CC BY
76
В. И. Косик
О феноменах русофильства и русофобства в Болгарии
■ По сути дела вся всемирная история человечества представляет собой постоянный взаимообратный процесс перехода от рабства к свободе, вбирающий в себя неисчислимое количество путей, характерных для каждого отдельного освобождения и закрепощения. Такая сентенция применима к любому народу на земле. Не является исключением и Болгария, последовательно переживавшая указанные фазы. Достаточно вспомнить турецкое иго, которое сменило, по мнению некоторых болгар, русское владычество, потом после войн и некоторого роздыха, предоставленного стране Европой, опять наступило время войн и очередного «закрепощения» Болгарии Россией, укрытой под четырехбуквенным обозначением СССР. Потом опять наступило время освобождения от «вечных братушек», страна которых была развалена. Сейчас страна встала на путь перехода в Европу. Какие плоды принесет это болгарам, трудно предсказывать, но одно очевидно: любое освобождение всегда связано с закрепощением, и, приобретая свободу в одной сфере, теряешь ее в другой. Однако я не хотел бы заниматься плетением словес. Все же за прошедшие века существования Болгарии в ее истории наблюдался упомянутый процесс, связанный напрямую с Россией, освободительницей и «хозяйкой». Среди героев этого процесса были многие имена, часто связанные с русофобством и с русофильством.
Оба эти понятия относятся'к политико-эмоциональной сфере оценки русско-болгарских контактов и в основном характерны для строго определенного времени. Русофильство было особенно популярно в доосвобожден-ческий период в истории, когда на Россию возлагались надежды освобождения братского болгарского народа от турецкого владычества, т.е. было связано с ожиданиями. Русофобство и его проявления характерны для времени, наступившего после долгожданного избавления от османов, и были связаны с процессом становления болгарской государственности, когда русские только «мешали» этому процессу, т. е. с разочарованием.
«Расцвет» русофобства его пришелся на время разрыва русско-болгарских отношений. Представляется, что если феномен русофильства в основном характерен для болгарского народа, то русофобство имело большее хождение среди готовых делать ставку на то, что выгодно, что помогает сохранить власть. В то же время хочу тут же подчеркнуть следующее: оба эти феномена связаны не только с любовью или нелюбовью к России, но и с самим полита-
ческим курсом, дипломатией Российской империи. В ней видели силу, которая должна быть поставлена на службу интересов братского болгарского народа, всего славянства. Если этого не наблюдалось, усиливалось русофобство. Те же болгарские политические лица во власти не хотели видеть, что время могущества России, время ее успешного расширения было на исходе, а сам царь стал называться Миротворцем. И еще одно замечание: и русофильство, и русофобство характерны для страны, только встающей на путь своего государственного развития, когда молодая государственность нуждается в помощи и опекунстве, с одной стороны, когда набирающий силы национализм с его лозунгом «Болгария для болгар» ищет опору для освобождения от плотного опекунства бывших освободителей в других странах.
В сущности, феномен русофильства в его политическом значении был характерен для правления царского родственника и ставленника Александра Батгенберга примерно до провокационного для официальной России воссоединения в 1885 г. Софии с Пловдивом. Безусловно, в этом сложнейшем времени строительства болгарской государственности действовали и политики, которых можно отнести, хотя и с натяжкой, к русофобам. Например, так называемые консерваторы, случалось, меняли жесткую критику русской политики в княжестве на предложения сотрудничества с ними, как это было осенью 1883 г. Эта своеобразная игра на качелях была свойственна и русской дипломатии, политика которой в княжестве должна быть признана неудачной. Более того, некоторые ее действия, например, связанные с приостановкой конституции в 1881 г., только расширяли базу для болгарских оппозиционеров русской политики. И если с освобождением у России все получалось хорошо, то с опекунством плохо. Именно из-за «плохого опекунства», держания Болгарии на коротком поводке ширились явления русофобства.
Подчеркну, что если русофильство имело более мощную корневую базу, связанную с культурой, этносом, традицией, то русофобство возникало на политической почве, когда, как писал один из русских дипломатов, все хорошее приписывалось болгарским властям, а все плохое - России.
Далее. Осторожность Петербурга в вопросе о создании Сан-Стефанской Болгарии служила дополнительным импульсом к расширению рядов недовольных своей бывшей освободительницей. Политика «кнута и пряника», проводимая русскими дипломатами после воссоединения Болгарии, подняла к власти Стамболова.
Само его появление в 1887 г. в полунезависимой Болгарии было вызвано «освобождением» болгарского престола Александром Баттенбергом, ставшим одиозной личностью в глазах Александра III. Об этом сюжете написано уже достаточно много, чтобы повторять сказанное. Могу лишь напомнить, что в Санкт-Петербурге после разрыва с Софией отношений в ноябре 1886 г. считали, что в той обстановке, когда вопрос о кандидатуре на вакантный княжеский престол мог быть решен только при одобрении русской дипло-
матии, болгары будут вынуждены пойти на поклон к русским. Однако МИД явно просчитался, рассчитывая на быстрый успех. И как ни странно это звучит на первый взгляд, болгарам в этой сложнейшей ситуации помогал вассальный статус. Они могли тянуть дипломатическую игру очень долго с помощью Европы, называвшей русского царя своим «страшилищем». Именно Европа, точнее, Вена, «подарила» болгарам нового князя Фердинанда йз дома Кобургов. Для Болгарии и Австро-Венгрии Фердинанд был гораздо более приемлемой фигурой, нежели навязываемая Петербургом фигура русского подданного князя Н. Д. Мингрел и, проваленного в Софии, по-прежнему опасавшейся превращения страны в «Задунайскую губернию» России. Выступая своеобразным спасителем от «русской угрозы», Фердинанд надеялся, что болгары будут отстаивать его, защищая свой суверенитет. Именно «русская опасность» заставила Софию поспешить с возведением на трон самовыдвиженца Фердинанда. Тем не менее, Россия не собиралась «оставлять» Болгарию католику. Однако дипломатическая активность Петербурга не приносила каких-либо ощутимых результатов. Ни в Стамбуле, ни в европейских столицах не желали помогать русской дипломатии в «горючем» болгарском деле, чреватом очередным военным пожаром. Замечу, что Фердинанд «мешал» не только царю. Он начинал действовать на нервы и фактическому властителю страны Стамболову, который ради «независимости» страны от той же России, жертвовал «свободой», свирепо подавляя инакомыслие, преследуя русофилов. И в то же время политическое русофобство Стамболова могло закончиться гораздо раньше. Будучи умным политиком, он не мог не понимать, что рано или поздно Фердинанд постарается избавиться от него. И в начале 1888 г. русофоб Стамболов хотел превратиться в русофила Стамболова, обещавшим России выдворить князя из страны в обмен на определенные гарантии, в том числе материального характера (письмо С. Стамболова в МИД России от 25 февраля 1888 г.). Тогда Фердинанда спасло, скорее всего, недоверие русской дипломатии к Стамболову и уверенность в том, что выдворение князя устроится без особых денежных затрат.
Тут же следует заметить, что на первых порах своего княжения Фердинанд был для болгар своеобразным символом болгарской независимости, для русских - «узурпатором» болгарского престола, для турок — фигурой, вносившей помехи и сложности в международную сферу, прежде всего в русско-турецкие отношения. В сущности, Фердинанд был своеобразным заложником в сложной игре между Софией и Петербургом. Он все же тогда больше был объектом, нежели субъектом, в международных отношениях и только начинал вести свою игру. И попытка отнести его к лагерю русофилов или русофобов была бы некорректной, хотя для Петербурга, не признававшего князя, он был русофобом, захватившим болгарский престол. Несмотря на негласную поддержку Вены и Стамбула, все попытки Фердинанда до-
биться какого-либо ощутимого продвижения в решении вопроса узаконения его прав на престол великими державами терпели неудачу. В сущности, время показывало правоту царского тезиса, что если Россия может обойтись без Болгарии, то последняя не в состоянии обойтись без России. По меткому замечанию нового начальника Азиатского департамента Д. А. Капниста признание царем законности пребывания князя на престоле «было равносильно путешествию в Каноссу»1. Даже отстранение от власти Стамболова весной 1894 г. Фердинандом не поколебало позицию императора. Хотя, устраивая отставку «спасителю» Болгарии, оппозиционные силы надеялись, что она положит начало процессу нормализации отношений с Россией, покажет ей, что Болгария встала на путь русофильства. На это рассчитывал и сам Фердинанд, охотно пожертвовав своим «надзирателем». Во главе нового правительства встал К. Стоилов, понимавший необходимость отмены русофобского курса и недопущения грубого произвола во внутренней политике. Долгожданная победа князя была результатом многих факторов, прежде всего осознания многими видными политическими деятелями Болгарии необходимости примирения с Петербургом, невозможности дальше выдерживать «внешнеполитический террор», внутренний террор русофобства. Для русской дипломатии, сломившей упорство молодого императора Николая II, вознамерившего было продолжать политику своего отца, примирение означало путь к восстановлению влияния в славянской стране, играющей отведенную ей роль в стратегических планах России. Сам князь Фердинанд ради сохранения династии дал согласие на крещение 2 февраля 1896 г. своего первенца Бориса Клеменса Роберта Марию Пия Людвига Станислава Хавье-ра (1894-1943), принца Саксен-Кобург Гота по православному обряду (крестным отцом Бориса стал русский царь). Вслед за восстановлением русско-болгарских отношений остальные великие державы поспешили признать законность Фердинанда Кобургского на престоле. Наступали новые времена и для Болгарии, и ее князя, награжденного новым императором орденом Св. Владимира I степени. Русофобство уходило в тень. Стремясь «ублаготворить» Россию и «утешить» Болгарию, князь в одном из своих выступлений того времени заговорил об «оживляющих лучах восточной зари в противоположность мертвящему зною западного союза»2. Из бывшего русофоба он стал русофилом. Эта перемена еще раз подчеркивает политическую составляющую этих двух феноменов - русофобства и русофильства.
Однако русофильство князя было весьма своеобразным. Здесь можно назвать весьма любопытный договор, заключенный им втайне от своего правительства в Вене в августе 1897 г. с Австро-Венгрией. Согласно нему, если это не фальшивка, Франц-Иосиф среди прочего обещал поддерживать в будущем «признание болгарской независимости великими державами», помочь Болгарии овладеть «Адрианопольским вилайетом до Царьграда, вместе с портом
Каваллой и границей на Эгейском море, и отобрать у сербов гг. Ниш, Пирот, Вранье, Лесковац»3. Думаю, что в Петербурге были бы резко против такого договора, нарушавшего хрупкий славянский мир на Балканах.
Фердинанд, как верно подметил один из современников, «пускал корни», работая над их укреплением в болгарской почве. Любое серьезное недовольство правительством, его политикой он стремился вовремя и искусно погасить, не допуская ни расшатывания страны, ни ослабления власти своего имени.
Однако, повторю еще раз, не следует представлять себе, что министры были только куклами в руках Фердинанда. У них было много общего, прежде всего в стремлении европеизации страны, в решении общегосударственной политической задачи по объединению болгар. И здесь хорошие отношения с Россией были просто необходимы. Так, в 1899 г. один из видных политических деятелей С. Данев в отношениях с Россией видел «выражение государственной идеи, будучи убежден в том, что только благодаря им» Болгария «в один прекрасный день получит свои естественные границы». Наступление этого «дня» и решение македонского вопроса Данев связывал с политикой великих держав и выступал против засылки чет в Македонию4. Видимо, такая позиция премьер-министра с ориентацией на «прекрасный день» и «бесплодные» переговоры Данева с Петербургом по обеспечению «слепой» поддержки России в деле «национального объединения» вызвали неудовольствие Фердинанда.
Касаясь восприятия официальной Россией, ее дипломатами князя, а потом царя, Фердинанда, сразу следует отметить, что после 1896 г, Петербург проявлял редкостную терпеливость и доброжелательность по отношению к нему, выступая неким «главноуговаривающим» в македонском вопросе. В декабре 1902 г. министр иностранных дел В. Н. Ламздорф в личной беседе с «его королевским высочеством», как назвал князя Николай II, и главой правительства С. Даневым предупредил их, чтобы болгары «не обостряли обстановку на Балканах, поскольку в течение ближайших нескольких лет Россия... не сможет принять активного участия в этих событиях, а без участия России интересы Болгарии будут ущемлены». При этом высокопоставленный русский дипломат исключал любую возможность добиваться улучшения положения «народа Македонии» революционными методами5. Так, в заключенной в том же году русско-болгарской военной конвенции говорилось только о том, что Россия обещает «всеми своими силами содействовать сохранению целостности и неприкосновенности территории Болгарии», но ни слова не упоминалось о сохранении династии Кобургов, о поддержке Софии в случае вторжения Австро-Венгрии в Македонию или вследствие начала той же болгаро-турецкой войны из-за освобождения македонских братьев6.
Но в целом русская дипломатия поддерживала болгарского монарха. Русский дипломатический представитель в Софии Г. П. Бахметев «демонст-
ративно выказывал высокое благоволение "единственному фактору в Болгарии" князю Фердинанду»7. Ответ на вопрос о причинах такового довольно прост: вместе с императорами меняется и политика, но политические расчеты остаются, не забываются и мечты. Болгария была нужна России, царь которой не мог не питать надежд на водружение креста над Святой Софией. Хотя не следует забывать, что для многих в России Болгария была падчерицей, а Сербия - дочерью. Оглядывание князя на Вену, дистанцирование Болгарии от России - все это предопределяло осторожность Северной Пальмиры в болгарских делах. В то же время стремление «приручить» Софию с ее пульсирующей активностью в македонском вопросе заставляло русскую дипломатию порой «лезть с головой» в «балканский котел».
Самому Фердинанду «прощалось» многое, даже провозглашение независимости, предварительное известие о котором было встречено русским дипломатическим представителем в Софии весьма неодобрительно. Однако все его уговоры отложить задуманное «до более удобного времени» и обещания «полного содействия России» закончились крахом8. (Замечу, что история учила Фердинанда, он знал: если бы болгары следовали этим советам «ожидания дядо Ивана», то известное воссоединение Южной и Северной Болгарий могло совершиться гораздо позднее и на других условиях.)
Петербург, молча «проглотивший» аннексию Боснии и Герцеговины Веной, Петербург, сделавший первый шаг в 1896 г., должен был сделать второй в 1908 г., пойдя на признание независимости Болгарии и царского титула Фердинанда. Название Третьего Болгарского царства обязывало ко многому: прежде всего к великим делам, к воссозданию Великой Болгарии, к делу «национального объединения», к решению македонского вопроса, решавшегося оружием в Балканских войнах и за столом переговоров.
Итоги Второй межсоюзнической войны, начатой Софией в июне 1913 г.,; были подведены 29 июля (10 августа) Бухарестским договором, по которому территориальные претензии Сербии и Греции были удовлетворены за счет Болгарии, ее бывших македонских приобретений. С. Д. Сазонов писал в своих воспоминаниях: «Бухарестский мир был только пластырем, налепленным на незалеченные балканские язвы, которым было суждено снова вскрыться не далее как через год. Для Болгарии Бухарестский мир запечатлевал крушение честолюбивой мечты Фердинанда Кобургского о создании болгарского царства от; пределов Албании и до Мраморного моря. Горечь обманутых надежд и затаенная злоба против тех, кого они считали виновниками испытанных ими разоча-, рований, поставили судьбы болгарской политики в тесную связь с венским кабинетом, как это наглядно доказала мировая война 1914 года»9.
Для наследников хана Аспаруха виновницей такого исхода стала Россия. Апофеозом русофобских настроений стало стихотворение, каждая строфа которого заканчивалась проклятием на голову «братской России»10. И хотя
номер газеты «Дневник», где оно было помещено, был конфискован и правительство выразило свое сожаление Неклюдову, тем не менее, эти зарифмованные проклятия можно было считать горькими плодами нестроений в славянстве, результатом «игры на качелях», уже принесшей немало бед в русско-болгарских отношениях.
И если говорить о болгарских националистах, то их неприязнь, недоверие к России, ее политике могли бы быть, по-моему, сконцентрированы в следующих словах-объяснениях: : 1. Я люблю Россию, но ненавижу русскую политику.
2. Я люблю Россию, но только когда она не решает свои дела за менял
3. Я люблю Россию, но ненавижу самодержавие.
4. А за что я должен любить Россию, если после 1878 г. моя родина оказалась под двойным русско-турецким игом?
5. А за что я должен любить Россию, если она всегда была для меня мачехой?
6. А за что я должен любить Россию, если освобождение ею моей страны связано с оккупацией?
: 7. Я ненавижу Россию, потому что она лишила Болгарию Македонии.
8. Я ненавижу Россию, потому что она лишила Болгарию ее первого князя.
9. Я ненавижу Россию, потому что я всегда «меньший брат» для нее.
В непростой ситуации, сложившейся в результате Балканских войн, для Фердинанда было два варианта дальнейшей политики: отречение от престола или продолжение борьбы за дело «национального объединения» в ходе грядущей войны. По мнению экзарха Иосифа, он должен был покинуть престол. Убеждение экзарха в необходимости отречения Фердинанда, сеющего только зло в Болгарии, было подкреплено информацией о готовящейся царем церковной унии с Римом и о подготовке союза с Центральными державами и Турцией". Экзарх, глубоко переживавший болгарскую драму, прямо заявил потерявшему, по его мнению, все моральные права оставаться на троне Фердинанду: «Если Вы любите Болгарию, если Вы дорожите династией, Вы должны отречься от престола». Однако Фердинанд не собирался уходить на покой. Он готовился к реваншу. Сам же экзарх умер со словами: «Болгарский престол занят иностранцем. Он покинет несчастную Болгарию после того, как опозорит и погубит болгарские чаяния и идеалы... Храните Болгарию, которая находится на страшном распутье»12.
«Чаяния и идеалы» были присущи и Фердинанду, и пришедшему к власти летом 1913 г. правительству «либеральной концентрации», в котором руководящая роль принадлежала авторам известного «письма от 23 июля», отправленного царю. В этом письме, полном неприятных и резких высказываний в адрес русской политики в Болгарии, настойчиво «рекомендовалась единственно спасительная политика сближения с Австрией». Само письмо было написано «в момент, когда сам Данев, шеф болгарских русофилов,
признал свою русофильскую политику "обанкротившеюся"; когда все в Болгарии винили Россию и в отказе Сербии от договора... Авторы письма, - как подчеркивал русский корреспондент в Болгарии, - лишь придали положительно австрофильскую форму этому отрицательному русофильскому настроению, и сделали они это не столько потому, что повиновались глубокому внутреннему убеждению, сколько потому, что такое выступление сулило им власть»13. Одно замечание: эта «власть» давала им возможность «поправить» курс болгарской политики.
Конечно, в России знали о царящих настроениях в Болгарии, равно как и признавали желательность привлечения Болгарии на свою сторону. Так, в июле 1914г. посланник в Софии А.В.Неклюдов, как он писал позднее в своих воспоминаниях, подал записку на имя Сазонова о высадке мощного десанта в Варне или в Бургасе с одновременным изданием «прокламации, обращенной к местному населению и убеждающей его, что целью прихода русских войск является возвращение Адрианополя и потерянной во Второй Балканской войне территории, а также защита от турок». «Все это, - по мнению Неклюдова, - могло поставить на русскую сторону и народ, и армию, а в конечном счете, и Фердинанда» 4. Однако это предложение не прошло. Достаточно сказать, что против выступил начальник штаба Ставки М. В. Алексеев, считавший, что Россия не обладает необходимыми силами для организации десанта15.
Началась первая мировая война. Власти в Софии делали самые успокоительные заявления о том, что «Болгария никогда и ни при каких условиях не присоединится к лагерю, воюющему против России, и не займет Македонию или Добруджу», не договорившись предварительно с Петербургом. Однако в это трудно было поверить, пока в правительстве заседали лица, не раз заявлявшие о необходимости отхода от России и союза с Австро-Венгрией16. Можно напомнить, что в начале августа 1914 г. русское правительство запросило Софию относительно ее планов. И что же? Как писал позднее Р. Пуанкаре, «король не принял на себя никаких обязательств. Он сослался на.свое правительство, с которым он, однако, обычно мало считается. В свою очередь председатель совета министров сослался на короля. Фердинанд и его соратники остаются верны себе. Их двуличие несомненно сулит нам сюрпризы»17.
И в то же время ситуация была слишком сложной, чтобы упрекать только Софию и короля Фердинанда. Так, 1 сентября 1915 г. Россия с союзниками заявили в последний раз Софии, что они готовы гарантировать после победоносной для них войны уступку ей Сербией македонских земель, ото-; шедших Белграду по договору 1912 г. Эта гарантия обуславливалась бы ручательством Болгарии заключить с державами Антанты военную конвенцию относительно вступления в войну с Османской империей18.
Однако эти обещания рассчитаться после войны, в которую надо вступать сейчас, не устраивали Софию, особенно на фоне побед немецкого оружия. Болгарскую позицию можно попробовать понять, если знать, что в Софии одну из главных причин своих несчастий болгарские националисты видели в «злокозненности русской дипломатии»: «Россия, - говорят они, -была арбитром между нами и сербами. Ее подпись скрепляла наш договор с ними. И однако, что сделала она, когда сербы отказались от этого договора и предъявили нам свои ни на чем не основанные требования? Одного ее слова было бы достаточно, чтобы образумить сербов, но она не только не сказала этого слова, но, напротив, устами покойного Гартвига, как будто поощряла сербские претензии. И когда в результате этих претензий разразилась война, Россия не сделала ничего, чтобы остановить набросившихся на нас турок и молчаливым свидетелем присутствовала при нашем ограблении в Бухаресте и Царьграде. Нас карали за "непослушание", но самая беспощадность кары доказывала, что дело было не только в непослушании. Нам мстили за дерзкое поползновение на независимость, за Родосто и Адрианополь, за наши мечты о "великой Болгарии", создание которой не входило более в планы русской дипломатии. Нас приносили в жертву "великой Сербии"... Можем ли мы после этого горького опыта доверять России, когда она обещает нам какие-то неопределенные "компенсации, широко отвечающие нашим национальным аспирациям?»19.
, Итак, были национал-патриоты, готовые ради успеха дела «национального объединения» пойти в «объятия» Тройственного союза. И здесь, безусловно, играло свою роль то обстоятельство, что Россия в войне поддерживала Сербию, соперницу и «обидчицу» болгар в македонском вопросе. Как писал в начале 1915 г. русский корреспондент И. Калина в «Вестнике Европы», «чаще всего и категоричнее всего болгары объясняют свой нейтралитет и свое безучастие в будущей вокруг них борьбе своею "ненавистью" к Сербии». «Мы не можем, - говорят они, - органически не можем сочувствовать и помогать сербам. Их коварство лишило нас плодов великих усилий и неисчислимых жертв, понесенных страною в балканской войне ... они отняли у нас Македонию, которую годом раньше сами торжественным договором признали бесспорно болгарскою». И далее: «Не только болгарский политикан-интеллигент, но и рядовой болгарский крестьянин не захочет добром протянуть руку "коварному соседу", которого он обвиняет чуть ли не во всех своих несчастьях последнего времени»20.
Но это эмоции. Сама политика выжидания может быть объяснена тем, что король «надеялся захватить Македонию в ходе локальной австро-сербской войны, но в сложившихся обстоятельствах хотел выяснить позицию Румынии и Греции»21. Безусловно, политика выжидания увязывалась и с более-менее четким определением будущего победителя. Таким в 1915 г.
представлялась Германия со своими союзниками: Россия терпела неудачи в Галиции и в Польше, не блистали успехами и ее «друзья по оружию». И как итог - 24 августа 1915 г. в Софии был подписан германо-болгарский договор о денежной помощи Софии в размере 200 млн. левов; в его секретной части предусматривалась передача Болгарии желанных македонских земель, а также часть пограничной сербской территории2-2. А на следующий день, благодаря стараниям Берлина, была достигнута договоренность между Стамбулом и Софией о передаче Болгарии Фракии с частью Адрианополя23.
В донесениях российских дипломатов из Болгарии лишь изредка встречалась информация, которая могла хоть как-то скрасить тяжелое настроение. К числу таких можно отнести сообщение посланника в Софии А. А. Савинского о речи Александра Стамболийского на встрече руководителей оппозиционных партий с царем Фердинандом (4 сентября 1915 г.). В ней лидер земледельцев четко и грозно заявил: «Меня лично нельзя упрекнуть в пристрастии к России, но, к сожалению, мы видим и знаем, что в народе нашем чувства благодарности к своей освободительнице бесконечно сильны и никто и ничто не может их вытравить. Вы и ваше правительство хотите вести народ к новым авантюрам, идущим вразрез с его чувствами, стремлениями и идеалами. В 1913 году Вы с вашим правительством довели страну до катастрофы и народ хотел идти на Софию, чтобы потребовать к ответу виновных. Мы остановили его тогда... Но теперь мы вас торжественно предупреждаем, что если вы осмелитесь повести страну к новым авантюрам, то мы станем во главе народа и поведем его сюда за вашей головой! ... народ наш не хочет войны, но если в силу политических обстоятельств он вынужден будет поднять оружие, то он охотно пойдет с Россией и никогда против нее»24.
Такая позиция могла радовать Петербург, но Болгарией руководили другие, увидевшие в словах Стамболийского лишь красивую фразу. Князь и его окружение предпочитали дело слову. «Все болгарские злоключения в 1913 году приписывались вине исключительно России. Деятельность Фердинанда, - писал в Петроград военный агент в Софии Г. Д. Романовский, -поддерживалась Австрией и Германией, субсидировавшими в широких размерах всю болгарскую прессу. В армии с разрешения Фердинанда была образована особая офицерская военная лига, поставившая себе целью якобы возрождение военной мощи Болгарии, но на деле энергично занимавшаяся антирусской пропагандой и ратовавшая за тесное сближение с Австрией и Турцией. Одной из обязанностей членов этой лиги было следить за настроением офицеров вообще и бороться с теми из них, кои оставались верными идее сближения с Россией»23.
Сюда же следует добавить и то обстоятельство, что именно в Австрии хранились многомиллионные средства болгарского монарха, что значительно уменьшало шансы на вовлечение его в орбиту Антанты26. Более того,'
судя по донесению Романовского, вся семья болгарского царя не питала какого-либо чувства уважения к России. Так, описывая его вторую жену Элеонору* Каролину Гаспарину Луизу (1860-1917), принцессу Ройс цу Костриц, дипломатом зло напоминал: «Не могу также не отметить крайне враждебного отношения ко всему русскому и королевы Элеоноры. Особенно ярко это выразилось во время балканской войны в ее пренебрежительном отношении к отрядам русского Красного Креста. Между тем без русской помощи, благодаря крайней бедности болгар в медицинском персонале и средствах, положение болгарских раненых было бы отчаянное. Еще хуже поступила королева Элеонора с теми значительными денежными суммами и пожертвованными вещами, кои поступали на ее имя из России. Все это выдавалось раненым якобы от ее имени. Откуда прибыли пожертвования — тщательно сбывалось. В своей слепой неприязни к России Элеонора дошла до того, что однажды на выраженное прибывшими в Болгарию русскими отрядами Красного Креста желание поскорее приступить к работе сказала, не стесняясь присутствия русских: "Эти русские всегда и всюду суют свой нос; мало их били японцы, надо, чтобы их побили еще и китайцы"» 7. " . Прогерманские настроения Софии, подогреваемые победами немецкого оружия, гонения русских подданных, отказ идти на союз с Антантой - все это, в конечном счете, вынудило российского самодержца пойти на решительный шаг. 11 сентября 1915 г. в 21 час 37 минут он телеграфировал министру иностранных дел Сазонову: «С крайним прискорбием уполномачи-ваю Вас отозвать из Болгарии посланника с миссией и консульствами»28. В свою очередь министр предпринял последнюю попытку «образумить» Софию. Через Савинского он извещал болгарского премьера В. Радославова: «События, происходящие теперь в Болгарии, свидетельствуют об окончательном решении правительства короля Фердинанда отдать судьбу страны в руки Германии. Присутствие германских и австрийских офицеров в Военном министерстве и Штабах армии, сосредоточение войск в пограничной с Сербией области, широкая финансовая помощь, принимаемая Софийским кабинетом от наших врагов, не оставляют сомнения в том, против кого направлены нынешние военные приготовления болгарского правительства. Державы Согласия, принявшие близко к сердцу обеспечение чаяний болгарского народа, неоднократно предостерегали г. Радославова, что всякое враждебное действие против Сербии будет сочтено ими как направленное и против них самих... Представитель России... не может оставаться в стране, в которой готовится братоубийственное нападение на союзный славянский народ. Императорский посланник получил предписание покинуть Болгарию... если в 24-часовой срок болгарское правительство не порвет открыто с врагами славянства и России, и не примет мер к немедленному удалению из армии офицеров государств, воюющих с державами Согласия»29.
Ультиматум не был принят. Благо Болгарии требовало возвращения отторгнутых Сербией македонских земель — «нам чужого не надо, но и своего не отдадим». Эта старинная форма с одинаковым успехом использовалась воюющими сторонами. 21 сентября 1915 г. отношения были разорваны. 6 октября Манифестом Николая II Болгарии объявлялась война. Сам Фердинанд при отъезде из Софии нашего посланника. Савинского сказал: «Даже если меня не будет в Болгарии, надо будет немало времени, чтобы построить мост через пропасть, образовавшуюся между Россией и Болгарией»30. На Балканах болгарские и сербские мужики, одетые в солдатские шинели, в очередной раз были брошены в патриотическую мясорубку войны, где успех сопутствовал наследникам царя Самуила. В газете «Мир» в декабре 1915 г. можно было прочесть такие строки: «Болгарский народ теперь сражается не за какой-нибудь далекий идеал; он не ищет завоеваний в чужих землях. Если он начал войну, то лишь затем, чтобы осуществить свое единство, собрать в границах одного государства всех сынов одной крови, одного племени, одной веры. В Заечаре и в Пироте, в Нише и в Лешковце (правильно -Лесковац. - В. К.), в Скопле (совр. Скопье. - В. К.) и в Куманове, в Велесе и в Прилепе, в Битоле и в Охриде, во всех этих только что освобожденных местностях бьется болгарское сердце, живут сыны болгарского народа»31.
Эйфория побед настолько охватила Софию, что было решено переименовать храм-памятник Александра Невского (воздвигнут на средства болгарского народа в память царя-освободителя Александра II и всех сложивших свои головы на поле брани за освобождение Болгарии русских солдат) в собор свв. Кирилла и Мефодия. В то же время говорить о каком-то «девятом вале» русофобства нельзя. Так, 17-ый пехотный полк Доростольский Его Императорского Величества Великого князя Владимира Александровича и 3-ий конный полк Ее Императорского Величества Великой княгини Марии Павловны продолжали сохранять свои наименования. Болгарская пресса, резко нападая на царское правительство, высказывала «наилучшие чувства» русскому народу. (Народ - это святыня. Его нельзя трогать, он никогда и ни в чем не бывает виноват!?). Лейтмотив многочисленных выступлений, заявлений был таков: «Болгария не желает воевать ни с кем... ни даже с Сербией, а только берет у Сербии то, что принадлежит болгарам по праву»32. Но право на компенсацию (именно это слово было в ходу у России и ее союзников) не отрицалось ими. В августе 1916 г. начальник штаба Главковерха генерал М. В. Алексеев склонялся к тому, чтобы начать переговорный процесс с Болгарией и заключить с нею - втайне от Сербии и Греции - соглашение. В нем предусматривались такие пункты, как передача Болгарии Македонии до р. Вардар, а также Каваллы и, возможно, Салоник в обмен на детронацию царя Фердинанда, отставку правительства, разрыв с Централь-
ными державами. Однако против такого плана выступала Франция, где считали, что переговоры могут быть начаты только по инициативе Софии и, не ранее нанесения Болгарии мощного удара33.
В том же 1916 г. о судьбе послевоенной Болгарии писал интересные строки Г. Д. Романовский, подчеркивавший, что «первой и важнейшей задачей нашей дипломатии должно явиться удаление из страны Фердинанда... наиболее отвечающим нашим интересам было бы учреждение там республики. При политиканстве болгар, весь избыток сил этого живучего по природе народа направится на внутреннюю политику, и внешняя политика отойдет на второй план. В заключение приемлю на себя смелость высказать свое мнение на тот случай, если в Болгарии произойдет в ближайшем будущем переворот и страна, свергнув Фердинанда, перейдет на нашу сторону. Насколько мне известно, до предательского выступления Болгарии, наша дипломатия, стремясь привлечь ее на нашу сторону, обещала ей приращения в Восточной Фракии. Мне представляется, что теперь это едва ли отвечает нашим интересам. С переходом Царьграда в наши руки нам необходимо иметь для обеспечения его со стороны балканских государств достаточно широкую защитную зону. С этой стороны желательно задержать за нами всю теперешнюю Турецкую Фракию вместе с Адрианополем. Помимо стратегической выгоды, занятие Фракии поможет нам придать Царьграду, населенному главным образом греками, евреями и турками, хоть немного русский характер... Колонизация же Фракии русскими оживит Царьград, а связь его с Империей станет теснее»34.
А что же общественное мнение России? С чем оно выступало в те годы? Известный А. И. Веселовский говорил: «Мы русские... будучи просто славянофилами, имеем одно искреннее желание, чтобы славяне, все без исключения, нашли себе политическое счастие и приблизились, сколько можно, к своему политическому идеалу. Нам безразлично, как устроятся у себя свободные славянские народы... нам желательно видеть всех славян, живущих в мире между собою и блюдущими интересы славянства. Русский царь не ищет новых подданных, а русский народ не нуждается в новых землях. Мы можем взять себе только почти родной нам Царьград и то лишь затем, чтобы никто не мог запирать перед нами созданные Богом ворота в свободное море. Но, будучи старшими братьями в славянской семье, мы, русские, требуем, чтобы остальные славяне имели нас, говоря по старому, в отца место, и держали русское имя честно и грозно»35.
После февраля 1917 г. в планах дипломатии Временного правительства появлялись новые варианты, связанные с появлением в Швейцарии некоего болгарского комитета, замышлявшего переворот в Болгарии. Его руководители - архимандрит Стефан (будущий болгарский экзарх) и г-н Цоков - со-
гласив на переход к Антанте ставили в зависимость от передачи всей болгарской Македонии «в ее этнографических границах»36.
Разрозненность депеш, отрывочность информации, напечатанной на скверной, чуть ли не оберточной, бумаге разных цветов и в не менее скверной обстановке разваленной и преданной империи не позволяют представить целостную картину судьбы Болгарии и ее монарха. Последние разведданные на сентябрь 1917 г. позволяют узнать следующее. Болгары собирались потребовать: Фракию с Родосто, автономию Македонии с Салониками и «Большую Добруджу». Не исключалась возможность сохранения династии Кобургов и даже сохранения короля Фердинанда. Сама форма организации переворота представлялась заговорщикам весьма туманной: и идея революции, и разрыв монарха с Германией, и создание заграничного революционного правительства, к которому, по-видимому, должна была перейти власть после удара союзнических войск на заранее подготовленном для прорыва участке . Однако революции в противоборствующих странах смешали карты. ,
Король Фердинанд отрекся от престола 3 октября 1918 г. в пользу своего сына Бориса, князя Тырновского. Сам он умер в Баварии в родовом замке Кобургов. Время его царствования пришлось на трудное время решения проблемы «национального объединения», волновавшей болгарское общество, не забывавшее свою величественную историю, помнившее Сан-Стефанскую Болгарию. Фердинанд оказался в числе побежденных, виновников поражения, даже катастрофы. Однако ему удалось, может быть, главное - оставить на троне своего сына. И прошлое забылось гораздо быстрее, чем пытался пророчествовать Фердинанд. А с уничтожением самодержавия в России русофильство и русофобство утрачивали, казалось бы, свое политическое содержание. Время показало и показывает, что они имеют право на существование, пока живет Россия.
Подводя итоги, я хотел бы дать свое определение истории: история - это память смертная, обращенная в бессмертие. Я надеюсь, что так же будет бессмертна и связь наших народов, веками ее строивших и упрочавших.
И свой вклад сюда внесли русские, о которых я постарался рассказать в своей статье.
Заканчивая небольшой экскурс, хочу подчеркнуть, что феномены русофильства и русофобства (любви и ненависти) органичны для всего славянства, ищущего и находящего свои пути по обретению себя в будущем. Вопрос только - в каком и какова цена? Но здесь каждый решает сам или как будто сам. И еще раз подчеркну, что русофильство всегда связано больше с культурой, а русофобство - с политикой.
Примечания
1ЛамздорфВ. Н. Дневник (1891-1892). М.-Л., 1934. С. 165.
2Циг. по: МартыненкоА. К. Русско-болгарские отношения в 1894-1902 гг. Киев, 1967. С. 129. >Бербенко К. Балканский полуостров // Славянские известия. СПб., 1909. № 1. С. 116. 4БербенкоК'. Политические партии в Болгарии. Прогрессивно-либеральная партия// Славянские известия. СПб., 1910. № 3. С. 222.
' Мартыненко А. К. Русско-болгарские отношения накануне и в период революции 1905— 1907 гг. Киев, 1974. С. 19.
^ Мартыненко А. К. Русско-болгарские отношения в 1894-1902 гг.С. 285. 1 Бгрбенко К. Д. Политические партии в Болгарии //Славянские известия. 1910.№1.С. 54. -,'К. Д. Б. Болгарское царство //Славянские известия. 1909. №2. С. 214. ''Сазонов С. Д. Воспоминания. М., 199Г. С. 120. 10 АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 1351. Л. 123 об.
" Екзарх Стефан I Български. Документален сборник. София, 2003. С. 15-16.
"Там же. С. 19-20. . . .
"КалинаИ. Из Болгарии (Болгарский нейтралитет)//Вестник Европы. 1915. №2. С.299.
"Цит. по: Айрапетов О. Р. Балканы в стратегии Антаиты и ее противников (1914-1918 гг.)//
Новая и новейшая история. 2003. № 5. С. 204.
"Там же. С. 204.
"АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 1353. ЛЛ. 227 об, 232.
•Р Цет. по: Айрапетов О. Р. Балканы в стратегии Антанта ,и ее противников... С194- ' ):;. 18 Иностранное обозрение//Вестник Европы. 1915. № 11. С. 349. "Калина И. Из Болгарии // Вестник Европы. 1915. № 2. С. 295-296. гоТам же. С. 293.
"Айрапетов О. Р. Балканы в стратегии Антанты и ее противников... С. 196. 22 Там же. С. 197.
23Тамже.С,198; Иностранное обозрение//Вестник Европы. 1915.№ .11. С. 350. 24 АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 1335. Л. 148. .
"Записка бывшего военного агента в Софии Г. Д. Романовского о деятельности Фердинанда Кобурга, 1916 год. Публикация В. Б. Каширина//Вопросы истории. 2004. № 7.С. 7; 10Айрапетов О. Р. Балканы в стратегии Антанты и ее противников.;. С. 210. "Записка бывшего военного агента в Софии Г. Д. Романовского. С. 9. 28 АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 3781. Л. 7. 24 Там же. Л. 15.
З03агшска бывшего военного агента в Софии Г. Д. Романовского... С. 7.
"Цит. по: Соболевский А. И. Славянство перед лицом войны// Славянские известия. СПб.,
1916. №2. С. 26. . ; ■ ■
32 АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 3779. ЛЛ. 68-79.
33 Там же. Д. 3792. Л. 31.
34Записка бывшего военного агента в Софии Г. Д. Романовского... С. 7-8. а Соболевский А. И: Славянство перед лицом войны... С. 27. ?АВПРИ. Ф. Политархив. Д 3806. ЛЛ. 98, 106. "Там же. Д. 3794. Л. 9.
