CC BY
26
© 2007 г. С. Н. Боголюбова
НЕЯВНОЕ ЗНАНИЕ В ДИНАМИКЕ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Проблематика неявного знания, выявления его роли в функционировании структур повседневности связывает многих ярких и своеобразных представителей социальной науки середины и второй половины XX в. в целостность общего подхода.
Социальные философы и социологи А. Щюц, П.Л. Бергер и Т. Лукман, И. Гофман, А. Сикурел, Г. Гар-финкель, П. Бурдье [1-3], являясь, безусловно, оригинальными мыслителями, пытаются найти истоки устойчивости мира повседневности и определить факторы его динамики, условия и формы проявления человеческой активности, понять, как люди взаимодействуют в общем для них социальном пространстве, воспроизводят и даже конструируют его важнейшие черты и конфигурации, что обеспечивает их способность совместно жить, соотносить, координировать, прогнозировать свои действия.
Ученые стремятся проникнуть в основы порядка интеракций, раскрыть факторы его становления и утверждения. Феномен неявного знания привлекает к себе значительную часть их внимания.
Что сближает названных социальных философов и социологов в их понимании природы знаний, которые люди неявно, но активно используют в повседневной жизнедеятельно сти?
Пожалуй, общим моментом их подхода к осмыслению природы неявного знания является отношение к нему как к важнейшему ингредиенту оснований социальности как таковой, условию возможности людей действовать сообща, понимать друг друга. Ученые раскрывают тот набор когнитивных генерализаций, который используют люди, стремящиеся поддержать социальный мир в порядке и утвердиться в этом мире.
В качестве отправной точки анализа неявных знаний представители современной социальной теории берут предположение о том, что существуют некие базисные правила, допущения, культурные образцы, принципы организации деятельности, которые характеризуют и даже конституируют социальную группу или сообщество. Они определяют рамки и степень допустимости или желательности того или иного поведения, выступают в качестве оснований заключений и действий, на которые люди опираются в своих повседневных делах.
Наши знания о мире как раз и представляют собой набор подобного рода правил, допущений, ограничений и образцов, который характеризует и направляет понимание социальных ситуаций. То есть знание о мире представляет собой определенную матрицу.
Эта матрица позволяет воспринимать бесконечное количество единичных событий, давать им наименование, классифицировать, типологизировать и т.п. Для уточнения этого положения можно обратиться к примерам, которые приводят А. Щюц и И. Гофман.
Следует учитывать, что эти ученые стоят на разных методологических позициях. Однако они имеют точки со-
прикосновения, обусловливаемые их общим интересом к феномену неявного знания и уверенностью, что оно обеспечивает сходство в понимании событий индивидами, обладающими волей, способностью к целеполаганию и разумностью.
А. Щюц исследует ситуацию, в которую попадает индивид, пытающийся сблизиться с членами незнакомой ему группы и сориентироваться в новом для него социокультурном пространстве. Философ показывает, что проблемы чужака заключаются в том, что он интерпретирует новую социальную среду в тех формах когниции, которыми он овладел ранее. Поэтому он не может принимать новые культурные образцы в качестве схемы своего собственного самовыражения.
И. Гофман анализирует ситуацию, которую люди интерпретируют как комическую (комментируя при этом эссе А. Бергсона «Смех»). Он считает, что смех по поводу неловкого поведения свидетельствует о знании людьми критериев нормальности. Они, как правило, активно проецируют свои интерпретативные схемы на окружающий мир, и мы этого не замечаем только потому, что события обычно соответствуют этим проекциям, растворяя наши домыслы в ровном потоке действий.
Сходные выводы делает и А. Щюц: «...член мы-группы с первого раза видит насквозь нормальные социальные ситуации, происходящие с ним, и немедленно улавливает готовый рецепт, подходящий для решения наличных проблем. Его действование в этих ситуациях демонстрирует все признаки привычности, автоматизма и полуосознанности. Это возможно постольку, поскольку культурный образец обеспечивает своими рецептами типичные решения типичных проблем, с которыми приходится сталкиваться типичным актерам» [1, с. 188].
О том, что «правильность», «нормальность» социальных практик во многом обеспечивается неявным знанием, пишет и П. Бурдье.
По его мнению, система когнитивных и мотивацион-ных структур, ставшая основой привычного мышления, является базисом оценки опыта и воспроизведения практик, в которые вовлечен индивид и другие, совместно с ним действующие социальные агенты. Повседневность -это мир образцов, процедур, которых надо придерживаться, предрасположенностей тех, кто узнает себя в действиях и речах. Поэтому знание, ставшее габитусом - системой, укорененной в привычке, матрицей, генерирующей реакции, заранее приспособленные к объективным условиям, идентичным прошлым условиям, - способно гарантировать «правильность» практик и их постоянство во времени [2, с. 100-127].
Г. Гарфинкель термину «неявное» по отношению к знанию предпочитает определение последнего как «фонового», подразумевая его противопоставление эксплицированному и «институализированному» знанию. Послед-
нее имеет вербальную форму и может быть декларированным, оно выводится на первый план, выделяясь как фигура на фоне.
Однако эти ученые, как и названные выше представители социальной науки, считают, что фоновое знание придает взглядам людей на многие проблемы, их суждениям и решениям однозначность, гарантирует снижение проблемности интеракций и коммуникаций. Оно является тем, что используют члены общества как са-мо-собою-разумеющееся и становится основой привычного мышления.
Поэтому такое знание при всем своем фоновом характере выступает в качестве условия законных прав людей принимать решения по поводу смыслов, фактов, методов, причинных основ действий. Овладение когнитивными комплексами подобного рода становится условием обретения «компетенции» [3, с. 3-19].
Безусловно, социальные философы и социологи фе-номенолого-интеракционистского направления и даже ученые, ориентированные структуралистски, хотя и в разной степени (И. Гофман, П. Бурдье), близки в тех оценках, которые они дают феномену неявного знания. В частности, в том, что оно, обладая свойством непрояс-ненности, будучи невербализованным, а часто и неосознаваемым, способно обеспечить восприятие людьми мира как естественного порядка вещей.
И все же надо признать, что перечисленные выше выдающиеся ученые, обладающие креативным мышлением, позволившим им создать оригинальные концепции, найти собственные решения многих теоретических проблем, являются основателями и яркими представителями различных школ и течений. Своеобразие их концепций нашло выражение и в специфичности подходов к осмыслению природы неявного знания, его форм и составляющих элементов, его способности определять интеракции и коммуникации, участвовать в тех процессах, которые определяют облик повседневного мира.
Каковы эти особенности? В чем заключается отличие в понимании учеными того, что есть неявное знание и как его можно исследовать?
На первый взгляд может показаться, что это отличие является всего лишь терминологическим. Неявное знание различным образом маркируется и описывается в разных терминах: как типизации, схемы референции, паттерны (А. Щюц, П. Л. Бергер, Т. Лукман), фреймы (И. Гофман), правила (Г. Гарфинкель), габитусы (П. Бурдье).
Однако следует все же отметить, что отличия носят не только лишь внешний и терминологический характер. Они являются сущностными и обусловлены концептуальными отличиями общего плана. Они позволяют зафиксировать онтологическую многомерность и полифункциональность неявного знания.
Так, трактовка типизаций - важнейшего понятия феноменологической социологии (и других терминов, обозначающих неявные знания) - тесным образом связана с основными положениями теоретической конструкции А. Щюца. Она вписывается в контур его представлений об обществе и выражает их.
А. Щюц считает, что человек и общество не могут
быть отделены и противопоставлены друг другу. Выступая с позиции феноменологии, он исходит из положения о том, что человеческое сознание не существует без объектов (и наоборот). Оно всегда является сознанием чего-то, направлено на объект интереса и наделяет его значением. Общество является как раз таким феноменом. Оно дано человеку как совокупность смыслов и значений, представляет собой продукт интерпретаций.
Поэтому ученый полагает, что изучать общество следует, основываясь не только на объективных, но и на субъективных схемах соотнесения, исследуя базисные структуры ориентации человека в социуме. Это необходимо для того, чтобы избежать подмены социальной реальности фиктивным видением мира, сконструированным самим научным наблюдателем.
А. Щюц утверждает, что, благодаря воспитанию и образованию, всевозможным переживаниям и жизненному опыту, индивид обретает «смутно прорисовывающееся знание» о мире. В этом знании социальная реальность предстает перед индивидом как нечто организованное и упорядоченное. Из чего складывается это знание и в чем его сила?
Для того чтобы понять, как складывается социальное знание, надо обратиться к тем непосредственным переживаниям и восприятиям, которые составляют повседневное существование человека. В этой своей непосредственности он испытывает интерес к окружающим объектам, хочет понять и истолковать их как «возможные релевантные элементы» действий, стремится подтвердить и откорректировать собственный опыт опытом других.
Знания вырастают из устойчивых, стереотипно повторяющихся установок, максим, привычек, предпочтений, взаимосвязи «моей» и чужой мотивации и т.п. Его важнейшими элементами становятся «паттерны», так как определенные знания служат образцами действий, «схемы референции» («соотнесения») в силу их способности выстраивать координаты, позволяющие ориентироваться в социальном пространстве, «рецепты», так как знания допускают такое обращение с вещами и людьми, «которое, благодаря избежанию нежелательных последствий, позволяет в любой ситуации достигать при минимальных усилиях наилучших результатов» [4, с. 181].
Но все же наиболее обобщенной формой знания структур повседневности являются «типизации». Они отображают типичные мотивы, действия, ситуации, т.е. фиксируют единообразие. Ведь оказывается, что, для того чтобы действовать в повседневном мире и понимать людей, достаточно свести поступки к актам и мотивам некоего общего типа.
Структурируя когнитивный комплекс повседневности, А. Щюц показывает, что он включает знания различного уровня. Философ выделяет в нем: 1) центры эксплицитного знания о том, что входит в цели человека; 2) знание того, что считается достаточным для достижения этих целей; 3) что просто «принимается на веру»; 4) что является ничем не подкрепленными надеждами и допущениями, 5) зону полного неведения.
Элементы знания могут быть довольно несвязны-
ми и обладать лишь частичной ясностью. Но, несмотря на свою неэксплицированность, это знание, как правило, находит подтверждение в своем или чужом опыте, а поэтому актуализируется.
А. Щюц приводит пример когнитивного процесса, протекающего в неявной форме. Он пишет: «...сам я лично многократно ощущал в несчетном множестве случаев побуждение отреагировать на акт другого, кото -рый я истолковывал как адресованный мне вопрос, посредством определенного рода поведения, мотивом для-того-чтобы которого было мое ожидание того, что другой, вопрошающий, может проинтерпретировать мое поведение как ответ. Помимо обладания таким опытом, я знаю, что часто достигал успеха, провоцируя ответ со стороны другого человека своим актом, который называется "вопрошанием", и т.д. Таким образом, я чувствую, что у меня есть все шансы получить ваш ответ как только я осуществляю свой акт вопрошания» [4, с. 37].
Итак, анализ работ социального философа показывает, что знания структур повседневности, наряду с социальным действием, являются для него конституирующим элементом социального мира. Выявление их базовой структуры становится важнейшей целью работы А. Щюца как феноменолога. Другая цель заключается в выработке понимания того, как возникает коллективная разделяемость знаний, снимающая субъективность, единственность и особость видения человеком мира и задающая общность восприятия.
Эта цель реализуется в формировании понятия и концепции интерсубъективности как пространства знания, общего для членов сообщества. Это пространство возникает на базе пересечения знаний, формирующихся в индивидуальном опыте, благодаря наличию
Ростовский государственный строительный университет
общих черт как самого опыта, так и когниций, в которых тот откладывается. Развитая интерсубъективность становится тем знаниевым контекстом, с которым уже соотносит свои действия индивид, принадлежащий сообществу.
То большое внимание, которое социальная феноменология уделяла знанию структур повседневного мира и его изучению, обусловило интерес к этой концептуальной системе со стороны социологии знания -одного из важнейших парадигмальных направлений социальной науки ХХ в. Но, начиная движение от социального анализа систем повседневного знания, социология знания пошла дальше - к идее конструирования реальности через объективирование знаний в культуре.
Литература
1. Шюц А. Чужак: социально-психологический очерк // Р.Ж. Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 1998. № 3.
2. Бурдье П. Практический смысл: Пер. с фр. СПб.; М., 2001.
3. Гарфинкель Г. Обыденное знание социальных структур: документальный метод интерпретации в профессиональном и непрофессиональном поиске фактов // Социологическое обозрение. 2003. Т. 3. № 1.
4. Щюц А. Социальный мир и теория социального действия // Р.Ж. Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 1997. № 2.
7 декабря 2006 г.
