CC BY
56
УДК 94 (495.01)
ББК 63. 3(0)3
НОМАДЫ ПРИУРАЛЬЯ И ПОЛИСЫ ТАВРИДЫ:
К ИСТОКАМ ДИАЛОГА.
Круглов Е.А.
Статья содержит анализ ранних истоков взаимосвязей между «донорами» — городами античного Боспора и номадами Степи. По мнению автора, номады как «реципиенты» - реальность в сфере торговли, тогда как в области политики вначале роль лидера была у Степи, вплоть до эпохи Византии.
В отечественной номадистике последней трети XX в. вошло в научный оборот и получило широкое хождение выдвинутое продолжателем алтайских штудий С.И.Руденко1, М.П.Грязновым, понятие «скифо-сибирский мир»2, которое как бы интегрировало номадов Причерноморья, «Малой Скифии», в мир народов Великой Степи или «Большой Скифии» по достаточно убедительному количеству сходных черт материальной культуры, религии, искусства «звериного стиля» и погребального обряда, что в свою очередь позволяло прослеживать единство кочевого мира от крымских степей до Алтая и Тувы.
Подобный подход у ряда номадистов России получил свою дополнительную поддержку в конце XX в., но одновременно встретил и заметную оценочную сдержанность у ведущих специалистов-этнологов. И, как представляется, глубоко прав
В.А.Шнирельман3, предостерегающий от поспешной этнолингвистической аккультурации бесписьменных археологических памятников и предлагающий взамен действенную концепцию «культуры субсоциума». Суть ее подсказала автору, видимо, сама событийно богатая мировая история, в том числе и эпоха древнего мира, когда на необъятных просторах Евразии на какое-то время складывались державно-территориальные империи с «навершием» вождистского типа. При этом пасионарная элита, пользуясь терминологией Л. Н.Гумилева4, навязывала подчиненным этносам не только свою политическую волю, но, как показывает история в официальных документах, и язык элиты: так было в великой державе Египта при Тутмосе III, затем в полиэтничной державе Ахеменидов и сменившей ее империи Александра Македонского (где язык правящей элиты вынуждены были форсированно осваивать в начале египтянин Манефон, а затем и вавилонянин Беросс
- оба написали официозные истории родных стран на языке новых своих правителей). Шло время, и на смену добровольно-принудительной парсификации и эллинизации пришли новые политико-языковые ситуации «культур субсоциума», типологически не отличимые от предшествующих: в эпоху раннего Средневековья, к примеру, под воздействием нового пасионария иудаизируются хазары,
стремительно тюркизируются регионы Западного Каганата, население которого затем столь же успешно освоит язык Ермака и пославшего его Ивана IV Грозного.
Отметим при этом, что аналогичную по сути картину дает и история Запада, включающая в себя, среди прочего, галльские походы Цезаря, а затем конкисту Кортеса и, наконец, «освоение» белыми американцами своего Дикого Запада: как в
Евразии, так и в Новом Свете «культура субсоциума» пассионарной элиты («большая традиция» в концепции социокультурных цепей Ш. Эйзенштадта5) порождала с неизбежностью и языковые феномены, и целую сеть многочисленных вариантов подражательства покоренных этнических групп в виде «малых традиций».
Список приведенных примеров - лишь незначительная часть материала, собранного и по-разному осмысленного Л.Н.Гумилевым и
В. А. Шнирельманом, но позволяющего при всем том вычленить и ряд отчасти общих или сходных моментов. К их числу можно, видимо, отнести такие, как признание относительной любой попытки статичной фиксации этноса, тем более древнего; очевидная миксовость,
многокомпонентность едва ли не каждой этнической единицы Евразии; сложность, по указанным выше причинам, этнолингвистической аккультурации бесписьменных археологических культур; наконец, известная спорность этноисторических обобщений при оперировании с большими территориальными масштабами6.
То, что вызывает сомнения у исследователей рубежа XX-XXI в.в., а именно - необоснованные обобщения, еще двадцать пять веков назад было предметом специальных размышлений знаменитого галикарнасца и сподвижника Перикла - Геродота. «Отец истории» прибыл на Боспор, точнее - в Ольвию, вместе с лидером Афин в составе той самой Понтийской экспедиции, которую организовала Афинская Архэ в том числе и для того чтобы выяснить у правителей Боспора причины их поразительного неучастия вместе с подданными в тяжелых битвах только что завершившихся Мидийских войн. И пока Перикл «докапывался до истины», удивительно совпавшей
со сменой на Боспоре былой династии Археанактидов на новую, Спартокидов, любознательный Геродот активно расширял список лично им (точнее, ольвиополитами) увиденных земель и народов. Список последних, с их тщательным этнографическим бытописанием, оказался столь обширен, что занял у Геродота всю IV книгу будущей «Истории», получив со временем в науке обобщенное наименование «Скифский Логос», хотя далеко не все крымское окружение эллинов было собственно скифским (в отделении в их среде Геродотом скифов-пахарей от «царских» скифов ряд археологов усматривают не социальную, а этническую основу7).
Действительно, как «ближняя» периферия, с которой историк знакомился воочию, так и «дальняя», об этносах и самом существовании которой он узнавал лишь с помощью переводчиков, явили в описаниях галикарнасца столь пестрый и сложный мир, не похожий на абстрактно-эпические пассажи его предшественников-логографов, что это обстоятельство с неизбежностью повлекло за собой со временем появление в отечественной науке не только многочисленных работ по частным вопросам, но и обобщающих трудов как по античному миру Причерноморья, так и по номадам Великой Степи, с многочисленными и разноуспешными попытками их археологической идентификации и, как следствие, историкогеографической локализации на карте Евразии8.
С «дальней» периферией, теряющейся в безбрежных просторах Степи, где-то в районе Рифеев, эллины устанавливают (точнее -возобновляют) контакты древних торговых путей, восходящих своими истоками еще к эпохе бронзы. Что же касается ближнего окружения, то здесь взаимоотношения сторон на уровне непосредственного контакта, пусть и далекие от идиллии, но в целом мирные, на рубеже V-IV вв. дают для восточной части Боспора свои зримопозитивные результаты. Причинам этого явления, как показывает опыт боспорской историографии, готового ответа не найти, как нет доныне исчерпывающе ясного определения уровня стадиальной зрелости сторон в этом многовековом диалоге. Может быть, и потому, что за ряд веков взаимодействия не оставались в статике, разумеется, ни эллинские полисы, ни их соседи -номады.
Впрочем, А.М. Хазанов анализировал эволюцию последних и определял экономику их как тупиковую9, с чем в целом был согласен Ю.В.Андреев, оценивая при этом в том же ключе (!) и боспорский полисный уклад10. Этот парадоксальный, казалось бы, вердикт получает далее свое обоснование: как кочевые общества, так и полис «в сущности, тупиковые формы социальной организации, несущие в себе потенции
застоя... По сути, это два варианта паразитических социальных организмов»11.
Вероятно, с точки зрения отдаленной исторической перспективы, когда после готско-гуннских погромов III-IV вв. н. э. полисы приходят в полный упадок, а скифы и вовсе исчезают, растворившись в новых волнах кочевых миграций, вышеуказанная достаточно пессимистическая оценка обеих сторон исторического диалога верна. При этом она же - пусть на время, спорадически и «только на Боспоре» - признает, как несомненный результат взаимодействия двух социальных структур, целый ряд жизнеспособных форм в области государственности и социальной сферы, религии и искусства.
Следовательно, не столь бесперспективнотупиковым было это взаимодействие сторон, так как без накопленного потенциала, что наследовала затем средневековая Таврика, позднеантичный Боспор просто не смог бы строить свои отношения с набирающей силы Византией12. Несомненно, всему этому способствовал тот наработанный фонд, начало которому заложили многовековые связи номадов Тавриды с ведшим транзитную торговлю миром античных полисов Причерноморья.
Последние, имея теснейшие связи с метрополией Эгеиды, начиная с середины VI в. до н. э. активно поставляли на внешний рынок хлеб и скот, рыбу и воск, мед и рабов (Polyb., IV, 38; Dem., XX, 31; Str., VII, 4, 6), ввозя в свою очередь высококачественные сорта вина и предметы различных ремесел13. Важно при этом учесть, что эгейский импорт полисов Крыма имел характер отнюдь не только внутреннего пользования: если античный материал рубежа VII-VI вв. еще очень спорадичен и далее низовьев Днепра и Хопра практически не прослеживается14, то с середины VI в. Пантикапей и Ольвия, а затем Торик, Танаис и Фанагория (Str., VII 4, 5) разворачивают активный обмен с номадами тем, что «подобает цивилизованному образу жизни» (Str., XI, 2, 3). А в число продукции указанного бытия входили прежде всего различные сорта эгейско-малоазийских вин и керамика. С IV в. до н. э. через Ольвию, помимо указанного, стала поступать из Италии и направляться далее на восток бронзовая продукция Этрурии15 .
Причем торговые эти связи не ограничивались лишь зоной Тавриды: еще в середине XX в. назад Б.Н.Граков высказал мнение, что «скифский» (в собирательном смысле этого термина) торговый путь из Ольвии шел далеко на восток, вплоть до Приуралья16. Новейшие исследования, особенно последних двадцати пяти лет, вполне убедительно подтверждают эту позицию. Но если в античном импорте на Урале сомневаться ныне не приходится17, то со второй стороной - уральской
продукцией на юге России - дело обстоит много сложнее. Отечественные номадисты в общем-то единодушны в фиксации таких статей этой продукции, как скот и шкурки - пушнина18, как бы исчерпывая тем самым круг уральского экспорта. При этом упускается из виду то обстоятельство, что в числе охотно приобретаемого степняками у боспорян товара была продукция из металла. Античная школа создателей этой продукции (кубки, чаши, кувшины с изображениями на скифские сюжеты, украшения, а также воинские доспехи и шлемы19) несомненна, но что касается материала изделий и особенно его происхождения, здесь полной ясности еще нет.
Следует, между тем, учитывать, что металлы были одним из заметных факторов, определявших в вв. до н. э. причины и направления греческой колонизации, в том числе и применительно к условиям Северного Причерноморья20.
Не ставя под сомнение вероятность части импорта золота из Лидии (или Фракии21), отметим, что еще полвека назад В.Ф.Гайдукевич считал вполне допустимым факт изготовления какой-то части предметов на Боспоре из Рифейского
(Уральского) золота22 - определенные основания для подобного подхода у антиковеда есть.
Если, к примеру, обратиться к знаменитому Бессарабскому кладу (XV-XII вв. до н. э.), то серебряную булавку из его состава и особенно наконечник копья с серебряным вильчатым стержнем ряд исследователей середины XX в. относили к синхронным кобанским бронзам23. Но проведенный позднее химический анализ состава металла показал, что серебро втулки копья
несомненно уральское, идентичное металлам сейминско-турбинского круга Волго-Камья24. Что не удивительно, ибо целый ряд металлических форм Северного Причерноморья и Нижнего
Поднепровья имеют свои аналоги в материалах сейминского хронологического горизонта. Так, большая часть археологического материала
Нижнего Поднепровья (кельты К2-К12, крюки, ножи типа Н-12, ножи с перекрестьем Лобойковского клада типа Н-30-Н-32), которые датируются XIII-XII вв. до н. э., изготовлялись литейщиками Лобойковского очага из металла смешанного состава, происходящего частью из Балкано-Карпатского, частью - из Уральского региона. Между тем, в эпоху поздней бронзы происходит резкое затухание горно-
металлургического производства в БалканоКарпатском регионе (вызванное, видимо,
истощением ресурсов, разработка которых здесь велась непрерывно, начиная с IV тысячелетия до н. э.), что заставило литейщиков Нижнего
Поднепровья усилить уже существовавшие связи с металлургическими центрами Волго-Уралья предананьинской эпохи25.
При этом уральские поселения абашевской,
петровско-алакульской, срубной и ряда других культур Зауралья и Приуралья26 дают убедительные материалы древних медеплавилен, комплекс памятников которых прослеживается в Европе от Урала вплоть до Днепра (только рудники бассейнов Камы, Белой и среднего течения реки Урал давали при плавке медистых песчаников ту, исключительно чистую медь27, которая от ямников прослеживается до срубников, а от последних - до скифов Геродота). Не будет удивительным, что и серебро Бессарабского клада вполне вписывается в рамки срубной культуры с ее традицией пышных погребений знати. Причем, уже самые ранние курганы срубников демонстрировали связи с уральской металлургией, откуда шли и готовые изделия, и необработанный металл. Подобная продукция равным образом известна как в Покровских могильниках Поволжья, к западу от Урала, так и к востоку от него - в Уйбатских погребениях Хакасии28. Распространение в памятниках этой же зоны, от Оки и Камы на западе до Шилки и Оми на востоке, еще и находок из зеленого и белого нефрита29 с несомненностью свидетельствует как о торговых связях срубников, так и о путях их последующих миграций из первоначального очага распространения.
Еще предтечи срубников, андроновцы, в ходе всего бронзового века вели на Урале разработку сначала меди, а затем - на восточных склонах Рифеев - начали промышлять и золото. Их разработки «солнечного» металла хорошо известны на Исети (Замараево), Миассе (Черняки 1 около Челябинска), в верховьях реки Урал (Спасское III), на Кусеевском руднике близ горы Тукан, возле Таганая, Иремеля30 и т.д. Причем, разработка этих руд обслуживала интересы не только автохтонов Урала; как было показано выше, уральский металл уже в эпоху бронзы доходит до Поволжья и Поднепровья. И если срубники, с точки зрения современной антропологии, - не прямые предки скифов, но лишь их непосредственные предтечи31, тем не менее появление срубных курганов на Волге
- это преддверие продвижения протоскифов с востока на запад, вплоть до Причерноморья.
Это продвижение с последующим оседанием срубников в районе юга Украины и Тавриды не означало полного забвения ими прародины: напротив, с Рифеями и теми, кто тут остался, продолжали поддерживаться этногентильные экономические (меновые) связи. В собственно скифское время сюда, на Урал, стали поступать «ольвийские» зеркала и другие статьи античного импорта, в ответ Рифеи поставляли то, чем были богаты - и, очевидно, не только пушнину. Если в 50-х годах считалось, что в скифский период продукция уральской металлургии далее Поволжья не распространялась, а погребения Дона и Днепра УІІ-УІ вв. полностью связаны с днепровско-
крымской металлургией, то изыскания последней четверти века с очевидностью свидетельствуют: уральский экспорт металлов в связи с передвижением срубников на Запад только расширил горизонты своих границ и уральская медь в V-IV вв. продолжала составлять до 36 % от общего объема руды, используемой в это время на Украине32. Это - факт. Как фактом является и то, что места активной разработки на Урале меди и золота этой поры совпадают с расположенными рядом курганами тасмолинцев, вплоть до римской поры известных в Приуралье и северо-восточном Казахстане как активные разработчики горных руд, в том числе и золота33.
В свете рассмотренных фактов обширного комплекса материалов уральской археологии приведенное выше мнение об исторической «тупиковости» обоих партнеров нам
представляется достаточно спорным. Во всяком случае имеющим весьма веские археологические опровержения.
Равным образом вызывает сомнение и еще одно положение, выдвинутое во второй половине XX в. видными этнологами ранней древности А.И.Першицем и А.М.Хазановым34. Тогда ими было предложена достаточно интересная, но далеко не бесспорная модель взаимоотношений позднеродовых социумов в рамках дихотомии, где одни - по уровню развития и, следовательно, отдаче - были отнесены к «донорам», вторые же, соответственно, к «реципиентам». При этом особенно обильную пищу для размышлений и сомнений давала, естественно, вторая сторона дихотомии - «реципиенты», которых авторы
вышеуказанной концепции подразделяли на стагнатов (застойные), лентатов (медленно развивающиеся) и деградирующих регрессатов, не давая при этом, естественно, конкретной привязки к отдельным этническим единицам обширного «скифо-сибирского мира». Как представляется, накопленный на сегодняшний день археологический материал не только опровергает
тезис о тупиковости взаимодействовавших социумов полисного Боспора и евразийской Степи, но и дает серьезные основания сомневаться в правомерности их противопоставления в дихотомии «доноры»-«реципиенты»: факты
свидетельствуют, что это был непростой, всегда чреватый конфликтами, но в сути своей взаимовыгодный диалог сторон. В меновоторговом аспекте этого диалога веками тон задавала, в силу качества своей продукции, античная (позднее - византийская) сторона35, но многовековое сосуществование двух
позднеродовых социумов имело и другую составляющую, по значимости, быть может, более важную - политическую.
Но этот политический диалог сторон определяла прежде всего Степь. Ю.А.Виноградов по итогам анализа нескольких веков античной Тавриды постулирует, что у оседлых государств этого района проблема обеспечения защиты от кочевников решалась за счет выплаты дани определенной группе номадов, защищающей их от нападений других кочевых групп36.
Условия номадического хозяйства Великой Степи, как показывают исследования, с регулярной периодичностью раз в двести-триста лет вызывали очередные передвижения с Востока на Запад все новых и новых волн кочевых народов, сменявших друг друга в степях Северного Причерноморья (скифы, сарматы, аорсы, роксоланы, гунны и т.д.).
Со времени гуннов мир Северного Причерноморья из поздней античности переходит в эпоху раннего средневековья, когда в Степи на смену гуннам будут приходить, сменяя друг друга, половцы, печенеги, хазары и т. п. - все это
хронологически уже за пределами нашей темы и не является предметом специального анализа, но в общем контексте тем не менее подтверждает мысль
о непрерывном, порой очень сложном, континуитете далеких от исторической «тупиковости» участников взаимовыгодного диалога - городов Т авриды и хозяев Степи.
ПРИМЕЧАНИЯ
1Руденко С.И. Горноалтайские находки и скифы. М.-Л., 1952. С. 89-93, 131-137, 226 сл; Руденко С.И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.-Л., 1953. С. 102-110; Грязнов М.П. Древнее искусство Алтая. М.-Л., 1958. С. 10-13; Он же. Аржан (VIII-VII вв. до н.э.). Л., 1980. С. 45 сл.
2Ельницкий Л. А. Скифия евразийских степей. Новосибирск, 1977. С. 15; Раевский Д.С. Модель мира скифской культуры. М., 1985. С. 203-204; Мартынов А.И., Алексеев В.П. История и палеоантропология скифо-сибирского мира. Кемерово, 1986; Алексеев А.Ю. Скифская хроника. СПб., 1992; Кореняко В.А. Искусство народов Центральной Азии и звериный стиль. М., 2002.
3Шнирельман В.А. Археология и лингвистика: проблемы корреляции в контексте этногенетических исследований // ВДИ. 1996. № 4. С. 89 сл.
4Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. Л., 1990. С. 19 сл, 33 слл, 94, 141 слл.
5Eisenstadt S. Revolution and the transformation of society: comparative study of Civilizations. NY.-L., 1978. P. 86-93. 6К примеру, против концепции единого скифо-сибирского мира возражает видный сарматолог Урало-Поволжья М. Г.Мошкова: Кочевники Южного Приуралья в системе культур скифо-сакского мира // Россия и Восток:
проблемы взаимодействия. Ч. V. Кн. 2. Челябинск, 1995. С. 67.
7Ильинская В.А., Тереножкин А.И. Скифия VII-IV вв. до н.э. Киев, 1983; Шрамко Б.А. Бельское городище скифской эпохи (город Гелон). Киев, 1987.
8Нейхардт А. А. Скифский рассказ Геродота в отечественной историографии. Л., 1982; Доватур А.И. Каллистов Д.П., Шишова И.А. Народы нашей страны в «Истории» Геродота. М., 1982; Куклина И.В. Этногеография Скифии по античным источникам. Л., 1985; Погребова М.Н., Раевский Д. С. Ранние скифы и древний Восток. М., 1992; Полосьмак Н.В. «Стерегущие золото грифы». Новосибирск, 1994.
9Хазанов А.М. Социальная история скифов. М., 1975. С. 266 слл.; Андреев Ю.В. Греки и варвары в Северном Причерноморье // ВДИ. 1996. № 1. С. 11.
10Андреев Ю.В. Греческая цивилизация в системе варварских культур Евразии I тыс. до н. э. // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы. Вып. 2. М., 1989. С. 205 сл, 212. пОн же. Греки и варвары..., с. 16.
12Болгов Н.Н. Закат античного Боспора. Белгород, 1996. С. 120 сл; Виноградов Ю.Г. Поздний античный Боспор и ранняя Византия // ВДИ. 1998. № 1. С. 233-247.
13Онайко Н.А. Античный импорт в Поднепровье и Побужье в VII-V вв. до н. э. // САИ. Д 1-27. М., 1966. С. 14
сл;
14Брашинский И.Б. Торговля // Античные государства Северного Причерноморья. М., 1984. С. 179 (Табл. XI); Кузнецов В. Д. Некоторые проблемы торговли в Северном Причерноморье в архаический период // ВДИ. 2000. № 1. С. 16 сл.
15Boucher S. Trajets terestres du commerce etrusque aux V et IV siecles avant J.C. // RA. 1973. V. 1. P. 85. 16Археолопя. Кшв, 1947. Вш. 1.
17Членова Н.Л. Предыстория «торгового пути» Геродота // СА. 1983. № 1; Пьянков В.И. Путь к аргиппеям (Древние пути на Урал) // Вестник Новгородского университета. 1989. № 9. С. 48 сл; Он же. Аристей: путешествие к исседонам // Исседон. Т. III. Екатеринбург, 2005. С. 24, 27-34.
1 Брашинский И.Б. Торговля. С. 183; Степи европейской части в скифско-сарматское время. М., 1989. С. 118120.
19Черненко Е.В. Скифский доспех. Киев, 1968. С. 63.
20Трейстер М.Ю. Роль металлов в эпоху Великой греческой колонизации // ВДИ. 1988. № 1.
21Марченко К.К. Фракийцы на территории Нижнего Побужья во второй половине VII-I вв. до н. э. // ВДИ. 1974. № 2. С. 156; Манцевич А.П. Находка в Запорожском кургане // Скифско-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М., 1976. С. 187-189; Мелюкова А.И. Скифия и фракийский мир. М., 1979. С. 119. 22Гайдукевич В.Ф. Поспорское царство. М.-Л., 1949. С. 118.
23Йессен А.А. Прикубанский очаг металлургии // МИА. 1951. № 23; Крупнов Е.И. Древняя история Северного Кавказа. М., 1960. С. 110-116.
24Черных Е.Н. Результаты изучения химического состава металла Бессарабского клада // СА. 1965. № 1. С. 270 сл.
25Черных Е.Н. Древняя металлообработка на юго-западе СССР. М., 1976. С. 176, 189-194, 201-202.
26Горбунов В.С. Бронзовый век Волго-Уральской лесостепи. Уфа, 1992. С. 197. Ср.: Древняя история Южного Зауралья. Т. 1. Челябинск, 2000. С. 404.
27Черных Е.Н., Кузьминых С.В. Древняя металлургия Северной Евразии. М., 1989. С. 171.
28Кривцова-Гракова О.А. Степное Поволжье и Причерноморье в эпоху поздней бронзы. М., 1950. С. 51-52, 65. 29Бадер О.Н. Древнейшие металлурги Приуралья. М., 1964. С. 95; Он же. Бассейн Оки в эпоху бронзы. М., 1970.
С. 120; Черных Е.Н., Кузьминых С.В. Указ. соч. С. 244; Кызласов Л.Р. Проблемы археологии Сибири эпохи металла // Археология и социальный прогресс. М., 1991. Вып. 2. С. 66-67.
30Сорокин В.С. Андроновская культура // САИ. Вып. В 3-2. М., 1962. С. 19; Сальников К.В. Очерки древней истории Южного Урала. М., 1967. С. 276-279; Стоколос В.С. Культура населения бронзового века Южного Зауралья. М., 1972. С. 43; Археологическая карта Башкирии. М., 1976. С. 198.
31Прямыми предками скифов считали срубников исследователи 60-70-х гг. XX в. Г.Ф.Дебец и С.И.Круц. Однако на рубеже XX-XXI вв. прямое генетическое родство срубников и скифов уже не постулируется столь категорично, учитывая временной «зазор» 4,5-5 веков. См. в этой связи: Боспорский феномен. СПб., 2002. Ч. 2.
С. 240 (примечание).
32Черных Е.И. Древнейшая металлургия Урала и Поволжья. М., 1970. С. 33, 112, 122 сл; Барцева Т.Б. Цветная металлобработка скифского времени. М., 1981. С. 92.
33Черников С. С. Поселения эпохи бронзы в Северном Казахстане // КСИИМК. 1954. Вып. 53. Рис. 17; Он же. Восточный Казахстан в эпоху бронзы. М.-Л., 1960. С. 118 сл; Маргулан А.Х. и др. Древняя культура Центрального Казахстана. Алма-Ата, 1966. С. 405 сл.
34Першиц А. И., Хазанов А. М. Проблемы первобытной дихотомии // Первобытная периферия классовых обществ. М., 1978. С. 7-9.
35Хазанов А.М. Золото скифов. М., 1975. С. 67 сл; Трейстер М.Ю. Ионийские ремесленники - скифам // ВДИ, 1998. № 4. С. 130 сл. Для византийской эпохи, применительно к нашей теме, см.: Круглов Е.А. К предыстории византийских метономасий VIII-XV вв. // Вестник Башкирского госуниверситета. 2005. № 1. С. 20-24. 36Виноградов Ю.А. «Там закололся Митридат». СПб.; М., 2004. С. 10-12.
Поступила в редакцию 02.03.06 г.
