CC BY
28
Л. М. Ульмезова
О ФОРМАХ ПЕРФЕКТА В КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКОМ ЯЗЫКЕ
В настоящей статье предпринимается попытка анализа функционирующих в современном карачаево-балкарском языке перфектных форм, которые до настоящего времени неоднократно описывались рядом авторов как отдельные морфологические средства без теоретического анализа этих глагольных форм (см.: [1, с. 11-40; 2, с. 88; 3, 8. 340-368; 4, с. 224; 5, с.272-286]).
Интерпретация форм перфекта опирается на нижеследующие теоретические положения, разработанные сотрудниками кафедры тюркской филологии Восточного факультета Санкт-Петербургского государственного университета.
Признание времени, наряду с пространством, одной из двух объективных форм существования материи не освобождает науку от поиска адекватного истолкования их свойств и связей.
Так, например, современные философские концепции, в частности субстанциальная и реляционная, по-разному решают вопрос о соотношении обеих форм существования материи.
Согласно субстанциальной концепции, время — абсолютно самостоятельная сущность, не связанная ни с какими материальными телами. По И. Ньютону, «абсолютное, истинное математическое время, само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью» [6, с. 233]. Представляется, что подобная трактовка понятия «время» не может быть применима к исследованию объективных временных отношений явлений, поскольку игнорирует не только вопрос о развитии материальных объектов, но и порядковую структуру формирования любого объективно существующего элемента любой системы [6].
Лишь с утверждением в науке материалистической реляционной концепции времени появилась возможность связывать временные отношения со свойствами объективно существующих систем и происходящими в них процессами. Иными словами, эта позиция делает возможным познавать связи структуры времени со структурой материальных процессов.
Суть современной диалектико-материалистической реляционной концепции времени была достаточно ясно сформулирована А. Д. Александровым: «В движении материи обнаруживаются две системы фундаментальных, универсальных отношений: причинная связь, воздействие одних явлений на другие, с одной стороны, и пространственновременные отношения, с другой стороны. Оказывается, что между этими двумя сторонами имеется не только тесная связь — что само по себе достаточно очевидно, — но что между ними есть полное единство: общая структура пространственно-временных отношений, т. е. структура пространства — времени, полностью определяется системой материальных воздействий одних явлений на другие» [6, с. 235].
Естественно думать, что временные отношения объектов так же отражаются и интерпретируются индивидом в виде абстрактных образов, как и неразрывно связанные
© Л. М. Ульмезова, 2010
с ними пространственные, и, следовательно, они могут становиться значениями языковых единиц (лексем, морфем, форм, категорий). В силу избирательности языковых систем, т. е. избирательного, идиоэтнического характера картин мира, складывающихся в каждой коммуникативной общности, в них неизбежно формируются различные временные представления. А это с неизбежностью влечет за собой возникновение в языках различных по составу и содержанию временных единиц и формируемых ими систем, т. е. категорий времени.
В свете сказанного глагольные временные формы должны трактоваться как морфологические средства передачи временных отношений, в которые вступают действия.
В современном языкознании прочно утвердилась точка зрения А. М. Пешковского, согласно которой «категория времени вообще обозначает не просто время деятельности предмета, а отношение времени деятельности его ко времени речи» [7, с. 105], т. е. к моменту речи, факту сообщения или ко времени акта коммуникации. Эта позиция, созвучная с философской знакорефлексивной концепцией времени Г. Райхенбаха [8, с. 147-161], едва ли уж столь бесспорна, чтобы стать общепринятой.
Момент речи — это всегда один из бесконечного множества конкретных моментов (точнее, периодов) объективного времени, в течение которого осуществляется вполне материальное действие — обмен коммуникантов материальными речевыми знаками или цепочками знаков. При этом не только коммуникативный акт, но и любое другое воспринимаемое индивидом событие представляются ему настоящим, и трудно согласиться с тем, что говорящий в качестве настоящего события всегда имеет в виду только «момент речи». Содержанием настоящего периода или момента для индивида может быть любое событие, на которое направлено его внимание. И, следовательно, действие может совпадать во времени вовсе не только с «моментом речи».
Кроме того, подобный конкретный настоящий момент не может быть ориентиром, с которым бы хронологически соотносилось действие, называемое глагольной основой, поскольку из-за его конкретности, объективности и материальности невозможно его пребывание в составе языкового значения, представляющего собой всегда обобщенный образ.
В силу конкретности, фиксированности реального момента речи форма, которая сигнализировала бы об определенном хронологическом отношении действия к этому моменту, не была бы способна употребляться переносно, транспозитивно. Вне всякого сомнения, транспозитивное употребление временных форм возможно, если момент — точка ориентации, с которой хронологически соотносится действие, — сам является подвижным, что, в свою очередь, возможно, если этот момент представляет собой образ, абстракцию, являющуюся семой, входящей в состав языкового значения, и, будучи подверженным игре человеческого воображения, может ассоциироваться с любыми событиями прошлого, настоящего или будущего. Соотнося такой временной образ с теми или иными моментами реальной временной оси — с настоящим моментом или с моментами в прошлом или будущем, говорящий употребляет временные формы соответственно «прямо» или «непрямо». Нельзя не согласиться с теми лингвистами (например,
Н. С. Поспеловым, Н. А. Сыромятниковым), которые полагают порочной ориентировку истолкования глагольной категории времени на момент речи.
Если принять, что лингвистическое учение о прямом и непрямом употреблении временных форм рационально, отражает реальное положение вещей, то естественно полагать, что абстрактной точкой ориентации, с которой в языковом мышлении хронологически соотносятся образы действий, является обобщенный образ реальных настоящих или (как будет показано ниже) прошедших моментов. Именно содержание понятия
«настоящий момент» является одной из важнейших лингвистических и, следовательно, философских проблем.
С позиций лингвиста, признающего языковую систему как естественную и объективно существующую, основой лингвистического учения о языковой категории времени должна быть статическая концепция времени. Согласно этой концепции, не отрицается наличие каких-либо объективных временных отношений. Отрицается лишь объективное деление событий на прошлые, настоящие и будущие. По словам Б. Рассела, «прошлое, настоящее и будущее вытекают из временных отношений субъекта и объекта, тогда как отношения раньше или позже вытекают из отношений объекта и объекта» [6, с. 240].
Наиболее убедительной представляется позиция сторонников статистической концепции времени (Б. Рассел и др.), объединяющая, во-первых, две серии временных понятий: серию А («прошлое» — «настоящее» — «будущее») и серию Б («раньше» — «одновременно» — «позже»), во-вторых, признает субъективность описания временной структуры мира в терминах серии А, в-третьих, считает, что настоящим является такое событие, которое совершается одновременно с его восприятием человеческим сознанием.
Вместе с тем едва ли приемлемо связывать представление индивида о настоящем только лишь с моментом речи, как это делают сторонники знакорефлексивного анализа понятий серии А (Г. Рейхенбах). Акт коммуникации не единственное событие, которое человек способен воспринимать как настоящее и использовать в качестве точки ориентации при квалификации ненастоящих событий как прошлых, если они имели место раньше, и будущих, если они совершались позже. Настоящим, с точки зрения индивида, является не только момент речи, но и любой период восприятия им объективной действительности, период конкретного взаимодействия его с окружающей средой, с элементами этой среды.
Сформировавшийся в сознании индивида обобщенный образ настоящего момента способен быть «моментом вечного настоящего» (Э. Бенвенист), которому соответствует бесконечное множество мимолетных реальных моментов взаимодействия человека с окружающей средой. Как уже упоминалось, такой момент может «оязыковляться» (А. И. Бодуэн де Куртенэ) и становиться содержанием лексических и грамматических значений.
Когда оязыковленный и грамматизованный образ настоящего момента принимается за точку ориентации грамматических временных значений, т. е. за грамматический настоящий момент, то в значении любой глагольной временной формы отражена та или иная разновидность хронологической соотнесенности действия с грамматическим настоящим моментом. Совокупность временных форм на основе родственности их значений составляет категорию времени.
Если грамматический настоящий момент входит в содержание всех глагольных временных форм, составляющих категорию времени, то он представляет собой точку ориентации не только значений отдельных форм, но и всей системы времени, всей категории времени в целом.
Систему временных форм, ориентированную на грамматический настоящий момент, следует рассматривать как систему, имеющую одну отправную точку, т. е. как систему однородной ориентации. Системы времен таких языков, как германские, романские и тюркские, включают специальные формы, служащие для сигнализации о хронологических соотношениях действий с каким-либо моментом в прошлом, и имеют наряду с первичной точкой ориентации также и вторичную — грамматический прошлый мо-
мент. Грамматический образ такого временного момента мыслится как предшествующий обобщенному образу настоящего момента. Категории времени тех языков, в которых сформировались две грамматические отправные точки, представляют собой системы двойной ориентации. Грамматизованный образ прошлого момента обладает, естественно, той же подвижностью, что и грамматический настоящий момент, и так же способен использоваться прямо или относительно. При этом анализ функционирования временных форм, значения которых ориентированы на грамматический прошлый момент, убеждает в том, что каждая из них соотносит действие не только с грамматическим прошлым моментом, но и через него с настоящим моментом, т. е. имеет двойную ориентацию. Связи между языковыми значениями образуют структуру языковой системы, т. е. структура категории времени как морфологической подсистемы формируется отношениями между значениями временных форм. В настоящей статье предлагается попытка анализа перфектных форм в составе карачаево-балкарской глагольной категории времени индикатива.
В современном языкознании перфект понимается как «категориальная форма глагола, обозначающая осуществление процесса до того времени, которое имеется в виду (до того времени, о котором идет речь), откуда естественное представление о наличии результата прошлого действия в настоящем» [9, с. 322]. Иными словами, форма перфекта имеет в составе своего значения как темпоральную сему, сигнализирующую о предшествовании действия периоду ориентации, так и сему посттерминального вида. По словам С. Н. Иванова, суть перфекта состоит в том, что «все действие отнесено в прошлое и обозревается с позиций настоящего, по отношению к которому оно и не может быть завершенным» (см.: [10, с. 25; 11, 8.283-287; 12, с. 71]).
Формы, соотносящие действие с настоящим периодом ориентации
Категория перфекта I
Имеет сформулированное выше значение, совмещающее темпоральную и видовую семы, первая из которых соотносит действие с настоящим периодом ориентации.
1. Военкоматха къагъыт ж.аз+гъан+ма баламы къайры ийдинг деп (фольклор) — «Я написала письмо в военкомат, чтобы выяснить, куда послали моего сына».
2. Сиз къызларыгъызны, минг жыл мындан алгъача, чархларына да жау сюрюл-меген арбала бла ашыр+гъан+сыз, бизникине уа аэроплан ий+ген+диле (Минги Тау, 2005, № 1, с. 61) — «Вы выдали своих дочерей, как (это делалось) тысячу лет тому назад, на повозке с несмазанными колесами, а вот ради нашей прислали аэроплан».
3. Шубадина улу Рычыкъау нарт улусуду,
Нартла ичинде чынтды къарыулусуду!
Мыйыкъларын гырмыклача бур+гъан+ды,
Душманларын элияча ургъанды! (Эпос)
«Рачикау, сын Шубадина — нарт,
И среди нартов воистину мощный!
Усы он закручивал как перевясла,
Врагов разил как молния!»
4. Америкада жашагъан жерлешибиз, бек иги режиссёр деген номинацияда хор-ла+гъан+ды (газ. «Заман», 30.05.07) — «Лучшим режиссером был признан наш соотечественник, живущий в Америке».
Категория перфекта II
Категория с показателем -Ып + личная морфема представляет собой морфологический синоним перфекта I:
1. Мен орундукъ тюбюнде бугъун+уп+ма, ала уа мени бауда, подвалда иш да излеп айланадыла [13, с. 209] — «Я спрятался под кроватью, а они меня ищут в сарае и даже в подвале».
2. Эсимдеди: ол кече сиз да тойгъа кет+ип+сиз. Мен а нек эсе да бармагъан эдим [13, с. 213] — «Я помню, в тот вечер вы ушли на свадьбу. А я почему-то не пошел».
3. Арбаз а къарлы ёзеннге уша+п+ды, атларгъа окъуна онг жокъду (информант) — «А двор похож на снежную поляну, нет возможности даже шагу ступить».
4. Терезе акъ бояу бла боял+ып+ды (информант) — «Окно покрашено в белый цвет».
5. Къабыргъада эрттегили суратла тагъыл+ып+дыла (информант) — «На стене развешаны старинные фотографии».
Формы, соотносящие действие с прошлым периодом ориентации
Категория времени карачаево-балкарского языка обладает не одним, а двумя периодами ориентации. В нем помимо настоящего периода имеется абстракция, которая представляет собой грамматизованный образ прошлого периода, т. е. такого, который предшествует настоящему периоду ориентации. Морфологическим маркером временных категорий, сигнализирующих о взаимоотношении действия с прошлым периодом ориентации, является аналитический показатель эди (восходящий к форме прошедшего времени древнего глагола эр- ‘быть’). Временные категории, ориентированные на прошлый период, сформировали другую, вторичную подсистему балкарского языка, производную от описанной выше первичной подсистемы.
Плюсквамперфект I (перфект I в прошлом)
Значение категории с формообразовательной морфемой -ГъАн эди подобно значениям частных категорий перфекта 1, 2 и 3 первичной подсистемы «времен». Оно совмещает в себе две семы: 1) темпоральную, сигнализирующую о предшествовании действия прошлому периоду ориентации, и 2) видовую, посттерминальную, представляющую действие как целостное событие:
1. Мен алагъа Джержинский орамында бийик акътерекле тюбюнде тюбе+ген эдим (МТ, 2004, №2, с. 99) — «Я встретился с ними под высокими белыми деревьями на улице Дзержинского».
2. Уллу Ата Журт уруш бошалгъандан сора да, бизни адамларыбызгъа бир кечгин-лик да, тынчлыкъ да болма+гъан эди (МТ, 2004, №2, с. 31) — «Даже (в период) после Великой Отечественной войны нашим людям не было ни прощения, ни покоя».
3. Алай жашла уа барысыда апичарла эдиле деп эшит+ген эдим (МТ, 2005, №1, с. 153) — «Я слышал, что все молодые люди были офицерами».
4. Быллай къууанчны ол эрттеден бери сынама+гъан эди (информант) — «Он давно не испытывал подобной радости».
Плюсквамперфект II (перфект II в прошлом)
Категория с показателем -Ып эди представляет собой морфологический синоним плюсквамперфекта I:
1. Ол терезечикни мияласы жокъ эди, темирла бла уа бегитил+ип эди (МТ, 2004, №2, с. 20) — «То окошко было без стекла, но было закрыто железом».
2. Ингирден окъуна кёкню къара булутла жаб+ып эдиле да, энди кёк бир ачы кёкюреп башлады (МТ, 2004, №2, с. 182) — «Еще с вечера небо было затянуто черными тучами, и теперь сильно начал греметь гром».
3. Мен кийинип чыкъгъанда, экеулун эшик аллында сюел+ип эдиле, арлакъда да биреу кёрюндю [13, с. 213] — «Когда я, одевшись, вышла, у двери появились двое, чуть дальше показался еще кто-то».
4. Эсимдеди, къарт къатын эди, кеси да Хамзатны юйдегисине къошул+уп эди (МТ, 2004, №2, с. 20) — «Я помню, это была пожилая женщина, и была она принята в семью Хамзата».
Проведенный анализ форм перфекта глагольной категории времени индикатива карачаево-балкарского языка на основе сформулированных выше теоретических положений и понятий функционально-семантического подхода позволил установить, что названные формы представляют собой четырехчленную иерархически организованную подсистему. Их значения, как говорилось выше, совмещают в себе две семы: 1) темпоральную, сигнализирующую о предшествовании действия периоду ориентации, и 2) видовую, посттерминальную, представляющую действие как целостное событие в прошлом.
Категория перфекта встречается во многих языках мира (она хорошо известна на материале не только восточных, но и наиболее употребительных европейских языков — германских, романских, славянских и т. д.).
Материал карачаево-балкарского языка подтверждает широко известное положение, согласно которому глагольные временные формы возникают на основе глагольных имен (см. выше основы с -гъАн, -Ып).
Наличие синонимичных перфектных форм — двух в первичной и двух во вторичной подсистеме — свидетельствует о том, что при возникновении потребности в том или ином морфологическом средстве языковая система, если она располагает разными техническими возможностями для удовлетворения этих потребностей, способна производить некоторое множество морфологических синонимов.
Обращает на себя внимание тот факт, что в карачаево-балкарском языке реализована часто встречающаяся не только в тюркских языках закономерность — возникновение на основе перфекта категории неэвиденциальности (индирективности, опосредованного сообщения о событии) (см.: [14, с. 206-209; 15, с. 469-518; 16, с. 25-44]).
Литература
1. Боровков А. Очерки карачаево-балкарской грамматики. Языки Северного Кавказа и Дагестана. Сб. лингвистических исследований. 1. М.; Л., 1935.
2. Филоненко В. Ю. Грамматика балкарского языка. Фонетика и морфология. Нальчик, 1940.
3. Pritsak O. Das Karatschaische und Balkarische // Philologiae Turcicae Fundamenta. Tomus Primus. Wiesbaden, 1959.
4. Хабичев М. А. Карачаево-балкарский язык // Языки народов СССР. Т. 2. Тюркские языки. М., 1966.
5. Чеченов А. А., Ахматов И. Х. Карачаево-балкарский язык // Языки мира. Тюркские языки. М., 1997.
6. Материалистическая диалектика как общая теория развития. Философские основы развития. М., 1982.
7. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 6-е изд. М., 1938.
8. Казарян В. П. Понятие времени в структуре научного знания. М.: Изд-во МГУ, 1980.
9. Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М., 2007.
10. Иванов С. Н. Очерки по синтаксису узбекского языка: Форма на -ган и ее производные. Л., 1959.
11. Johanson L. Aspekt im Türkischen. Vorstudien zu einer Beschreibung des türkeitürkischen Aspektsystems. Uppsala, 1971.
12. Щербак А. М. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков: Глагол. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1981.
13. Гузеев Ж. Бусагъатдагъы малкъар тил. Нальчик: Эльбрус, 1999.
14. Серебренников Б. А. Вероятностные обоснования в компаративистике. М., 1974.
15. Исхакова Х. Ф., Насилов Д. М. и др. Эвиденциальность в тюркских языках // Эви-денциальность в языках Европы и Азии. Сб. статей памяти Наталии Андреевны Козинцевой. СПб., 2007.
16. Гузев В. Г. О тюркских языковых средствах опосредованного сообщения о событиях // Востоковедение / Отв. ред. акад. РАН М. Н. Боголюбов. СПб., 2005. Вып. 26.
Статья поступила в редакцию 17 июня 2010 г.
