CC BY
65
УДК 82.9
ЗАВЬЯЛОВА Елена Евгеньевна, кандидат филологических наук, доцент кафедры русской литературы Астраханского государственного университета. Автор 40 научных публикаций, в т.ч. двух монографий
О ХАРАКТЕРЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ РИТУАЛЬНО-МАГИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ В ЛЮБОВНЫХ СТИХОТВОРЕНИЯХ М.А. ЛОХВИЦКОЙ И Ф.К. СОЛОГУБА
Ритуально-магическая речь, заговор, заклятие, архаическая картина мира, мифологическое пространство, микро- и макрокосм, инициационный комплекс
Для культуры рубежа Х1Х—ХХ столетий характерна повышенная теоретичность, культурологическая ёмкость рефлексии. Сомнение в онтологических принципах бытия, в миропорядке вызывает повышенный интерес к мифу (см. работы Ф.И. Буслаева, А.Н. Афанасьева, И.А. Худякова, А.Н. Веселовского, А.А. Потебни, М. Мюллера, Э. Тейлора, А. Лэнга, Д. Фрэзера). В стремлении познать народную стихию художники обращаются к фольклорным текстам, в т.ч. таким «окказиональным» жанрам, как заговор. Поэтов и писателей привлекает тот факт, что ритуально-магическая речь характеризуется «наиболее действенным видом слова»1.
Самыми известными стихотворениями 1890-х гг., ориентированными на ритуальный текст, являются, пожалуй, «Заклинание» М.А. Лохвицкой и «Не надейся на силу чудесную...» Ф.К. Сологуба. Попытаемся выяснить, как снятие прагматической уста-
новки влияет на содержание и форму лирического высказывания.
Начнем с «Заклинания» М.А. Лохвицкой2:
Ты лети, мой сон, лети,
Тронь шиповник по пути,
Отягчи кудрявый хмель,
Колыхни камыш и ель.
И, стряхнув цветенье трав В чаши белые купав,
Брызни ласковой волной На кувшинчик водяной.
Ты умчись в немую высь,
Рога месяца коснись,
Чуть дыша прохладой струй,
Звезды ясные задуй.
И, спустясь к отрадной мгле,
К успокоенной земле,
Тихим вздохом не шурши В очарованной тиши.
Ты не прячься в зыбь полей,
Будь послушней, будь смелей И, покинув гроздья ржи,
Очи властные смежи.
И в дурмане сладких грез,
Чище лилий, ярче роз,
Воскреси мой поцелуй,
Обольсти и околдуй!
Название стихотворения подчеркивает прямое императивное обращение к объекту воздействия. «В заклинании по сравнению с другими вербальными актами усилена роль отправителя текста, его воли, его креативной и провоцирующей способности»3. Однако в стихотворении М.А. Лохвицкой содержатся и другие — «незаклинательные» — компоненты, что позволяет соотносить его с заговором4.
Важное отличие художественного текста от окказионального — отсутствие имени человека, на которого направлены магические действия. Между тем, именно называние делает формулы направленными, индивидуализирует их, чем и объясняется эффективность слова как действия. Эти особенности использования имени подтверждают распространенный в архаических верованиях взгляд на него как на внутреннюю сущность, душу его носителя, источник силы и процветания. «Инкогнито» характерно для любовной лирики.
В «присушках» «раб Божий» («рабица Божия») направляются к какому-либо пограничному месту взывать к какому-нибудь мифологическому существу («ветеру», «белой луни», «белому кречету», «ясну соколу» и проч.), чтобы оно летело к «тайной силе» («чёрту», «послуживцам Сатаны» и т.п.) с просьбой вложить «тоску-сухоту» в предмет своей страсти. В некоторых текстах «Огненный змей», «змея», «ветры» сами выполняют поручение5. В «Заклятии» М.А. Лохвицкой, в отличие от стандартного заговора, зачин редуцирован: молитвенное вступление отсутствует, есть лишь обращение «мой сон».
Еще более важно для нашего анализа то, что движется не героиня, а ее греза. Широко
распространено представление, согласно которому душа во время сна временно покидает тело и путешествует по местам, которые отражаются в сновидении. Видимо, именно оно легло в основу системы образов стихотворения: медиатором между героем и сакральным миром оказывается сон-душа. Данная трактовка обосновывает такие нюансы, как «тихий вздох» сна и обращенные к нему напутствия «быть послушней», «быть смелей».
Формула пути заговаривающего к месту совершения обряда («Встану, благословясь, пойду, перекрестясь, из дверей дверьми, из ворот воротами, выйду в чистое поле, погляжу в подвосточную сторону...»6 и т.п.) трансформируется и перемещается в основную, повествовательную часть. Описываемый пейзаж (отрывок начиная с «шиповника» и заканчивая «гроздьями ржи») выполняет функцию «заместительного мира»7, мифологического пространства. Контакт с конкретными представителями из сферы «иного» не показывается.
К собственно заклина тельной части относятся последние пять строк текста М.А. Лохвицкой. «Закрепка» — магическая формула, призванная придать словам заговора силу и действенность, — отсутствует. Любая из составных частей может быть пропущена и в фольклорном тексте, но начальные и заключительные формулы («заамини-вание») наиболее употребительны — в силу особой действенности. Причина столь «грубого» нарушения канона очевидна: композиция стихотворения М.А. Лохвицкой обусловлена эстет ческими задачами.
В заговоре есть исходная установка на высокий положительный смысл мира и человека. В.Н. Топоров пишет: «Выстраивая упорядоченные структуры элементов макро-и микрокосма, заговор как бы стремится эту накопленную «благую» инерцию передать и страждущему, чтобы помочь ему: она распространяется с «мира» на «человека», на
личную судьбу и может вовлечь человека в общее, большое и благое поле»8. Эстетизированный пейзаж в стихотворении М.А. Лохвицкой также коррелирует с концепцией идеального мироустройства, рисует «иное» пространство, позволяющее «ликвидировать исходную ущербность» (термин С.Г. Шин-дина9 ).
Образ пути актуализируется вследствие магического представления о связи макро- и микрокосма и «о возможности непосредственно воздействовать на жизнь индивидуума и коллектива через активное приобщение к космосу, абсолютной суммацией, эквивалентом которого является путь»10. «Списки-перечни» заговора призваны обеспечить его энциклопе-
Вода, земля, травы, ветки, дерево относятся к наиболее универсальным аксессуарам заговора14. В «Заклинании» не просто упоминаются используемые предметы или передаются простейшие магические действия с ними: на метафорическом уровне стихотворения М.А. Лохвицкой можно выделить этапы приготовления колдовского напитка.
Сначала собираются ингредиенты. «Цветенье» стряхивается в «чаши... купав» (в приворотной магии активно используется действие осыпания, вызывающее плодородие и благо15). Далее «на водяной кувшинчик» брызгается водой. В любовных обрядах широко распространено использование «наговорной» воды, набранной с учетом определенных правил, а также многочисленные ритуалы окропления, обливания16. Заслуживает внимания и тот факт, что два варианта наименования вод-
дичность, ибо «только в тотальном мире всегда можно найти средства для восполнения недостачи»11. «Энциклопедичность» стихотворения М.А. Лохвицкой достигается в процессе поэтапного описания пути и действий сна. По сравнению с ритуальным текстом, перечисления не формализованы, смена ракурса изображения слишком стремительна, «центр мира» не структурирован. Зато, как и в заговоре, намечены горизонтальная и вертикальная модели мира, упоминаются небесные светила. Более того, явно обнаруживается тенденция к соединению противоположных начал (земля-небо, вода-огонь) и к сочетанию локальных зарисовок с изображением крупных ландшафтов. Ср. (см. таблицу):
ного растения сходны с названиями посуды: «чаша», «кувшин». Закрепленная традицией пронимальная символика кухонной утвари делает данные предметы весьма употребительными в женской обрядовой практике17. Следующим этапом метафорически описываемых действий является «подогревание» смеси (приближение к месяцу и звездам). Затем огонь — в тексте огонь «ясных звезд» — «задувается». Теперь можно направляться к предмету страсти: «дурман сладких грез» готов.
Рассмотрим фитонимические знаки. Растительная символика в фольклоре характеризуется большим разнообразием и обилием специфических ситуаций, в которых реализуются ее значения. Поэтому не составляет труда найти подходящее толкование вегетативного кода растений, упомянутых М.А. Лохвицкой.
1. Шиповник — символ красоты, мужской
«Заклятье» Лохвицкой Фольклорный текст заговора
«цветенье трав»[пыльца] «кувшинчик водяной» «зыбь полей» «рог месяца» «успокоенная земля» «... возьмите тое доску и понесите через море, и через реки, и через потоки, и через пучины, и через горы, и через долы, и через темные лесы.»12 «. мы были в чистом поле, в широкой степи, пронеслись над чахлыми травами, убогими лесами, богатыми пашнями.»13
стати и крепости, неспособности противиться всепоглощающему чувству. Наряду с елью, он является растением-атропеем, олицетворяет здоровье и неувядаемость18 .
2. Хмель — символ плодородия, эмоционального раскрепощения19.
3. Камыш является фаллическим символом; как и ель, имеет отношение к похоронной обрядности20. С помощью изображения двух этих растений в «Заклятии» передается ощущение шаткости и неустойчивости («колыхни камыш и ель»). Ср. с замечаниями М.Н. Эпштейна: «Мохнатые ели обладают способностью искривлять пространство, вызывать мысли о нечистой силе, живущей на отшибе, в глухомани», «с елями связано представление о физической и психической зыбкости, о качелях, туманных видениях»21 .
4. Цветок купавы имеет не белую, а желтую окраску (другие названия растения: кубышка, желтая кувшинка, лютик, желтого-ловник, купальница, желтая водяная лилия, вахтовик, водолет, водяной лопух). Из следующих строк стихотворения становится ясно, что речь идет о другой кувшинке — одолень-траве, цветке славянских русалок, отвар из которой считался любовным напитком22. «Ошибка» М.А. Лохвицкой позволяет ввести аллюзии на славянский месяцеслов: 23 июня (6 июля) носило название дня святой Агри-пины, Аграфены купальницы; с ним связывалось начало купанья. 24 июня (7 июля) известно как праздник Ивана-Купалы. Думается, что ритуалы, исполнявшиеся в день летнего солнцестояния, в немалой степени повлияли на содержание «Заклинания».
5. Рожь также применялась в качестве магического средства для укрепления любви. Помимо этого, в фольклоре «воздействие на рожь, например жатва, подчеркивает активное проявление любовных чувств — подобно ритуальному заламыванию веток некоторых деревьев и кустарников, обеспечивающих покорение себе, присвоение»23 . Колос является символом плодородия и знаком замужества в гаданиях24 .
Итак, упоминающиеся М.А. Лохвицкой шиповник, хмель, камыш, ель, купава, рожь «достойны» стать ингредиентами магического снадобья. Но в фольклорных заговорах фигурируют лишь хмель и одолень-трава.
С другой стороны, все перечисленные растения легко вписываются в рамки реалистического среднерусского пейзажа. На этом «полотне» при свете месяца и звезд выделяются цветки шиповника и кувшинки. Более темные предметы очерчены смутно: крупным планом «гроздья ржи», «кудрявый хмель» на фоне ночного неба; камыш и ель — поодаль, «зыбь полей» — у горизонта. Примечателен тот факт, что традиционные в куртуазной литературе и такие привычные для творчества М.А. Лохвицкой «чистые» лилии и «яркие» розы используются в «Заклинании» лишь для сравнения.
Еще о синтезе фольклорной и литературной традиции. Магическая, тайная речь, имевшая своим конечным адресатом некие иномирные силы, влияла на способ произнесения. М.А. Лохвицкая передает монотонность и размеренность заговорной формулы при помощи парной мужской рифмы, а также внутренней рифмовки («умчись»-«высь», «ти-хим»-«вздохом»). Четкость звуковой организации обусловлена повтором союзов, нанизыванием однородных сказуемых, сравнительных оборотов, распространенных обстоятельств.
Иллюзия произнесения «шепотом» достигается за счет обилия глухих и шипящих — звукопись используется практически в каждой строке. Из множества синонимов отбираются те лексемы, которые подчеркивают строгий звуковой порядок. См., например: Отяг[х]чи кудрявый хмель,
Колыхни камыш и ель (вместо первого малоупотребительного глагола могли бы идти более привычные «покачай» или «ты задень»);
И, покинув гроздья ржи,
Очи властные смежи («гроздья» легко заменяются на «стебли»; вместо трех первых слов можно было также
поместить словосочетание «миновав колосья»).
Выбор указанных форм не представляется возможным обосновать предпочтением М.А. Лохвицкой элементов праславянского языка, характерных для заговора25. Напротив, в «Заклинании» содержится большое число литературных клише: «ласковая волна», «немая высь», «прохлада струй», «отрадная мгла», «дурман сладких грез».
В стихотворении Ф.К. Сологуба связь с заговором менее заметна. Однако если М.А. Лохвицкая использует композ цию «присушки», то в «Не надейся на силу чудесную...» более ощутимы мифопоэт ческие тенденции. Фольклорная поэтика представлена в произведениях Ф.К. Сологуба в значительном объеме, что объясняется большим интересом поэта к фольклору, к исследованиям фольклористов. Существенным является факт знакомства Ф.К. Сологуба с исследованиями А.Н. Афанасьева и А.А. По-тебни, с книгой Н. Крушевского «Заговоры как вид русской народной поэзии» и работой С. Шашкова «Шаманство в Сибири»26.
Не надейся на силу чудесную Призорочной черты, —
Покорила я ширь поднебесную,
Одолеешь ли ты?
Я широко раскрою объятия,
Я весь мир обниму, —
Заговоры твои и заклятия Ни на что, ни к чему.
Укажу я зловещему ворону Над тобою полет.
Новый месяц по левую сторону, —
Ты увидишь, взойдет.
На пути твоем вихри полдневные Закручу, заверчу;
Лихорадки и недуги гневные На тебя нашепчу.
Всё покрою заразою смрадною,
Что приветишь, любя,
И тоской гробовой, беспощадною
Иссушу я тебя.
И ко мне ты покорно преклонишься;
Призывая меня,
И в объятьях моих ты схоронишься
От постылого дня 27.
Содержание стихотворения Ф.К. Сологуба воссоздает многие составляющие архаической картины мира. Рассмотрим их.
I. Любовная страсть, насылаемая с помощью колдовства, в соответствии с магической традицией осмысляется как болезнь и иссушающая тоска, которая захватывает все естество человека, обрекает его на страдания и мучения28. Любовное чувство уподобляется огню29; знаменательно само название ритуального текста: «присушка», «присуха». Ср. со стихотворением Ф.К. Сологуба: «Лихорадки и недуги гневные / На тебя нашепчу»; «И тоской гробовой, беспощадною / Иссушу я тебя».
II. Согласно народным верованиям, исполнителями заговоров являются почти исключительно женщины, как правило, пожи-лые30. Текст Ф.К. Сологуба написан от лица героини, правда, почтенный возраст колдуньи маловероятен.
Обоснованна и инфернальность женского образа. Б.Н. Миронов, подвергший количественному анализу 372 заговора, распространенных среди крестьян в первой половине XIX в., определил, что на 6 любовных заговоров с христианской атрибутикой приходилось 25 языческих и 2 синкретических, т.е. нехристианская символика составляла почти 82%31. В большинстве известных любовных заговоров плотское начало остается в сфере действия темных сил.
III. С женской символикой связывается круг32 . Форма круга неоднократно встречается в тексте стихотворения Ф.К. Сологуба: это
жесты колдуньи в начале («Я широко раскрою объятия, /Я весь мир обниму») и в конце произведения («в объятьях»), а также направление движения вихрей («закручу, заверчу»). Указанная конфигурация является также символом брака и одной из форм структурирования пространства (свое или чужое). На пересечении значений круга строится скрытый оксюморон: уязвимость преобразуется в жестокость, женская слабость переходит в могущество.
IV. Матрицей для других межличностных отношений в народном творчестве часто становится материнство. В частности, в приворотных заговорах оно приводится как самая нерушимая связь — образец, по которому должны строиться брачные отношения: «. как младенец без матери, без материна молока, без материна чрева не может жить, так бы (имя молодца) без (имя девицы) не мог бы жить, ни быть, ни пить, ни есть.»33. Аналогичный мотив используется в последнем катрене стихотворения Ф.К. Сологуба: измученный герой «призывает» женщину, находит успокоение, «схоронившись» в ее «объятьях» (несмотря на то, что именно она является причиной его бедствий).
V. В стихотворении неоднократно используется стил стика народного заговора. Сравним «Не надейся на силу чудесную.» с отрывками из трех ритуальных текстов:
1. «Заговор от Лихорадки»: «... имя мне Скорбная: человеку разные немощи, недуги, хворости, убожества, вреды, скорби и болезни всякие творю внутрь и наружи»34. У Ф.К. Сологуба: «Лихорадки и недуги гневные.».
2. «Заговор от Вихря» (вида порчи): «Ветры и вихри налетные, наносные, наброд-ные, назаведомые, полдневные, лесовые, болотные, луговые, пошлю я вас во чисты поля, во сини моря, во гнилы болота.»35. У Ф.К. Сологуба: «На пути твоем вихри полдневные / Закручу, заверчу».
3. «Заговор от тоски родимой матушки в разлуке с милым дитяткою»: «Не взмилилось
мне крушить себя, а придумалось заговорить тоску лютую, гробовую. Пошла я во чисто поле, взяла чашу брачную, вынула свечу обручальную, достала плат венчальный, почерпнула воды из загорнаго студенца. Стала я среди леса дремучаго, очертилась чертою призорочною, и возговорила зычным голосом.»36. У Ф.К. Сологуба: «тоской гробовой, беспощадною.», «призорочной черты».
VI. По наблюдениям Г. Гийома, чем древнее асемантические тексты, тем совершеннее они по ритмической форме и звуковому порядку. В них много сонорных звуков, которые заставляют резонировать воздух в полости носа; взрывных, за которыми следует резкий выдох и расслабление речевого аппа-рата37. Согласно теории исследователя, использование таких формул стабилизировало психику человека, на которого оказывалось воздействие.
В стихотворении Ф.К. Сологуба обращает на себя внимание большое количество слов с сонорными [н] и [р]:
«не надейся на ... чудесную», «поднебесную», «ни на ..., ни .», «полдневные», «недуги гневные» и т.д.
«призорочной черты», «покорила . ширь», «широко раскрою», «покрою заразою смрадною», «гробовой», «покорно преклонишься», «призывая», «схоронишься».
Еще один «ударный» звук в стихотворении Ф.К. Сологуба — [з]. Он не способствует резонированию, но его частое употребление также не противоречит теории «резкого выдоха» Г. Гийома:
«призорочной», «заговоры . заклятия», «зловещему», «взойдет», «закручу, заверчу», «заразою», «призывая».
Вполне возможно, что Ф.К. Сологуб интуитивно ориентировался на звуковую модель древних асемантических текстов. Но, помимо этого, имеет смысл вести речь о ги-пограммировании (термин В.С. Баевского38), т.е. о статистически значимом преобладании фонем ключевых слов текста.
В анализируемом произведении это будут слова «зараза» ([з]), «недуг» ([н]) и «гроб» ([г]), наиболее четко отражающие отрицательную программу героини. Для звуковой организации заговоров анаграммы и глоссолалии характерны как элементы тайной речи (наряду с аллитерациями, повторами)39.
VII. По словам В.П. Петрова, отличительной чертой мировоззрения, порождающего заговоры, является «персонификация любого житейского события и обстоятель-ства»40. В частности, болезни человека воспринимаются в народной культуре как результат действия нечистой силы, ведьм и т.д. Содержание стихотворения Ф.К. Сологуба не противоречит этим взглядам. Так, определение вихрей — «полдневные» — объясняется временем их возникновения: полдень, полночь считаются периодом особой активности нечистой силы. Для представлений о вихрях существенна «семантика кручения, верчения, витья как магических действий, имеющих демоническую природу»41. Ср. с текстом Ф.К. Сологуба: «На пути твоем вихри полдневные / Закручу, заверчу».
Болезни изображаются в заговорах как мифологические персонажи. В частности, Лихорадки — это демоны, которых может наслать колдун или колдунья. Они воплощены в облике женщин и наделены способностью «жечь и палить, в мир ходить, христианский род трясти, знобить, мучить, тело сушить, кости ломить и жилы тянуть» 42 . Часто сестер бывает семь, двенадцать и т.д. «Лихорадки и недуги» из стихотворения Ф.К. Сологуба упоминаются во множественном числе с прилагательным, которое в большей степени подходит одушевленному существу — «гневные».
VIII. В заговорном тексте действие «присухи» на «посторонние предметы» описывается следующим образом: «В воду сроните — вода высохнет; на лес сроните — лес зачахнет; на землю сроните — земля сгорит; на скотину сроните — скотина посохнет; на мо-
гилу к покойнику сроните — костье в могилу запрядает»43. Таким образом, приворот может действовать на случайные объекты. Та же «тотальность» передается в стихотворении «Не надейся на силу чудесную.»: «Все покрою заразою смрадною, / Что приветишь, любя...» Истоки образности таятся в представлениях о микрокосме: болезнь как космическая катастрофа, излечение как восстановление мирового порядка.
IX. Налицо градация описываемых действий колдуньи. Сначала героиня «широко раскрывает объятия», «обнимая» мир и ограничивая тем самым свободу действий мужчины (ср. с пословицей «Мужикам всего привольней в шири»44 ). Далее появляются недобрые знаки (пролетающий ворон и «месяц с левой стороны»), которые могут предвещать мелкую неприятность, убыток, нездоровье. Новолуние действительно считается в магии периодом, когда можно «подложить» какую-либо болезнь45. Следующий этап — появление демонов, последствия встречи с которыми более серьезные: тяжелые заболевания, увечья и смерть46 .
Словосочетания «смрадная зараза» и «гробовая тоска» недвусмысленно свидетельствуют о пограничном состоянии героя. Для народной танатологии является характерным представление о том, что смерть обладает способностью исцелять, возвращать утраченную целостность (так «мертвая вода» сращивает рассеченные части тела). Смерть как бы «переплавляет смертные части» (к ним народная традиция относит плоть), возвращая им утраченное единство47. Можно предположить, что перерождение героя стихотворения Ф.К. Сологуба связано не со страхом перед кончиной. Это — результат своеобразной инициации, состоявшейся на грани жизни и смерти.
Итак, нами рассмотрено два стихотворения, при написании которых использован жанр магической речи. Романтическая ин-
терпретация ритуальной схемы в «Заклинании» М.А. Лохвицкой не приводит к модификации жанровой модели любовной лирики. Взаимодействие с народной культурой осуществляется в большей степени в формальном аспекте. Стихотворение продолжает традиции любовной поэзии ХУШ—ХГХ вв. Об этом свидетельствует соответствующая лексика, тип нарисованного пейзажа, характер интенций героини (симптоматична такая деталь в описании мужского портрета, как «властные очи»).
«Не надейся на силу чудесную.» Ф.К. Со-
логуба не строится по образцу фольклорного текста, однако коррелирует с архаической картиной мира. Обращение к поэтике заговора носит более последовательный характер. В тексте реализуются такие мифологические представления, как всеобъемлющая персонификация, идеал материнства, сопряжение противоположностей, преодоление противостояния добра и зла. Модель любовного стихотворения существенно трансформируется. Семантическое ядро текста составляет реализация инициационного комплекса.
Примечания
'Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор / Ин-т славяноведения и балканистики. М., 1993. С. 3.
2Здесь и далее стихотворение М.А. Лохвицкой цитируется по изданию: Русская поэзия XIX века: в 2 т. / ред. С. Чулков, И. Щербакова; сост. Е. Винокуров, В. Коровин. М., 1974. Т. 2. С. 637.
3Толстая С.М. Заклинание // Славянские древности: этнолингвист. слов. / под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 2. С. 258-260.
4Там же. С. 260.
5Кляус В.Л. Заговоры и магические средства // Русский эротический фольклор / Сост. В.Л. Топорков. М., 1995. С. 344-371.
6Там же. С. 348.
1 Толстая С.М. Заговор // Славянские древности: этнолингвист. слов. / под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 2. С. 243.
8Топоров В.Н. Об индоевропейской заговорной традиции (избранные главы) // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор. М., 1993. С. 11.
9Шиндин С.Г. Пространственная организация русского заговорного универсума: образ центра мира // Исследования в области балто-славянской культуры. Заговор. М., 1993. С. 109.
10Там же. С. 121.
11Топоров В.Н. Цит. соч. С. 10-11.
12Кляус В.Л. Цит. соч. С. 367.
13Фреймарк Г. Магия и сексуальность: пер. с нем. СПб., 1912. С. 125.
14Толстая С.М. Цит. соч. С. 240.
15Усачева В.В. Осыпание // Славянские древности: этнолингвист. слов. / под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 3. С. 581-584.
16ВиноградоваЛ.Н. Вода // Славянская мифология: энцикл. слов. М., 2002. С. 80-82.
11Щепанская Т.Б. Пронимальная символика // Женщина и вещественный мир культуры народов России и Европы: сб. МАЭ. XLVII. СПб., 1999. С. 149-190.
18Усачёва В.В. Шиповник // Славянская мифология: энцикл. слов. М., 2002. С. 493.
19Копытов Н.Ю. К семантике фитонимических символов в фольклорных текстах (на материале песенной традиции Карагайского района Пермской области) // Портал «Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика». - Режим доступа: www■шthenia. ш . - Проверено 15.12.2006. 20Агапкина Т.А. Ель // Славянская мифология: энцикл. слов. М., 2002. С. 155-156.
2Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной.»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990. С. 81, 83.
22Золотницкий Н.Ф. Цветы в легендах и преданиях. М., 1913. С. 26—43.
23Копытов Н.Ю. Цит. соч.
24Усачёва В.В. Колос // Славянские древности: этнолингвист. слов. / под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 2. С. 552-556.
25Толстая С.М. Цит. соч. С. 244.
26Евдокимова Л.В. Мифопоэтическая традиция в творчестве Ф. Сологуба. Астрахань, 1998. С. 7. 27Здесь и далее стихотворение Ф.К. Сологуба цитируется по изданию: Сологуб Ф.К. Лирика. Мн., 1999. С. 196-197.
28Кляус В.Л. Цит. соч. С. 345.
29Топорков А.Л. Любовная магия // Славянские древности: этнолингвист. слов. / под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 3. С. 154-158.
30Толстая С.М. Цит. соч. С. 239.
31Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XIX — начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: в 2 т. СПб., 1999. Т. 1. С. 364.
32Белова О.В. Круг // Славянские древности: этнолингвист. слов. / под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 3. С. 11-12.
33Варганова В. Сексуальное в свадебном обряде // Русский эротический фольклор / сост. В.Л. Топорков. М., 1995. С. 150.
34Никольский Н.М. История русской церкви. М., 1983. С. 246.
35Заговоры // Сургутская трибуна. 2001. № 83 (9668). 5 мая.
36Великорусские заклинания: сб. Л.Н. Майкова. СПб., 1994. С. 238.
31Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики. М., 1992. С. 56.
38Баевский В.С. Лингвистические, математические, семиотические и компьютерные модели в истории и теории литературы. М., 2001. С. 60.
39Толстая С.М. Цит. соч. С. 244.
40Петров В.П. Заговоры // Из истории русской советской фольклористики. Л., 1981. С. 106. 41Левкиевская Е.Е. Вихрь // Славянские древности: этнолингвист. слов. / под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 1. С. 379.
42Никольский Н.М. Цит. соч.
43Великорусские заклинания: сб. Л.Н. Майкова. СПб., 1994. С. 132.
44Даль В.И. Толковый словарь русского языка. Современная версия. М., 2000. С. 722.
45Белова О.В., Толстая С.И. Лунное время // Славянские древности: этнолингвист. слов / под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 3. С. 149.
46Левкиевская Е.Е. Цит. соч. С. 379.
41 Чумакова Т.В. Образ человека в культуре древней Руси (опыт философско-антропологического анализа): автореф. дис. ... д-ра филос. наук. СПб., 2002. С. 10.
Zavyalova Elena
ON THE NATURE OF RITUAL-MAGIC TEXTS USE IN LOVE LYRICS BY M.A. LOKHVITSKAYA AND F.K. SOLOGUB
The article considers two poems of the 1890-s - «Invocation» by M.A. Lokhvitskaya and «Not reckon for the strength miraculous...» by F.K. Sologub in the light of ritual-folklore traditions. The text analysis helps to reveal new shades of the poets’ creative individuality that determines novelty and urgency of the research.
Рецензент — Дранникова Н.В., доктор филологических наук, профессор, заведующая Центром изучения традиционной культуры Европейского Севера Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова
