CC BY
33
ПСИХОЛОГИЯ И ПЕДАГОГИКА
Арпентьева М. Р. Нравственные проблемы права: справедливость и жертвоприношение // Вестник Прикамского социального института. 2017. № 2 (77). С. 101-108.
Arpentieva M. R. Ethical problems of law: justice and sacrifice. Bulletin of Prikamsky Social Institute. 2017. No. 2 (77). Pp. 101-108. (In Russ.)
УДК 340.1
М. Р. Арпентьева
Калужский государственный университет имени К. Э. Циолковского, Калуга, Россия
НРАВСТВЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПРАВА: СПРАВЕДЛИВОСТЬ И ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Арпентьева Мариям Равильевна - доктор психологических наук, доцент, профессор кафедры психологии развития и образования.
E-mail: mariam_rav@mail. ru
В статье рассматриваются вопросы деформации и соотношения правового и нравственного пространств, обозначающие основные пробелы правового регулирования и правоприменительной практики в области осуществления прав и свобод человека и гражданина. Автором вводится понятие пространства арбитражных привилегий. Отмечается, что концепция морального права, при всей ее ограниченности, представляет собой важную альтернативу доминирующей в наше время позитивистской концепции права. В рамках позитивистской концепции называемое правовым пространством многих стран пространство арбитражных привилегий выступает как свод имеющих силу закона (ut lex valere) установок относительно преимуществ и привилегий насилия и обмана одних групп по отношению к другим (corpus Privilegium). Морально-нравственное пространство как свод нравственных установок, регулирующих жизнь человека, при этом подвергается деформации и игнорируется как группами, устанавливающими арбитражные привилегии, так и группами, их лишенными: ответственность, редистрибуция и реституция замещаются ретрибуцией - наказанием и эксплуатацией. В результате вместо декларируемой ресоциализации преступившие юридические нормы и те, кто эти нормы вводит и реализует, все более десоциали-зируются: содержанием десоциализации выступает десакрализация, потеря нравственных опор жизни.
Ключевые слова: правовое пространство, нравственное пространство, справедливость, пространство арбитражных привилегий, права человека.
M. R. Arpentieva
Kaluga State University named after K. E. Tsiolkovski, Kaluga, Russia
ETHICAL PROBLEMS OF LAW: JUSTICE AND SACRIFICE
Arpentieva Mariam Ravilievna - Grand Doctor (Grand PhD) of Psychological Sciences, Docent, Professor at the Department of Development and Education Psychology.
© Арпентьева М. Р., 2017
In the article the questions of deformation and the ratio of legal and moral spaces indicating the main gaps in the legal regulation and law enforcement practice in the implementation of the rights and freedoms of man and citizen. The author introduces the concept of space arbitration privileges. It is noted that the concept of moral law, with all its limitations, represents an important alternative to the dominant in our time, the positivist concept of law. In the framework of positivist legal concept called space many countries space arbitration privileges acts as an arch having the force of law ("ut lex valere") installations on the advantages and privileges of the violence and deceit of one group against the other ("corpus privilegium"). Moral space as the set of moral principles that govern a person's life, when it undergoes deformation and is ignored as groups, establishing arbitration privileges and groups them devoid of responsibility, redistribution and restitution is replaced by retributive - punishment and exploitation. As a result, instead of the declared reintegration, in conflict with legal norms and those who these rules introduces and implements more desocialized: content desocialization acts of desacralization, the loss of moral supports of life.
Key words: legal environment, ethical space, justice, a space of arbitration privileges, human rights.
Проблема справедливости - одна из центральных проблем жизни человека. На нее «нанизаны», с одной стороны, переживание несправедливости и желание отомстить, с другой стороны, переживание несправедливости и благодарность мирозданию за то, что оно «все еще терпит» не ведающих что творят: одни люди, видя несправедливость распределения духовных и материальных «благ» и богатств, переполняясь не то завистью, не то праведным гневом, кидаются вершить самосуд, стремятся отомстить и расправиться с «обидчиком»; другие, видя несправедливость, смиренно благодарят мироздание за все, что имеют, поскольку понимают, что заслужили гораздо меньшего и худшего, чем есть. Аналогичным образом переживание справедливости может быть связано как с благодарным, принимающим отношением к миру, так и с непринятием, неблагодарностью: одни люди учатся благодарить жизнь за ее поддержку и за отсутствие поддержки, за те «пинки», которые она «раздает», возвращая каждому и ограничивая преступные в отношении жизни поступки; другие люди, даже совершив огромное число преступлений против человека, любви и нравственности, полагают, что «наказание», «свалившееся» на их голову, как минимум, незаслуженно и «внезапно».
Справедливость - это феномен, связанный с такими установками жизни человека, как принцип бумеранга и (или) отмщения, и двумя «верховными», духовно-нравственными законами жизни: законами воздаяния (ответственности, отмщения, зарабатывания) и законами милости (прощения, благословения, дарения). Первый закон утверждает справедливость в форме требования «оплаты счетов» или «бумеранга». Второй утверждает, что любые, даже самые страшные «счета» могут быть оплачены монетой более ценной - любовью (смирением, благодарностью, служением и т. д.). В понимании людей существует в общем-то правильное, но постоянно подвергающееся пересмотру представление о том, что мир справедлив и каждый заслуживает то, что получает.
Так, в ХХ в. психологи описали веру в справедливый мир как одну из базовых, но весьма далеких от истины иллюзий или облегчающих понимание мира «эвристик», но они не пошли дальше констатаций о том, что мир на самом деле несправедлив: духовные аспекты жизни человека и связанные с ними событийные и иные «артефакты» до сих пор психологией упорно игнорируются.
Юристы, в свою очередь, опровергли значимость истины, введя понятие «доказанности», а также сформировав процесс гражданского и уголовного расследования, обвинения и (или) идентификации ответчика, вынесения вердикта, приговора, осуждения и отбывания наказания таким образом, чтобы внешне декларируемый принцип «презумпции невиновности» оставался такой же иллюзией, как и справедливость. В результате современная
система правоохранительной деятельности де-факто лишена справедливости и невиновности: попавший в поле зрения правоохранительных структур человек так или иначе окажется виноват. Это - естественное следствие репрессивно-карательной модели отношений государства и общества, в том числе правоохранительной деятельности. Однако у этой модели есть следствия и менее естественные, которые связаны с нарастающей коррупцией и насилием в системе правоохранительной деятельности, в том числе системе исполнения наказаний. В некоторых случаях человек ответит за то, что действительно причастен к правонарушению, в некоторых - за то, что не причастен, но «раз попался - сиди»; в некоторых случаях, все более распространенных, - просто потому, что бюрократический монолит системы исполнения наказаний и правоохранительной деятельности государства в целом нуждается в новых ресурсах, рабочей силе; ради подтверждения власти: унижать и уничтожать других людей, вершить их судьбы, строя свое и своей семьи пусть маленькое, но счастье «сильного звена», ради чего многие сотрудники правоохранительной системы и пришли в нее работать. В результате фальсификация гражданских и уголовных дел, судебных и иных расследований разной степени интенсивности и обширности стала повседневным занятием правоохранительных органов многих стран СНГ.
Корни такой ситуации, однако, лежат не только и не столько в «особенностях постмодерна», его нигилизме, правовом и нравственном, его лоскутном сознании и деформированных отношениях человека с собой и миром. Корни уходят глубже - в отсутствие культуры насилия и в имеющую древние корни традицию жертвоприношения, заменяющую данную культуру. Как известно, одной из проблем сообществ является кровная месть, при которой запущенный один раз механизм насилия начинает работать безостановочно, требуя все новых убийств, заканчивающихся истреблением обеих сторон конфликта. Чтобы остановить насилие, были разработаны меры, которые подчас кажутся не вполне логичными: появление права, судебной системы стало этапом в развитии узаконенного насилия, а концепция вины стала важнее более древней концепции мести. Жажда насилия, ищущая, куда излиться, неминуемо должна найти объект, иначе произойдет непоправимое: насилие поразит своего носителя - человека или общество, потом наступит хаос, называемый Р. Жираром «жертвенным кризисом», когда нужно искать новые механизмы защиты и совладания или идти к внутреннему порядку, отказавшись от внешнего. Однако как не бывает последней жертвы, так не бывает и справедливых войн, не бывает и победителей в схватке агрессий [1; 2; 3]. Насилие ядовито и «заразно», оно уничтожает человека и общество, уничтожает культуру, выступающую, со своими запретами и предписаниями-разрешениями, одним из осевых феноменов защиты (профилактики-невхода и коррекции-выхода) от порочного круга насилия. Культура насилия - одна из частей этого механизма, она действует аналогично вакцине, защищающей от болезни применением содержащегося в инфекции яда в малых дозах. Культура помогает обществу и человеку справляться с ростом насилия с помощью комплекса мер, ограничивающих насилие и трансформирующих формы его проявления. Пиковый уровень культуры насилия демонстрирует жизнь Христа, ставшего добровольной жертвой. Если сознательно принести в жертву того, кто не виноват, можно прекратить насилие отмщающее, разорвать порочный круг взаимного насилия. Только понимая, насколько насилие в отношении данной жертвы безосновательно и несправедливо, можно осознать и несправедливость самого по себе насилия в форме жертвоприношений. Однако сознание противится такому признанию и тем более покаянию: редкие представители правоохранительной системы хотя бы сожалеют о сделанном ими, в большинстве случаев преступлениями против невинных и виноватых просто - гордятся. Насилие поэтому всегда остается неузнанным. «...Мы продолжаем не понимать воздействие, оказываемое насилием на человеческие общества» [2]. Опираясь на гуманизм
и его ценности, люди к своему удивлению часто получают «побочные эффекты» в виде фашизма и тоталитарных режимов. Этот феномен описан У. Эко, Р. Жираром, Ж. Батаем, Ю. Хабермасом и многими другими исследователями духовно-нравственных основ человеческого сообщества [1; 4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 13; 14; 15].
Таким образом, универсальным механизмом самозащиты общества от беспредела насилия и легитимизующего его арбитражного произвола является сосредоточение на жертве (создание «идентифицированного пациента» (пациентов) - девиантных групп, подлежащих уничтожению или трансформации) и (или) самом «жертвоприношении» как искуплении путем малого насилия над жертвой, которая искупает большое насилие общества над самим собой. Общество и культура выбрали путь упорядочения: вместо того, чтобы обличить насилие как произвольное и как суть общественных институтов, обладающих повсеместностью и хаотичностью, общество создает каналы и формы допустимого насилия, которое превращается в предсказуемый, локальный и упорядоченный ритуал. Общество фиксируется на насилии, имеющем хоть какие-то «легитимные основания» в виде мести, пытаясь «выкинуть» его из себя как болезнь с помощью другого, абсолютно по своей сути нелегитимного насилия, которое общество не признает и (или) не хочет признавать таковым. В жертву приносятся те, кто отличается, разрушает порядок, т. е. сложившиеся ритуалы, культуру насилия: от изгоев до правителей, от сильнейших до слабейших, от умнейших до глупейших, от жесточайших до смиреннейших и т. д. Религия «защищает» общество от развития и «высшего» порядка благодаря последовательным заменам: всеобщего насилия как хаоса - на жертвенное, человеческой жертвы - на животную или вещественную; реального жертвоприношения - на символическое [6]. Право осуществляет псевдолегитимное насилие и тем самым подменяет осуществление инициацией. Поэтому круг насилия не останавливается, а истории сакрализации жертвы, осознанные и явные, более редки, хотя и очень важны. Традиционные гонения и буллинг, убийства и преднамеренная травля (сталкинг), которые совершаются тайно и неосознанно, «в тишине и беспамятстве», будучи осознанными и признанными, помогают человечеству двигаться дальше на пути преодоления разрывов в индивидуальном и общественном сознании. И жертвы, и их преследователи (булли, сталкеры) имеют низкий потенциал жизнеутверждения, склонны отрицать жизнь, быть недовольными собой и миром [3]. Самоутверждаясь, они унижают не только объект нападок, но и самих себя. Признавая вину и переживая стыд, беря на себя ответственность, они могут не только разомкнуть круг насилия, но и помочь самим себе и обществу, разрушающему себя войнами, террактами и т. п., выжить - после свершения насилия. Выход из замкнутого круга насилия - диалог, признание насильником своей вины и прощение его жертвой, анализ внутренней, а не только внешней структуры насилия.
Агрессия, рожденная нарушенной, чрезмерной и болезненно отвергаемой привязанностью к миру и людям, рождает буллинг, или травлю. Суть травли - сталкинг, сам же сталкинг обнажает лежащую в своей основе привязанность к миру и к человеку (зависимость от них, деформации «объектных», близких отношений, желание «быть хорошим», точнее, «лучшим», гарантировать себе и близким комфорт полного удовлетворения и выживание), чтобы хоть как-то заполнить эту «черную дыру». Привязанность к желаниям (комфорту, контролю, власти) всегда ведет к дальнейшим деформациям отношений и жизни. Сталкинг - одно из крайних проявлений синдрома или феномена Люцифера [4; 16, с. 56-58] - духовного состояния, когда «черная дыра» в человеке столь глубока, что ее не могут заполнить ни власть, ни деньги. Это показывает и опыт инквизиции, одной из первых утвердившей диспозиционный подход к пониманию мира, который широко используется для различения зла и избавления мира от «пагубного влияния» его носителей, в том числе в тюрьмах всего мира, в военных и гражданских исправительных заведениях,
а также в воспитательных, психиатрических, где пытки и насилие настолько обычны, что таковыми не осмысляются. Когда инквизиция принимала окончательное решение в отношении «упорствующего» еретика, то отрекалась от него и отпускала его на волю; «отпустить» означало не освободить, а передать светским властям, повелевая им наказать еретика по заслугам, предать его смерти.
Поскольку культура насилия в современной мировой цивилизации до сих пор практически отсутствует, постольку проблема справедливости, являющаяся ключевой для решения вопросов правоохранения и правозащиты, в том числе правовосстановления, в настоящее время практически неразрешима и элиминирована из реальной практики. Одна из причин этого является, как отмечалось, собственно психологической: она связана с иррациональным по своей природе феноменом веры в справедливый мир, перед которой принцип презумпции невиновности - всего лишь незначительный реверанс в сторону рационального представления о том, что такое справедливость и законность. Другая причина связана с интересами социальных групп и организаций, включенных в ситуации правоох-ранения и правозащиты: эти группы, как и любые другие группы и организации, подвергаясь в современном мире постоянным угрозам разрушения от конфликтов извне и изнутри, начинают работать согласно железному закону бюрократии, только в целях самосохранения, решая задачи, связанные с другими людьми и группами лишь в той мере и так, как это представляется выгодным для выживания группы. Третья причина является также психологической или социально-психологической: огромная социальная дистанция общества по отношению к тюремному «народу», в том числе нежелание каким-либо образом включать в свою жизнь не только заботу о заключенных, но и само их существование, их права и нужды как таких же людей, как и все остальные, отказ от своих потребностей и обязанностей воспитания членов сообщества и компенсации нанесенных этим и иным членам сообщества вреда, отказ признавать преступным собственное - распространенное в нынешнем веке исключительно потребительское - отношение к жизни, а также стремление переложить ответственность за них на плечи государства, которое также настроено на идеалы потребления и стоит на страже собственных интересов, вполне отличных от интересов как общества «обычных людей», так и той его части, которая пребывает в заключении. Сочетаясь, эти причины приводят к закономерному результату: доказано может быть лишь то, что выгодно. То, что не вмещается в идею веры в справедливый мир и нарушает интересы правоохранительной и правозащитной бюрократии, систематически отсекается - от первых этапов выяснения обстоятельств дела до последних этапов, нередко связанных с систематическими пытками и смертью зэка; субъекты правоохранительной и правозащитной систем постоянно игнорируют все факты и пункты законов, которые могли бы привести к восстановлению прав этого человека и, шире, позволили бы представителям юстиции, социальных служб, правозащитных и благотворительных организаций, церкви и иных структур государства и общества увидеть в зэке человека.
Именно последнее - наиболее сложно: стигма преступившего закон, как и любая иная стигма, предназначена именно для того, чтобы обезличить человека и группу, перевести насилие над ним и ущемление его прав в «условия содержания» и «следствие по делу». Вера в справедливый мир, рационально осмысленная и законодательно закрепленная в конституциях, уголовных и уголовно-процессуальных кодексах многих стран, Европейской конвенции по правам человека в принципе презумпции невиновности, в повседневной, насыщенной индивидуальными и групповыми интересами практике превращается в свою полную противоположность - принцип презумпции виновности.
«Люди не могут не заслуживать то, что с ними происходит» - эта идея стала предметом внимания в конце ХХ в. и была названа верой в справедливый мир (belief in a just
world). Эту веру люди несут в себе и нуждаются в ней, чтобы выжить, полагая, что в конце концов они получают то, что заслуживают, и заслуживают то, что получают; люди и группы находят обоснования и успокоение не только правильным и честным, но и абсолютно бесчестным и беззаконным поступкам и деяниям [15; 17]. Эта вера поддерживается так называемыми чарами реального (l'incantation) - пониманием человеком себя и мира как упорядоченных, имеющих причинную и целевую обусловленность структур [19]. Эта вера играет в осмыслении происходящего в мире, социальной среде роль специфического фильтра, который отсылает человека к базовой идее о закономерности, упорядоченности мира [18, с. 125]. С самого раннего детства человек узнает, что определенные культурой добродетели и поступки, такие как нравственность и взаимопомощь, приносят пользу и успех, а плохие качества и поступки, такие как безнравственность и преступления, - наказание. Люди также предполагают, что благословение и осуждение - это, соответственно, «маркеры» добра и зла. Другими словами, они верят в то, что те, кому все удается, кто счастлив и успешен, должны быть хорошими, а те, у кого нет успеха, кто несчастен и в беде, - плохими. Однако в мире социальной аномии они также узнают, что добро и зло относительны: хорошими являются подчас плохие поступки, а плохими - хорошие, при этом право судить и решать вопросы чужой жизни присваивается каждому отдельному гражданину или группе лиц, имеющих ту или иную специфическую модель представлений о «хорошо и плохо», «добре и зле», «законности и преступности». В результате законодательства стран и мира все дальше уходят от нравственных - единых - оснований, а само понятие законности сужается до правил группы. М. Лернер, ведущий исследователь этого феномена, описывает верование или гипотезу справедливого мира и его последствия, перечисляя такие его следствия, как склонность унижать и обвинять невинных жертв, а также всех тех, кто попал - вольно или невольно - в беду. Люди склонны обвинять других людей за обстоятельства, которые по большей части (если не целиком) от них не зависят. На самом же деле, как точно подметил К. Дэроу, «такого понятия, как справедливость, нет - как в суде, так и вне него» [17, с. 147]. Так же часто, хотя и так же нерационально и несправедливо, люди хвалят и одобряют тех, кто достигает успеха, не пошевелив для этого пальцем или пошевелив «не тем», если он, не нарушая «правил приличий», скрывает, что совершенный им ради достижения цели поступок был безнравственным и беззаконным. Таким образом, вера в справедливый мир заставляет игнорировать неконтролируемые факторы в человеческой судьбе и превозносить свою способность понимать происходящее и, в том числе, судить других людей. При этом разные культуры отличаются степенью того, насколько они поддерживают веру в справедливый мир. А. Форнхам, например, выдвинул предположение о том, что эта вера могла быть сильнее в несправедливом обществе, например, в Южной Америке во времена апартеида. Эта вера помогает объяснить и оправдать многочисленные и очевидные случаи несправедливости, роста насилия и убийств, судебных фальсификаций и т. д., которые существовали в этом обществе. Другими историческими примерами этого являются фашистская Германия середины ХХ в., резервации в США в прошлом и нынешнем веке. Проводя эмпирический анализ, А. Форнхам обнаружил, что наивысший уровень веры в справедливый мир действительно имеет место в таких странах, где существующее социально-экономическое положение, включая негибкую систему социальных классов, заставляет людей оставаться «на своем месте». Такие культуры поддерживают у людей представление: все якобы получают то, что заслуживают, и заслуживают то, что получают [17, с. 363-366; 20].
Рассматривая современную ситуацию в России с ее огромной социально-экономической дистанцией между людьми разных групп, а также высокой степенью целенаправленной изоляции малоимущих («неблагонадежного быдла», «рабов») и богатых («благонадежной
элиты», «господ»), можно с уверенностью утверждать, что в России существует нормативно закрепленная тенденция осуждать и наказывать всех, кто попал в тяжелые ситуации, включая самоосуждение и самонаказание, не предполагающая никаких каналов или вариантов правовосстановления. Эта тенденция отчетливее всего проявляется в отношении наиболее страдающей группы - заключенных, а также их семей. Заключенные и их семьи в России подвергаются жесточайшей стигматизации, отчуждению и десоциализации как государственными, так и общественными структурами. В самих семьях протекают процессы, включающие разрывы внешних и внутренних связей, обвинения и самообвинения. На заключенных «сбрасываются» все неудачи и ошибки сообщества и правящей «элиты»: за счет отчуждения и насилия в отношении этой группы граждан (в психологии именуемой козлами отпущения) страна пытается поддержать «справедливое равновесие». Однако понятие справедливости в обществе, лишенном нравственных опор, со временем размывается все сильнее. И в итоге полностью утрачивается, превращаясь в симулякр, а затем и в очевидную всем фикцию, поддерживаемую бюрократией правоохранительных и правозащитных структур тем в большей мере, чем в большей мере она, формируясь и развиваясь в кризисном сообществе, тревожится за свое собственное благополучие и будущность [5; 7; 8; 9; 10]. Первое связано, в том числе, с тотальным умалчиванием нарушений прав заключенных и созданием многочисленных препятствий правовостановлению. Второе - с целенаправленным формированием и развитием «тюремного бизнеса», включая бизнес рабовладельческий. Пенитенциарные учреждения России и всего мира в массе своей менее всего способствуют «исправлению» провинившихся, обычно тюрьма приносит прогрессирующую десоциализа-цию, распад личности и ее отношений с миром. Для многих попавших в нее более или менее «надолго» тюрьма - это путь в один конец. Очень редко тюрьма и другие виды наказаний становятся временем и местом взросления, психологического и духовного развития. Обычно это такая тюрьма, которая живет по законам Бога в большей мере, чем по законам юридическим и тем более «законам тюрьмы» [8, с. 143-144].
Анализируя различные исследования в области права России и ряда других стран бывшего СССР, можно увидеть, что ничего, кроме фантомных деклараций, в том числе о связи права с моральными императивами (honestum, moralis) и опоре на них, о морально-нравственной основе права, они не содержат: на рубеже веков во многих цивилизованных странах мира правовое (lex, juris) пространство превратилось в пространство коррупции и тотального, арбитражного (arbitrium) или «лицензированного (licentia) бесправия». Называемое правовым пространством многих стран пространство арбитражных привилегий выступает как свод имеющих силу закона (ut lex valere) установок относительно преимуществ и привилегий насилия и обмана одних групп по отношению к другим (corpus Privilegium). В целом же можно утверждать, что созданная в целом ряде стран - бывших республик СССР система арбитражных привилегий к правовому пространству как в гражданском, так и уголовном праве имеет отношение лишь в части своего названия. Современная правовая практика и наука по сей день не изжили своих недостатков и ограничений и, как следствие, остаются весьма далекими от идеала, но активно сопротивляются изменениям, поскольку именно изменения способны подточить фундамент их всемогущества: власть вершить чужие судьбы, толкуя законы так, как удобно конкретным лицам, ловко манипулирующим различиями правовых и нравственных пространств.
Именно поэтому в начале XXI в. «цивилизованным» сообществам все чаще приходится отдавать себе отчет в том, что «для реально складывающейся ситуации характерны такие типично феодально-рабовладельческие явления, как отсутствие <...> единого правового пространства, общего правопорядка и единой законности, девальвация и извращение роли закона, бездействие общих правовых принципов и норм, конкуренция источников
права, разнобой и противоречие между различными нормативными актами, раздробленность, мозаичность и хаотичность правовой регуляции...», а главное - полное отсутствие нравственной основы права [7]. Эта основа, как отмечалось выше, по сути, всегда отсутствовала, но какое-то время существовала как прикрытие произвола, в виде «благих пожеланий». Однако существовала недолго - «закон есть закон» - и была в течение ХХ в. практические полностью изъята в цивилизованных странах, в России заменена позитивизмом (сциентизмом), попытавшимся упростить и раз и навсегда решить проблемы права таким образом, чтобы это не мешало ни правящей элите, ни ее представителям в сфере «закона». Mногие постулаты современного права изначально внутренне отрицают вытекающий из догмата справедливости императив И. Канта, согласно которому свободное волеизъявление одного лица не должно противоречить свободе других. Более того, само по себе право есть фиксация определенного, произвольного отношения, иначе в нем не было бы нужды, и право называлось бы нравственностью.
Библиографический список
1. Виилма Л. Прощаю себе. Екатеринбург: У-Фактория, 2004. Т. 1. 720 с.
2. Жирар Р. Козел отпущения. СПб.: Изд. И. Лимбаха, 2010. ЗЗб с.
3. Жирар Р. Насилие и священное. M.: НЛО, 2010. 400 с.
4. Зимбардо Ф. Эффект Люцифера. M.: Альпина нон-фикшн, 2013. 740 с.
5. Ладягин Ю. С. Русский административный восторг // Проблемы теории и практики управления. 2005.№ 3. С. B-15.
6. Mестр Ж. де. Сочинения. СПб.: Вл. Даль, 2007. 300 с.
7. Нерсесянц B. C. Философия права. M.: НОРMA, 2003. б52 с.
B. Николаев В. Из рода в род. M.: СофтИздат, 2010. 208 с.
9. Ницше Ф. Странник и тень // Ницше Ф. Философская проза, стихотворения: сб. Mинск: ООО «Попурри», 2000. б28 с.
10. Ромашов Р. А. Пенитенциарная преступность // Вестник Самарского юридического института. 2013. № 3 (11). С. 9-15.
11. Франкл В. Человек в поисках смысла. M.: Прогресс, 1990. 380 с.
12. Farr R. M., Moscovici S. (Eds.) (1984) Social representations. Cambridge: Cambridge University.
13. Fuko M. (1977) L'œil du pouvoir. In: Bentham J. Le Panoptique. Paris: Belfond, pp. 9-31.
14. Furnham A. (1985) Just worl beliefs. In: European Journal of Social Psychology, v. 15, pp.ЗбЗ-Збб.
15. Lerner M. J. (1980) The belief in a just world. New York: Plenum.
16. Milgram S. (1974) Obedience to authority. New York: Harper&Row.
17. Philipchalk R. P. (1995) Invitation to social psychology. New York: Harcourt Brace College Publishers.
18. Sears D. O., Peplau L. A., Taylor Sh. E. (1991) Social psychology. Englewood Cliffs (New Jersey): Prentice Hall.
19. Semple J. (1993) Bentham's Prison. Oxford: Clarendon Press.
20. Starobinski J. (200б) Jean-Jacques Rousseau. Paris: Gallimard.
