», 1917; «Владимир Ильич!», 1920 В. Маяковского). Ленин оттого и является верховным божеством советского пантеона, с которым можно даже совпасть другому вождю («Сталин - это Ленин сегодня»), но не превзойти, что он, как показывает анализ советской литературы, как бы не вполне человек. «В созданном революцией новом духовном поле Ленин призван заместить Христа и, будучи наделенным столь же сверхъестественными возможностями, советский вождь, по убеждению большевистских идеологов и писателей, способен отменить своими дея-
ниями предшествующий ему приход Христа» (3, с. 836). И.А. Есаулов констатирует глобальную трансформацию, при которой пасхальный православный архетип замещается советским вариантом рождественского архетипа. Ленин отличается от своего евангельского антагониста тем, что он не нуждается в воскресении, ибо - в субстанциальном смысле - никогда не умирал («живее всех живых»). Коммунистическая мифология сохраняла удивительную устойчивость своего инварианта, где отдельные вариации лишь поддерживали стабильность центрального советского мифа.
Список литературы
1. Богатырев Д.К. Новозаветное откровение во встречах с религиями и культурами // Христианство: Pro et contra, антология. - СПб.: РХГА, 2017. - С. 7-54.
2. Есаулов И.А. Оппозиция Закона и Благодати и магистральный путь русской словесности // Русская классическая литература в мировом культурно-историческом контексте. - М.: Индрик, 2017. - С. 13-42.
3. Есаулов И. А. Религиозный вектор советской культуры // Христианство: Pro et contra, антология. - СПб.: РХГА, 2017. - С. 805-838.
4. Захаров В.Н. Русская литература и христианство // Христианство: Pro et contra, антология. - СПб.: РХГА, 2017. - С. 797-804.
5. Ужанков А.Н. Древнерусская словесность в мировом контексте // Русская классическая литература в мировом культурно-историческом контексте. - М.: Индрик, 2017. - С. 43-71.
2018.03.011. ШМЕМАН А. ПРОТОПРЕСВИТЕР. ОСНОВЫ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ: БЕСЕДЫ НА РАДИО СВОБОДА, 1970-1971 / Сост. Дорман Е.Ю.; предисл. Седаковой О.А.; подгот. текста и коммент. Васильевой М.А., Дорман Е.Ю., Терентьева Ю.С. - М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманит. ун-та, 2017. -416 с.
Ключевые слова: русская культура; литература; А.С. Пушкин; Л. Толстой; Ф.М. Достоевский; Серебряный век.
В книге впервые опубликован цикл радиобесед христианского мыслителя и проповедника о. Александра Шмемана (19211983), в которых он размышляет об основных категориях русской культуры. Кроме цикла, состоящего из 31 беседы (самая первая из них не была найдена), в издание вошли еще несколько его радиобе-
