CC BY
19
^ Теория и история культуры bill! 01 1
tУСУИКОЛАЙ ГОГОЛЬ И КОНСТАНТИН КИНЧЕВ: ОБЩНОСТЬ ДУХОВНО-НРАВСТВЕННЫХ УСТАНОВОК В КОНТЕКСТЕ СЛОВЕСНОЙ КУЛЬТУРЫ
УДК 101.9
https://doi.org/10.24412/1997-0803-2021-3101-89-102 В. В. Варава
Московский государственный институт культуры, Химки, Московская область, Российская Федерация,
ORCID ID: 0000-0002-7811-5452, e-mail: vladimir_varava@list.ru
Д. И. Иванов
Сианьский университет иностранных языков, Сиань, КНР,
ORCID ID: 0000-0002-1492-0049, e-mail: Ivan610@yandex.ru
Аннотация: В статье на примере творчества великого писателя Н. В. Гоголя и современного популярного рок-музыканта и рок-поэта К. Кинчева выявляются инвариантные духовные установки, характерные для отечественной словесной культуры. Фигура Гоголя во многом является ключевой для людей искусства, поскольку в его творчестве сталкиваются этические и эстетические идеалы, что делает его невероятно напряжённым в нравственном плане. Именно Гоголь задаёт традицию относиться к искусству как миссии, стремясь к идее религиозного творчества. Анализ художественных и публицистических текстов Гоголя позволил определить пять духовных максим творчества: 1) о назначении художника; 2) об ответственном отношении к слову; 3) о первичности религии по отношению к литературе; 4) о тщетности светской жизни; 5) о библейской основе русской поэзии. Сравнивая духовный путь Гоголя и Кинчева, авторы выявляют общность творческой эволюции: от эстетизации инфернального начала до прорыва к высоким религиозным идеалам. Важным итогом данной работы является мысль о том, что духовная модель творчества Гоголя и Кинчева строится на общем принципе непреодолимого стремления к недостижимому. Недостижимое понимается как мощный духовный мотиватор, в стремлении к которому человек возрастает как в личном плане, так и в творчестве. Важно, что и для Кинчева, и для Гоголя импульсами этого духовного движения становятся: а) жгучая, очищающая душу человека боль; б) непреодолимое чувство стыда перед Богом; в) память о совершенных ранее ошибках (грехах). Делается вывод о неустранимости этико-философского начала из целостного контекста жизни и творчества русских писателей, музыкантов и поэтов.
Ключевые слова: словесная культура, русская литература, этика, религия, творчество, рок-культура, эстетизация, духовное преображение.
Для цитирования: Варава В. В., Иванов Д. И. Николай Гоголь и Константин Кинчев: общность духовно-нравственных установок в контексте словесной культуры // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2021. № 3 (101). С. 89-102. https://doi. org/:10.24412/1997-0803-2021-3101-89-102
ВАРАВА ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ - доктор философских наук, профессор, заведующий
кафедрой философии Московского государственного института культуры VARAVA VLADIMIR VLADIMIROVICH - DPhil, Professor, Head of the Department of Philosophy,
the Moscow State Institute of Culture ИВАНОВ ДМИТРИЙ ИГОРЕВИЧ - кандидат филологических наук, доцент, профессор Института
русского языка Сианьского университета иностранных языков (КНР) IVANOV DMITRY IGOREVICH - PhD in Philology, Associate Professor, Professor of the Institute of Russian Language, Xi'an University of Foreign Languages (PRC)
© Варава В. В., Иванов Д. И., 2021
89
NIKOLAY GOGOL AND KONSTANTIN KINCHEV:
THE COMMUNITY OF SPIRITUAL AND MORAL ATTITUDES
IN THE CONTEXT OF VERBAL CULTURE
Vladimir V. Varava
Moscow State Institute of Culture, Khimki, Moscow Region, Russian Federation, ORCID ID: 0000-0002-7811-5452, e-mail: vladimir_varava@list.ru
Dmitry I. Ivanov
Xi'an University of Foreign Languages, Xi'an, China, ORCID ID: 0000-0002-1492-0049, e-mail: Ivan610@yandex.ru
Abstract: Using the example of the work of the great writer Nikolay Gogol and the modern popular rock musician and rock poet Konstantin Kinchev, the article reveals invariant spiritual attitudes characteristic of the Russian verbal culture. The figure of Gogol is in many ways key for people of art, since ethical and aesthetic ideals collide in his work, which makes him incredibly tense in moral terms. It is Gogol who sets the tradition of treating art as a mission, striving for the idea of religious creativity. Analysis of artistic and journalistic texts by Gogol made it possible to determine five spiritual maxims of creativity: 1) the appointment of an artist; 2) about a responsible attitude to the word; 3) about the primacy of religion in relation to literature; 4) about the futility of secular life; 5) about the biblical basis of Russian poetry. Comparing the spiritual path of Gogol and Kinchev, the commonality of creative evolution is revealed: from the aestheticization of the infernal principle to a breakthrough to high religious ideals. An important result of this work is the idea that the spiritual model of creativity of Gogol and Kinchev is based on the general principle of an irresistible striving for the unattainable. The unattainable is understood as a powerful spiritual motivator, in the pursuit of which a person grows both personally and in creativity. It is important that both for Kinchev and for Gogol the impulses of this spiritual movement are: a) burning pain that cleans the human soul; b) an irresistible feeling of shame before God; c) memory of the mistakes (sins) committed earlier. It is concluded that the ethical and philosophical principle cannot be removed from the integral context of the life and work of Russian writers, musicians and poets.
Keywords: verbal culture, Russian literature, ethics, religion, creativity, rock culture, aestheticization, spiritual transformation.
For citation: Varava V. V., Ivanov D. I. Nikolay Gogol and Konstantin Kinchev: the community of spiritual and moral attitudes in the context of verbal culture. The Bulletin of Moscow State University of Culture and Arts (Vestnik MGUKI). 2021, no. 3 (101), pp. 89-102. (In Russ.). https:// doi.org/10.24412/1997-0803-2021-3101-89-102
В истории культуры бывают столь неожиданные и, казалось бы, нелогичные параллели, что можно лишь удивляться работе той невидимой лаборатории, в которой культура творит свои чудеса. Но, с другой стороны, творческих людей, принадлежащих к одной историко-культурной традиции, даже далеко отстоящих друг от друга во времени, единит некая общность духовных установок, ценностных архетипов, как бы они ни относились к ним. В данном случае речь пойдёт об известном рок-му-
зыканте и рок-поэте Константине Кинче-ве, в жизни и творчестве которого, как это ни парадоксально, обнаруживается много общего с жизнью и творчеством Николая Гоголя.
На первый взгляд, такое сопоставление может вызвать недоумение и сомнение в уместности подобного хода. Однако мы полагаем, что сравнение этих фигур - классика русской и мировой литературы и современного популярного рок-музыканта -правомерно в «большом времени» культу-
ры. Более того, выявление общего у таких разных авторов свидетельствует о наличии реального ценностно-смыслового единства русской культуры. Писатель, творивший в первой половине XIX века, и рок-музыкант, чьё творчество начинается в конце XX века, оказываются «одержимы» одними и теми же духовными и экзистенциальными проблемами, мучавшими их, что находит непосредственное отражение в созданных ими произведениях.
Необходимо отметить, что в современной гуманитаристике (преимущественно в филологии, лингвистике, фольклористике) уже проделана достаточно большая работа по осмыслению творчества отечественных рок-музыкантов. Кинчев, естественно, как один из главных представителей отечественной рок-сцены не обделён вниманием. В данном контексте нам хотелось бы сделать акцент на так называемом списке Кинчева, в который входит достаточно внушительный круг авторов, так или иначе повлиявших на его творчество [3, с. 38].
Этот список достаточно широк и противоречив. В него входят самые разные литераторы и философы, идеи которых, так или иначе, оказали влияние на формирование мировоззренческих установок Кинчева. Среди авторов и Ш. Бодлер, и С. Есенин, и В. Высоцкий, и М. Булгаков, и А. Островский и многие другие. Однако в этом «списке» есть имя, которое, на наш взгляд, заслуживает отдельного внимания. Это имя Николая Васильевича Гоголя, творчество и личность которого наиболее точно отражает специфику духовной и творческой эволюции сознания Кинчева.
Сам Кинчев неоднократно подчёркивал значимость религиозных исканий писателя в процессе становления той духовно-эстетической основы, которая позволила бы
ему преодолеть внутреннюю противоречивость и даже разорванность сознания и перейти на новый конструктивно-созидательный цикл своего творчества. Можно даже сказать, что именно Гоголь оказал наибольшее влияние на Кинчева. Не случайно поэт прямо говорит о том, что Гоголь «попал в моё сердце». Но речь здесь идёт не только о продолжении традиции, что само по себе значимо, сколько о некоей общности судеб творческих личностей определённого духовного склада.
Говоря о Гоголе, необходимо отметить его уникальнейшее место не только в русской литературе, но и в философии. То, что экзистенциально напряжённый и духовно ищущий Кинчев, по сути, один из наиболее философичных отечественных рок-музыкантов, встречается с Гоголем в пространстве русской культуры, не случайно. Как отмечает Л. Н. Столович: «Для понимания русской философской мысли важно иметь в виду её проявление в жанрах философского романа и философской поэзии. Идейное наследие Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, поэтов Державина, Баратынского, Тютчева, не говоря уже о Пушкине, является достоянием не только русской литературы, но и русской философии» [17, с. 6].
Как видно, этот литературно-философский ряд начинается именно с Гоголя. В. Набоков в «Лекциях по русской литературе», кажется, раскрыл тайну необычайной привлекательности Гоголя для всех творческих, ищущих натур. Это очень показательные слова. «Мир Гоголя, - пишет Набоков, - сродни таким концепциям в современной физике, как "Вселенная - гармошка" или "Вселенная - взрыв"; он не похож на спокойно вращавшиеся, подобно часовому механизму, миры прошлого века. В ли-
тературном стиле есть своя кривизна, как и в пространстве, но немногим из русских читателей хочется нырнуть стремглав в гоголевский магический хаос ... Проза Пушкина трёхмерна; проза Гоголя по меньшей мере четырёхмерна. Его можно сравнить с его современником математиком Лобачевским, который взорвал Евклидов мир и открыл сто лет назад многие теории, позднее разработанные Эйнштейном ... Гений Гоголя - это и есть та самая рябь на воде; дважды два будет пять, если не квадратный корень из пяти, и в мире Гоголя всё это происходит естественно, там ни нашей рассудочной математики, ни всех наших псевдофизических конвенций с самим собой, если говорить серьёзно, не существует» [13, с. 127-128].
Подобные слова о «неэвклидовском разуме» говорил Г. Померанц о творчестве Достоевского в своих известных работах о писателе [14]. Однако кроме этого, явного метафизического пласта в творчестве Гоголя, важен, конечно, его духовный путь, его религиозные искания, которые свойственны многим одарённым людям, которые всегда на определённом этапе испытывают сильнейшее противоречие между этикой и эстетикой, творчеством и верой, церковью и культурой. Всё это типично русские вопросы, характеризующие именно отечественную духовно-культурную ситуацию, не вполне понятные представителям иных культурных традиций.
В творчестве Кинчева как в зеркальном отражении мы находим те же самые вопросы о природе творчества, о его соотнесённости с духовным идеалом, как и у Гоголя. Если попытаться выявить духовные принципы, объединяющие творческий путь Гоголя и Кинчева, то они выглядят, с нашей точки зрения, следующим образом:
а) духовное самопреодоление; б) стремление к очищению и спасению души через искреннюю молитву и покаяние, воплощённое в слове поэта; в) познание истинной со-творческой природы искусства; г) отказ от «бытия-к-власти» и обретение «бы-тия-к-Богу»; д) постоянное духовно-нравственное подтверждение того, что художник достоин идти по выбранному пути; ж) предельная ответственность за каждое произнесённое слово не только перед самим собой, но и перед Богом.
Обоснуем каждый принцип на конкретном творческом материале обоих авторов.
Кинчев, прежде чем формировать новые духовно просветлённые принципы творчества, прошёл мучительный путь от ложного поиска самого себя в бездне инфернально-мистических «откровений» до глубокого осознания того, что единственно верным источником истины, творчества и жизни является Благодать Божья. Этот путь удивительным образом напоминает путь духовно-нравственного преображения «мистика-реалиста» Гоголя, который так же, как и Кинчев в определённый момент отказывается от «религиозно-онтологической бесовщины» (от «заигрывания с бесами») и встаёт на путь «бытия-к-Бо-гу». Нужно здесь отметить, что это определённый тип творческой личности, видящий в самом творчестве не только лишь неотчуждаемую от него эстетическую основу, но ещё и определённую нравственную миссию. Именно последняя ставит вопрос о смысле творчества вообще, что, соответственно, ставит художника в нравственно ответственную позицию.
Приведём некоторые точки зрения современных и классических авторов, мыслящих в такой же смысловой тонально-
сти. П. А. Горохов и Е. Р. Южанинова, рассматривая «философию инфернального» в творчестве Н. В. Гоголя и М. А. Булгакова, замечают: «Человек глубоко верующий, православный, Гоголь был не чужд мистики и верил, что чёрт водит за собой людей, заставляя их совершать злые поступки. Его соотечественники украинцы веками жили по принципу: "Бога люби, а черта не гневи". Писатель Дмитрий Мережковский полагал, что Гоголь всю жизнь боролся с чёртом и в конце концов проиграл в этой борьбе. Представители современного "православного гоголеведения", напротив, полагают, что писатель в последние годы вёл жизнь христианского подвижника и умер как настоящий святой - во время Великого поста ... Демонология Гоголя - это не столько образы нечистой силы, сколько описание дьявола внутри самого человека. При этом бесовщина Гоголя остаётся религиозно-онтологической, то есть непосредственно-овеществлённой, воплощённой. Таким своим качеством, тем, что называется действительной фантасмагорией, мистикой, Гоголь отличен от Достоевского, который бесовщину психологизирует и социологизирует. В этом смысле поворот или переход Гоголя от "народного язычества" ("Вий", "Страшная месть", "Вечер накануне Ивана Купала") к традиционному православию должен рассматриваться не как противопоставление, а наоборот, как непосредственное продолжение. Для того чтобы увидеть беса и нечистую силу в человеке, её следует визуализировать, наглядно представить, а для этого следует верить и твёрдо знать, что она есть. Обладая апокалиптическим зрением, Гоголь видит инфернальное как наяву, так сказать, предметно: Вия, ведьму, приведений, оживший портрет, - так и внутри различных человеческих типажей. Образы Чарткова
("Портрет"), Плюшкина ("Мёртвые души"), Хомы Брута ("Вий") показываются в отношении их к нечистой силе. Все они не только её жертвы, но и носители. Тот же Хома умирает не только из-за страха, как сказано устами гоголевского персонажа, но и в первую очередь от безверия. Именно безверие Хомы зафиксировал Вий своим страшным взглядом в разрушенной церкви Сотника, из которой давно ушёл Бог. И в поместье Плюшкина стоят две заброшенные церкви, ибо скупец-хозяин начисто забыл о своей душе» [7, с. 20].
Известный литературовед первой волны эмиграции К. Мочульский в книге «Духовный путь Гоголя» даёт ёмкие характеристики духовного облика писателя: «В нравственной области Гоголь был гениально одарён; ему было суждено круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть её с пути Пушкина на путь Достоевского. Все черты, характеризующие "великую русскую литературу", ставшую мировой, были намечены Гоголем: её религиозно-нравственный строй, её гражданственность и общественность, её боевой и практический характер, её пророческий пафос и мессианство» [12, с. 645].
Подчеркнём, что выделенные Мочуль-ским характеристики русской литературы, которые «наметил» Гоголь (религиозно-нравственный строй, гражданственность и общественность, боевой и практический характер, пророческий пафос и мессианство) в полной мере реализовались в творчестве Кинчева. Эти системообразующие характеристики Гоголя практически полностью совпадают с духовно-нравственными установками программы Кинчева. Ключевым основанием, обеспечивающим эту духовно-ментальную связь, является тот факт, что Кинчеву, так же как и Гоголю, удалось
«увидеть черта без маски» и осознать всю глубину греха и противоречивости русской души.
Д. С. Мережковский, анализируя природу инфернально-демонического в сознании и творчестве Гоголя, отмечает: «Гоголь первый увидел невидимое и самое страшное, вечное зло не в трагедии, а в отсутствии всего трагического, не в силе, а в бессилье, не в безумных крайностях, а в слишком благоразумной середине, не в остроте и глубине, а в тупости и плоскости, пошлости всех человеческих чувств и мыслей, не в самом великом, а в самом малом. Гоголь сделал для нравственных измерений то же, что Лейбниц для математики, - открыл как бы дифференциальное исчисление, бесконечно великое значение бесконечно малых величин добра и зла. Первый он понял, что чёрт и есть самое малое, которое лишь вследствие нашей собственной малости кажется великим, - самое слабое, которое лишь вследствие нашей собственной слабости кажется сильным. "Я называю вещи, - говорит он, - прямо по имени, то есть чёрта называю чёртом, не даю ему великолепного костюма а 1а Байрон и знаю, что он ходит во фраке ..." "Дьявол выступил уже без маски в мир: он явился в своём собственном виде". Главная сила дьявола - уменье казаться не тем, что он есть. Будучи серединою, он кажется одним из двух концов - бесконечностей мира, то Сыном-Плотью, восставшим на Отца и Духа, то Отцом и Духом, восставшим на Сына-Плоть; будучи тварью, он кажется творцом; будучи тёмным, кажется Денницею; будучи косным, кажется крылатым; будучи смешным, кажется смеющимся. Смех Мефистофеля, гордость Каина, сила Прометея, мудрость Люцифера, свобода Сверхчеловека - вот различные в веках и народах "великолепные
костюмы", маски этого вечного подражателя, приживальщика, обезьяны Бога. Гоголь первый увидел чёрта без маски, увидел подлинное лицо его, страшное не своей необычайностью, а обыкновенностью, пошлостью; первый понял, что лицо черта есть не далёкое, чуждое, странное, фантастическое, а самое близкое, знакомое, вообще реальное "человеческое, слишком человеческое" лицо, лицо толпы, лицо "как у всех", почти наше собственное лицо в те минуты, когда мы не смеем быть сами собою и соглашаемся быть "как все"» [11, с. 350].
На наш взгляд, представленные суждения Мережковского о гоголевском восприятии демонического, дьявольского, которое скрыто в рутине повседневной жизни, незримо присутствуя в каждом человеке и заставляя его ежеминутно предавать се-бя-в-себе и «добровольно» отрекаться от самих себя (от «Бога-в-себе»), в равной степени могут быть отнесены и к духовно-религиозной концепции Кинчева, которая находит отражение в его творческой карьере рок-музыканта.
Встав на этот путь, Кинчев продолжает гоголевскую традицию внимательного вглядывания в низменные страсти человека. Кажется, что первенство в этом принадлежит Достоевскому, однако именно у Гоголя можно часто и в зачаточном виде обнаружить всё то, что в дальнейшем станет метой и типологической чертой отечественной глубоко философической литературы. От романтизации демонического начала творческого человека, которое ошибочно полагается за гениальность, до аскетического самоотрицания вообще индивидуальности как греховности - таков духовный путь, проложенный Гоголем, ставший образцом для многих, в том числе и для Кинчева.
Кинчев-поэт отказывается служить стереотипизированному, статично-овеществлённому, признаваемому большинством «ценителей и знатоков», псевдоидеалу искусства, которым становится лишённый всяческих внутренних противоречий великий и прекрасный «богочеловек». Цель Кин-чева состоит в том, чтобы «вывести на свет Божий» (визуализировать), воплотить в слове-песне слабость человека перед силой греха и заронить в сердца зерна смирения, которое он понимает, как «высшее достижение на прямой дороге к святости» [10]. Для этого поэт, следуя за Гоголем, стремится «вызвать наружу всё, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, - всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи!» [4, с. 134].
Здесь же необходимо сказать о том, что, выбирая этот путь, Кинчев, так же как и Гоголь, прекрасно осознаёт, что «ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слёз и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлеченьем; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовёт ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведёт ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображённых героев, отнимет от него и сердце, и душу, и боже-
ственное пламя таланта. Ибо не признаёт современный суд, что равно чудны стёкла, озирающие солнцы и передающие движенья незамеченных насекомых; ибо не признаёт современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести её в перл созданья; ибо не признаёт современный суд, что высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движеньем и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха!. Не признаёт сего современный суд и всё обратит в упрёк и поношенье непризнанному писателю; без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги. Сурово его поприще, и горько почувствует он своё одиночество» [4, с. 138].
Таким образом, на данном этапе видна типологическая общность духовно-нравственных и этико-эстетических установок Гоголя и Кинчева, показывающая, что в контексте русской традиции творческий путь - это далеко не в последнюю очередь мировоззренческий выбор и миросозерцательная позиция. Хотя чисто в эстетическом плане, конечно, ни мировоззрение, ни миросозерцание, конечно, не главное для творчества. Ф. Степун в статье «Миросозерцание Достоевского» писал: «Не всякое созерцание мира таит в себе определённое миросозерцание. Без созерцательного дара большой художник немыслим. Но без миросозерцания мыслим вполне. Слишком разработанное миросозерцание и слишком убеждённое его исповедание иногда даже мешают искусству. Доказательством этого служит "Воскресение" Толстого и "Клим Самгин" Горького» [16, с. 43].
Эти слова Степуна безусловно справедливы. Но в данном случае речь, как
нам представляется, идёт в большей мере об идеологической, а не о миросозерцательной позиции. Не всегда бывает легко провести грань между миросозерцанием и идео-логичностью, поскольку идеологичность может выдаваться за миросозерцание, и миросозерцание может представать как идео-логичность. Однако это предмет отдельного разговора.
Приведём несколько конкретных суждений Гоголя, в которых отражена эта общность и связь его духовно-нравственной программы с программой Кинчева.
Суждение первое: «Назначение художника и искусства - служить "незримой ступенью к христианству", ибо современный человек не в силах встретиться прямо со Христом» [2]. По Гоголю, литература должна выполнять ту же задачу, что и сочинения духовных писателей, - просвещать душу, вести её к совершенству. В этом для него -единственное оправдание искусства.
Суждение второе: «Об ответственности человека за слово сказано в Святом Евангелии: ".за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ..." (Мф. 12:36). Гоголь восстал против праздного литературного слова: "Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку ... Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!. Если это следует применить ко всем нам без изъятия, то во сколько крат более оно должно быть применено к тем, у которых поприще - слово."» [2].
Суждение третье: «Создал меня Бог и не скрыл от меня назначенья моего ... Рождён я вовсе не затем, чтобы произвести эпоху в области литературной. Дело моё проще и ближе: дело моё есть то, о котором прежде всего должен подумать всяк человек, не только один я. Дело моё - душа и проч-
ное дело жизни. А потому и образ действий моих должен быть прочен, и сочинять я должен прочно ... Жгу, когда нужно жечь, и, верно, поступаю как нужно, потому что без молитвы не приступаю ни к чему...» [2].
Суждение четвертое: «Я не могу понять, от чего поселилась эта нелепая мысль об отречении моём от своего таланта и от искусства, тогда как из моей же книги можно бы, кажется, увидеть ... какие страдания я должен был выносить из любви к искусству. » [2].
Суждение пятое: «Некоторые из нынешних умников выдумали, будто нужно толкаться среди света для того, чтобы узнать его. Это просто вздор. Опроверженьем такого мнения служат все светские люди, которые толкаются вечно среди света и при всём том бывают всех пустее. Воспитываются для света не посреди света, но вдали от него, в глубоком внутреннем созерцании, в исследовании собственной души своей, ибо там законы всего и всему. Найди только прежде ключ к своей собственной душе, когда же найдёшь, тогда этим же самым ключом отопрёшь души всех» [1, с. 238].
Суждение шестое: «В Лиризме наших Поэтов есть что-то такое, чего нет у Поэтов других наций: Именно что-то близкое к Библейскому, то высшее состояние Лиризма, которое чуждо увлечений страстных и есть твёрдый взлёт в свете разума, верховное торжество духовной трезвости» [1, с. 239].
Можно сказать, что это духовное кредо Гоголя, являющееся основой его эстетической программы. Спасение (сохранение внутренней одухотворённой чистоты души) становится ключевым смыслообразующим компонентом всей духовной концепции Гоголя. Важно, что саму душу человека писатель воспринимает как ментально-интенци-ональную форму воплощения присутствия
«Бога-в-человеке». Другими словами, живая душа человеческая - это своеобразный субстрат со-Бытия с Богом (Истиной), на котором держится Мир («Мировая душа»). Соответственно, основная задача писателя-творца состоит не только в спасении собственной души, но и душ других людей.
Не случайно в завещании Гоголя появляются следующие строки: «Завещаю вообще никому не оплакивать меня, и грех себе возьмёт на душу тот, кто станет почитать смерть мою какой-нибудь значительной или всеобщей утратой. Если бы даже и удалось мне сделать что-нибудь полезного и начинал бы я уже исполнять свой долг действительно так, как следует, и смерть унесла бы меня при начале дела, замышленного не на удовольствие некоторым, но надобного всем, - то и тогда не следует предаваться бесплодному сокрушению ... Не унынью должны мы предаваться при всякой внезапной утрате, но оглянуться строго на самих себя, помышляя уже не о черноте других и не о черноте всего мира, но о своей собственной черноте. Страшна душевная чернота, и зачем это видится только тогда, когда неумолимая смерть уже стоит перед глазами!» [5, с. 220].
Всё это также позволяет говорить о том, что духовная модель творчества Кинчева и Гоголя строится на едином (общем) принципе непреодолимого стремления к недостижимому. Категория недостижимости наполняется конструктивным концептуально-смысловым содержанием, а сама процес-суальность этого по сути теургического действия, воплощённая в форме вечного стремления, наделяется универсальным статусом. Эффект достижения цели в данном контексте отождествлён с самообманом, иллюзией. Дело в том, что достичь недостижимого нельзя, но стремление к нему и есть не-
престанное духовное усилие, составляющее цель и смысл жизни. Истинным результатом является не результат, а сам процесс его достижения.
Из этого следует, что все другие «облегчённо адаптированные» формы и способы «обретения» (достижения поставленной цели) являются симулятными проекциями тотального бездействия человека, воплощённого либо в форме ложного самообожествления (перевоплощение в «Бога-сверхчеловека», слияние с «божественной» «сверхволей»), либо в форме самодемонизации (перевоплощение в «Дьявола-сверхчеловека», слияние с «демонически-бесовской» «сверхволей»). Важно, что и для Кинчева, и для Гоголя импульсами этого духовного движения становятся: а) жгучая, очищающая душу человека боль; б) непреодолимое чувство стыда перед Богом; в) память о совершённых ранее ошибках (грехах).
Необходимо отметить, что эти состояния Кинчев рассматривает не только как своеобразные индикаторы собственного духовного несовершенства, но и как ключевые инструменты духовного возрастания. Их сущность можно определить так: природа возвращения человека «к-самому-себе», к истинному искусству, приближающему художника к обретению бытия «Бога-в-се-бе» и «себя-в-Боге», лежит через стремление к искуплению греха. Важно, что этот процесс бесконечен, а его конструктивная реализация заключена не в достижении результата и определена самим фактом реализации этого процесса.
Это стремление к недостижимому становится важнейшим проявлением духовности, поскольку абсолютного совершенства в этой жизни достичь не может никто, ибо совершенен лишь Бог. Понимание собствен-
ной ограниченности, в том числе и творческой, смиряет человека, но, тем самым, даёт новые силы и возможности. Это своеобразное творчество через аскезу, о чём писали многие, в том числе и В. Н. Ильин и П. А. Флоренский.
Самое главное - всегда помнить о своём несовершенстве (и нравственном, и творческом). «Память греха», укоренённая в душе человека, это одно из основных условий непрерывности процесса духовно возрождения. Именно поэтому, даже после преодоления глубокого духовного кризиса, Кинчев, так же как и Гоголь, неоднократно фиксирует и изображает в своих текстах и песнях перманентно возникающую, отождествлённую с самой жизнью, ситуацию реального падения человека в омут безверия. Заявленная проблематика в пространстве посткризисного (христианско-религиозного) цикла занимает одно из ключевых мест в поэтике песенных (музыкально-поэтических) текстов Кинчева. К ним можно отнести следующие рок-композиции: «Смерть», «Дорога в небо», «Православные» («Солнцеворот», 2000); «Без креста», «Антихрист», «Инок, воин и шут», «Званные» («Сейчас позднее, чем ты думаешь», 2003); «Изгой», «Солнце-Иерусалим», «Бойся, проси и верь», «Слово», «Крещение» («Изгой», 2005); «Пересмотри», «Горько», «Пересуды», «Стать песней» («Пульс хранителя дверей лабиринта», 2008); «В Путь», «Страх», «Главное» («Ъ»,
2010); «Качели», «Пульс», «Мир» («20.12»,
2011) и многие другие.
Приведём небольшой пример: «Из ничего, из ниоткуда / Проходит путь в никуда. / На том пути все жаждут чуда / И верят воле кнута. / Глазами в пол, шеренги ада / Копают вглубь или ширь. / Всё, как всегда, тупое стадо / Пасёт слепой поводырь. / Уроки лет, заветы века / И предсказания
эпох / Не изменили человека, / Он тот же загнанный лох. / Всё та же спесь, всё те же позы, / Всё тех же ниток узлы. / Семь из десяти по жизни козы, / А остальные - козлы. / Лишь единиц готовит Небо / Увидеть в круге воды, / Что даже там, где ждёт победа, / Недалеко до беды. / И дольше века длится день, / И идол мира безутешен, / Кто променял себя на тень, / Повержен!» [9].
Как мы видим, в представленном фрагменте, так же, как, например, и в «финальной» для Чарткова сцене гоголевского «Портрета» (1842), в которой писатель фиксирует ситуацию деструктивного «триумфа» («духовного-экстатического падения» художника), Кинчев раскрывает внутреннюю специфику слабости человека перед неискоренимой силой греха. Он понимает, что изменить мир невозможно («Уроки лет, заветы века / И предсказания эпох / Не изменили человека, / Он тот же загнанный лох. / Всё та же спесь, всё те же позы, / Всё тех же ниток узлы. / Семь из десяти по жизни козы, / А остальные - козлы» [9]), так как все стремления внутренне опустошённого человека к «чуду», за которым стоит «безутешный идол» безверия, бессмысленны и безрезультатны.
Однако незримая демоническая «сверхволя», воплощённая в симулятивно-искус-ственных образах ложного самообожествления, продолжает вести за собой обречённого человека, ослеплённого тотально-деструктивным предчувствием приближающейся «победы», отождествлённой с бедой-крахом-падением: «Лишь единиц готовит Небо / Увидеть в круге воды, / Что даже там, где ждёт победа, / Недалеко до беды» [9]. Это приводит к тому, что человек, ищущий лёгких «побед», основанных на «искренней вере» в «волю кнута», незаметно для себя «сам» отказывается от ис-
тинной борьбы и встаётся на путь духовного саморазрушения, воплощённого в форме движения из пустоты в пустоты: «Из ничего, из ниоткуда / Проходит путь в никуда. / На том пути все жаждут чуда / И верят воле кнута» [9]. Заметим, что возведённая в ранг «божественного закона» манипуля-тивно-деструктивная «воля кнута» полностью контролирует сознание человека.
В этих условиях единственной целью «ослеплённого» человека, которую он воспринимает как стремление к конструктивно-созидательному переустройству себя и мира, становится «жажда» самообожествления и «торжество» отречения от «божественного безумия» в пользу обретения лукавой «мудрости мира-в-себе», которая, в действительности, есть пошлость мира и хула на Господа [15].
Необходимо отметить, что в основе ложных устремлений человека к «жажде» самообожествления и обретению «лукавой мудрости» лежит бессознательный инстинктивно-импульсный механизм аффективного замещения внутренней духовной опустошённости внешней псевдорезультативной активностью сознания «дру-гого-в-себе», которая в действительности является всего лишь ещё одним проявлением доминирующей «сверхволи». Другими словами, «самообожествление» есть процесс подмены внутренней пустоты (ментальной формы реализации «сверхволи») пустотой внешней (социальной формой реализации «сверхволи»). Закономерным финалом самопровозглашённого Бого-сверхчелове-ка, отказавшегося от исцеляющей «памяти греха», о которой мы говорили выше, становится полное «стирание личности»: «Кто променял себя на тень, / Повержен!..» [9].
В пространстве духовных исканий Кинчева и Гоголя одной из специфических
форм реализации стремления к недостижимому становится непреодолимая внутренняя потребность познания себя через раскрытие сущностных противоречий, «нынешних запутанностей» жизни, из которых соткан мир, вбирающий в себя и отражающий в себе душу человеческую. Принципиальным является то, что результативность этого процесса (познания жизни и мира) определяется степенью обретения «себя-для Бога» (или «Бога-в-себе»), так как органическая связь всего живого (одухотворённого Божьей Благодатью) открывается человеку только тогда, когда он смотрит на мир-жизнь и самого себя «глазами икон» (Кин-чев), «высшим взглядом христианина» (Гоголь).
Показательны в этом плане слова писателя: «Жизнь нужно показать человеку, - жизнь, взятую под углом её нынешних запутанностей, а не прежних, - жизнь, оглянутую не поверхностным взглядом светского человека, но взвешенную и оценённую таким оценщиком, который взглянул на неё высшим взглядом христианина. Велико незнанье России посреди России ... Город не знает города, человек человека; люди, живущие только за одной стеной, кажется, как бы живут за морями. Вы можете во время вашей поездки их познакомить между собою и произвести взаимный благодетельный размен сведений, как расторопный купец, забравши сведения в одном городе, продать их с барышом в другом, всех обогатить и в то же время разбогатеть самому больше всех. Подвиг на подвиге предстоит вам на всяком шагу, и вы этого не видите! Очнитесь! Куриная слепота на глазах ваших! Не залучить вам любви к себе в душу. Не полюбить вам людей до тех пор, пока не послужите им. Какой слуга может привязаться к своему господину, который
от него вдали и на которого ещё не поработал он лично? Потому и любимо так сильно дитя матерью, что она долго его носила в себе, всё употребила на него и вся из-за него выстрадалась. Очнитесь! Монастырь ваш - Россия!» [6, с. 308].
В этих словах явлено глубокое взаимопроникновение проповеди и литературы, этики и эстетики, что станет определяющим для отечественной литературной традиции, которая неотделима от этико-фи-лософского начала. Это часто становилось предметом критики, в том числе того же Набокова. Но так или иначе, чистый эстетизм, лишённый нравственного начала, не имеет сущностной укоризненности в традициях отечественной словесной культуры. И как раз сопоставление фигур Гоголя и Кинчева наглядно демонстрирует стойкость этой духовной установки творчества.
Итак, можно подвести некий итог вышесказанному. Как бы далеко ни отстояли друг от друга разные явления, принадлежащие к одной культурной традиции, в их творчестве обязательно скажется общность духовного пути и основополагающих эти-ко-эстетических принципов. Реконструкция воззрений Кинчева и Гоголя показывает, сколь сложным и драматичным был
путь обоих авторов к истинному творчеству, принизанному идеалами истины, добра и красоты; сколь велик был соблазн самообожествления, заигрывания с «демоническими» силами и заглядывания в инфернальные бездны.
То, что Гоголь жил и творил в условиях самодержавного строя, в котором, по крайней мере, внешне культивировался религиозный идеал, а Кинчев - в принципиально иную атеистическую эпоху, в которой произошло становление его первых творческих шагов, не имеет решающего значения для фундаментальных духовно-нравственных исканий, которые всегда имеют личностный, экзистенциально ответственный характер.
Мы полагаем, что это достаточно продуктивно для дальнейших исследований разных пластов отечественной словесности, которая будет подчиняться определённым «духовным закономерностям». «Логоцентризм» как установка нравственно ответственного слова перед собой, читателем и Богом идёт от Гоголя и является существенной типологической характеристикой отечественной культурной традиции в целом. И сравнительный анализ творческого пути Гоголя и Кинчева лишь подтверждает это.
Список литературы
1. Виноградов И. А. Неизвестные автографы двух статей Н. В. Гоголя о Церкви и Духовенстве.
К истории издания «Выбранных мест из переписки с друзьями» // Проблемы исторической поэтики. 2005. № 7. С. 219-246.
2. Воропаев В. А. Николай Гоголь. Опыт духовной биографии. Православная художественная
литература [Электронный ресурс]. URL: http://azbyka.ru/fiction/nikolaj-gogol-opyt-dukhovnoj-biografii/#n6
3. Гидревич Е. А. Реминисценции в творчестве Константина Кинчева // Учёные записки : электронный
научный журнал Курского государственного университета. 2012. № 2 (22). С. 37-42.
4. Гоголь Н. В. Мёртвые души // Полное собрание сочинений: в 14 томах / [ред.: Н. Ф. Бельчиков,
Б. В. Томашевский] ; АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом). [Москва] : Изд-во АН СССР, 1937-1952. Том 6. Мёртвые души. [Ч.] 1 / [ред. Н. Ф. Бельчиков и др.] ; [текст и коммент. подгот. В. А. Жданов и Э. Е. Зайденшнур]. 1951. 924 с.
Si
^ Теория и история культуры bill! I!) 1
5. Гоголь Н. В. Завещание // Полное собрание сочинений: в 14 томах / [ред.: Н. Ф. Бельчиков,
Б. В. Томашевский] ; АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом). [Москва] : Изд-во АН СССР, 1937-1952. Том 8. Статьи. 1952а. С. 217-223.
6. Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями // Полное собрание сочинений: в 14
томах / [ред.: Н. Ф. Бельчиков, Б. В. Томашевский] ; АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом). [Москва] : Изд-во АН СССР, 1937-1952. Том 8. Статьи. 1952б. С. 213-418.
7. Горохов П. А., Южанинова Е. Р. Философия инфернального в творчестве Н. В. Гоголя
и М. А. Булгакова // Вестник Оренбургского государственного университета. 2008. № 7. С. 19-24.
8. Кинчев К. Пронзительное «Эх!» [Электронный ресурс]. URL: https://libking.ru/books/poetry-/
poetry/211539-2-konstantin-kinchev-stihi-i-pesni.html
9. Кинчев К. Жги. 2012 [Электронный ресурс]. URL: https://reproduktor.net/gruppa-alisa/zhgi/
10. Легойда В. Программа «Парсуна» с участием К. Кинчева [Электронный ресурс] // Телеканал
«Спас». 16.06.2019. URL: http://www.youtube.com/watch?v=J8Hbp8-tUjw
11. Мережковский Д. С. Гоголь и черт (Исследование) // Н. В. Гоголь: pro et contra: личность и
творчество Н. В. Гоголя в оценке русских писателей, критиков, философов, исследователей : антология / [сост. : С. А. Гончаров]. Санкт-Петербург : Изд-во Русской христианской гуманитарной академии, 2009-. Том 1 / [отв. ред. : Д. К. Бурлака]. 2009. С. 349-444.
12. Мочульский К. Духовный путь Гоголя (фрагменты) // Н. В. Гоголь: pro et contra: личность и
творчество Н. В. Гоголя в оценке русских писателей, критиков, философов, исследователей : антология / [сост. : С. А. Гончаров]. Санкт-Петербург : Изд-во Русской христианской гуманитарной академии, 2009-. Том 1 / [отв. ред. : Д. К. Бурлака]. 2009. С. 645-665.
13. Набоков В. В. Лекции по русской литературе. Москва : Издательство «Независимая Газета», 1999.
438 с.
14. Померанц Г. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. Москва ; Санкт-Петербург : Центр
гуманитарных инициатив, 2013. 416 с.
15. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий). На слова: «Мудрость мира сего есть безумие пред Богом»
(1 Кор. 3, 19) [Электронный ресурс] // Спешите идти за Христом. Сборник проповедей. URL: http://krestobogorodsky.ru/na-slova-mudrost-mira-sego-est-bezumie-pred-bogom-1-kor-3-19/
16. Степун Ф. А. Миросозерцание Достоевского. Встречи. Москва : Аграф, 1998. 251 с.
17. Столович Л. Н. История русской философии : очерки. Москва : Республика, 2005. 495 с.
References
1. Vinogradov I. A. Unknown autographs of two articles by N. V. Gogol about the Church and the Clergy.
On the history of the publication of "Selected Passages from Correspondence with Friends". Problems of Historical Poetics. 2005, no. 7, pp. 219-246. (In Russ.).
2. Voropaev V. A. Nikolay Gogol. An experience of spiritual biography. Orthodox fiction. Available at: http://
azbyka.ru/fiction/nikolaj-gogol-opyt-dukhovnoj-biografii/#n6 (In Russ.).
3. Gidrevich E. A. Reminiscences in the works of Konstantin Kinchev. Scientific Notes: The online academic
journal of Kursk State University. 2012, no. 2 (22), pp. 37-42. (In Russ.).
4. Gogol N. V. Dead souls. In: Gogol N. V. Complete works. In 14 volumes, volume 6. Moscow, Publishing
House of the USSR Academy of Sciences, 1951. (In Russ.).
5. Gogol N. V. Will. In: Gogol N. V. Complete works. In 14 volumes, volume 8. Moscow, Publishing House of
the USSR Academy of Sciences, 1952a. Pp. 217-223. (In Russ.).
6. Gogol N. V. Selected passages from correspondence with friends. In: Gogol N. V. Complete works. In 14
volumes, volume 8. Moscow, Publishing House of the USSR Academy of Sciences, 1952. Pp. 213-418. (In Russ.).
7. Gorokhov P. A., Yuzhaninova E. R. Philosophy of the infernal in the works of N. V. Gogol and
M. A. Bulgakov. Vestnik of the Orenburg State University. 2008, no. 7, pp. 19-24. (In Russ.).
8. Kinchev K. The piercing "Eh!". Available at: https://libking.ru/books/poetry-/poetry/211539-2-konstantin-
kinchev-stihi-i-pesni.html (In Russ.).
9. Kinchev K. Burn. 2012. Available at: https://reproduktor.net/gruppa-alisa/zhgi/ (In Russ.).
10. Legoyda V. Program "Parsuna" with the participation of K. Kinchev. Available at: http://www.youtube.com/
watch?v=J8Hbp8-tUjw (In Russ.).
11. Merezhkovskiy D. S. Gogol and the devil (Research). In: N. V. Gogol: pro et contra: personality and work
of N. V. Gogol in the assessment of Russian writers, critics, philosophers, researchers: anthology. Volume 1. St. Petersburg, Publishing house of the Russian Christian Humanitarian Academy, 2009. Pp. 349-444. (In Russ.).
12. Mochulskiy K. The Spiritual Path of Gogol (fragments). In: N. V. Gogol: pro et contra: personality and work
of N. V. Gogol in the assessment of Russian writers, critics, philosophers, researchers: anthology. Volume 1. St. Petersburg, Publishing house of the Russian Christian Humanitarian Academy, 2009. Pp. 645-665. (In Russ.).
13. Nabokov V. V. Lectures on Russian literature. Moscow, Publishing House "Nezavisimaya Gazeta", 1999.
438 p. (In Russ.).
14. Pomerantz G. Openness to the abyss. Meetings with Dostoevskiy. Moscow, St. Petersburg, Published by
Center for Humanitarian Initiatives, 2013. 416 p. (In Russ.).
15. Saint Luke (Voino-Yasenetsky). To the words: "The wisdom of this world is madness before God"
(1 Cor. 3:19). Hurry to follow Christ. Collection of Sermons. Available at: http://krestobogorodsky.ru/na-slova-mudrost-mira-sego-est-bezumie-pred-bogom-1-kor-3-19/ (In Russ.).
16. Stepun F. A. Dostoevskiy's worldview. Meetings. Moscow, Publishing House "Agraf", 1998. 251 p. (In Russ.).
17. Stolovich L. N. History of Russian philosophy: essays. Moscow, Publishing House "Republic", 2005. 495 p.
(In Russ.).
*
