CC BY
125
Фрагментарность сюжета, лейтмотивно-ассоциативный тип повествования, присущие произведениям А. Белого, формируют дискретный визуальный облик текста, разреживают классическую уплотненную структуру текста. Линейность пространства страницы нарушается также такими шрифтовыми акцентами, как разрядка, графическая разорванность слова.
Несомненно, что в повестях «Котик Летаев», «Крещеный китаец» и «Записки чудака» наблюдается максимальное использование визуальнографических приемов. Именно автобиографическую прозу А. Белого можно считать периодом расцвета визуальной системы писателя, которая не только вбирает опыт прошлых лет, но и находит отражение в последующих произведениях автора.
Список литературы
1. Белый А. Записки Чудака. Т. 1. - М., Берлин: Геликон, 1922.
2. Белый А. Котик Летаев. - Пб.: Эпоха, 1922.
3. Белый А. Крещеный китаец. Соб. соч. в 8 т.- М.: Республика, 1997. - Т. 6.
4. Миронова Е.А. Структурные доминанты хронотопа в автобиографических романах Андрея Белого «Котик Летаев» и «Крещеный китаец» // Вестник МГОУ. Сер. 9. Русская филология. - 2008. - № 4. - С. 195-200.
5. Мочульский К.В. А. Блок. А. Белый. В. Брюсов. - М.: Республика, 1997.
6. Нестеренко С.П. Гарнитура шрифта как фактор регуляции восприятия текста: Экспериментальное исследование: дис. ... канд. филол. наук. - Барнаул, 2003.
7. Семьян Т.Ф. Визуальный облик прозаического текста. - Челябинск: Библиотека А. Миллера, 2006.
8. Трофимов В.А. Поэтика автобиографической прозы Андрея Белого: структура символического образа и ритмика повествования («Котик Летаев», «Крещеный китаец», «Записки чудака»): автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - М., 2008.
9. Юнина Т.В. Поэтика хронотопа автобиографической прозы Андрея Белого: ав-тореф. дис. . канд. филол. наук. - Волгоград, 2009.
Севастьянова В. С.
Новалис и образный мир русского символизма:
«тьма» Андрея Белого
В статье сопоставляются образные миры немецкого романтизма и русского символизма. Анализируя произведения Новалиса и Андрея Белого, автор устанавливает схождения/расхождения в трактовке образов ночи и тьмы русским и немецким поэтами; выявляет взаимосвязи между художественными и философскими исканиями двух эпох.
Ключевые слова: Андрей Белый, Новалис, Плотин, романтизм, символизм, ночь, тьма.
Вопрос о влиянии романтической традиции на становление русского символизма рубежа XIX - XX веков не относится к числу спорных. Большинство исследователей литературных связей и взаимодействий признают непосредственное воздействие романтизма на символистское мировоззрение и поэтику. И особенно часто говорится о влиянии германском.
172
Так, В. Жирмунский убеждает читателей, что все символисты в своих исканиях ориентируются на иенских романтиков, и, в первую очередь, на мистику Новалиса: «Русский символизм имеет богатое мистическое предание, и религиозный мистицизм Новалиса - главный его источник» [11, с. 199]. Ю. Манн говорит о «параллели», ведущей от романтизма немецкого «через Гоголя, Достоевского или Ф. Сологуба» к русской литературе начала 20 века [12, с. 376]. Н. Берковский возводит «ночные бездны» отечественной поэзии к созданному Новалисом образу ночи [8, с. 169].
Имя Новалиса не раз возникает и в рассуждениях самих символистов, не скрывающих своего особого отношения к иенской школе. Для Вяч. Иванова он - «ключ к уразумению немецкого романтизма». Но не только романтизма: «Семя, брошенное им <Новалисом - В.С.>, сначала как бы истлело и умерло, а потом, через сто лет, явило заметный и для внешнего зрения зеленый росток» [13, с. 170].
Всходы, о которых пишет Иванов, были хорошо видны не только внешним наблюдателям, но и самим русским авторам. Рассуждения о романтизме и Новалисе можно найти у Д. Мережковского, В. Брюсова, А. Блока, А. Белого... При этом одни (как, например, Блок), признавая родственность символистского и романтического «способов жить и чувствовать», видят в творчестве немецкого поэта и его соратников по иенскому кружку «один из этапов того движения, которое возникло и возникает во все эпохи человеческой жизни» [6, с. 439]. Другие же (например, А. Белый) вовсе не стремятся разграничить искания немецких художников и собственные построения. Автор «Золота в лазури» уверен: немецкий романтизм «вырастает голубыми цветами и золотом солнца», а модернизм лишь «комбинирует» его художественные средства [3, с. 299]. Новалис для Белого - духовный предшественник Ницше, странник, вызвавший к жизни дух Диониса «в переливах вздыхающей лиры» [3, с. 127]. Более того, по словам поэта, с Новалисом «раз навсегда» связаны его собственные произведения (например, «симфонии» и «Световая сказка») [2, с. 339].
Казалось бы, столь откровенные признания способствуют решению сразу нескольких задач. Во-первых, они проясняют вопрос о происхождении образов, возникающих в текстах Белого. И прежде всего - образа ночи или тьмы, который впервые появляется в уже упомянутых «симфониях», «Световой сказке», а также в книгах стихов. Во-вторых, подтверждают правоту исследователей, отождествляющих ночь Белого с «таинственной и невыразимой» ночью, воспетой в «Гимнах к ночи» Новалиса. И далее - с общим первоисточником: «единым благом» философии Плотина, объединившей, как известно, поэтическое философствование романтиков и символистов [11, с. 137].
Обратившись к произведениям двух поэтов, мы видим, что такое уподобление имеет под собой достаточное основание:
Zugemessen ward dem Lichte seine Zeit, aber zeitlos und raumlos ist der Nacht Herr-schaft [16, с. 91].
Свету было отмерено его время, но безвременно и беспространственно господство Ночи.
173
Ты светел в буре мировой,
Пока печаль тебя не жалит.
Она десницей роковой В темь изначальную провалит... [5, с. 263]
В каждом из анализируемых случаев ночь/тьма, противопоставленные свету, оказываются в центре творимых художественных миров. В «Гимнах» такие атрибуты ночи, как zeitlos (безвременная) и raumlos (беспространственная), то есть находящаяся вне времени и пространства, вечная и бесконечная, превращают ее в высшее начало. Место Первоначала ночь, определяемая как «изначальная», занимает и в тексте Белого, который, по собственному признанию, учился «незаинтересованно видеть в окружающей природе» неоплатонические идеи [1, с. 338]. А звучащий здесь мотив печали наводит на мысль о той особой тоске, которая, по Плотину, отвращает душу от конечного и разворачивает в сторону непреходящего [15, с. 454].
О печали или тоске (Trauer), наступление которой связано со светом и его миром, а исчезновение - с приходом тьмы, мы читаем и в «Гимнах к ночи»:
- da kam aus blauen Fernen ... ein Damme-rungsschauer - und mit einemmale riB das Band der Geburt - des Lichtes Fessel. Hin floB die irdische Herrlichkeit und meine Trauer mit ihr [16, с. 94].
При этом образ проливающегося сумрака позволяет провести еще одну параллель с учением Плотина. А именно с положением о том, что из «сверхмирного и сверхбожественного (Блага) последовательно эманируют ум, душа, мир...» [10, с. 212]. Ведь свет у Новалиса является по отношению к первоначальной ночи воспринимающим, а по отношению к земному миру - деятельным принципом:
- тогда пролился из синеи дали ... сумрак
- и сразу расторглись узы рождения -оковы Света. Исчезло земное великолепие, и вместе с ним моя печаль.
<...> Sie tragt dich mutterlich und ihr ver-dankst du all deine Herrlichkeit. Du verflogst in dir selbst - in endlosen Raum zergingst du, wenn sie dich nicht hielte, dich nicht bande, daB du warm wurdest und flammend die Welt zeugtest <...> (Hymnen an die Nacht, 95) [16, с. 95].
<.> Она (Ночь. - В.С.) носит тебя в своем материнском чреве, и ей обязан ты всем своим великолепием. Ты улетучился бы в себе самом, растворился бы в бесконечном пространстве, когда бы она не удерживала тебя, сжимая в объятиях, чтобы ты согрелся и, пламенея, зачал мир <.>
Кроме того, в процессе создания мира функция новалисовского «света» также подобна роли плотиновской Души, которая, низойдя в огромную материальную массу, придала ей движение и жизнь:
Как бы поселившись в мире, пропитав его своими животворящими силами, Душа сообщила ему смысл, ценность и красоту <...> мир, будучи вечно движим ее разумной силой, стал живым вседовлеющим существом....» [14, с. 15].
Как сокровеннейшей душой жизни одушевлены им (Светом. - В.С.) небесные созвездия, неутомимо танцующие в его голубом потоке - он вдыхает жизнь в вечно неподвижный камень, и в сосредоточенно наливающийся колос, и в дикого, распаленного, причудливого зверя [16, с. 91].
174
Практически аналогичная картина происхождения земного мира создается Белым, чей лирический герой также говорит о своей связи с душой:
...Я возлюбил души пустыню.
Извечная, она лиет
Свою святую благостыню [5, с. 264].
И здесь происходит нисхождение абсолюта: благодать изливается из души, которая выступает по отношению к человеку в роли порождающей силы («матери»):
Извечная, она, как мать,
В темнотах бархатных восстанет.
Слезами звездными рыдать
Над бедным сыном не устанет [5, с. 264].
Подобно мировой душе Плотина и «душе» Новалиса, истекающей в материальный мир из Божества, сама «извечная» душа является лишь эманацией. «Вглядываясь» в нее, воспринимая ее звездные слезы, герой-мистик получает возможность приобщения к первоначалу:
Ты взору матери ответь:
Взгляни в ее пустые очи.
И вечно будешь ты глядеть В мглу разливающейся ночи [5, с. 264].
Сходство эманатических построений Белого и Новалиса усиливается и общей инверсией плотиновской оппозиции: Плотин уподобляет свой Абсолют солнцу: «Как солнце - причина того, что чувственные вещи существуют и доступны созерцанию, а также того, что существует зрение и способно видеть ...точно так же Благо - причина всего сущего» [14, с. 63]. Немецкий и русский поэты, напротив, отождествляют конечный мир со светом и превращают его в производную «матери»-тьмы, которая в одном случае проливается сумраком, а в другом - разливается мглой.
Однако, внимательно вчитываясь в приведенный выше фрагмент текста Белого, мы начинаем сознавать, что близость является обманчивой и очевидные на первый взгляд схождения не распространяются на сущность созданного Белым образа. Если героем Новалиса ночь воспринимается как «лоно откровений» (der Offenbarungen machtiger Schoos), «святилище» (Heiligtum), то у Белого за светлым образом души, льющей «святую благостыню», встает пустота: и сама душа - «пустыня», и очи «матери» пусты. Ночь Новалиса не просто приобщает героя к бесконечности, но и наделяет его особым зрением -
Himmlischer, als jene blitzenden Sterne, dunken uns die unendlichen Augen, die die Nacht in uns geoffnet [16, с. 92].
Небеснее, чем те мерцающие звезды, кажутся нам бесконечные глаза, которые открыла в нас Ночь.
- а также наполняет мир особыми звуками:
Nur eine Nacht der Wonne - Осталось только Ночь блаженства -
Ein ewiges Gedicht... [16, с. 92] Вечный стих...
175
Ночь Белого несет с собой не только слепоту, но и безмолвие («Ночь»):
Разъята надо мною пасть Небытием слепым, безгрезным.
Она свою немую власть
Низводит в душу током грозным [5, с. 237].
Г ерой Новалиса, отказываясь от светлого дня и от земного существования, устремляется к миру более реальному: «Прочь я смотрю навстречу святой, невыразимой, таинственной ночи» [16, с. 93]. И эта ночь является подлинным бытием. Говоря словами С. Булгакова, адресованными неоплатоническому единому благу, она «есть все в его единстве», «еще-не-бытие» - «меональную ночь бесформенности и аморфности, в которой таится, однако же, все, подобно тому, как дневным светом изводится к бытию и обнаруживается все, скрывавшееся под покровом ночной тьмы» [10, с. 217]. Белый же рисует картину сближения мира и совсем не бытия (его ночная пасть «разъята» небытием). Причем это не-бытие не только представляет собой страшную силу, но и угрожает бытию (оно - разъятая над миром пасть): «В окне зияла черная пасть и дышала холодом <...> Оскаленная пасть грозила нас проглотить» [4, с. 468].
На фоне последних строк не могут не удивлять настойчивые попытки разглядеть в такой тьме «изначальное, неточное бытие <...> в его ноуменальном единстве, божественной первооснове» [7]. Ведь чтобы понять, насколько далека разливающаяся мгла Белого и от первоначала Плотина, и, что главное, от ночи Новалиса - «первоосновы жизни - бездны бытия»; чтобы разглядеть в ней тьму, которая «ни есть, ни была, ни будет быть» [9, с. 63], достаточно взглянуть на не требующие особых пояснений финальные строки «Г имнов к ночи» и «Аргонавтов» - рассказа, созданного в самом начале эпохи «первых зорь» Белого:
Уводит в небо темный путь: Чертог отцовский там,
Г де можно будет отдохнуть Измученным сердцам [16].
Холодные сумерки окутали Арго, хотя был полдень. Ледяные порывы свистали о безвозвратном. Застывший спутник уставился на великого магистра. Так мчались они в пустоту, потому что нельзя было вернуться» [4, с. 454].
Список литературы
1. Белый А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. В 3 кн.- М., 1989. - Кн. 1.
2. Белый А. Начало века. Воспоминания: в 3 кн.- М., 1990. - Кн. 2.
3. Белый А. Символизм как миропонимание. - М.: Республика, 1994.
4. Белый А. Симфонии. - Л.: Худож. лит., 1990.
5. Белый А. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы. - М.: Республика,
1994.
6. Блок А. А. Избранное. - М.: Панорама, 1995.
7. Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. - М., 1989.
8. Берковский Н. Романтизм в Германии. - СПб.: Азбука-классика, 2001.
9. Бриллиантов А. И. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены. - СПб., 1898.
176
10. Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. - М., 1994.
11. Жирмунский В. Немецкий романтизм и современная мистика. - СПб.: Аксиома, Новатор, 1996.
12. Манн Ю. Динамика русского романтизма. - М.: Аспект Пресс, 1995.
13. Иванов В. И. О Новалисе // Мировое древо. - 1994. - Вып. 3. - С. 160-185.
14. Плотин. Космогония. - М., 1995.
15. Энциклопедия мистицизма. - СПб.: Литера, 1996.
16. Novalis. Schriften. Die Werke Friedrich von Hardenberg. - Stuttgart: W. Kohl-hammer, 1960-1975. - Bd. 2.
Дубровских Т. С.
Ритмико-синтаксическая специфика художественной прозы Николая Асеева
В статье рассматриваются ритмико-синтаксические особенности «прозы поэта» Николая Асеева 1920-х годов. Новеллистика автора, осмысленная с позиций современных научных концепций, демонстрирует подчеркнутое тяготение текстового пространства к речевой гармонии на уровне синтагматического и фразового строения, а также позволяет выявить ряд выразительных закономерностей в пределах акцентной структуры синтаксических сегментов.
Ключевые слова: Н. Асеев, художественное единство, феномен «прозы поэта», ритм художественной прозы, М. М. Г иршман, ритмико-синтаксическая композиция.
В филологической традиции ритмические характеристики художественной прозы долгое время имели статус вспомогательного аналитического аспекта. Тем не менее задача глубокого истолкования реализованной идейно-содержательной модели, целостного осмысления представленного мирообраза неизбежно требовала более внимательного обращения к указанной формально-речевой стороне исследуемого литературного произведения. Еще Цицерон, рассуждая о риторическом мастерстве, неоднократно отмечал важнейшую роль ритмического фундамента: «Каково значение складной речи, можно убедиться на опыте: если ты возьмешь хорошо слаженное построение тщательного оратора и нарушишь его перестановкой слов - развалится вся фраза» [11, с. 382]. Выступая в стилеобразующей функции, ритмотектонические средства предельно упорядоченного текстового пространства демонстративно задают индивидуальный интонационный рисунок, служат эффективному «стяжению» претворенной реальности.
Несмотря на продолжительную - начиная с античного периода - историю изучения предмета, вопрос о прозаическом ритме, в отличие от детально разработанной теории версификации, в академической науке остается в статусе концептуально дискуссионного. И хотя положение о том, что в словесной практике противоположного типа присутствует ощу-
177
