CC BY
39
с/Суовая меланхолия (экзистенциальные
трансформации современной культуры)
УДК 101.9
https://doi.org/10.24412/1997-0803-2021-5103-23-34 В. В. Варава
Московский государственный институт культуры, Химки, Московская область, Российская Федерация, ORCID ID: 0000-0002-7811-5452, e-mail: [email protected]
Аннотация: В статье рассматривается современное состояние культуры через анализ её этико-антологических характеристик. В качестве доминантой черты выявляется такая её особенность, как «триумф нечеловеческого». Появляются идеи, теории, проекты, в которых человек теряет свой традиционный человеческий образ и кардинально видоизменяется его природа. Это появляется: 1) в натуралистической программе биоцентризма, провозглашающей конец человеческой исключительности; 2) в сциентических конструкциях иммортализма, в том числе и дигитального бессмертия; 3) в широко распространённой танатопатии, в которой проявлена одержимость медийной смертью современного обывателя; 4) в современных трансгендерных экспериментах, приводящих к размыванию и в итоге к нивелированию полов. В качестве причины подобного «расчеловечивания человека» обнаруживается новая фаза экзистенциального кризиса, в котором произошла фундаментальная трансформация Taedium vitae, приведшая к ранее не существовавшей форме новой меланхолии - усталостью быть человеком.
Ключевые слова: современная культура, экзистенциальный кризис, человек, меланхолия, иммортализм, смерть, дигитальное бессмертие, антропология, постгуманизм, этика.
Для цитирования: Варава В. В. Новая меланхолия (экзистенциальные трансформации современной культуры) // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2021. № 5 (103). С. 23-34. https://doi.Org/:10.24412/1997-0803-2021-5103-23-34
NEW MELANCHOLY (EXISTENTIAL TRANSFORMATIONS OF MODERN CULTURE)
Vladimir V. Varava
Moscow State Institute of Culture, Khimki, Moscow Region, Russian Federation, ORCID ID: 0000-0002-7811-5452, e-mail: [email protected]
Abstract: The article examines the current state of culture through the analysis of its ethical and anthological characteristics. As a dominant feature, such a feature as "the triumph of the inhuman" is revealed. Ideas, theories, projects appear in which a person loses his traditional human image and his nature radically changes. This appears: 1) in the naturalistic program of biocentrism, which heralds the end of human exceptionalism; 2) in the scientific constructions of immortalism, including digital
ВАРАВА ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ - доктор философских наук, профессор, заведующий
кафедрой философии Московского государственного института культуры VARAVA VLADIMIR VLADIMIROVICH - DPhil, Professor, Head of the Department of Philosophy, the Moscow State Institute of Culture
© Варава В. В., 2021
immortality; 3) in widespread tanatopathy, in which an obsession with the media death of a modern man in the street is manifested; 4) in modern gender experiments leading to erosion and, as a result, to leveling of gender. As the reason for this "dehumanization of man", a new phase of the existential crisis is revealed, in which a fundamental transformation of Taedium vitae took place, which led to a previously not former form of a new melancholy - the fatigue of being a man.
Keywords: modern culture, existential crisis, man, melancholy, immortalism, death, digital immortality, anthropology, posthumanism, ethics.
For citation: Varava V. V. New melancholy (existential transformations of modern culture). The Bulletin of Moscow State University of Culture and Arts (Vestnik MGUKI). 2021, no. 5 (103), pp. 23-34. (In Russ.). https://doi.org/10.24412/1997-0803-2021-5103-23-34
Человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке.
М. Фуко «Слова и вещи»
Этические и антропологические характеристики современной культуры
Мы живём в «эпоху пустоты». Это уже, кажется, общее место. Пишут об этом все. Как только Ницше провозгласил свой тезис о смерти Бога, сразу же воцарилась пустота. Ценностно-смысловая и духовная пустота. По-другому и чаще это состояние называют кризисом. Дискурс кризиса затянулся. Но пустота - точнее. Немецкий философ в большей мере говорил о закате культурных и духовных, нежели о христианских ценностях. Хотя об этом тоже. Он увидел, почувствовал, понял, что прежние ценности, которые столетиями питали европейскую культуру, просто-напросто потеряли свою силу; или более радикально: ценности потеряли свою ценность. И его мужество заключалось в том, чтобы открыто об этом сказать. И, пожалуй, именно Ницше первым об этом и заговорил, призвав к переоценке ценностей и поиску новых ценностей.
Многое свершилось в «эпоху пустоты». Как правило, это вещи негативного и деструктивного характера, которыми усеяны XX и XXI века. Говорить о них мы здесь не будем. Сосредоточим своё внима-
ние лишь на одном из последних проявлений пустоты, которое охватило, в том числе и Россию, в последние несколько десятилетий. Это - триумф нечеловеческого.
Свою известную работу «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук» Мишель Фуко заканчивает так: «Человек, как без труда показывает археология нашей мысли, - это изобретение недавнее. И конец его, быть может, недалёк ... Человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке» [10, с. 404]. Сказанные в 1966 году, эти слова сегодня приобретают пророческий и, увы, зловещий смысл.
Многое свершилось с момента написания этих строк. Но нельзя обойти стороной триумф нечеловеческого - самое главное событие последних десятилетий.
В чём проявляется этот триумф?
Во многом, но в первую очередь:
1) в натуралистической программе биоцентризма, провозглашающей конец человеческой исключительности;
2) в сциентических конструкциях им-мортализма, в том числе и дигитального бессмертия;
3) в широко распространённой тана-топатии, в которой проявлена одержимость медийной смертью современного обывателя;
4) в современных трагсгендерных экспериментах, приводящих к размыванию, и в итоге к нивелированию полов.
Современный биоцентризм не просто ставит превыше всего интересы живой природы, не просто отбирает человеческие привилегии перед природой, он провозглашает тезис о конце человеческой исключительности. Книга французского философа Жан-Мари Шеффера так и называется «Конец человеческой исключительности», в которой он пишет: «Эта не-человеческая жизнь есть нечто гораздо большее, чем наша "среда", - она конституирует само наше существо, которое представляет собой лишь одно из её преходящих проявлений» [14, с. 9].
Радикальный антропоцентризм, который претендует на полное подчинение и управление природой, конечно, весьма односторонняя и грубая позиция, результаты которой плачевны. Но радикальный биоцентризм совершает грубую ошибку, считая человека частью природы, причём малозначительной частью. Здесь речь не о том, что ущемляется человеческая гордыня и высокомерие, но о том, что нет понимания особенностей человеческого существа и его существования. Для того чтобы их видеть, нужна определённая философская работа, которую представители биоцентризма, как правило, игнорируют, считая её ненаучной, да и просто несостоятельной.
Традиционное игнорирование философии, которая более всего опознаёт, описывает и понимает специфику человеческого бытия, со стороны биоцентризма в конеч-
ном счёте приводит к различным формам радикального экологизма и экологического терроризма, которые вообще ставят задачу устранения человека как вредоносного существа, наносящего вред природной среде. Если игнорировать философию, никогда не будет никакого понимания ни того, что такое жизнь, ни того, что такое человек, ни того, что такое природа, поскольку только в философии человек максимально приближен к самому себе. Как пишет выдающийся немецкий философ, представитель философской антропологии Евгений Финк: «Философствование представляет собой предельное мышление, некую конечную возможность конечного бытия - но она есть самое глубинное соучастие в проживаемой нами человеческой жизни» [9, с. 38].
Можно сказать, что не биоцентризм игнорирует философию, а игнорирование философии приводит к появлению биоцентризма. Конечно, не только, но в данном случае речь идёт о нём. Эта парадигма, ставящая человека в положение сорав-ное со всеми остальными биопроявлениями, не учитывающая никакой специфики человеческого бытия. Дело в том, что, согласно многим видным мыслителям, специфика человеческого более всего проявляется именно в философии, в способности человека к философии и философствованию. Человека с полным правом можно назвать animal philosophicum. И это самая точная и глубокая антропологическая характеристика человека.
Радикальный экологизм генетически связан с цифровизацией. Одно перетекает в другое весьма плавно и закономерно. В связи с развитием информационных и биотехнологий в последнее время активизировались различные имморталистиче-ские модели, среди которых лидирует мо-
дель дигитального бессмертия. Цифра сделала решительный бросок в антропологию, в самые недра человека. Идея бессмертия, безусловно, вечная идея; она бесконечное количество раз возникала на горизонте истории и культуры и не только в религиозном контексте. Уже с развитием науки в XVII-XIX веках возникают утопические проекты либо сотворения человека человеком из мёртвых останков, либо оживление умершего. Можно вспомнить роман Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818), в котором дана критика утопической идее создать биоконструкт.
В этом контексте примечателен сборник «Трансгуманизм. Цифровой левиафан и го-лем-цивилизация», вышедший в 2021 году и собравший более десятка современных известных авторов. В нём дана всесторонняя критика наступающей технотронной эры, в которой главным является попытка преодолеть Человека, отбросив в нём всё человеческое и создав кибернетическое постчеловечество. Это не что иное, как намерение уничтожения Человека в его традиционном этико-антропологическом образе.
По поводу достижения бессмертия научно-техническим способом говорится следующее: «Бессмертия не нужно "достигать", потому что человек изначально бессмертен, но бессмертие может быть очень разным в зависимости от того, как человек проживёт эту жизнь» [6, с. 167]. За вычетом невозможности это сделать технически, здесь важен этический аспект проблемы бессмертия. Об этом роман Александра Беляева «Голова профессора Доуэля». Доктор-преступник Керн как будто предвосхищает главные идеи трансгуманизма: «Последние наши работы должны произвести переворот не только в медицине, но и в жизни всего человечества. Отныне ме-
дицина может восстановить угасшую жизнь человека. Сколько великих людей можно будет воскресить после их смерти, продлить им жизнь на благо человечества! Я удлиню жизнь гения, верну детям отца, жене -мужа. Впоследствии такие операции будет совершать рядовой хирург. Сумма человеческого горя уменьшится». На что ассистентка Мари Лоран коротко отвечает: «За счёт других несчастных» [2, с. 121]. Это непреодолимый нравственный изъян любой концепции бессмертия, предполагающей практическую реализацию, тем более научно-техническим путём.
«Трансгуманизм стал новейшей формой "эволюционного гуманизма"», - отмечает исследователь О. Н. Четверикова, продолжая: «Приобрётший тайное знание обретает силу и бессмертие, но достигается это в результате психических практик и "расширения сознания", а не нравственного совершенствования и служения» [12, с. 23-24]. Любые эксперименты с человеком, с человеческой телесностью неизбежно наталкиваются на нравственный барьер, который нельзя обойти стороной, не утратив при этом все человеческие свойства.
Этика останавливает сциентический оптимизм, который как бы тоже исходит из этических идей, но на самом деле является её чудовищным извращением. Бессмертие - это вообще трансцендентный идеал, духовно и метафизически питающий человека. Всяческие же попытки осуществить его в земной перспективе, да ещё с помощью научно-технических средств, не более чем утопия или фантастика. Или ужас, как виделось Арсению Тарковскому, написавшему такие строки в стихотворении «Земное»:
Но я человек, мне бессмертья не надо:
Страшна неземная судьба.
Но и в качестве утопии эта идея небезобидна; чтобы на неё решиться, нужно умертвить что-то важное в своём нравственном мире. Если говорить об истоках этой идеи в русской философии, то это, конечно, идеи Н. Ф. Фёдорова, имя которого часто фугирует в современных иммортоло-гических проектах. Но это совершенно необоснованно [3; 6]. Фёдоров, во-первых, православный христианин, причём крайне ортодоксального характера; и во-вторых, его мысль о воскрешении всех умерших предполагает первоначальное нравственное преображение, поскольку увековечивать порок невозможно. В этом смысле фёдоровский проект общего дела имеет мало общего с современными иммортологическими проектами. Однако его имя досадным образом фигурирует в этих контекстах.
Сегодня исследователи заметили достаточно странное явление, названное танато-патией, или страстью к смерти, но не к реальной смерти, а к смерти в контексте медийной культуры. С одной стороны, страх смерти (танатофобия) сегодня значительно сильнее по сравнению с прошлым. Современный человек боится и смерти, и умирания, и боли, да и вообще дискомфорта он испытывает гораздо больше, нежели человек предшествующих эпох. Нынешняя культура - это эвтазийная культура, человек создаёт различные системы безопасности, стремится максимально облегчить своё существования, избавиться от страха и боли, неограниченно увеличивая при этом сумму наслаждений.
С другой стороны, можно отметить его страстное влечение к смерти на экране, который почти на сто процентов посвя-щён насилию, умиранию, различным деструктивным феноменам, которые расправляются с человеком, то ли разрывая
его на куски, то ли превращая в не-челове-ка. Но танатопатия - это не только смерть на экране, она проявляется в широком диапазоне исследований и культурных знаков. Исследователь Д. Хапаева, которая вводит понятие «танатопатия» в научный обиход, пишет: «Ещё двадцать лет назад таких понятий, как танатофилия (особая тяга к могилам и кладбищам), танатотуризм, та-натография, танатовосприимчивость, попросту не существовало. Все они - порождение современного интереса к смерти, её притягательности» [11, с. 98].
Такова особенность именно сегодняшней фазы культуры, поскольку подобного не наблюдалось в прежние эпохи. В танато-патии, которую, с определёнными оговорками, всё же можно назвать духовной патологией, человек исчезает как нравственно-волевой субъект. Это не memento mori классической философии и культуры, это своего рода духовный инфантилизм и своеобразная эвтаназия духа, потому что такой страстный интерес к смерти и умиранию ненормален.
К тому же «исследования смерти» (death studies) непродуктивны, поскольку смерть сущностно непостижима. Апофа-тическая философия накладывает строгое табу на всяческое знание смерти, на попытки заглянуть «по ту сторону», так же как теология накалывает табу на изображения Бога-Отца. Бог и смерть вне человеческого понимания, ибо они непостижимы и никакое знание здесь невозможно. Смерть оставляет следы, исследование которых ошибочно выдаётся за якобы знание самой смерти. Да, в общем-то, и социально-антропологический аспект «археологии смерти» мало что может сообщить об особенностях того или иного социума и культуры через отношение к смерти. Ещё
раз отметим, что апофатическая философия, включающая и философию, и литературу, обосновала невозможность и бессмысленность какого-то позитивного знания о смерти. Можно привести весьма показательные слова Джеймса Джойса из его рассказа «Мёртвые»: «Душа его приблизилась к тем краям, где обитают обширные сонмы мёртвых. Он сознавал их причудливое мерцающее существование, однако был бессилен постичь. Его собственная личность растворялась в сумеречном неосязаемом мире, и весь тот весомый мир, который эти усопшие некогда воздвигали, в котором жили, беззвучно сжимался и растворялся» [4, с. 250].
Ещё одно явление современной культуры, в котором исчезает человек, его традиционный облик, это постгендеризм, в контексте которого должно произойти отмирание пола. «Сторонники постгендеризма утверждают, что существование гендерных ролей, социальной стратификации, а также когнитивных и физических различии" полов в целом оказывает негативное влияние на жизнь конкретных людей. Они полагают, что с развитием технологии" необходимость половых сношении" в целях размножения отпадёт, а традиционные гендерные роли в обществе и семье исчезнут» [6, с. 8].
Постгендеризм связан с феминизмом, с его радикальным направлением, которое провозглашает мизогинию в отношении мужчин вплоть до их полного вымирания. В книге исследовательницы Андреи Лонг Чу «Женский пол», которая посвящена анализу воззрений радикальной феминистки Валери Соланс, прославившейся ещё и тем, что стреляла в Энди Уорхола, в предисловии говорится: «Все люди - женского пола ... Все мёртвые люди - женского пола. И умирающие тоже ... Я - женского пола. И вы, доро-
гой читатель, тоже женского пола, даже особенно - если вы не женщина» [13, с. 10].
Валери Соланс идёт ещё дальше: «Мужчины - биологическая случайность ... мужская особь - незавершённая женская, ходячий аборт, выкидыш на генной стадии» [13, с. 17]. И постгендерное нивелирование полов, и феминистское элиминирование мужского пола по сути одно и то же, поскольку искажают образ человека до такого уровня, что человек перестаёт быть человеком.
Таким образом, представленные тренды современной культуры (разумеется, далеко не все) свидетельствуют о наступившей деантропологизации (расчеловечивания человека), и в этом смысле мы имеем дело с чем-то принципиально новым, ранее не случавшимся в истории человеческой культуры. Это состояние должно иметь свои истоки.
Новая фаза экзистенциального кризиса -усталость быть человеком
В 1924 году Константин Бальмонт написал такие строки:
Я устал приближаться от вопросов
к вопросам,
Я жалею, что жил на земле.
Это последние слова стихотворения «Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?». Поистине страшные строки; здесь не просто разочарование в жизни, но какое-то невиданное отрицание прожитой жизни. Люди, как правило, держатся за наличное, чтут прошлое и с надеждой смотрят в будущее. Здесь же всё не так. Это своего рода духовный суицид. «Что пройдёт, то будет мило» - писал Пушкин, выражая один из базовых принципов человеческого существования в его отношении к прошлому, которое, несмотря на весь его драматизм
и трагизм, который случается в жизни каждого человека, всё же всегда вызывает умилении и ностальгию.
У Бальмонта же никакой ностальгии, одна горечь, но не по ушедшему времени и молодости, что типично для человека, а горечь от самого существования, не от того, что оно прошло, а от того, что было. Жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой, лучше и вовсе не родиться. Здесь можно увидеть аналог той истории, которую рассказал Ницше в «Рождении трагедии из духа музыки», когда царь Мидас, поймав в лесу Силена, потребовал от него ответа на вопрос, что для него наилучшее. Силен сначала молчал, потом рассмеялся, потом сказал, что лучше тебе умереть, а наилучшее и вовсе не родиться.
И вот эта идея, рождённая в недрах древнегреческого мифа, который, по А. Ф. Лосеву, вовсе и не миф в обыденном понимании слова, а реальность особого, возрождается в начале XX века. Бальмонт высказал нечто важное, предощутив новое мироощущение, которое уже витало в воздухе и которое наиболее чуткие поэты, писатели, философы, музыканты, художники уже чувствовали. Роберт Музиль в «Человеке без свойств» в 1921 году очень точно описал контур духовной ситуации, «таинственную болезнь времени», совершенно новое и невероятное томление духа. «Что же утрачено?» - спрашивает герой у самого себя. И отвечает: «Что-то невесомое».
Что-то произошло, но не понятно - что. Невесомое, то есть едва ощутимое, но способное перевернуть мир. Это станет очевидным намного позже, когда эта таинственная болезнь обретёт свои наименования - «экзистенциальный вакуум», «экзистенциальная фрустрация», «логодепривация» и попросту депрессия. Сегодня депрессия очень
распространена, это вездесущее явление, как говорит известный американский исследователь данного феномена Эндрю Соломон в своей книге «Полуденный бес. Анатомия депрессии». Она представляет собой секуляризированную версию меланхолии и часто подлежит только медикаментозному (фармакологическому) лечению. Если в начале XX века лишь единицы, утончённые натуры типа Бальмонта чувствовали новую форму меланхолии, то во второй половине это коснулось многих людей с упрощённым духовным миром и самыми простыми, порой примитивными запросами.
Сама же меланхолия, как говорит Жан Старобинский в книге «Чернила меланхолии», неотделима от удела человеческого существования, её первоисточник исследователь усматривает у Гомера в фигуре Бел-лерофонта, впервые пережившего всю горечь страданий меланхолика. Он пишет: «Тот, к кому питают вражду олимпийцы, утрачивает желание общаться с людьми. Вот что главное: гомеровский мир устроен так, как если бы для общения человека с себе подобными, для верного выбора пути ему требовалась божественная гарантия. Если все боги отказывают ему в этой милости, он обречён на одиночество, на снедающую скорбь ("«сердце глодая себе", то есть на одну из форм аутофагии), на тревожные скитания. Депрессия Беллерофонта - лишь психологический аспект этой оставленно-сти человека высшими силами. У покинутого богами нет сил и мужества находиться среди своих собратьев. Гнетущий его таинственный гнев небес отвращает от путей, проторённых людьми, выталкивает за пределы всякой цели и всякого смысла ... Бел-лерофонт скитается в какой-то пустоте, вдали от богов, вдали от людей, в безграничной пустыне» [7, с. 14].
Очевидно, что меланхолия была всегда, но сегодня в виде депрессии становится уже массовым явлением. Однако новая меланхолия, мы полагаем, проявляется не только в депрессивных расстройствах, но в тех явлениях, которые мы описали выше, назвав это триумфом нечеловеческого. Новая меланхолия отбрасывает грусть, печаль, страдания, все традиционные атрибуты классической меланхолии и концентрируется на одном - на изменении человеческой природы до её полного исчезновения. Человек сегодня отказывается от своего пола, идентичности, традиционного антропологического образа. Развитие биотехнологий позволяет совершать различные манипуляции с человеческой телесностью. В результате антропология стала размытой и неопределённой, вскрылись во многом те патологические пласты, которое как бы спали в человеке, давая о себе знать различными формами моральных пороков. Сегодня же эти патологии направились на тотальную модификацию человеческой природы и его традиционного образа. В основании этой новой фазы экзистенциального кризиса человека лежит явление, которое мы называем усталостью быть человеком. Это, безусловно, экзистенциальная «усталость» сопровождается небывалым античеловеческим подъёмом и энтузиазмом стать не-человеком.
Эпоха классической меланхолии, эпоха Беллерофонта, подошла к концу. Произошла фундаментальная трансформация Таеёшш уНае, всегда являвшегося показателем традиционной меланхолии. Это чувство пресыщенности жизнью, разочарования, доходящее до её крайнего отвращения. Но это разочарование именно от жизни, от её несовершенств и трагизма, часто от её пустоты и бессмысленности. И всегда были
люди, особо утончённые натуры среди поэтов, художников, музыкантов, которые наиболее остро и болезненно чувствовали экзистенциальную пустоту, отчуждённость и одиночество. Русские поэты принадлежат к этой категории: «Жизнь, зачем ты мне дана?» (А. С. Пушкин), «И скучно, и грустно, и некому руку подать» (М. Ю. Лермонтов), «В тягость роскошь мне твоя, О бессмысленная вечность!» (Е. А. Баратынский). Можно много подобного приводить из русской поэзии и прозы. Эти строки можно воспринимать как кредо меланхолии, как тезисы катехизиса меланхолика.
Но всё это вписывается в традиционную топику меланхолии. Сейчас же произошло совершенно другое: человек устал не от жизни, а от самого себя, от своего традиционного физического, антропологического, этического образа. Человек устал от самого себя, прежде всего экзистенциально. Но вместо суицидальных порывов, что также было свойственно классическим меланхоликам, новые меланхолики хотят жить, и жить бесконечно физически, они любят жизнь, не отрицают её, но желают с помощью технологий так её изменить, чтобы она приобрела бессмертные физические параметры. Что возможно лишь при таком изменении традиционного человека, при котором он превращается в диги-тальное нечто, переставая быть человеком.
Но это и есть цель сторонников диги-тального бессмертия - избавиться, покончить с человеком, который приносит столько проблем и которым просто трудно быть. Чтобы быть человеком, нужно всегда сохранять свою человечность и нравственное достоинство. Новая меланхолия - это не отвращение от жизни, но отвращение от человека, за которым стоит отрицание духовных и нравственных ценностей, традиционно
составлявших основу человеческого бытия и культуры. Это не критика культуры, та работа философов, которая началась ещё с Гераклита Эфесского, который «плакал», видя неподлинное существование своих соотечественников, ведущих «скотский» образ жизни, не знающих Логоса и поэтому уходящих в небытие, так ничего и не осознав. И эта традиция критики культуры, нравов, обыденных массовых ценностей всегда была присуща философии, найдя в Ницше самую сильную радикализацию - переоценку ценностей. Однако это ничто по сравнению с тем, что предлагается сейчас сделать с человеком.
Неизбежно возникает вопрос - что значит быть человеком?
Он, вопреки мнению Фуко о том, что человек - открытие недавнее, всегда присутствовал в вопрошающем дискурсе философии и культуры в виде вопросов о смысле жизни, бытии Бога, бессмертии и вечности. Уже в древнейшем тексте «Эпоса о Гильга-меше» возникает весь комплекс философских вопросов о человеке, трагизме его бытия. Это первый анти-иммортологический текст в истории культуры, текст, показывающий крах идеи физического бессмертия, её полный утопизм. Для человека важны другие ценности и смыслы, и гоняться за бессмертием - всё равно, что гоняться за своей тенью. Не в этом смысл жизни.
Можно привести показательные слова Утнапишти, обращённые к Гильгамешу:
Почему, Гильгамеш, ты исполнен
тоскою?
Потому ль, что плоть богов и людей
в твоём теле,
Потому ль, что отец и мать тебя
создали смертным?
Ты узнал ли - когда-то для смертного
Гильгамеша
Было в собранье богов поставлено
кресло?
Даны ему, смертному, пределы.
Ярая смерть не щадит человека:
Разве навеки мы строим домы?
Разве навеки ставим печати?
Разве навеки делятся братья?
Разве навеки ненависть в людях?
Разве навеки река несёт полые воды?
Стрекозой навсегда ль обернётся
личинка?
Взора, что вынес бы взора Солнца,
С давних времён ещё не бывало.
(перевод И. Дьяконова)
Это не приговор человеку, но, наоборот, раскрытие подлинного смысла его бытия, направление его на истинные пути жизни, которые связаны не с достижением физического бессмертия. Бессмертны лишь боги, человеку же поставлены смертные пределы, в рамках которых он должен найти подлинный и достойный смысл своей жизни. Это совсем не атеизм, но понимание того, что запредельные вопросы недоступны человеку. Нужно знать границы и возможности познания, иначе - пустые мечтания, иллюзии, утопии. Кант это обосновал на фундаментальном уровне, показав границы человеческого разума, в том числе в вопросах о бессмертии.
Не претендуя на исчерпывающее знание, которое именно в случае человека невозможно, можно сказать, что главной антропологической характеристикой человека, формирующей его нравственную сущность, является смертность. Будь человек бессмертным, это было бы совершенно иное существо, да и социум и культура тоже, если бы они вообще были. Смертность, как это ни парадоксально и трагично, делает человека человеком. Она основа его самоиден-
тификации: и физической, и психической, и этической, и метафизической. О. Мандельштам писал, «Если б не смерть, как мне понять, что я живу». Н. М. Бахтин в «Похвале Смерти» выразил своё отношение к этому вопросу так: «Тот, кто умеет подлинно жить и целостно хотеть, найдёт в ней [смерти] верную меру и высшее оправдание своей жизни - этой жизни, сладостной, трудной, единственной» [1, с. 262].
Но человек не может смириться полностью со своей смертностью, подчиниться ей. Он ей противостоит, преодолевая её прежде всего нравственно и духовно. Человек знает о том, что он смертен, это знание часто вгоняет его в тоску и уныние, и для того чтобы просто жить, необходима работа, духовная работа по нравственному преодолению своей смертности. На это способен только человек. И в этом его суть - жить в постоянном экзистенциальном напряжении. Это нелегко, всегда требуются значительные нравственно-психологические усилия, всегда требуется мужество быть.
Современная же культура, которую мы называем эвтаназийной и гедонистической, стремится максимально облегчить существование на всех уровнях. Кажется, что ничего криминального в этом нет. Однако делая радикальную ставку на удовольствие и полное устранение страданий, с водой выплёскивается и ребёнок. Исчезают человеческие измерения, а потом уже и человек. Идея дигитального бессмертия венчает эту пирамиду нечеловеческого, сотканного из лоскутов био- и компьютерных технологий.
Мы полагаем, что этого никогда не произойдёт, что это не что иное, как новая фаза сциентического утопизма, сегодня уповающего на биотехнологии в деле изменения человеческой природы. Относительные успе-
хи в трансплантологии, генетике, в развитии нанотехнологий спроецировались на человека в целом, на его метафизическое ядро, в основании которого - тайна, о которой говорил Ф. М. Достоевский. Человек -это не биоконструкт, он не продукт эволюции, биологическое в нём не главное. Его нельзя, как конструктор, разбирать и собирать по своей прихоти, удлиняя при этом жизнь на максимально долгий срок вплоть до бессмертия.
Тем более абсолютно бессмысленно пытаться научно совершить фундаментальные трансформации с человеком, потому что возможности науки весьма ограничены. Замечательно о науке и человеке говорит Лот-реамон в «Песнях Мальдорора»: «О древний Океан, никакие новейшие приборы, никакие ухищрения человеческой науки пока не позволят измерить твои бездны - самые длинные, самые тяжёлые зонды не достигают дна. Вот рыбы . им доступно то, что запретно человеку. Как часто задавался я вопросом: что легче измерить - бездну влажных недр океана или глубины человеческой души ... Так что же глубже и недоступнее: океан или сердце человека? ... как ни велики глубины океана, но человеческое сердце несравненно глубже» [5, с. 21].
Сравнение человеческой души и сердца с океаном - очень точная метафора, показывающая величие человека, его извечную тайну. Наука не может постигнуть океан, но человек, его сердце несравненно глубже океана. Так как же наука может претендовать на изменение человека, на создание другого человека? В человеке есть сущностное измерение, которое никогда не будет постигнуто, в котором храниться тайна его человечности. Её называли по-разному: душа, совесть, сердце, экзистенция. Ни вторгнуться в неё, ни тем более создать её технически-
ми средствами невозможно. Но сторонники дигитальной иммортологии и не хотят её воссоздавать, они как раз, наоборот, хотят от неё избавиться: чтобы не болела душа, чтобы не мучала совесть, чтобы не тревожила экзистенция.
Сегодня уже идеи И. И. Мечникова об ортобиозе кажутся наивными, несмотря на то, что он серьёзный учёный. Пройдёт некоторое время и станет ясно, что никакое физическое бессмертие с помощью научных технологий невозможно. И тогда забудут эти идеи и будут воспринимать их как, например, сегодня воспринимают алхимию. Сейчас же скачок биотехнологий вскружил голову, прежде всего тем, у кого недостаточно этического и метафизического мышления. Лишь один искусственный интеллект. Сегодня далеко не все понимают, что физическое бессмертие не только невозможно, но и не нужно, если исходить из нравственных аргументов, которые составляют духовное ядро человека. Даже думать в этом направлении и бесполезно, и порочно.
Жизнь достаточно таинственна и трагична, в ней много бед, несчастий и несправедливости, много страданий, чтобы тратить время на идеи, которым никогда не суждено осуществиться.
Таким образом, подводя итоги, можно сказать следующее. Сегодняшнюю «духовную ситуацию времени», если воспользоваться выражением К. Ясперса, можно описать в терминах новой меланхолии, за которой стоят сущностные изменения ценностного горизонта современного человека. Это, безусловно, экзистенциальный кризис, с которым современный человек пока что плохо справляется, больше полагаясь на технологии, чем на этику. В результате происходит расчеловечивание человека, которое началось не сегодня, но приобрело достаточно распространённый характер. Нужно хорошо понимать, что произошло с человеком, откуда у него появилась такая воля к нечеловеческому. А это, прежде всего, работа философов, которая не позволит сбыться словам Фуко, вынесенными в эпиграф.
Список литературы
1. Бахтин Н. М. Похвала Смерти // Русская философия смерти. Антология. Москва ; Санкт-
Петербург : Центр гуманитарных инициатив, 2012. С. 262-265.
2. Беляев А. Р. Голова профессора Доуэля. Москва : Мартин, 2021. 176 с.
3. Варава В. В. Философия смерти Н. Ф. Фёдорова: танатология, иммортология или нравственный
вызов? // Соловьёвские исследования. 2020. Выпуск 2 (66). С. 166-178.
4. ДжойсДж. Мёртвые // Дублинцы : рассказы. Санкт-Петербург : Азбука, Азбука-Аттикус, 2020. 288 с.
5. Лотреамон. Песни Мальдорора : [поэма]. Москва : АСТ, 2021. 288 с.
6. Савицкий А. К. Недогматические концепции русской иммортологии // Вестник культуры
и искусств. 2019. № 4 (60). С. 76-83.
7. Старобинский Ж. Чернила меланхолии. Москва : Новое литературное обозрение, 2016. 616 с.
8. Трансгуманизм. Цифровой левиафан и голем-цивилизация. / сост. В. В. Аверьянов. Москва :
Книжный мир, 2021. 320 с. (Серия «Коллекция Изборского клуба»).
9. Финк Е. Основные феномены человеческого бытия. Москва : Канон+, РООИ «Реабилитации», 2017.
432 с.
10. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук : перевод с французского. Санкт-
Петербург : А-са4 1994. 406 с.
11. Хапаева Д. Занимательная смерть: развлечения эпохи постгуманизма. Москва : Новое
литературное обозрение, 2020. 328 с.
12. Четверикова О. Н. Трансгуманизм в российском образовании. Наши дети как товар. Москва :
Книжный мир, 2018. 384 с.
13. Чу А. Л. Женский пол. Москва : V-A-C Press, 2020. 160 с.
14. Шеффер Ж.-М. Конец человеческой исключительности. Москва : Новое литературное обозрение,
2010. 392 с.
References
1. Bakhtin N. M. Praise of Death. In: Russian philosophy of death. Anthology. Moscow, St. Petersburg,
Published by Center for Humanitarian Initiatives, 2012. Pp. 262-265. (In Russ.)
2. Belyaev A. R. Professor Dowell's head. Moscow, Publishing House "Martin", 2021. 176 p. (In Russ.)
3. Varava V. V. Philosophy of death of N. F. Fedorov: tanatology, immortology or moral challenge? Solovev's
research. 2020, issue 2 (66), pp. 166-178. (In Russ.)
4. Joyce J. The Dead. In: Joyce J. Dubliners: stories. St. Petersburg, Publishing House "Azbuka-Atticus", 2020.
288 p. (In Russ.)
5. Lautréamont. Songs of Maldoror: poem. Moscow, AST Publishing House, 2021. 288 p. (In Russ.)
6. Savitskiy A. K. Non-dogmatic concepts of Russian immortology. Bulletin of culture and arts. 2019,
no. 4 (60), pp. 76-83. (In Russ.)
7. Starobinskiy Zh. Ink of melancholy. Moscow, New Literary Observer publishing house, 2016. 616 p.
(In Russ.)
8. Averyanov V. V., comp. Transhumanism. Digital Leviathan and Golem Civilization. Moscow, Publishing
House "Knizhyi mir", 2021. 320 p. (In Russ.)
9. Fink E. Basic phenomena of human existence. Moscow, Publishing House "Kanonplus", 2017. 432 p.
(In Russ.).
10. Foucault M. Words and things. Archeology of the Humanities. St. Petersburg, Publishing House "A-cad",
1994. 406 р. (In Russ.)
11. Khapaeva D. Entertaining death: entertainment of the era of posthumanism. Moscow, New Literary
Observer publishing house, 2020. 328 p. (In Russ.)
12. Chetverikova O. N. Transhumanism in Russian education. Our children are like a commodity. Moscow,
Publishing House "Knizhnyi mir", 2018. 384 p. (In Russ.)
13. Chu A. L. Female. Moscow, Publishing House "V-A-C Press", 2020. 160 p. (In Russ.)
14. Scheffer J.-M. The end of human exclusivity. Moscow, New Literary Observer publishing house, 2010.
392 p. (In Russ.)
*
