CC BY
72
НОЧЬ ДЛЯНЕСПЯЩИХ
(ТЕМА НОЧИ В НЕМЕЦКОЙ ПОЭЗИИ)
А.С. Бакалов Самара
В стихах молодого Ф.Тютчева ("Бессонница", "Видение") ночь - пора "всемирного молчанья", среди которого поэт в бое часов ("металла голос погребальный") слышит и голос Рока, и пророчество печального ухода как целой эпохи, так и того одряхлевшего поколения, на смену которому уже "расцвело" "младое племя".
Стихотворение по-философски серьезно и элегически печально, его тема - неостановимое время. Характерно, что в "Бессоннице" нет индивидуального героя, бой часов и "томительная ночи повесть" воспринимаются не столько индивидом, сколько "сыном века", представителем и выразителем» ощущений своего времени и своего поколения (эта человеческая общность названа "мы" и "друзья"). В этом вовсе не случайном, на наш взгляд, факте состоит отличие тютчевских строк и от упомянутого стихотворения А.Фета (1857), и от пушкинских "Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы" (1830).
Мучимое бессонницей лирическое «я» Пушкина прозревает в шепоте ночи, в таинственном ночном звуке, доносящемся к нему, по-видимому, вместе с шорохом часов, нечто для себя экзистенциально важное и с помощью ряда "вопрошаний" [1] пытается уяснить для себя таинственный смысл происходящего. В композиционном отношении стихотворение разложимо на 4 смысловые отрезка:
1. Экспозиция с описанием исходной ситуации (стихи 1 -
4).
2. Попытка субъективного истолкования причин помехи сну (5-8).
3. Вопросы о значении непонятного явления (9-13).
4. Отношение героя к происходящему (14-15).
Таинственный ночной звук, исходящий непосредственно
от Бога, становится темой одного из стихотворений Фридриха Рюккерта, вошедших в его лирический цикл "Песни мертвым детям". Цикл этот стал непосредственным поэтическим откли-
ком немецкого поэта (1788-I866) на почти одновременную смерть троих его детей (1832-1833). Главная тема цикла - попытка примирить себя с трагической утратой, отдельные стихотворения варьируют тему смерти, представляя связанные с нею ситуации. В коротком стихотворении № 12 цикла едва намечена ситуация ночного ожидания несчастными родителями исхода кризиса больного ребенка:
Dieser Schlummer wird werden zum scheidenden Zwischen dem Leiden und unserem Leidenden;
Sei es nun, dafi er hinueber ihn faechele,
Sei's, dafi er wiedererwachend uns laechele,
Was auch vom saeuselnden werde beschieden,
Gott ist im Saeuseln, - wir harren in Frieden [2].
Сей полусон, он и станет решающим Между страданьем и нашим страдающим;
Будь то уйдет он сейчас в невозвратное,
Будь то очнется, даря нам приятное,
Какое бы шепот не выдал знаменье,
В шепоте Бог, - все мы примем в смиренье [3].
Тематически и композиционно близкой как к этому стихотворению, так и в особенности к "Стихам, сочиненным ночью" Пушкина представляется миниатюра Теодора Шторма (1817-1888) «Шепот":
Es ist ein Fluestem
1. Es ist ein Fluestem in der Nacht,
2. Es hat mich ganz. um den Schlaf ge-
bracht.
3. lch fuehl's, es will sich was
verkuenden
4. Und kann den Weg nicht zu mir
finden.
5. Sind's Liebesworte, vertrauet dem
Wind,
6. Die unterwegs verwehet sind?
7. Oder ist's Unheil aus kuenftigen
Tagen,
8. Das emsig draengt sich anzusagen?
Шепот
Чу, шепот средь ночной тиши.
Он сна меня совсем лишил.
Я чую, что-то мне пророчит,
К моей душе пробиться хочет Слова ли то любви от милой Донес мне ветер легкокрылый?
Или беда от новых встреч Спешит меня предостеречь?
Стихотворение "Шепот" написано в 1872 году, но его главная идея была изложена Т.Штормом за 20 лет до этого в прозаическом наброске, включенном им в рукописный сборник 1852 года, представляющем собой фактически тезисную мысль будущего стихотворения: "Шепот ночи. Слова ли это любви, предназначенные для меня, но оставшиеся невысказанными или до меня не дошедшие это будущее несчастье, тщетно стремящееся заявить о себе?" [5].
Тематически стихотворение Шторма делится на три части, соответствующие первым трем пунктам выделенной нами выше композиционной схемы (1-2; 3-4; 5-8).
Все три стихотворения - Пушкина, Рюккерта и Шторма -схожи между собой своеобразным эгоцентризмом: их лирические субъекты без колебаний признают ночные звуки как обращение непонятных сил к ним одним. Наблюдается сходство и в оркестровке СТИХОТВОРЕНИЯ Пушкина и Шторма. Если у русского поэта стихи фонетически оформлены чередованием согласных: Т, Ш и Н, как бы воспроизводящих шуршание нити той самой парки [6], то в стихотворении Шторма "музыка" ночи выражена скоплением глухих согласных и X (как в передне-, так и в заднеязычном варианте этого немецкого звука).
Помимо сходства, говорящего о сближении художественных миров обоих поэтов, объясняющемся, по-видимому, еще и общностью романтической традиции в освоении темы ночи, сопоставляемые стихотворения достаточно различны. Различие их не только в большем лаконизме средств выразительности у немецкого поэта, но и в характере мировоззрения
обоих авторов. В этом отношении нам представляется необходимым уточнить одно положение в целом добротного анализа пушкинского стихотворения, сделанного В. Кожиновым. Слова ученого о том, что в "Стихах, сочиненных ночью..." "присутствует весь Пушкин и весь мир, который он обнимал своим творчеством" [7], представляются нам не столь уж убедительными и не совсем справедливыми по отношению к универсальному произведению русского поэта.
Поэтический мир уподобляется диалогу двух внеположных друг другу сфер: субъектной и объектной, героя - и его судьбы-совести, причем такому диалогу, для которого еще не выработан "язык" (или не найден "смысл" в другом варианте заключительного стиха. Мир "Стихов, сочиненных ночью, во время бессонницы" не есть, следовательно, мир единый. Да к тому же он, если вдуматься, еще и не совсем пушкинский.
Лирический субъект пушкинского стихотворения иначе, чем то было, скажем, у Тютчева, относится к "высшему голосу совести" (В. Кожинов), если позволяет себе сравнивать его со "скучным шепотом", "мышьей беготней" и "бабьим лепетаньем". Герой Пушкина стремится иронией нейтрализовать все непонятное и тревожное, исходящее от "парки" и "беготни жизни". Концовка стихотворения (в любом из имеющихся двух вариантов) открывает пушкинскому герою перспективу равноправия с судьбой.
Герой Т. Шторма, в отличие от этого, не стремится в той или иной форме уравниваться с судьбой, сближаться с ней или уяснять для себя детали своего будущего, хотя он тоже, конечно, хотел бы получить ответы на свои вопросы. Если в мире человеческом он мог быть борцом и стоиком и мог, черпая силу в мужестве, верить в свое будущее, то против судьбы герой бессилен, она его страшит. И потому его вопросы серьезны, они несут в себе не ироничные, но тревожные интонации, и на самой тревожной ноте - на очередном вопросе о будущем - стихотворение, по существу, и обрывается. Если "Стихи, сочиненные ночью, во время бессонницы" представляют лишь один из многих аспектов поэтического мира А.Пушкина (и уж, конечно, не "весь мир, который он обнимал своим творчеством", ведь есть еще Пушкин-анакреонтик, Пушкин-сказочник, Пушкин-трибун,
Пушкин-"грек", Пушкин-"англичанин" и т.д.), то в "Шепоте", действительно, представлен едва ли не типичный образчик мироощущения немецкого поэта.
С тех пор, как личность стала осознавать себя личностью, ситуация "индивид перед лицом универсума" не относится к редкостным в истории лирики. В обоих сопоставляемых здесь стихотворениях общность этой универсальной ситуации была помножена на не менее ощутимое сходство ситуаций общественно-политических. На родине Шторма, как и на родине Пушкина, это была пора разгула политической реакции - после-декабристской в России, "послемартовской" в Германии (спад политической активности, ослабление межличностных и социальных связей, обострение интереса к интимному миру частной личности, тревожное ожидание новых ударов судьбы). Все это отразилось в обоих стихотворениях, но если более жизнестойкий герой Пушкина утвердил себя над тревогой с помощью иронии, то для Шторма эта, в сущности, не разрешенная в "Шепоте" ситуация тревоги будет вновь и вновь в разных вариантах возникать в его лирике (стихотворения "Стою у окна", "Под знаком смерти") [8]. Так, аналогичную исходную ситуацию -человек наедине с самим собой, а в более широком смысле -наедине с надмирными силами - Т.Шторм представит в трех двустишиях своей "Бессонницы" (1857):
Schuflos
Aus Traeumen in Aengsten bin ich erwacht;
Was singt doch die Lerche so tief in der Nacht!
Der Tag ist gegangen, der Morgen ist fern,
Aufs Kissen hernieder scheinen die Stern'.
Und immer hoer ich den Lerchengesang;
О Stimme des Tages, mein Herz ist bang [9].
Бессонница От сна я воспрянул, я чувствую страх:
Поет жаворонок зачем-то впотьмах!
Уж день отшумел, до утра далеко,
В постель мою звезды глядят сквозь стекло,
А я жаворонка все слышу сквозь дрожь:
О день, что за знаки ты мне подаешь?
Лирический герой "Бессонницы" разбужен ночью неурочным пеньем жаворонка. Зеркальная - сбегающаяся к центру - структура стихотворения при всем его лаконизме, вообще типичном для Т.Шторма, позволяет по меньшей мере дважды упомянуть каждый из четырех его главных мотивов: ночи, дня, пения жаворонка и страха. Стихотворение представляет собой своеобразное дополнение к рассмотренному выше "Шепоту", в котором, как и в стихотворении Пушкина, называется ответная психологическая реакция героя на невнятный голос ночи. Герой "Бессонницы" осведомлен на этот раз о природе ночного звука и реагирует на него однозначно - страхом, который объясняется, с его точки зрения, несовместимостью пения дневной птички и ночного времени - факт, понимаемый им как проявление немыслимого, иррационального. В "Бессоннице" появляется и использованный Пушкиным мотив дня и его "голоса" в ночи ("Укоризна или ропот Мной утраченного дня" -"О Stimme des Tages!"), не затронутый Штормом в "Шепоте". Он не развернут, как это было у русского поэта, и его номинативная суммарность (страшно потому, что это голос дня) несет в себе психологический комплекс, сильный именно своей нерасчле-ненностью и непроясненностыо.
Мотив неурочного пения жаворонка не может считаться новаторством Т.Шторма. По меньшей мере дважды он встречается у Ф.Рюккерта (стихотворения 1 и 3 цикла "Abendfeier") [10], у Эдуарда Мерике ("Bei Tagesanbruch"), у которого его, в принципе, могли позаимствовать и его младший друг Т.Шторм, и даже бывший в ту пору (1837) дипломатом в Мюнхене Ф.И.Тютчев ("Вечер мглистый и ненастный, Чу, не жаворонка ль глас?"). Этот же мотив походя затронут и в поэме Аннеты фон Дросте-Хюльсхоф "Завещание врача" (1838), заглавный герой которой, спасающийся от разбойников, воспринимает песню жаворонка в ночи как голос близкого дня, несущего ему спасение:
Gewifi, ich hoerte eine Lerche singen
Und dachte noch, sie mufi den Morgen bringen [11].
А.Дросте-Хюльсхоф - поэтесса трагического мироощущения, и ночь в ее поэзии - время особо тревожное даже в тех случаях, когда в ней ничего страшного не происходит, как, к
примеру, в стихах "Бессонной ночи" ("Durchwachte Nacht").
Это стихотворение дает читателю то, что и предполагает его название: перечисление звуковых и зрительных впечатлений, фиксируемых сознанием усталого человека в течение бессонной ночи. Героиню стихотворения (думается, что впечатления ночи здесь воспринимаются именно эмоционально обостренным женским сознанием) нельзя назвать лишь безучастным регистратором ночных звуков. В стихотворении встречаются такие коннотаты, как:
- Устала я, устала, как сама природа!
- Как стучится кровь в мой мозг!
- Как я взбудоражена!
Однако эти восклицания свидетельствуют лишь о физическом состоянии героини и не являются, собственно говоря, ее реакцией на впечатления ночи. Даже в тех случаях, где героиня пытается оценить свое состояние, она тоже делает это с "медицинской" точки зрения:
О wunderliches Schlummerwachen, bist Der zarten Nerve Fluch du oder Segen? [12]
(О чудо полудремы, что ты есть:
Проклятье ли для нервов или благо?)
Ночь поделена в стихотворении на равные временные отрезки, измеряемые боем часов: от 10 часов вечера до того момента после 4 часов утра, когда в свои права вступает начинающийся новый день. Впечатления каждого из этих часовых отрезков вмещаются в две строфы разного метрического рисунка. Одна из них представляет тобой октаву, а другая -6-строчник, тоже свого рода усеченную октаву:
... War das ein Geisterlaut? So schwach und leicht Wie kaum beruehrten Glases schwirrend Klingen,
Und wieder wie verhaltnes Weinen steigt Ein langer Klageton aus den Syringen,
Gedaempfter, sueBer noch, wie traenenfeucht Und selig kaempft verschaemter Liebe Ringen;
О Nachtigall, das ist kein wacher Sang,
1st nur im Traum geloester Seele Drang.
Da kollert's nieder vom Gestein!
Des Turmes morsche Truemmer faellt,
Das Kaeuzlein knackt und hustet drein;
Ein jaeher Windesodem schwellt Gezweig und Kronenschmuck des Hains: -Die Uhr schlaegt eins... [13].
...Был ли то звук нездешний? Слаб и вял,
Как хрусталя дрожание и пенье,
Вновь приглушенным плачем прозвучал Протяжный стон из зарослей сирени,
Все сладостней и глуше, как финал Борьбы любовной в муке и смущенье; -О соловей, та трель твоя в тиши -Порыв в освобожденной сном души!
Скатился вниз обломок кирпича!
Со старой башни сыплются куски,
Лес отозвался клекотом сыча;
Вдруг дунул ветер. Кроны и сучки Порывисто пустились в пляс:
-Часы бьют час...
Если героиня и реагирует как-то на ночь, то ее реакция скорее нейтрально-негативна, как у любого усталого человека, терзаемого бессонницей. И все же психологическая доминанта
- не усталость, а, вероятно, тревога, от которой героиня стремится уйти, цепляясь за перечисляемые ею ночные впечатления. Ночь для нее - осознанно или нет - остается, по-видимому, временем оккультным, связанным с представлением об усилении активности таинственных или злых сил, и оттого наступление дня воспринимается ею с видимым облегчением. Концовка стихотворения звучит пламенным гимном наступающему дню:
...Da flammt's im Of en auf- о Morgenglut!
Sie steigt, sie steigt, und mit dem ersten Strahle Stroemt Wald und Heide vor Gesangesflut,
Das Leben quillt aus schaeumendem Pokale,
Es klirrt die Sense, flattert Falkenbrut,
Im nahen Forste schmettern Jagdsignale,
Und wie ein Gletscher sinkt der Traeume Land Zerrinnend in des Horizontes Brand [14].
...Огонь, блеснув, воспламенил восток.
Он рвется ввысь, и с первыми лучами
И лес, и степь заполонил поток Пьянящих, как шампанское, звучаний,
Звенит коса, кричат птенцы взахлеб,
Охотники трубят в лесу на стане,
И, будто глетчер, тонет царство снов В пожаре, что весь мир объять готов.
Противопоставление ночи и дня как двух особых миров, иноположных сфер, форм жизни и психологических феноменов стало уже едва ли не "общим местом" мировой поэзии. Так поэт Г. Гейне принципиально низводит романтические идеи до уровня "общих мест".
Der Tag ist in die Nacht verliebt,
Der Fruehling in den Winter,
Das Leben verliebt in den Tod -Und du, du liebst mich...
("LaBab!") [15].
Как день влюбляется в ночь,
Весна цветущая в зиму.
Как жизнь влюбляется в смерть,
Так ты, ты любишь меня...
Ein armes Gespaenst bin ich am Tag,
Des Nachts mein Leben erwachet...
("Tannhaeuser") [16].
...Яжалкий призрак при свете дня. Живу я порою ночною...
(Пер. В.Микушенича) [17].
При всех огромных различиях между поэтическими мирами Г.Гейне и Э.Мерике к теме ночи они относятся сходным образе той существенной поправкой, что "швабский Гете" [18] чужд в этом вопросе всякой дистанцирующей иронии. Его - Ме-рике - ночь нам напоминает, скорее, космическую ночь Ф.Тютчева: она величественна и предельна.
Так, в ролевом стихотворении "Песнь двоих в ночи", включенном поэтом в его роман "Художник Нольтен", ночная природа обратилась в звук и волшебный образ, за которым стоит в высшей степени обостренное восприятие всего окружающего: не только вслушивание влюбленных героев в голоса ночи, но и осязание ее динамики, ее движения, невидимого напора сил земли. Природа одушевлена и очеловечена, голоса наших геро-
ев, поющих свою песнь любви, сплетаются тихой мелодией сил земли и с песней фей, ткущих воздух серебре веретенами:
Gesang zu zweien in der Nacht Sie: Wie suefi der Nachtwind nun die Wiese streift,
Und klingend jetzt den jungen Hain durchlaeuft!
Da noch der freche Tag verstummt,
Hoert man der Erdenkraefte fluesterndes Gedraenge,
Das aufwaerts in die zaertlichen Gesaenge Der reingestimmten Luefte summt... [19].
Песнь двоих в ночи Она: В лучах погожий веет ветерок.
Звенит, склоняясь на ночной порог, Молчат нескромные дневные голоса, Земные духи что-то шепчут глухо, И песней, сладостной 6:т слуха, Взмывают дуновенья в небеса...
(Пер. Р.Дубровкина) [20].
В. восприятии ночи в "Песни" Мерике присутствует и тема отзвуки "дерзкого" дня в виде памяти о нем: герои помнят незримые в данную минуту поле и рощу, по которым пролетает ночной ветер, помнят зелень трав, обратившихся ночью в черный бархат:
Ег: О holde Nacht, du gehst mit leisem Tritt Auf schwarzem Samt, der nur am Tage gruenet,
Und luflig schwirrender Musik bedienet Sich nun dein Fufi zum leichten Schritt,
Womit du Stund um Stunde missest,
Dich lieblich in dir selbsl vergissest -Du schwaermst, es schwaermt der Schoepfung Seele
mit! [21].
Он: Святая ночь, в плаще из темноты,
Ступаешь ты по этим черным склонам,
Чей шелк к утру окажется зеленым,
И льнут к ногам твоим цветы;
И нет конца волшебным переливам,
И этот мир найдя таким счастливым,
Сама в себе спешишь забыться ты!.. [22].
Музыкальность этой песни не знает границ, и соперничать с ней в этом отношении может, пожалуй, лишь тематически и структурно родственное ей стихотворение Т.Шторма "К серебряной свадьбе": Er: Musik ist alles, alles um mich her!
Tautropfen schluepfen leis von Blatt zu Blatt,
Und durch die Graeser streift ein zarter Laut,
Wie Harfensaeuseln traeumerisch und weich.
Durch jeden Strauch, durch alle Wipfeln rieseln Ungreifbar leise, halberwachte Stimmen,
Und schwinden hin, und tauchen yvieder auf.
In jedem Zauber sind wir rings befangen,
In Liebestraeumen schauert die
Natur,
Die Zeit steht still [23].
Он: Все музыкою стало вкруг меня!
Слышны по листьям шорохи росинок,
Скользит по травам нежный-нежный звук .Мечтательней и мягче пенья арфы.
Сквозь шелесты кустарников и крон Неуловимо тихие звучанья То пробуждаются, то гаснут вновь Оплетены мы чарами ночными,
Природа спит и видит сны любви,
Остановилось время.
Написанное в 1846 году, стихотворение Шторма, по-видимому, уже вобрало в себя художественный опыт рассматриваемой здесь "Песни" Мерике. Скопление фрикативных и взрывных согласных, преобладание долгих гласных передают в стихах обоих поэтов (в пору они еще не были знакомы лично) шорохи, шепоты и "звучание сфер" этой волшебной ночи, а смена стихотворного ритма в стихотворении Мерике в связи с чередованием мужской и женской шртий указывает - при сохранении их темы и тональности - и на гармонию душ, и на их гармонию со Вселенной. Двумя годами раньше поэт повторно, после "Художника Нольтена" (1832), обратится к стихотворению орплидовского цикла и включит в тетрадку, предназначенную в дар вступившему на прусский престол Фридриху Вильгельму IV, стихотворение "Ночью", при жизни поэта не публиковавшееся:
...1т Erdenschofi, im Hain und auf der Flur,
Wie wuehlt es jetzo rings in der Natur Von nimmersatter Kraefte Gaerung!
Und welche Ruhe doch und welch ein Wohlbedacht!
Dadurch in unsrer eignen Brust erwacht
Ein gleiches Widerspiel von Fuelle und Entbaehrung
In meiner Brust, die kaempft und ruht,
Welch eine Ebbe, welche Flut! [24].
...В прохладе рощ, в полях, в земле, в воде Как в этот миг пульсирует везде
В природе ненасытных сил броженье!
И вместе с тем какая благодать!
Какой покой не может обуздать Подобную ж борьбу избытка и лишенья В моей груди! Как пульс в ней прихотлив:
Прилив, отлив и вновь какой прилив!
"Никто, кроме Эйхендорфа и Ницше-Заратустры, не понимает так, как Мерике, голосов ночи, - полагал еще первый исследователь и биограф поэта Гарри Майнк. - Этот поистине космический поэт воспевает гармонию сфер, остающуюся для многих лишь блеклой и бездумно употребляемой метафорой. Никому не было дано с таким искусством выразить несказанное, неопределенно шепчущее, таинственное, звенящее в природе" [25].
И тем не менее швабского поэта нельзя назвать "певцом ночи" даже по преимуществу, ибо с таким же успехом и основанием его пришлось бы тогда объявить певцом утра, весны, лета, природы, любви. Мерике интересовали, в первую очередь, зыбкие моменты перехода одного состояния в другое, и в этом смысле он в гораздо большей степени поэт ускользающего времени вообще, нежели певец тех или иных конкретных моментов движущегося потока времен. В доказательство сказанного трудно обойти вниманием еще одно его "ночное" стихотворение:
Um Mitlernacht
Gelassen stieg die Nacht ans Land,
Lehnt traeumend an der Berge Wand,
Ihr Auge sieht die goldne Waage nun Der Zeit in gleichen Schalen stille ruhn;
Und kecker rauschen die Quellen hervor,
Sie singen der Mutter, der Nacht ins Ohr Vom Tage,
Vom heute gewesenen Tage... [26].
В ПОЛНОЧЬ Ночь оперлась о склоны гор;
Ее бесстрастный, вещий взор На чаши золотых весов времен Недвижно-уравненных устремлен.
Но матери-ночи бубнят в тишине Бегучие струи о нынешнем дне Минувшем,
О дне, безвозвратно минувшем...
(Пер. А.Штейнберга) [27].
Эти стихи Э.Мерике отличает использование приема персо-
нификации. В образе молчаливой великанши, облокотившейся на утес, Матери жизни, к которой возвращаются и в которой оживают звуки и жесты ушедшего дня - в этом образе, считает А.Гоэс, "ночь раз и навсегда получила в немецком языке свое окончательное соответствие" [28]. Навсегда или нет, трудно судить, как и трудно ocпaривать подобные утверждения, выходящие из-под пера поэта, а не ученого. Думается, однако, что не меньшее значение для образного строя стихотворения имеет здесь как раз образ дня, не только уравновешивающий ночные реалии, но и в какой-то мере выходящий на первый план.
Да, "героиней" этого стихотворения выступает ночь, но ночь ocобенная - ночь, оживляющая впечатления дня и подводящая ему итог. Она равновелика дню, и она противоборствует ему. Сказанное подтверждается и метафорой "уравновешенные золотые часы времени", названием стихотворения, указывающим на точку встречи старого нового дня, и формой и композицией стихотворения. Каждая из обеих его строф разбита на две ритмически различные полустрофы: первая из них ямбическая, вторая - по преимуществу дактилическая с одним укороченным стихом, представляющим собой в ритмическом отношении стопу амфибрахия. Это ритмомелодическое новшество Мерике еще никем после него не было повторено, да и трудно представить себе саму возможность такого повторения, насколько неразрывно здесь форма увязана с поистине уникальным содержанием. Мотив Матери| ночи дважды появляется в начальных стихах обеих первых полустроф, затем вступает тема дня, и в строчках с изменившимся ритмом речь идет уже о восприятии ночью дня, продолжающего звучать в журчании родников. Аналогичная тема проходила, как мы помним, и в "Песни двоих в ночи". Преобладание в стихотворении гласных "О" и "A" также словесные повторы и звукопись создают в обеих строфах эффект эха и бесконечно приглушенного бормотания воды: ...Das uralt alte Schlummerlied,
Sie achtet's nicht, sie ist zu mued;
Ihr klingt des Himmels Blaeue sueBer noch,
Der fluechtgen Slunden gleichgeschwungnes Joch. Doch immer behalten die Quellen das Wort,
Es singen die Wasser im Schlafe noch fort Vom Tage,
Vom heute gewesenen Tage [29].
...Постыл ей древний гомон вод;
Милей, чем синий небосвод,
Ей коромысла равномерный взмах,
Мгновенья взвешивающий впотьмах.
Но волны немолчно лепечут во сне Все ту же погудку о нынешнем дне Минувшем,
О due, безвозвратно минувшем.
(Пер. А.Штейнберга) [30].
Характерной особенностью этого стихотворения 1827 года является то обстоятельство, что в нем нет человека даже хотя бы в виде наблюдающего сознания. День со всеми его родниками говорит с ночью впрямую, без посредников. Если в рассмотренных выше стихотворениях Мерике "Песнь вдвоем в ночи" и "Ночью" Вселенная по-шекспировски ("Сон в летнюю ночь"), по-гетеански пульсировала в унисон влюбленной человеческой душе, то здесь она вообще обходится без человека. Он, считавшийся в классико-романтическую эпоху равновеликим природе, космосу и самой Вселенной, здесь из нее просто исключен, вычеркнут.
К концу шло второе десятилетие XIX века, когда еще был жив Гете, но уже уходила его эпоха, освобождая дорогу эре "философской", тенденциозной", политической и атеистической, для которой -при всех возможных в ней спорадических возвратах к романтическому мироощущению - ночь была всего лишь темнотой между заходом и сходом солнца. И тем не менее сама эта тема никогда не исчезала из поэзии, служа в ней своеобразной "лакмусовой бумажкой" для определения параметров поэтического мира поэтов, а в более широком смысле - для разделения истинной поэзии и приземленной банальности мысль, нашедшая выражение в одном из ранних стихотворений Шторма(1843):
...Nur sommemachtspassieren die Geschichten;
Kaum graut die Nacht, so ruecht der Morgen nah,
Kaum daB den Wald die ersten Strahlen lichten,
Entflieht mit ihrem Hof Titania;
Auf Weg und Steg spazieren die Philister,
Das wohlbekannte leidige Register.
Kein Zauber waeckst fuer fromme Buergersleute,
Die tags nur wissen, wie die Glocke geht.
Die gruendlich kennen gestern, morgen, heute,
Doch nicht die Zeit, die mittendrin besteht...
("Maerchen") [31].
Лишь летними короткими ночами Случаются на свете чудеса,
Но с первыми же робкими лучами
Титания скрывается.
В лесах Филистеры гуляют повсеместно -О них же всем и все давно известно.
Для сих господ нет волшебства в природе.
При свете дня они в своей поре,
А ночь в их понимание не входит,
Ее ведь даже нет в календаре!..
Примечания
1. Кожинов В. Стихи и поэзия. М.: Советская Россия. 1980. С.
193.
2. Gedichte von Friedrich Rueckert. Auswahl des Verfassers. 21. Auflage. Frankfurt am Main. J.D.Sauerlaender's Verlag. 1884. S. 537.
3. В тех случаях, когда под цитируемыми стихами не указан переводчик, переводы выполнены автором статьи.
4. Storm Th. Saemtliche Werke. Gedichte. Maerchen und Spukges-chichten Novellen. Berlin und Weimar: Aufbau-Verlag. Bd.l. 1978. S. 191.
5. Ebda. S. 714.
6. Кожинов В. Указ. соч. С. 191.
7. Там же. С. 196.
8. "lm Zeichen des Todes" t.S.161); "Am Fenster lehn ich" (S. 297)
Op. cit.
9. Ebda. S 170.
10. Rueckert F. p. cit. S. 560-561.
11. Droste-Huelshoff A.v. Werke und Briefe. Erster Band. Lyrik. Epische Dichtungen. Hrsg. v. Manfred Haeckel. Leipzig.
12. Ebda. S. 649.
13. Ebda. S. 650.
14. Ebda. S. 652.
15. Heine H. Op. cit. S. 282.
16. Ebda. S. 248.
17. Гейне Г. Собр. соч. в шести томах Т. 1. М.: Худ. лит. 1980.
С. 258.
18. Maync H. Eduard Moerike. Sein Leben und Dichten. Stuttgart J.G.Cotta'sche Bechhandlung. 1927. ХШ. S. 276.
19. Moerike E. Saemtliche Werke. 1. Maler Nolten (Erstfassung) Erzaehlungen. Gedichte. Idylle vom Bodensee. Wispeliaden. Dramatisches. Artemis u. Winkler. 1985. S. 697.
20. Поэзия немецких романтиков. Перевод с немецкого. М., 1985. С. 385.
21. Moerike E. Op. cit. S. 697-698.
22. Поэзия немецких романтиков...С. .185.
23. Stormh. Op. cit. S 281.
24. Moerike E. Op. cit.. S. 865.
25. Maync H. Op. cit. S. 227.
26. Mocrike E. Op. cit. S. 865.
27. Поэзия немецких романтиков...С. 374-375. Это стихотворение существует также в переводе Л.В. Карельского //Немецкая утопия XIX века. М.: Радуга. 1984. С 550.
28. Goes A. Moerike. Die Dichter der Deutschen. Stuttgart: J.G.Cotta'sche Buchhandlung. 1942. S. 53.
29. Moerike E. Op. cit. S. 749.
30. Поэзия немецких романтиков ..С. 375.
31. Storm Th. Op. cit. S. 201.
