«Новый институционализм»: взгляд через призму дискурсивного анализа Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

А.М. Кузнецов

«НОВЫЙ ИНСТИТУЦИОНАЛИЗМ»: ВЗГЛЯД ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ДИСКУРСИВНОГО АНАЛИЗА

Ореол процветания и признаки неблагополучия «нового институционализма»

Одним из примечательно противоречивых явлений в области современной теории общественных наук можно считать возрождение институционального подхода, давшего начало, так называемому, «новому инсти-туционализму». Сама дефиниция такого рода заставляет нас вспомнить, что во второй половине Х1Х - первой половине ХХ в. уже существовала институциональная теория, вначале связанная с юридической наукой. Вскоре она была востребована в экономике и в других социальных дисциплинах. Неудивительно, что один из классиков этого периода Т. Веблен еще в 1898 г. ратовал за внедрение полидисциплинарного подхода в исследование институтов. Этот призыв тогда не удалось реализовать, так как, вероятно, сила правоведческой традиции, полагавшей институт как совокупность юридических норм, регулирующих социально-правовые отношения, оказалась более значимой. Как известно, в качестве основных институтов в это время было принято рассматривать государство, конституцию и т.д. Но затем, несмотря на поддержку К. Витфогеля, К. Поланьи, Ф. Селзника и некоторых других именитых авторов, институционализм не выдержал конкуренции с бихевиоризмом, другими действенно-ролевыми подходами и концепцией рациональности и отошел в тень. Тем не менее в конце 1970-х годов начинается период триумфального возвращения прежнего кумира уже в варианте «нового институционализма». Некоторые авторы полагают, что исходным пунктом этого процесса является выход в свет статьи Дж. Мейера и Б. Роуэна [Meyer, Rowan, 1977]. Как представляется, сама эта ситуация забвения, а потом новой востребованности инсти-туционализма в разных отраслях социального знания может стать предметом специального науковедческого и теоретического анализа.

203

Сегодня новый институционализм уже широко признан в экономической науке, и как следствие «экономического империализма» он снова охватил и другие отрасли социального знания [Норт, 1997; Knorikoski, Letinen, 2010]. Показательно, что некоторые специалисты уже отводят ему роль универсального интегратора разных дисциплин данной области знаний [Chmielewski, 2010]. Еще более высоко котируются возможности данного направления в конкретных дисциплинах. Так, по оценке компетентных авторов, «... в настоящее время институциональный подход доминирует в политической науке в целом и ее отдельных субдисциплинах» [Гудин, Клинегман, 1999, с. 43]. Сходная картина наблюдается в науке о международных отношениях, социологии, антропологии и ряде других социальных дисциплин. Неслучайно, распространенная точка зрения предлагает различать три основные течения неоинституционализма: исторический (эклектичный), институционализм рационального выбора (перекликается с экономическим) и социальный [Hall, Taylor, 1996, p. 937]. Можно отметить также мнение, согласно которому сегодня неоинституционализм разделяется на: нормативный, исторический, социальный, структурный, международный и эмпирический [Патрушев, 2006]. Более развернутая классификация видов данного направления выглядит следующим образом. Институцио-нализм рационального выбора, выросший из неоклассической экономики с ее установкой на методологический индивидуализм. Исторический инсти-туционализм, восходящий своими корнями к идеям К. Маркса и М. Вебера, отрицающий методологический индивидуализм. Организационный инсти-туционализм, явившийся критической реакцией на бихевиоризм и функционализм и больше тяготеющий к конструктивистским теориям феноменологии, символического интеракционизма и когнитивной психологии. Дискурсивный институционализм, связанный с работами К. Леви-Стросса и основоположников теории постмодернизма Ж. Дерриды и М. Фуко [Campbell, Pedersen, 2001]. Поскольку на сей счет существуют и другие точки зрения, то лучше будет просто ограничиться наблюдением: «Новых ин-ституционализмов у нас столько же сколько существует социальных дисциплин» [Dimaggio, Powell, 1991, p. 2]. При этом показательно, что авторы подают свои версии институционализма, то как не связанные друг с другом подходы, то как разные школы, а то и парадигмы.

Но подобные неувязки не очень повлияли на общий энтузиазм по поводу широких возможностей, открываемых новыми теоретическими веяниями. Например: «Институты - основание социальной жизни. Они утверждают формальные и неформальные правила, занимаются мониторингом и продвигают механизмы и системы значений, которые определяют контекст, в котором действуют и взаимодействуют друг с другом индивиды, корпорации, производственные объединения, нации-государства и другие организации. Без устойчивых институтов жизнь становится хаотичнее и труднее» [Campbell, 2004, p. 1]. Есть и более короткие, но от этого не менее емкие утверждения: «Основания политической науки связаны с

204

изучением институтов» [Peters, 2012, p. 1]. Поспорьте с такими заявлениями, когда известный американский политический философ Д. Ролз выражал уверенность в том, что именно «институт превращает людей из эгоистичных индивидов в сознательных граждан» [цит. по: Гудин, Клинегман, 1999, с. 166]. Неудивительно, что российские авторы безоговорочно приняли заверения в масштабности и фундаментальности нового приобретения: «Иными словами, пафос этого подхода состоит не столько в возвращении государства и других политических институтов в политическое исследование, сколько в стремлении "вспомнить все" - историческую, философскую, социокультурную и политическую традиции, значение человеческого поступка, ценностное содержание политики и человеческое измерение политического анализа, в умении использовать изощренные исследовательские методы и инструменты. Институциональный подход стремится осуществить методологический синтез» [Институционализм и политическая трансформация России, 2005].

Правда, нашлись все же некоторые недоброжелательные авторы, которые позволили себе усомниться, как в новизне, так и в сверхвозможностях нового институционализма. В частности, появились прямые указания в адрес его приверженцев на то, что у них нет ни четких определений, ни вразумительной методологии [Immergut, 1998]. Ироничный вопрос: «Не является ли новый институционализм переизобретением колеса?» - здесь не менее показателен [Thelen, Steinmo, 1992, p. 3].

Так что можно констатировать, что не все в сфере нового институ-ционализма столь благополучно, как нас пытались уверить. Во всяком случае, этот подход, школы или, если хотите, парадигма точно уж нуждается в более углубленном исследовании с целью определения его (их) реальных возможностей и вклада в анализ актуальных проблем социально-политической реальности. Как представляется, поставленная задача может быть лучше всего решена средствами концепции дискурса, которые при анализе различных текстов по проблемам нового институционализма позволяют нам реконструировать основные дискурсивные практики и их основания, использованные при определении, описании и интерпретации феномена институтов. Моя уверенность в преимуществе предлагаемого подхода основывается, прежде всего, на эффективности имеющегося задела, подготовленного появлением ряда специальных публикаций. Они, например, обращают внимание на то обстоятельство, что «В нашем мире та же политика становится все более дискурсивной: она уже не может быть зафиксирована только с помощью удобных терминов общепринятых правил, так как каждый раз сознательно формируется» [Hajer, 2003, p. 176]. Еще более примечательным мне представляется ранее отмечавшийся факт появления в самом новом институционализме направления, которое осталось вне поля зрения наших исследователей - дискурсивного институцио-нализма [Schmidt, 2008].

205

«Дискурсивный институционализм» и некоторые вопросы дискурсивного анализа

Сторонники дискурсивного институционализма обосновывают необходимость его внедрения результатами исследований, полученных при реализации других подходов к изучению данного явления. Эти результаты дали повод констатировать, что «...продолжающиеся дебаты об эвристических возможностях парадигм, ранее применявшихся в таких областях социальных наук, как политическая экономия, историческая социология, сравнительная политология, международные отношения, анализ организаций и других, позволяет утверждать, что ни одна из соответствующих им парадигм так и не приобрела монополию на истину» [Campbell, Pedersen, 2001, p. 3]. Причину неудачи решения институциональных проблем в рамках отдельных дисциплин Д. Кэмпбел и О. Педерсен объяснили следующим образом: «.институты и институциональные изменения оказались более сложными образованиями, чем это пытались представлять каждая из отдельных парадигм. Теперь наступило время проанализировать, как эти парадигмы дополняют и связаны друг с другом, но сделать это нужно таким образом, чтобы можно было открыть новые возможности, если не вообще новую проблематику исследования институтов» [Campbell, Pedersen, 2001, p. 2]. Необходимый прорыв в изучении институтов эти авторы связывают именно с дискурсивным институционализмом, который должен показать, как проходит конфликт старых и новых дискурсивных норм, систем символических значений, закрепленных в языке, и как происходит перевод элементов одного дискурса в другой [Campbell, Pedersen, 2001, p. 2]. Американская представительница данного направления В. Шмидт уточнила: «Термин "институционализм" в дискурсивном институциона-лизме указывает, что этот подход не сводится только к обмену идеями или текстами, но включает в себя также общеинституциональный контекст, в котором и посредством которого идеи коммуницируют через дискурс» [Schmidt, 2010, p. 4]. Вообще, по мнению данного автора, фокус исследования, если выдерживать требования рассматриваемого направления, должен быть сосредоточен, например, не на интересах, а на идеях об интересах.

Поскольку такой подход представляется мне очень эффективным, то точно так же меня будет интересовать не анализ самих институтов, а высказанные по поводу институтов идеи, положенные в использованные для их изучения теоретические соображения (если таковые были предложены). Ведь еще в начале 1990-х годов шведский специалист Б. Ротштейн уже констатировал: «институциональный подход обретает ценность лишь в рамках серьезной теории» [Rothstein, 1992, p. 34]. Некоторые авторы увидели высокий потенциал такого рода в самом институционализме [Dienneier, Krehbiel, 2003, p. 129]. Однако призывы к разработке новых теоретических внедрений в той же политической науке все равно продолжали появляться [Sabatier, 2007]. Поэтому назрела настоятельная необхо-

206

димость посмотреть, насколько строго обоснован собственно теоретический дискурс нового институционализма(ов).

Нашу верификационную процедуру лучше всего начать с обзора определений самого базового термина институт. Сразу оговорюсь, что таких определений огромное количество и приходится ограничивать свой обзор некоторыми, достаточно показательными образцами. Поскольку «законодательницей моды» на новый институционализм выступила экономическая наука, то будет оправданно сначала обратиться к ее достижениям. Согласно нобелевскому лауреату американскому экономисту Д. Норту, «Институты - это "правила игры" в обществе или, выражаясь более формально, созданные человеком ограничительные рамки, которые организуют взаимоотношения между людьми» [Норт, 1997, с. 17]. С ним вполне солидарен другой автор, тяготеющий к историческому институционализму: «... институт - это система правил, убеждений, норм и организаций, которые совместно порождают регулярность (социального) поведения» [Грейф, 2012, с. 36]. Гарвардский политолог К. Шепсле все же решил не отрываться от корней. Для него политический институт - это такое «соглашение о структуре сотрудничества, которое позволяет сэкономить на транзакционных издержках. и увеличивает ожидание прибыли, благодаря сотрудничеству» [Shepsle, 1986, p. 74]. Другая представительница политической науки конкретизирует, что институт в узком смысле слова -«Формальное соглашение, достигнутое группой людей, поведение которых регламентируется применением четко определенных правил и процессом принятия решений и подкрепленных полномочиями одного лица или группы лиц, формально обладающих властью» [Levi, 1990, p. 405]. Один из ведущих теоретиков международных отношений вполне солидарен со своими предшественниками: институт - «набор правил, определяющих способы осуществления отношений сотрудничества и конкуренции между государствами» [Mearsheimer, 1994/95].

На первый взгляд, с определением института не существует особых проблем, так как все вышеприведенные примеры достаточно согласуются друг с другом. Однако более развернутый анализ позволил установить: «В политической науке (как и в социологии) под институтом в общем виде понимаются: 1) политическое установление - комплекс формальных и неформальных принципов, норм, правил, обусловливающих и регулирующих деятельность человека в политической области; 2) политическое образование, или учреждение, организация - определенным образом организованное объединение людей, та или иная политическая структура; 3) устойчивый тип политического поведения, выражающийся в определенной системе коллективных действий, процедуре, механизме» [Патрушев, 2006, с. 10]. Подобный плюрализм в трактовках уже сам по себе говорит о том, что положение дел даже с формулированием базового концепта нового направления, претендующего на интеграционно-методологическое значение, не вполне однозначное.

207

Обращает внимание и неопределенность в соотношении интересующего нас концепта с другими, например с той же организацией. Как в свое время заявил Ч. Перроу: «Общество любой развитой нации теперь превратилось из общества людей в общество организаций» [Perrow, 1991]. На необходимость принципиального различия между институтами и организациями, которые также структурируют отношения между людьми, указывал тот же Д. Норт. По его мнению: «в понятие "организация" входят политические органы и учреждения (политические партии, сенат, городской совет, контрольные ведомства), экономические структуры (фирмы, профсоюзы, семейные фирмы, кооперативы), общественные учреждения (церкви, клубы, спортивные ассоциации) и образовательные учреждения (школы, университеты, центры профессионального обучения)» [Норт, 1997, с. 19]. В конечном же счете для него организации - это группы людей, объединенные стремлением сообща достичь какие-либо цели [Норт, 1997, c. 20]. Однако, когда дело дошло до политологов, то выяснилось, что это политический институт создается для решения проблемы коллективного действия [Гудин, Клинегман, 1999, с. 170]. Другие представители этого цеха объяснили: политические партии являются ведущим игроками на политической арене, и, как и другие организации, могут рассматриваться в качестве институтов» [Deliberative policy analysis, 2003, p. 145]. Правда они озаботились и критерием различия: институты отличаются от организаций сроком давности, последние могут находиться на разных уровнях институционализации [Deliberative policy analysis, 2003, p. 145]. Социологи же привнесли свое виПдение ситуации, объявив: эффективная организация - это система, построенная на формальных правилах [Nee, 1998]. Специалисты по международным отношениям продолжили вариант компромисса в данном вопросе: «. все международные организации представляют собой международные институты, в рамках которых и развиваются современные международные отношения. Но не все международные институты являются международными организациями, т.е. понятие "международный институт" - шире и включает такие феномены международной жизни, как международные конференции» [Ланцов, 2011, с. 207]. (Здесь будет уместно напомнить, что признаваемые в качестве основоположников нового направления Мейер и Роуэн тоже говорили об институционализированных организациях.) Но подобные манипуляции привели лишь к появлению наблюдения: «институты, сети (и сходные с ними "политические объединения") являются не чем иным, как альтернативными объяснениями одних и тех же явлений» [Jordan, 1990]. Не случайно даже такой убежденный ин-ституционалист, как Б.Г. Питерс, был вынужден признать: «Новый инсти-туционализм менее успешно объясняет природу самих институтов» [Peters, 2012, p. 185]. Поэтому категоричная оценка ситуации М. Леви, когда: «редукционным путем простого переименования протаскивают через "черный ход" под видом институтов то, что ими не является», уже не вызывает особого удивления [Levi, 1990, p. 404].

208

Что не так с концептуальными основами «нового институционализма»?

Установленные противоречия и пробелы в трактовке базовых концептов, как правило, обусловлены использованием различных подходов при их определении в разных вариантах нового институционализма. Как уже отметили Димаггио и Пауэлл, экономисты и теоретики общественного выбора уравнивают институты и их условия, социологи и теоретики организаций не делают этого. Экономисты и политологи видят институты лишь в правилах игры в экономике и политике, социологи же находят их везде: и в рукопожатиях, и в брачных нормах, и в отделах по стратегическому планированию. Тот же исторический институционализм призывает к учету исторических оснований институтов, социологический - еще отмечает роль культурных факторов, другие же направления не принимают такой призыв [Dimaggio, Powell, 1991]. По мнению Питерса, эмпирическая и историческая версии данного направления просто полагают институт как некую данность [Peters, 2012, p. 212]. Правда, следует снова обратить внимание, что со временем некоторые из представленных различий все же снимаются. По наблюдению одной из специалистов, это раньше можно было утверждать, что линия раздела между историческим институциона-лизмом и институционализмом рационального выбора определялась различием между «эмпирическим» и «теоретическим». Теперь уже такое различие не столь актуально [Thelen, 1999, p. 372].

Принципиальной установкой нового институционализма в его экономической и политологической версиях является сдвиг фокуса исследований от анализа акторов к выяснению их интересов и предпочтений выбора. Методическая операция подобного рода позволяет некоторым авторам утверждать, что так им удается преодолеть прежний недостаток в изучении той же экономики, когда она рассматривалась подобно циркуляции крови без тела. Признавая, что институты создают различные акторы: индивиды, организации, государства - эти авторы полагают, что институ-ционализм и направлен на то самое, ранее остававшееся без внимания тело [Ingram, Clay, 2000, p. 528]. Тезис - «важно отличать игроков от правил» -последовательно отстаивал и Д. Норт [Норт, 1997, с. 19]. (Впрочем, учитывая засилье в той же политологии на предшествующей стадии ее развития бихевиористских настроений («поведенческая революция» 19501960-х годов), наверное, будет корректнее говорить о смещении этого фокуса от анализа поведения акторов к изучению правил их поведения в соответствующих обстоятельствах.) Представленная позиция была оформлена, например, следующим образом: «Политику делают не институты, а акторы. Последние рассматриваются в качестве рациональных индивидов, которые, выбирая вариант поведения (стратегию) сравнивают различные альтернативы и принимают решение, стремясь максимизировать собственную выгоду» [Панов, 2006, с. 52].

209

Сейчас появилось вполне достаточно заверений, согласно которым новый институционализм отошел от крайностей своего предшественника и признает ограниченность рациональности, обусловленной принятием решений в условиях рисков неопределенности, принуждения и того же оппортунизма. Однако и сторонники подобных позитивных перемен были вынуждены признать: «Даже, несмотря на то, что "мода" на теорию рационального выбора осталась в прошлом (пик ее пришелся на 1970-е годы), до сих пор в ведущих политологических журналах большинство работ, посвященных политическим институтам, выполнено в рамках этого подхода» [Панов, 2006, с. 43]. Между тем проблема рациональности (рациональных индивидов) остается одним из тех самых «камней преткновения» для современных теорий социально-гуманитарного знания. С одной стороны, есть, вроде бы, вполне здравые критерии для ее определения. Например: «Человек считается рациональным, когда он а) преследует непротиворечивые, согласующиеся между собой цели и б) использует средства, пригодные для достижения поставленных целей» [Алле, 1994, с. 227]. Распространено мнение, что на таких рациональных основаниях строится политика, политическое поведение и создаются институты. С другой стороны, не ослабевает и поток критики в адрес предлагаемых критериев и оснований общественно-политической жизни [Green, Shapiro, 1994, Elster, 1990]. В частности, К. Телен озадачилась вопросом: почему деятельность сугубо рациональных индивидов в сумме часто дает такие неэффективные результаты [Thelen, 1999]. Свое весомое слово здесь сказали и специалисты в области международных отношений. Так, еще в 1957 г. Г. Саймон показал, что не может быть рационально принятого решения на уровне глобальных проблем в силу сложности решений такого уровня и ограниченности познавательных возможностей человеческого разума [Simon, 1957]. Современные авторы еще более строги в отношении рассматриваемой установки: «Исследования и практика мировой политики в течение длительного времени были искажены теорией рационального выбора. Это конвенционально простая модель вводила в заблуждение целые поколения исследователей и творцов политики» [Smith, 2004, p. 501]. Присущая трактовкам рациональности упрощенность была справедливо отмечена и в ее движущих мотивах: «Значительная часть литературы по социальному выбору с ее проповедями об универсальном оппортунистическом поведении, похоже, просто не имеет никакого отношения к реальному миру, который в немалой степени держится на честности и чувстве долга» [Elster, 1991, p. 120]. Даже экономисты начинают признавать, что сейчас повсеместно критикуется стандартный подход примитивного рационализма с его за-цикленностью на стремлении индивидов к максимизации выгоды [Hodson, 2003, p. 171]. Критики также развенчали претензии этой теории еще и на универсальность, констатируя: «Потенциально существует столько же ра-циональностей, сколько людей на свете» [Швери, 1997, с. 40].

210

Сложно понять высокую востребованность теории рационального выбора, если мы не будем учитывать второй концептуальной предпосылки разных вариантов институционализма: принципа «методологического индивидуализма». Он может быть, например, выражен следующим образом: «элементарной единицей социальной жизни являются индивидуальные действия человека. Для того, чтобы объяснять социальные институты и социальные изменения необходимо показать, как они возникают в результате действий и взаимодействий индивидов» [Elster, 1989, p. 13]. Эта вполне устоявшаяся позиция получает выражение и в несколько в ином виде: «Общим моментом для всех вариантов теории рационального выбора является утверждение, согласно которому все сложные социальные явления могут быть объяснены исходя из элементарных действий индивидов, из которых они состоят» [Sratt, 2001, p. 183]. Перечень авторов, поддерживающих такую точку зрения, здесь может быть значительно расширен, но в этом нет необходимости. Существует уже и объяснение столь широкого признания принципа методологического индивидуализма, которое можно суммировать таким образом: групповые, коллективные явления даже зафиксировать очень сложно, поэтому все и сведено к изучению отдельных «реальных» индивидов [March, Olsen, 1984, p. 736]. Но методологический индивидуализм не получил всеобщего признания в существующих институциональных концепциях.

Анализ существующей литературы позволяет зафиксировать попытки макросоциологии, социальной истории и исследований культуры применить альтернативные концептуальные основы для разработки проблемы института. Ряд авторов отмечает, что в этих дисциплинах бихевиоризм никогда не был особенно распространен, а институт здесь рассматривался как основание социальной и политической жизни, которое все определяло, в том числе государство и гражданина [Dimaggio, Powell, 1991, p. 16]. Российская исследовательница вполне солидарна с такой позицией: «Социология строится на интриге дистанцированного взаимодействия. Ее главная загадка и проблема - существование институтов - специфических социальных структур, которые регулируют отношения людей, не связанных ситуацией непосредственного взаимодействия» [Шмерлина, 2008, с. 53]. Л. Зукер также рассматривала институционализацию в целом как «феноменологический процесс, в котором определенные социальные отношения и действия становятся разумеющимися сами по себе, так и положением дел, когда принятые условия определяют «что имеет значение и какие действия являются приемлемыми» [Zudier, 1983, p. 2].

Последователи исторического институционализма привнесли свое виПдение проблемы института, которая для них «включает как формальные организации, так и неформальные правила и процедуры, структурирующие образы действия». Определение «исторический» данное направление получило потому, что одной из главных его посылок стала идея зависимости институтов от их «прошлой траектории развития». В соответ-

211

ствии с такой идеей, институты возникали в прошлом как реакция на произошедшие события и конкретные обстоятельства, иногда являвшиеся и совершенно случайными. Пройдя же определенный путь в своем развитии, они укреплялись и поэтому сегодня их трудно трансформировать по чьему бы то ни было желанию. Неслучайно, исторические институционалисты стремятся показать, например, «как политические столкновения опосредуются институциональным окружением, в котором они происходят» [Thelen, Steinmo, 1992, p. 2].

В целом же пускай самый общий обзор концептуальных оснований разных вариантов рассматриваемого направления позволяет констатировать, что институциональная парадигма или подход в своих претензиях на роль аналитического моста между разными дисциплинами вышли в поле проблем, которые остаются раздражителями для всего современного социально-гуманитарного знания. Во-первых, это проблема соотношения индивидуального и группового (коллективного) уровней общественно-политической реальности, над которой наука бьется, как минимум с ХУШ столетия. Во-вторых, это проблема соотнесения поведения (жизнедеятельности) живых (современных) людей с наследием предыдущих поколений, также имеющая не менее продолжительную традицию попыток ее решения. В дискуссиях по указанным поводам давно увязли социология, психология, политология, история и другие дисциплины в своих более общих, а не только институциональных вариантах. Но, как известно, не решив такие фундаментальные задачи трудно заниматься и более конкретными вопросами тех же институтов. Нельзя сказать, что все новые институционалисты не видят этих общих проблем. Наиболее дальновидные авторы отмечают разрыв между анализом макроуровневых явлений и изучением действий индивидуальных акторов [Katzenstein, 1996]. Для других представителей данного направления известна дилемма методологического индивидуализма и методологического коллективизма [Hodson, 2003, p. 16]. К сожалению, подобная информированность не всегда побуждает желание серьезно отнестись к данной проблеме.

Если согласиться с общим тезисом разных версий институциона-лизма, что институты - это наборы правил, то необходимо обратиться и к этому часто используемому концепту. Обычно, его характеризуют очень пространным образом, например: «Институты определяют правила, соединенные с механизмами давления, которые определяют выбор акторов. Эти правила включают законы государств, политику организаций и нормы социальных групп» [Ingram, Clay, 2000, p. 526]. Приверженность правилам наиболее характерна для версии нормативного институционализма. Как нам сообщают известные представители этого направления Дж. Марч и Дж. Олсен: «Под правилами мы понимаем сложившейся порядок, процедуры, условности, роли, стратегии, организационные формы и технологии, на основе которых осуществляются политические действия. Мы также включаем сюда верования, парадигмы, коды культуры и знания, окру-

212

жающие, поддерживающие, развивающие и опровергающие эти роли и нормы» [March, Olsen, 1989, p. 22]. Приведенные и другие определения рассматриваемого концепта очень примечательны.

Я здесь не буду даже касаться дебатируемого вопроса: определяют ли правила институт, или же это институт формирует свои правила? Более важным для меня представляется другое обстоятельство: как рассмотренные трактовки самого концепта институт, так и приведенные формулировки правил заставляют согласиться с уже высказанными наблюдениями о «скрытых свойствах институтов» (Г. Хадсон). Другие авторы еще более категоричны: в отличие от реальных акторов сам институт почти невидим [Ostrom, 2007, Newman, 2010]. Но в таком случае, учитывая претензии на всеобъемлющий характер своих правил и предельную виртуализацию, сам институт оказывается в пространстве, традиционно отводимом также не очень четко определенному полю культуры. Показательно, что вопрос о соотношении института и культуры уже стал предметом обсуждения в литературе. Что же было делать, если даже Д. Норт пишет: «Культуру можно определить как передачу путем обучения и имитации от одного поколения к другому знаний, ценностей и других факторов, влияющих на поведение» [Норт, 1997, с. 57]. Неудивительно, что его критики сразу нашли повод «придраться»: «Если, как отмечал Д. Норт, культура есть не что иное, как набор неформальных институциональных правил.., то получается, что нет никакой возможности отличить формальные политические институты и другие социальные факты. Так, например, оказывается, что нет точки отсчета при анализе роли различных конституций в получении тех или иных политических результатов, поскольку такое широкое понимание политических институтов объединяет в себе и формальные конституции, и общую культуру общества» [Гудин, Клинегман, 1999, с. 160]. Институцио-налисты попытались защититься, переопределив на гребне «когнитивного поворота» «саму культуру как «институт» [Zudier, 1991]. На необходимость признания фактора культуры в решении различных общественно-политических проблем признает и один из лидеров исторического инсти-туционализма - американская исследовательница Т. Скочпол [Scocpol, 1985]. Основоположники нового институционализма Дж. Мейер и Б. Роуэн представляли «формальные структуры многих организаций в постиндустриальных обществах» как «миф институционализированной окружающей среды, а не требования своей производственной деятельности» [Meyer, Rowan, 1977, p. 341]. Категория «миф» была и остается одной из важнейших для культуры. Впрочем, и миф можно объявить всего лишь неформальным институтом. Можно констатировать, что проблема соотношения с культурой остается одним из пробелов теорий нового институционализма.

Трудности с культурой - еще не главный концептуальный недостаток нового институционализма. В течение длительного периода, охватившего, по крайней мере, значительную часть ХХ в., социальные науки были озабочены анализом функций, действий, поведения, ролей. Авторитет

213

Э. Дюркгейма, Б. Малиновского, Т. Парсонса и других классиков оставался в этом отношении непререкаемым. Сегодня преимущественная ставка на поведение уже получает и другие оценки, например: «Подобно новому институционализму, исследования политического поведения критиковались за то, что оставалось неясным, какие методы, теории и исследовательские сюжеты предлагал "бихевиористский" подход. Точно так же сам термин политическое поведение практически не был определен (как и институт) - он мог включать в себя все и был обо всем» [Immergut, 1998, p. 6]. Тем не менее проскальзывающие формулировки - «институт - повторяющееся поведение» (Гудин, Клинегман) - здесь очень показательны.

Конечно, институционализм в новой редакции сделал определенный шаг вперед, показав важность для изучения данных явлений формальных и неформальных правил. Однако для того, чтобы решать все новые исследовательские задачи ему вскоре потребовались дополнительные категории и, в частности, институциональный дизайн [Goodin, 1996; Pierson, 2000]. Об этой «изящной» категории часто пишут и говорят, например: «Институциональный дизайн можно рассматривать как результат устойчивого набора взаимосвязанных правил и стимулов, которые образуют понятный образ действий, направленных на достижение поставленной цели» [Weimer, 1995, p. 8]. Вероятно, в силу сложности понимания институционального оформления того же политического поведения был сделан важный вывод: «Общество состоит из множества институтов, находящихся в сложных взаимосвязях» [Weimer, 1995, p. 12].

Значение связующей функции становится более очевидным в контексте другого замечания: «Последние 20 лет демонстрируют отход от теории социального действия Т. Парсонса, отталкивающейся от психологии З. Фрейда, к теории практических действий, базирующейся на этноме-тодологии и когнитивной революции в психологии» [Dimaggio, Powell, 1991, p. 15]. Если положиться на оценку этими же авторами вклада Г. Гарфинкеля как идеи, согласно которой социальный порядок формируется в практической активности социальных взаимодействий, то намечающийся робкий переход от исследований действий к взаимодействиям как таковым представляется мне знаменательным. Однако нельзя и переоценивать его значение. Ведь некоторые авторы продолжали настаивать на том, что в той же социологии, где «концепт институт заменил собой категорию роль, сам институт все же остается социальным действием» [Nee, 1998].

Столь непреклонная приверженность институционализма к действиям связана с вполне определенным отношением к идее структуры в современных социальных науках. Рассмотрим несколько примеров, проливающих свет на положение дел в этой сфере. Уже известный нам Б.Г. Питерс остается уверен: «Поскольку термин "институт" появился в значении структуры, то в данном случае структура становится более виртуальной, так как она скорее означает общие представления и, возможно, верования,

214

а не иерархические формальные структуры» [Peters, 2012, p. 113]. Также упоминавшиеся поборники нормативного институционализма вполне солидарны с этим автором: «Под политической структурой мы подразумеваем набор институтов, правил, норм, поведения, ролей, физических устройств, зданий.» [March, Olsen, 984, p. 741]. Не выходят за обозначенные рамки и другие политические институционалисты. Для них организационная структура - те же формальные и неформальные процедуры, правила, нормы, установившийся порядок [Hall, Taylor, p. 938]. Но, может быть, представленная позиция разделяется лишь специалистами, причастными к политической сфере? Нет, тон задали еще корифеи направления: «Формальная структура - это план деятельности, который включает, прежде всего, схему организации, перечень офисов, отделов, позиций программ. Эти элементы объединены эксплицированными целями и политиками.» [Meyer, Rowan, 1977, p. 341-342]. В целом же идея отождествления института и структуры остается доминирующей в основной массе институциона-листской литературы. В этом меня убеждает и отношение к последней монографии классика американской политологии, одного из создателей теории политической системы Д. Истона [Easton, 1990].

Так что же такого примечательного было прописано в работе Д. Истона? Как мне представляется, - отход от представленной трактовки концепта «политическая структура». Это притом, что автор рассматривал структуру как определенный набор свойств, как целостность, обособленную от других элементов. Говорил он о ней и как о процессе, включающем в себя состояния флюктуация - стабильность - нестабильность, централизация - децентрализация. Но затем Истон выходит на понимание структуры как «набора связей»: «.структура - это эмпирически описываемые свойства, референтные устойчивым отношениям среди частей объекта и самими объектами» [Easton, 1990, p. 41]. При всей неоднозначности позиции этого автора его последняя трактовка структуры выводит нас за рамки традиционного поля институционалистских исследований в новые теоретико-методологические пространства.

Может быть, в силу языковых барьеров, из-за ограничений в доступе к информации, трудностей с нормальным профессиональным общением, у меня сложилось убеждение, что концепции нового институционализма остаются в значительной мере детищем англо-саксонской научной традиции. Заключение о существовании ограничений такого рода теперь получило дополнительное обоснование в идее «методологического национализма», разрабатываемой в европейской социологии [Beyond the methodological nationalism, 2012]. Ведь существуют и другие традиции, в частности в понимании структуры, которую несколько условно можно назвать французской. Эта традиция начинается в конце Х1Х в. с лингвистических, литературоведческих (Ф. де Соссюр), а затем антропологических исследований. Завершилась она оформлением философского структурализма Кл. Леви-Стросса. Проблемы структуры успешно разрабатывались и в нашей стране

215

(В .Я. Пропп). Для рассматриваемой традиции характерно представление структуры именно как набора «устойчивых связей и отношений», а не просто функций, ролей, действий и т.д. [Пропп, 1928; Леви-Стросс, 1985]. Однако, чрезмерные претензии на универсализм, в конце концов, позволили поставить структурализм под град острой критики другой группы французских интеллектуалов, позиционировавших себя сначала как постструктуралистов, а затем и постмодернистов (Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотар, М. Фуко). В результате был выявлен и разоблачен «большой нарратив», показаны особенности дискурсов социально-гуманитарных наук с их отсутствием критериев научности (достоверности) и вообще дискредитировано значение теории [Деррида, 2000; Лиотар, 1998]. В сложившейся в 1970-х годах ситуации тот же методологический индивидуализм оказывался более соответствующим предложенным приоритетам. В качестве нового достижения была также выставлена методология анализа конкретных ситуаций ^ase studies). Однако попытку заместить концепт структуры в значении набора устойчивых связей и отношений на институт как комплекс правил трудно признать удачной. Примечательно, что в последнее время наблюдается возрождение интереса и к проблеме того же нарратива, который теперь может рассматриваться «как способ структурирования нашего понимания мира и коммуницирования по этому поводу» [Shankan, Jones, McBeth, 2011, p. 539]. Явно пришла пора вернуться и к собственно «структуралистской» трактовке идеи структуры.

Кстати, одна из причин, способствовавших возрождению институ-ционализма, была связана с крахом предшествующих теорий, в том числе структурного функционализма, в попытках объяснить причины неудач с развивающимися странами, следовавших их рецептам [Campbell, Pedersen, 2001]. Очевидный провал новой волны демократического транзита, несмотря на повсеместное внедрение демократических институтов на постсоветском и посткоммунистическом пространстве, еще вызовет свои «неудобные вопросы» и к новому институционализму. Например, о причинах появления того же «выборного авторитаризма». Как хорошо знакомому с англо-саксонской научной традицией, но не склонному переоценивать ее значение исследователю, мне представляется, что уподобление института / организации структуре, а также недостаточное внимание значению исторического наследия определяют следующие недочеты в теории нового ин-ституционализма. Главная причина, почему эти недочеты не устраняются, может быть связана не просто с привязанностью нового институциона-лизма к англо-саксонской традиции, но как отмечал ряд авторов, и ориентацией данного направления на неолиберальные установки [Campbell, Pedersen, 2001; Goodin, 1996, p. 19; Katzenstein, 1990]. Подобные установки отвечают реалиям западного демократического общества с его признанием ценности отдельного индивида и традициями гражданского общества. Но существуют и другие страны, где индивид еще не получил такого статуса,

216

да и с гражданским обществом не все понятно. Почему же и в этом случае должны применяться идеи, адаптированные к условиям иной реальности?

Выше уже было продемонстрировано, что принципиальный момент нового институционализма заключается в его стремлении дистанцироваться от акторов, в том числе и человека. Однако разрушительный удар постмодернистского вызова, сделавшего акцент на субъективной активности данного актора, во многом был обусловлен игнорированием в социально-гуманитарном знании роли человека в определенных областях общественно-политической реальности. Впрочем, институционалистам с их установками на методологический индивидуализм и рациональный выбор не удалось полностью уйти от проблемы человека. Поскольку эта проблема, вроде бы является, в первую очередь, полем деятельности общей антропологии, то можно поставить вопрос и о существовании некоей «антропологии институционализма». Не буду скрывать, что некоторые профессионалы из этого цеха уже покаялись за позднее проявление интереса к возрождению исследований институтов и методологическому индивидуализму [Ensminger, 1998]. Дело в том, что ранее эта дисциплина поддерживала другое виПдение института. Например, один из классиков антропологии Б. Малиновский представлял в 1944 г. данное явление как особую функциональную единицу: «... институты равно как и те конкретные виды деятельности, которые в них протекают, связаны либо с первичными (или биологическими), либо с производными (или культурными) потребностями. Следовательно, под функцией всегда подразумевается удовлетворение потребности.» [Малиновский, 1997, с. 690]. Столь расширенное понимание института 1940-х годов не удовлетворяет современных специалистов. Для нужд той же экономики была разработана модель «экономического человека», который стремится минимизировать свои затраты и добиться собственной максимальной выгоды. В других дисциплинах также не прочь порассуждать о «человеческом факторе», «человеческом капитале» и т.д. Однако формулировки подобного рода несут на себе нехороший отпечаток «антропоморфизации», выхолащивающей существо проблем.

Некоторые близкие к проблемам институционального подхода авторы уже снова озаботились «проблемой истинной природы человека» [Immergut, 1998, p. 10]. Своим собственным путем некоторые из них пришли к очень важному выводу: «Мы основываемся от утверждения, согласно которому социально-экономические системы не просто создают новые продукты и восприятие. Они также создают и перевоссоздают новых индивидов» [Hodson, 2003, p. 162]. Более того, нашлись и явные «диссиденты», вроде Р. Графштейна, договорившиеся до такого: «Я определил институты в категориях живых, во плоти и крови, индивидов, в то время как некоторые определения фокусируются на определенных абстрактных поведенческих отношениях между ними» [Grafstein, 1992; цит. по: Шерлина, 2008, с. 67]. Поэтому направление, которое углубленно занималось бы

217

разработкой вопросов роли конкретных людей и их объединений в создании и поддержании функционирования институтов, становится все более насущным требованием. В свете приведенных обстоятельств мне видится примечательным наблюдение, согласно которому старый институциона-лизм был больше направлен на изучение локальных сообществ, новый -на профессиональные или национальные общности [Dimaggio, Powell, 1991, p. 14].

Однако возвращение человека как абстрактного (универсального) индивида уже не отвечает современным требованиям. Постмодернистский вызов заставляет быть очень чувствительными к расовым, гендерным, возрастным, религиозным, культурным и другим особенностям, как индивидов, так и их общностей. Неслучайно в своей критике недостатков предшествующих институционализму концепций некоторые авторы вышли на очень важную проблему: «. почему все это политическое поведение, его признаки и практика распределения ресурсов самих соперничающих групп так отличается от страны к стране. В то время как период процветания 1950-1960-х годов мог скрывать источник национального разнообразия в политиках и их реализации ведущих индустриальных стран, экономический шок начала 1970-х дал толчок проявлению разнообразия ответов на него, которое постепенно дискредитировало призывы теории конвергенции 1960-х» [Thelen, Steinmo, 1992, p. 5]. В более конкретном выражении данная проблемы была сформулирована следующим образом: «Одно из различий культурологического и рационального подходов состоит в ответе на вопрос: отличаются ли психологические характеристики индивидов разных обществ, например традиционного и индустриального» [Патрушев, 2006, с. 185]. Зафиксированные различия подобного рода могут корректно обсуждаться уже в рамках национальных и этнических проблем, которые слишком масштабны, чтобы сколько-нибудь вразумительно осветить их в данной работе. Пока что ограничусь констатацией влияния национальных и этнических контекстов на различные институты. В любом случае, данные подобного рода девальвируют экономическую модель человека, которая слишком отдает либеральными настроениями. А специалистам, активно воспринявшим общие постулаты этой модели, полезно не забывать предупреждение П. Ордершука: «. политическая наука уже имеет длительную историю заимствования интеллектуальных течений из других дисциплин, которые, случалось, ее осчастливливали, но иногда делали и жертвой» [Ordershook, 1990, p. 9].

Поиски альтернативных оснований синтеза

В целом же на основе анализа литературы, представляющей базовые идеи нового институционализма и конкретные исследования, выполненные на их основе, можно сделать несколько выводов. Сразу обращает

218

внимание тот факт, что, несмотря на продолжающиеся с конца Х1Х в. призывы к полидисциплинарности в изучении институтов, основная масса публикаций по данной проблематике носит сугубо конкретный характер. Можно утверждать, что данное обстоятельство, наряду с ранее отмеченной тенденцией к редукционизму в исследуемых дискурсах, вероятнее всего, и обусловило появление разных вариантов нового институциона-лизма. Ведь они, как правило, сфокусированы на обсуждении одной определенной составляющей или стороны проблем институтов. Недостатки подобного рода заложены уже в наиболее распространенном определении института как наборе формальных и неформальных правил. Конечно, столь упрощенный критерий посодействовал быстрому признанию инсти-туционализма в различных дисциплинах. Изучение правил, которые ранее не особо принимались во внимание, дало импульс к появлению добротных эмпирических исследований, например посвященных конгрессу США [Shepsle, 2009]. Однако в силу своей «заостренности» на одном из прежде неисследованных аспектов общественно-политической жизни, данное направление скоро исчерпает свой эвристический потенциал. Тогда на смену институционализму придет новое направление, которое обнаружит еще один неизученный вопрос и т.д. К тому же, другие недостатки, присущие концептуальным основаниям рассматриваемой «парадигмы» не способствуют улучшению качества проводимых на их основе исследований. Показательно, что в отношении того же конгресса США при использовании других подходов могли быть сделаны и отличные от институционалист-ских выводы [Weatherford, 1981]. Так что, институционализм явно не может оправдать ожиданий, рассматривающих его в качестве «интегратора различных дисциплин». Уж слишком явно он старается упрощать представление о реальности.

Правда, анализ вопроса о взаимодействии концептуальных оснований нового институционализма с предшествующими ему теоретическими бихевиористско-ролевыми установками позволяет показать более реалистический сценарий развития событий. Когда тема института начнет себя явно исчерпывать, или когда будет признана какая-то новая составляющая в разных видах поведения и ролей, тогда вместо термина институт будет введен некий новый, вариант возвращения одного из ранее употреблявшихся терминов тоже не исключается. В результате возникнет видимость прорыва в анализе социально-политической реальности. Но поскольку речь не идет о принципиальных достижениях в разработке концептуальных оснований такого анализа, все это будет значить, фактически, лишь очередную смену научного жаргона. Подобная знаменательная перемена названий уже зафиксирована в разных отраслях науки. В частности, как показал российский исследователь, в сфере международных отношений в 1970-х годах основное внимание уделялось изучению международных режимов. Согласно классическому определению С. Краснера, режим - это тоже «правила, нормы, принципы и процедуры, структурирующие ожида-

219

ния международных акторов в отношении поведения друг друга в определенных областях» [International Regimes, 1983]. Но затем по поводу этого термина начался тот самый «плюрализм мнений», который закончился всеобщим разочарованием в нем и тогда его заменили на институт. Примечательно, что вся эта ситуация была описана с использованием понятия «мода» [Сафонов, 2003].

Наблюдающаяся практика использования в дискурсах институцио-нализма разной терминологии для описания одних и тех же явлений, неоправданное дублирование уже высказанных положений в разных дисциплинах и ряд других причин подвигли некоторых авторов предложить конкретные шаги по устранению подобного рода недостатков. Основное содержание этих мер может быть сформулировано как отход от редукционизма и поиска объединяющих начал для всех направлений и вариантов институционализма. Предлагается, например, не разделять институциона-лизм на «старый» и «новый», а рассматривать его как единую традицию [Immergut, 1998, p. 8]. Как уже было указано, все настойчивее звучит призыв к рассмотрению возможностей объединения разных вариантов инсти-туционализма [Campbell, 2004, p. 4]. Сделаны своевременные выводы в отношении важности учета занимаемой исследовательской позиции: «По существу же перед нами одно и то же явление, но рассмотренное с разных пространственно-временны Пх позиций. Политическое образование, рассматриваемое изнутри, с точки зрения действующих в нем правил, является политическим институтом, а во взаимодействии с другими - политической организацией» [Патрушев, 2006, с. 10-11]. Показана сложность реальности, которую мы исследуем средствами институционализма, включающей: нормы права, установки обыденного сознания, поведенческие статусно-ролевые практики и организации. Далее эта реальность еще может быть распределена между поведенческими-ментальными и формальными-неформальными измерениями [Шмерлина, 2008]. Соответственно, делаются выводы о необходимости новых исследовательских средств анализа сложной реальности: «. можно сказать, что развитие политической науки завершило полный цикл и вернулось к необходимости детального анализа культурных истоков и исторической последовательности, происходящих в политических институтах изменений» [Остром Э. -цит. по: Гудин, Клинегман, 1999, с. 168]. Более определенно поставлен вопрос о необходимости исследования когнитивно-психологической составляющей концепции институционализма [Шмерлина, 2008, с. 67].

Следует обратить внимание на новые грани обсуждения проблемы соотнесения разных уровней реальности в исследовательских процедурах. Раньше ее могли отнести к особенностям отдельных дисциплин. Например, еще один антропологический классик полагал в конце 1920-х годов: «Таким образом, различие между психологией и социальной антропологией в целом можно определить, сказав, что первая занимается изучением индивидуального поведения и его связи с конкретным индивидом, а вто-

220

рая - изучением поведения групп или коллективов индивидов и его связи с группой» [Радклиф-Браун, 1997, с. 614]. В настоящее время, вроде бы, признается актуальность этой проблемы для каждой отдельной дисциплины. Однако противники многомерности социально-политической реальности по-прежнему не намерены сдавать свои позиции: «. обладание социальной идентичностью полностью консистентно с бытованием в качестве физического объекта. Анализ на различных "уровнях" остается анализом той же самой вещи, описанной различным способом. Различные уровни анализа, таким образом, не означают различных уровней реальности... действия и реакции участников институционального отношения, таких как хозяин и раб, вписаны в тела этих акторов и других относящихся сторон. Так же как с уровнями анализа, поведенческие диспозиции каждого могут быть поняты в категориях непосредственного описания вовлеченных в институциональный процесс людей. Нет необходимости обращаться к возрастающей сложной иерархии уровней реальности» [Grafstein, 1992; цит. по: Шмерлина, 2008, с. 67].

Кстати, - это одна из редких апелляций к идентичности в институ-ционалистском дискурсе. Обычно ей сейчас придают гораздо большее значение, фактически, замещающее всю антропологическую составляющую различных проблем. Между тем сам концепт идентичность, так же как этничность, национальность и др., обладает примечательной особенностью. Уже своей морфологической конструкцией они указывают на соотнесенность в качестве признака с обладающими ими субъектами (акторами). Распространенные варианты представленных концептов, такие как: этнические, национальные, коллективные, как будто, подтверждают их привязку к разным уровням общественно-политической реальности. К сожалению, подобное заключение чаще всего будет ошибочным. Наверное, рекомендация великого просветителя Б. Паскаля, из его «Писем к провинциалу»: «Народ в череде веков. надо воспринимать как одного человека, непрерывно существующего и все время усваивающего уроки прошлого», до сих пор обладает гораздо большим влиянием на наших современных зарубежных исследователей. Это хорошо понимает немецкий теоретик: антропоморфизация нации является основной причиной востребованности той же идентичности [Хюбнер, 2001, с. 291].

Не надо особенно и напрягаться, чтобы увидеть за всеми такими «потугами» сведения любых проблем к анализу единственно доступной нам реальности, требование методологического индивидуализма. Однако опыт исторической науки показывает нам, что исторический институцио-нализм сможет успешно решать свои исследовательские задачи в том случае, если он будет анализировать траектории развития институтов и в рамках концепта культуры. Ведь при всей неоднозначности своих трактовок именно этот концепт в снятом виде аккумулирует в себе опыт, знания, мысли и даже действия прошлых поколений. В силу того обстоятельства, что все указанные явления сами могут существенно отличаться на разных

221

этапах исторического развития следует признать актуальным еще одно методологическое условие: анализ различий между капиталистическими и докапиталистическими обществами может производиться только на основе совершенно другой, чем институционализм, исследовательской стратегии [Thelen, Steinmo, 1992, p. 1]. Точно так же при переходе от индивидуального уровня социально-политической реальности к исследованиям следующих ее уровней мы должны сменить прежние концептуальные основания и методологические установки. Тогда место концепта этничность займет категории этническое (этнос), национальность - национальное (нация), идентичность - общественное (коллективное) самосознание и др. Понятно, что вопрос здесь заключается не в замене терминов, а в выполнении необходимых методологических процедур, в соответствии с требованиями базовых теоретических установок.

Таким образом, анализ различных текстов нового институциона-лизма и сформировавших их различных дискурсов позволяет констатировать, что деконструированные на основе этих данных правила отличаются редукционистской ограниченностью в подходе к исследованию проблемы института. Грешат они и примитивной антропоморфизацией объекта своих исследований. Не придается в них должного значения фактору культуры. Не имеют они под собой убедительных ответов на вопросы о соотношении настоящих явлений с их прошлыми состояниями. Поэтому, освоив разные области социально-политической реальности, эти правила не были озабочены разработкой обоснованной методологии анализа разных уровней этой реальности. Отсюда понятен и зафиксированный разрыв между качеством теоретических наработок ин-ституционализма и выполненными эмпирическими исследованиями. В значительной степени указанные недостатки можно связать с условиями формирования институционализма в рамках преимущественно либеральной (неолиберальной) англо-саксонской традиции изучения социально-политических явлений. Эта традиция прошла через серьезное испытание постмодернистского вызова и отказалась от метанарратива и больших теорий. Однако она так и не смогла предложить адекватную альтернативу для изучения сложных явлений.

Новые вызовы и задачи последнего времени актуализировали более высокие требования к теоретическим основаниям и методологии анализа социально-политических проблем. В свете этих требований перед тем же институционализмом, неважно новым или старым, стоит задача не только вычленять для аналитического рассмотрения реальности отдельные ее «кирпичики», но и удерживать целостное виПдение тех явлений (объектов), из которых эти «кирпичики» были взяты. Как мне представляется, решение последней задачи возможно только при корректном использовании средств системной парадигмы. Конечно, эта парадигма сегодня не в особой чести в той же политической науке. Но в данном случае я говорю не о вариантах системной теории Т. Парсонса, Д. Истона, Г. Алмонда и их

222

аналогов, которые игнорировали значение структуры (в структуралистском ее понимании), и основывались на примитивной антропологии. Нам нужен новый вариант системной теории, учитывающий специфику социально-политической реальности, пронизанной различными видами связей и взаимодействий, а также активную роль в ней субъекта - реального человека и его объединений. Тогда становится ясно, что задача теории ин-ституционализма заключается не в отделении акторов от правил, институтов от культуры, истории и т.д., а как раз в интеграции всех этих сторон реальности, которая связана с различными индивидами, объединенными в организации на основе тех же правил.

В таком случае институт можно определить как организованное, благодаря исторически сложившимся устойчивым связям и взаимоотношениям, объединение людей с целью решения некоторых общественных задач. Способы и варианты решения этих задач обусловлены заданными этническим (национальным), культурным и историческим контекстами существования института. Роль и значение института зависит от сложившегося набора связей и взаимоотношений с другими институтами и объединениями разного уровня. Следовательно, как справедливо показали Д. Кэмпбел и О. Педерсен, институт является более сложным явлением, чем это пытались ранее показать институционалисты. Понятно также, что предложенная формулировка существенно усложняет саму процедуру институционального исследования, так как она предполагает синхронный или последовательный анализ не одного, а нескольких измерений изучаемого института. Однако только выполнение этого требования может обеспечить качественные результаты. В любом же случае, сегодня мы вправе сделать вывод: несмотря на свою значимость, изучение институтов позволяет нам понять только один из уровней современной общественно-политической реальности, которая все же не сводится полностью к этому уровню.

Литература

АллеМ. Поведение рационального человека в условиях риска: критика постулатов американской школы // THESIS. - М, 1994. - № 5. - С. 217-241.

Грейф А. Институты и путь к современной экономике: уроки средневековой торговли // Экономическая социология. - М., 2012. - Т. 13, № 2. - С. 35-58.

Гудин Р.И., КлинегманХ.-Д. Политическая наука как дисциплина // Политическая наука: Новые направления. - М.: Вече, 1999. - С. 29-68.

Деррида Ж. О грамматологии. - М.: Ad Marginem, 2000. - 512 с.

Институционализм и политическая трансформация России: Доклад / Айвазова С.Г., Панов П.В., Патрушев С.В., Хлопин А.Д. - М.: РАПН, 2005. - Режим доступа: http:// gendocs.ru/v19564/?download2=file (Дата обращения: 1.12.2013).

223

Ланцов С.А. Институциональные факторы в мировой политике (анализ основных направлений современных теорий международных отношений) // Политэкс. - СПб., 2011. - Т. 7, № 1. - С. 207-221.

ЛиотарЖ.-Ф. Состояние постмодерна. - М.: Институт экспериментальной социологии. СПб.: Алетейя, 1998. - 160 с.

Малиновский Б. Функциональный анализ // Антология исследований культуры. - СПб.: Университетская книга, 1997. - Т. 1: Интерпретация культуры. - С. 681-702.

Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. - М.: Фонд экономической книги «Начала», 1997. - 180 с.

Панов П. В. Институционализм рационального выбора: потенциал и пределы возможностей // Институциональная политология: современный институционализм и политическая трансформация России / Под ред. С.В. Патрушева. - М.: ИСП РАН, 2006. - С. 43-92.

Патрушев С.В. Институционализм в политической науке /// Институциональная политология: современный институционализм и политическая трансформация России / Под ред. С.В. Патрушева. - М.: ИСП РАН, 2006. - С. 7-42.

Пропп В.Я. Морфология сказки. - Л.: Academia, 1928. - 152 с.

Леви-Стросс К Структурная антропология. - М.: Наука, 1985. - 536 с.

Радклиф-Браун. А. Методы этнологии и социальной антропологии /// Антология исследований культуры. - СПб.: Университетская книга, 1997. - Т. 1: Интерпретация культуры. - С. 605-615.

Сафонов М. Современные подходы к изучению международных отношений на примере исследований «Большой восьмерки» // Полис. - М., 2003. - № 3. - С. 58-66.

Хюбнер К Нация. - М.: КАНОН СИ «Реабилитация», 2001. - 396 с.

Швери Р. Теория рационального выбора: универсальное средство или экономический империализм // Вопросы экономики. - М., 1997. - № 7. - С. 35-51.

Шмерлина И.А. Понятие «социальный институт»: анализ исследовательских подходов // Социологический журнал. - М., 2008. - № 4. - С. 53-69.

Beyond the methodological nationalism. Nationalism research methodologies for cross border studies / A. Amelina, D. Nergiz, T. Faist, N. Glick Schiller (eds.). - N.Y.; L.: Routledge, 2012. - ix, 259 p.

Campbell J. Institutional change and globalization. - Princeton: Princeton Univ. Press, 2004. - xiv, 247 p.

Campbell J., Pedersen O. Introduction // The rise of neoliberalism and institutional analysis. -Princeton: Princeton Univ. Press, 2001. - P. 1-23.

Chmielewski P. New institutionalism: A platform for productive integration in social science // Warwas forum of economic sociology. - Warsaw, 2010. - Vol. 1, N 1. - P. 9-88.

Deliberative policy analysis: Understanding governance in a network society. Theories of institution design / A. Hajerm, H. Wagenaar (eds.). - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2003. - xv, 307 p.

Dienneier D., Krehbiel K. Institutionalism as a methodology // Journal of theoretical politics. - L., 2003. - Vol. 15, N 2. - P. 123-144.

DiMaggio P.J., Powell W.W. Introduction // The new institutionalism in organizational analysis / W.W. Powel, P.J. DiMaggio (eds.). - Chicago: Chicago univ. Press, 1991. - P. 1-38.

EastonD. The analysis of political structure. - N.Y.; L.: Routledge, 1990. - 336 p.

Elster J. The cement of society. A study of social order. - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1989. - viii, 311 p.

Elster J. The possibility of rational choice // Political theory today / D. Held (ed.). - Oxford: Polity Press, 1991. - P. 110-145.

224

Elster J. When rationality fails // The limits of rationality / K. Cook, M. Levi (eds.). - Univ. of Chicago Press, 1990. - P. 19-50.

Ensminger J. Anthropology and the new institutionalism // Journal of institutional and theoretical economics. - Tübingen, 1998. - Vol. 154. - P. 774-789.

Goodin R. Institutions and their design. The theory of institutional design / R. Goodin (ed.). -Cambridge Univ. Press, 1996. - P. 1-53.

Grafstein R. Institutional realism: The social and political constraints on rational actors. - New Haven; L.: Yale Univ. Press, 1992. - xii, 244 p.

Green D., Shapiro J. Pathologies of rational choice theory: A critique applications in political science. - Yale Univ. Press, 1994. - 239 p.

HajerM.A. Policy without polity? Policy analysis and the institutional void // Policy sciences. -Amsterdam, 2003. - Vol. 36. - P. 175-195.

Hall P.A., Taylor R.C.R. Political science and three new institutionalisms // Political studies. -Oxford, 1996. - Vol. 44. - P. 936-957.

Hodson G. The hidden persuaders: institutions and individuals in economic theory // Cambridge Journal of Economics. - Oxford, 2003. - Vol. 27. - P. 159-175.

Immergut E. The theoretical core of the new institutionalism // Politics & society. - Los Altos, Calif., 1998. - Vol. 1. - P. 5-34.

Ingram P., Clay K. Choice-within-constraints. New institutionalism and implications for sociology // Annual review of sociology. - Palo Alto, Calif., 2000. - Vol. 26. - P. 525-546.

International regimes / S.D. Krasner (ed.). - N.Y.: Cornell Univ. Press, 1983. - x, 372 p.

Jordan A.G. Policy community realism versus «new institutionalism» ambiguity // Political studies. - Oxford, 1990. - Vol. 38. - P. 470^84.

Katzenstein P. Analyzing change in international politics: The new institutionalism and the international approach: Guest lecture // MPIFG: Discussion Paper. - 1990. - N 90/10. - Mode of access: http://www.mpifg.de/pu/mpifg_dp/dp90-10.pdf (Дата обращения: 1.12.2013.)

Katzenstein P. The role of theory in comparative politics: A symposium // World Politics. - Baltimore, 1996. - Vol. 48, N 1. - Р. 10-15.

Knorikoski J., Letinen A. Economic imperialism and solution concepts in political science // Philosophy of the social sciences. - Newbury Park, 2010. - Vol. 1, N 40. - P. 347-374.

Kreik D. David Easton and the analysis of political structure // Journal of theoretical politics. - L., 1995. - Vol. 7. - P. 29-39.

Levi M. A logic of institutions change // The limits of rationality / K.S. Cook, M. Levi (eds.). -Chicago; L.: The Univ. of Chicago Press, 1990. - P. 402-418.

Lichbach I. Is rational choice theory all of social science? - Ann Arbor: Univ. of Michigan Press, 2003. - xx, 315 p.

March J. Olsen J. Rediscovering institutions. The organizational basis of politics. - N.Y.: The Free Press, 1989. - vii, 227 p.

March J., Olsen J. The new institutionalism: Organizational factors in political life // The American political science review. - Baltimore, 1984. - Vol. 78, N 3. - P. 734-749.

Mearsheimer J.J. The false promise of international institutions // International security. - Cambridge, MA, 1994/95. - Vol. 19, N 3. - P. 5^9.

Meyer J., Rowan B. Institutional organizations: Formal structures as myth and ceremony // American journal of sociology. - Chicago, 1977. - Vol. 83, N. 2. - P. 340-363.

225

Nee V. Sources of the new institutionalism // The new institutionalism in sociology / M. Brinton, V. Nee (eds.). - Stanford: Stanford Univ. Press, 1998. - P. 1-16.

NewmanM. The imaginative institution: Planning and governance in Madrid. - Farnham, Surrey; Burlington, VT.: Ashgate pub. co., 2010. - xiii, 238 p.

Ordershook P. The emerging discipline of political economy // Perspectives on positive political economy / J. Alt, K. Shepsle (eds.). - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1990. - Р. 9-30.

Ostrom E. Institutional rational choice: An assessment of the institutional analysis and development framework // Theories of the policy process / P. Sabatier (ed.). - Boulder: Westview Press, 2007. - P. 21-64.

Perrow C. A Society of organizations // Theory and society. - Dordrecht, 1991. - Vol. 20, N 6. - P. 725-762.

PetersB.G. Institutional theory in political science: the new institutionalism. - N.Y.: The Continuum International publ. group, 2012. - 222 p.

Pierson P. The limits of design: Explaining institutional origins and change // Governance: An international journal of policy and administration. - Oxford, 2000. - Vol. 13, N 4. - P. 475^99.

Pyrcz G. The analysis of political structure. David Easton. N.Y., 1990. pp. ху, 336 // Canadian journal of political science. - Toronto, 1991. - Vol. 24, N 4. - P. 872-873.

RothsteinB. Labor market and institutions working-class strength // Structuring politics: Historical institutionalism in a comparative perspective. - N.Y.: Cambridge Univ. Press, 1992. - P. 33-56.

Sabatier P. The need for better theories // Theories of the policy process / P. Sabatier (ed.). - Boulder: Westview Press, 2007. - P. 3-20.

Schmidt V.A. Discursive institutionalism: the explanatory power of ideas and discourse // Annual review of political science. - Palo Alto, Calif., 2008. - Vol. 11, N 1. - P. 303-326.

Schmidt V.A. Taking ideas and discourse seriously: explaining change through discursive institu-tionalism as the fourth 'new institutionalism' // European political science review. - Cambridge, 2010. - Vol. 2, N 1. - P. 1-25.

Scocpol T. Bringing the state back in. Strategies of analysis in current research // Bringing the state back in // P. Evans, D. Rueschemeyer, T. Scocpol (ed.). - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1985. - P. 3^3.

Scott W. Institutions and organizations. - 2 nd ed. - L.: Sage Publications, 2001. - xxii, 255 p.

Shankan E., Jones M., McBeth M. Policy narratives and policy process // Policy studies journal. -Malden, Mass., 2011. - Vol. 39, N 3. - P. 535-561.

Shepsle K. Dysfunctional congress? // Boston univ. law review. - Boston, 2009. - Vol. 89, N 371. -P. 371-386.

Shepsle K. Institutional equilibrium and equilibrium institutions // Political science: The Science of Politics // H. Weisbery (ed.). - N.Y.: Agathon, 1986. - P. 51-81.

Simon H.A. Models of man: Social and rational: Mathematical essays on rational human behavior in a social setting. - N.Y.: Wiley, 1957. - xiv, 287 p.

Smith S. Singing our world into existence: International relations theory and September 11 // International studies quarterly. - Beverly Hills, Calif., 2004. - Vol. 48, N 3. - P. 499-515.

Thelen K. Historical institutionalism in comparative politics // Annual review of political science. -Palo Alto, Calif., 1999. - Vol. 2. - P. 369-404.

Thelen K., Steinmo S. Historical institutionalism in comparative politics // Structuring politics: Historical institutionalism in a comparative perspective / S. Steinmo, K. Thelen, F. Longstreth (eds.). - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1992. - P. 1-32.

Weatherford J. Mc. Tribes on the Hill. - N.Y.: Rawson, Wade, 1981. - xi, 300 p.

226

WeimerD. Institutional design. - Boston; Dordre^; L.: Kluger Academic Publishers, 1995. - x, 187 p. Zucker L. Organizations as institutions // Research in sotiology of organizations. - Greenwkh,

Conn., 1983. - Vol. 2, N 1. - P. 1^7. ZuckerL.G. The role of institutionalization in ^tural persiste^e // The new institutionalism in organizational analysis / W.W. Powel, P.J. DiMaggio (eds.). - Chkago: Chkago univ. press, 1991. - P. 83-107.

227