CC BY
370
Г.П. Синельникова Барнаул
НЕОЖИТИЕ Б.ЗАЙЦЕВА «ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ»
Русских писателей с православным мировоззрением легко пересчитать по пальцам (в прямом, а не в переносном смысле). Таковыми, без сомнения, являются писатели русского зарубежья Б.К.Зайцев и И.С.Шмелев. «В своих книгах, очерках, эссе они воссоздали и воспели Святую Русь, ее святые обители, ее подвижников. И это вовсе не были ностальгические вздохи «о том, чего уже нет». Их творчество проникнуто верой в то, что Святая Русь жива, и каждому, где бы он не находился, открыт путь в эту чудесную страну -через усердную молитву и церковные таинства» - отмечает Любомудров [1]. Не будучи глубоко религиозным с детства (в отличие от И.С.Шмелева), Б.Зайцев через сомнения и страдания приходит к истинной вере, к православию, становясь христианином церковно-послушным, смиренным, «без всякого вольномыслия, без умственной гордыни, без поправок к Православию, которым на свой лад, вслед за бурей, поднятой Львом Толстым, предавались многие русские писатели» [2]. Разразившаяся революция, а затем эмиграция ускорили процесс воцерквления, о чем говорят все последующие произведения Б.Зайцева, и чем дальше, тем это воцерквление ощутительнее, утверждает Павел Грибановский [3]. Во всем творческом наследии Б.Зайцева трудно найти произведение, в котором бы он не касался проблем духовности, веры, религии, не обращался так или иначе к теме Святой Руси. А все творчество Б. Зайцева в целом - это, в конечном счете, благоговейная память о Древней Руси.
Как русский православный писатель Б.К.Зайцев прежде всего пишет о «России Святой Руси», делая героями своих произведений русских святых -Серафима Саровского, Иоанна Крондштадского, Сергия Радонежского. На эту особенность его творчества указывает Елена Воропаева в статье «Афон» Бориса Зайцева»: «В сознании читателей русского зарубежья писательское имя Зайцева связывалось, прежде всего, с двумя главными темами: биографическим жанром (книги о Тургеневе, Жуковском, Чехове) и темой «Святой Руси», охватывающей «неожитийные» произведения («Преподобный Сергий Радонежский», «Богородица Умиление сердец»), и книги путевых очерков («Афон», «Валаам»). Последняя тема даже преобладала» [4].
Начало работам, посвященным Святой Руси, было положено книгой «Преподобный Сергий Радонежский», написанной в Париже в 1924 году.
Как известно, первоисточник произведения - древнерусское житие конца XIV - начала XV века, написанное Епифанием Премудрым. Но в основу своей книги о Сергии Радонежском Зайцев положил работу иеромонаха Никона, который в 1885 году изложил все эпизоды жития и летописные
сообщения о святом в доступной для читателя форме. Более того, А.М.Любомудров считает, что «Преподобный Сергий Радонежский» Б.Зайцева во многих отношениях является «конспектом труда Никона», в нем нет даже «следов непосредственного обращения Зайцева к первоисточнику» [5]. Тем не менее, сопоставить книгу Зайцева именно с первоисточником, то есть с «Житием» Eпифaния Премудрого, очень интересно. Такое сопоставление дает возможность увидеть, как Б.Зайцев сохраняет в жизнеописании святого Сергия Радонежского «житийный дух», «житийную основу», делая это по-своему, по-зайцевски. Чтобы провести такое сопоставление необходимо обратиться к первоисточнику - «Житию Сергия Радонежского», написанному Eпифaнием Премудрым (текст и перевод на современный русский язык в книге «Памятники литературы Древней Руси. XlV - середина XV века». М., 1981).
С одной стороны, Eпифaний Премудрый пишет житие святого и следует всем законам этого канонического жанра древнерусской литературы. С другой стороны, на XIV-начало XV века, как указывает Д.С.Лихачев, приходится расцвет нового экспрессивно-эмоционального стиля в изображении человека, расцвет русской орнаментальной прозы. А именно Eпифaний Премудрый в орнаментальной прозе или стиле «плетения словес» достиг непревзойденного мастерства. «Житие Сергия Радонежского» -образец этого стиля в древнерусской литературе. Не нарушая сюжетнокомпозиционных канонов правильного жития, Eпифaний рисует образ святого Сергия - скромного труженика и радетеля за русскую землю - в драгоценном узорочье «плетения словес». Вот традиционный для канонического жития рассказ о родителях святого, но оформленный «узорчато»: «Преподобный отец наш Сергий родился от родителей благородных и благоверных: от отца, которого звали Кириллом, и матери по имени Марья, которые были божьи угодники, правдивые перед богом и перед людьми, и всякими добродетелями полны и украшены, что бог любит. Не допустил бог, чтобы такой младенец, который должен был воссиять, родился от неправедных родителей. Но сначала создал бог и предуготовил таких праведных родителей его и потом от них произвел своего угодника. О достохвальная чета! О добрейшие супруги, бывшие такому младенцу родителями! Сначала подобает почтить и похвалить родителей его, и это неким добавлением будет к похвалам и почестям ему» [6 (ПЛДР, 265)]. А вот о самом отроке: «Отрок же преславный, преславного отца сын, о котором мы речь ведем, подвижник, о котором всегда помнят, родившийся от родителей благородных и благоверных, вырос как от доброго корня добрая ветвь, воплотив в себе всяческие достоинства доброго корня этого. Ведь с молодых лет он был подобен саду благородному и вырос как богатый плод, был отроком красивым и благонравным. Хотя по мере роста он становился все лучше, но крас0ты жизни он ни во что не ставил и всякую суету мирскую как пыль попирал ногами...» (ПЛДР, 291). Через это словесное «узорочье» образ Сергия-аскета проступает наиболее отчетливо. Всё житие состоит из отдельных рассказов с сюжетной законченностью, но композиция жития не нарушается: сведения о родителях - рождение и детство — путь к подвигу — подвиг - благочестивая
жизнь до смерти — чудеса. Образ Сергия явно восходит к народным легендам о нем, но по законам жанра этот образ статичен. Как пишет Д.С.Лихачёв, «образ Сергия в этих легендах всегда один и тот же: он силен и сдержан, дерзновенен к властям и смирен перед богом, скромен и вместе с тем отличается большим чувством собственного достоинства» (ПЛДР, 257-258).
Вступление «Жития» традиционно: оно содержит размышления автора о необходимости написать житие святого Сергия Радонежского, обращение к авторитетам церкви и главное - вкраплены необходимые самоуничижительные моменты: «Через один или два года после смерти старца я, окаянный и дерзкий, дерзнул сделать это ... Так ждал я в то время и в те годы, желая, чтобы кто-нибудь значительнее меня и разумнее написал... Как могу я, бедный, в нынешнее время все житие Сергия по порядку написать...».
Далее, разбитое на довольно мелкие главы (их более тридцати), житие, как это и полагается, повествует о родителях, о рождении святого, при этом на его святость указывает чудо, еще до рождения происшедшее (когда ребёнок кричит во чреве матери, которая стоит в церкви). Затем детство с элементами необычного поведения (глава «О том, как от Бога ему было дано уразуметь грамоту, а не от людей»), а потом, после смерти родителей - шаги к подвигу - строительству святой обители. И вот уже его ученики расходятся по Святой Руси и основывают новые монастыри - Андроников, Симонов и др. А он все живет аскетической жизнью, СВЕРШАЯ СВОЙ ПОДВИГ. Он ни разу не отступает от выбранного пути, он не уступает никаким соблазнам. Он -СВЯТОЙ, нет характера, есть ОБРАЗ, каким родился, таким проходит весь свой жизненный путь. И - по законам житийного жанра - Бог отмечает его, Сергий начинает творить чудеса: исцеляет слепого, воскрешает умершего мальчика, к святому нисходит Богоматерь и беседует с ним. А он все тот же: ходит в рубище, сам печет просфоры, работает в огороде, рубит дрова и строит кельи. И наступает благочестивая смерть, КОТОРУЮ ОН САМ СЕБЕ ПРЕДСКАЗАЛ, а у гроба его творятся чудеса.
От главы к главе Епифаний Премудрый раскрывает нам жизнь святого, ничего мирского почти не проникает в повествование, а если проникает, то скороговоркой. Нельзя обойти молчанием ту роль, которую сыграл Сергий Радонежский в русской истории, благословив Дмитрия Донского на ратный подвиг - битву на Куликовом поле. Маленькую главку посвящает Епифаний этому событию: «О победе над Мамаем и о монастыре на Дубенке» (одна страница печатного текста!). А содержание главы можно свести к следующему: Сергий благословил Дмитрия на подвиг, ибо «святой же, как было сказано, пророческим обладая даром, знал обо всем, словно находился поблизости. Он видел издалека, с расстояния намного дней ходьбы, на молитве с братией богу обращаясь о даровании победы над погаными» (ПЛДР, 389). Вернувшись с победой, Дмитрий основал на Дубенке монастырь
- это очень важный итог победы! Характерно, что глава заканчивается выразительным и коротким предложением: «Об этом всё» - славно гвоздь вбит. Не хочет Епифаний отвлекаться от главного - святого Сергия - события русской истории и жизни светской вообще интересуют его только постольку,
поскольку они раскрывают образ святого Сергия. Таковы законы древнерусского житийного жанра.
Теперь обратимся к «Преподобному Сергию Радонежскому» Б.К.Зайцева. Цель книги Зайцева о Сергии, в общем-то, та же самая, что и у Епифания Премудрого: показать ясный, чистый, незапятнанный облик русского подвижника, святого, заронить в душу читателя искру света, любви. Вот как пишет об этом автор в небольшом вступлении к своему произведению: «Автору казалось, что сейчас особенно уместен опыт - очень скромный -вновь, в меру сил, восстановить в памяти знающих и рассказать незнающим дела и жизнь великого святителя, и провести читателя через ту особенную, горнюю страну, где он живет, откуда светит нам немеркнущей звездой. Присмотримся же к его жизни» [7(1, 24)].
Несомненно, бросается в глаза выделенная самим автором последняя фраза. Б.Зайцев хочет рассказать о ЖИЗНИ святого, что уже звучит странно, у святого всегда ЖИТИЕ. В какой же форме, в каком жанре поведет повествование Б.Зайцев? «Создавая книгу о Сергии, Зайцев не пошел по пути беллетризации истории - ему были важны реальные черты личности и суть деятельности великого подвижника, и в этом отношении «Преподобный Сергий Радонежский» ближе к созданным позднее биографиям «Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов» [8], - пишет А.М.Любомудров в названной выше работе. Да, ближе к биографиям, но явно не биография. Может быть, это историческое повествование или летописный рассказ о реальном герое?! Нет, Зайцев не историк и не богослов, в его рассказе о святом Сергии множество авторских суждений, предположений и домыслов (тактичных!), он создает живой облик Сергия, тем самым нарушая каноны правильного жития. «Преподобный Сергий Радонежский», - обобщает А.М.Любомудров, - и не повесть (как ошибочно указывается в некоторых современных работах о Зайцеве), и не научный труд. Жанр книги лучше всего определить как «жизнеописание», «житие» [9]. Позволю себе не согласиться с этим суждением Любомудрова - только не житие. В большей степени, на наш взгляд, приемлем термин, использованный Еленой Воропаевой - «неожитие», то есть новое житие. Совсем уйти от термина «житие» не позволяет: во-первых, сам предмет разговора - святой Сергий Радонежский; во-вторых, трепетное, «житийное» повествование о нем, к чему во вступлении готовит читателя сам автор. «Как святой, Сергий одинаково велик для всякого. Подвиг его всечеловечен. Но для русского в нем есть как раз и нас волнующее: глубокое созвучие народу, великая типичность - сочетание в одном рассеянных черт русских. Отсюда та особенная любовь и поклонение ему в России, безмолвная канонизация в народного святого, что навряд ли выпало другому» (БЗ, 24);
в-третьих, несмотря ни на что, идеализация героя;
в-четвёртых, следование, пусть в общих чертах, композиционной и сюжетной схеме правильного жития.
Выделяя непосредственно авторские, «зайцевские» черты в «Преподобном Сергии Радонежском», А.М.Любомудров видит, на наш взгляд, больше внешних отличий: он отмечает авторский выбор исторического
материала, вступление и заключение, и наличие авторских комментарий и размышлений. Мы попытаемся показать, что отличительные черты, уводящие зайцевское произведение от древнерусского жития, носят творческий характер, касаются, прежде всего, новых подходов к изображению героя и мира, в котором он живет.
I. Прежде всего, в центре внимания произведения Б.Зайцева - живой человек, сначала мальчик Варфоломей, потом монах Сергий и святой Сергий, причем образ его дается по схеме житийного святого, но эта схема наполняется живым содержанием (что и позволяет сближать «Преподобного Сергия Радонежского» с зайцевскими биографиями). В первой главе, названной «Весна», идет разговор о самом обычном детстве мальчика Варфоломея, который пасет лошадей в поле, умеет их «спутать и обратать», легко ездит верхом, как многие мальчишки гоняет лошадей в ночное и пр. Или позже, когда приходят братья в лес и начинают строить себе жилье - не монастырь закладывать, а просто устраивать себе место для ночлега, жилья.
На протяжении всего произведения Сергий, в духе жития, остается простым, кротким и покойным, утешителем и наставником, но одновременно показывается становление и развитие личности русского святого. Недаром, сравнивая своего героя со святым Антонием и Франциском Ассизским, Зайцев подчеркивает, что его герой - другой, он русский, он - индивидуальность. Автор прослеживает, как из уединенного пустынника, молитвенника, созерцателя вырастает Сергий - русский религиозный и политический деятель
- это эволюция, которая прослеживается от главы к главе даже на уровне заглавий: «Отшельник», «Игумен», «Святой Сергий чудотворец и наставник», а потом. - «Преподобный Сергий и церковь» и «Сергий и государство». Так живет и формируется личность.
II. Русская история становится полноправной участницей зайцевского произведения. Ero герой живет в гуще исторических событий и участвует в них (в отличие от героя «Жития» Eпифaния Премудрого). Вот начало второй главы произведения - «Выступление». «Трудно вообще сказать, когда легка была жизнь человеческая. Можно ошибиться, называя светлые периоды, но в темных, кажется, погрешности не сделаешь, и без риска станешь утверждать, что век четырнадцатый, времена татарщины, ложились камнем на сердце народа. Правда, страшные нашествия тринадцатого века прекратились. Ханы победили, властвовали. Относительная тишина. И все же: дань, баскаки, безответственность и бесправность даже перед татарскими купцами, даже перед проходимцами монгольскими, не говоря уж о начальстве» (БЗ, 28). Жизнь семьи Варфоломея - Сергия - часть этой истории. А название главы «Сергий и государство» говорит само за себя. Сергий появляется лишь в середине этой достаточно большой главы, вписываясь в нее как исторический и политический деятель: «Время для Дмитрия опасное, митрополит Алексий уже умер. Дмитрий действовал на собственный страх. В Москве вовсе не было митрополита - Михаил (Митяй) уехал к Патриарху. Здесь и выступает снова Сергий. То есть сам он никуда не выступает, а к нему в обитель, едет Дмитрий за благословением на страшный бой» (БЗ, 57).
Характерно, что, будучи сам человеком, далёким от политики, Зайцев, тем не менее, не смог, а скорее и не захотел, изолировать своего святого от политической жизни, борьбы вокруг митрополичьего престола и пр. Единственно, на что Зайцев указал, так это на то, что эта мирская суета не была целью жизни Сергия, а была результатом его вынужденной деятельности. Точно так же, как стремясь к уединению, он вынужден был, тем не менее, встать во главе монастыря и многочисленной братии - ибо так захотел Господь, ибо заботы о земле Русской - дело божеское.
III. Нельзя не заметить в «неожитии» Зайцева обилия авторских комментариев, оценок, порой домыслов, что приближает произведение к беллетризованной биографии. Вот характерное авторское рассуждение-комментарий к просьбе родителей не покидать их до смерти, а уходить в монастырь, только придав их земле. «Варфоломей послушался. Св. Франциск, конечно бы, стряхнул прах от всего житейского, в светлом экстазе ринулся бы в слезы и молитвы подвига. Варфоломей сдержался. Выжидал. Как поступил бы он, если бы надолго затянулось это положение? Наверное, не остался бы. Но, несомненно, как-нибудь с достоинством устроил бы родителей и удалился бы без бунта. Его тип иной. А, отвечая типу, складывалась и судьба, естественно и просто, без напора, без болезненности: родители сами ушли в монастырь (Хотьковский, в трех верстах от Радонежа; он состоял из мужской части и женской). У Стефана умерла жена, он тоже принял монашество, в том же Хотькове. А затем умерли родители. Варфоломей мог свободно осуществить замысел» (БЗ, 30). Б.Зайцев даже позволяет себе включать в текст «неожития» параллели с современностью. «Вообще в живой душе крепко сидит стремление к очищению и «направлению». На наших глазах совершались бесконечные паломничества в Оптину - от Гоголя, Болотова, Соловьева, со сложнейшими запросами души, до баб - выдавать ли замуж дочку, да как лучше прожить с мужем. А в революцию и к простым священникам приходили каяться красноармейцы - и в кощунствах, и в убийствах» (БЗ, 42). Это авторское осмысление событий, взгляд на святого со стороны, попытка домыслить что-то в жизни святого, спроецировать ее на современность - совсем не житийное, это
- чистая беллетристика.
IV. В произведении Зайцева максимально сокращены чудеса, а оставшиеся - приземлены, «реалистичны» именно потому, что, повторимся, Сергий Радонежский Б.Зайцева - добрый, чуткий, кроткий, благоверный и пр., и пр. - но ЧЕЛОВЕК. Не упоминает Зайцев о чуде до рождения (крик в чреве матери) - это чисто житийный элемент. Глава «Святой Сергий чудотворец и наставник» начинается с философско-реалистического рассуждения о чуде. А затем воспроизводится история с источником, который забил из земли после молитвы святого Сергия. Зайцев вспоминает и знаменитое воскресение умершего мальчика, но дает к этой истории правдиво-бытовой комментарий самого Сергия. Обращаясь к счастливому отцу, святой просто поясняет: «Напрасно ты так смутился. Отрок вовсе и не умирал. Ребенок был теперь действительно жив. Отец пал к ногам Сергия. Но тот стал успокаивать его, и даже убеждать, что дитя просто было в сильном припадке, а теперь
обогрелось и отошло» (БЗ, 41). Остальные чудеса, подробно описанные Епифанием (им в «Житии» посвящены целые главы) Зайцев только перечисляет: о тяжелобольном, который три недели не ел и не спал, о знатном бесноватом вельможе, о богатом, отобравшем свинью у бедного, о слепоте епископа и пр. Всех исцелил Сергий. После этих «чудотворений» в правильном житии должен был идти разговор о том, что герой святой и за свои подвиги отмечен богом, награжден чудодейственными способностями и пр., он внечеловек, сверхчеловек. А у Зайцева чуть ниже читаем: «О, если бы его увидеть, слышать. Думается, он ничем бы сразу не поразил. Негромкий голос, тихие движения, лицо покойное, святого плотника великорусского. Такой он даже на иконе - через всю ее условность - образ невидного и обаятельного в задушевности своей пейзажа русского, русской души. В нем наши ржи и васильки, березы и зеркальность вод, ласточки и кресты, и не сравнимое ни с чем благоухание России» (БЗ, 43).
V. И последнее, на чем хотелось бы остановиться, сопоставляя «Житие» Епифания Премудрого и «Преподобного Сергия Радонежского» Б.Зайцева, это стиль произведений. Выше уже было сказано о стиле «плетения словес», характерном для Епифания и эпохи конца XIV - начала XV веков. «Житие» Епифания нарушает законы правильного жития именно тем, что «расцвечивает» повествование, словесно украшая образ своего героя, лишая его необходимой строгой аскетичности. В этом плане Борис Зайцев -достойный продолжатель традиции Епифания Премудрого. Чего стоит вышеприведенная цитата, где наш святой растворяется в русской природе, в ее «ржи и васильках», «березах и зеркальности вод». Зайцев, естественно, прежде всего художник, а не историк и богослов, как было отмечено выше. Или знаменитая метафора, вбирающая в себя суть незаурядной личности Сергия -«плотник - святой», неустанный строитель сеней, церквей, келий. Его святость связывается с ароматом сосновой стружки. Сергий святой и просто человек умеет у Зайцева обижаться, страдать и мучиться. Вот так преподобный, обиженный братьями, уходит из своего монастыря: «.в хмурый вечер вышел с палкою из Лавры, мерил старческими, но выносливыми, плотницкими ногами к Махрищскому монастырю дебри Радонежа. Никому он не сдавался, ни пред кем не отступал. Как можем мы знать его чувства, мнения? Мы можем лишь почтительно предполагать: так сказал внутренний голос. Ничего внешнего, формального. Ясная, святая вера, что «так будет лучше». Может быть, вопреки малому разуму, но - лучше. Чище. Если зажглись страсти, кто-то мне завидует, считает, что ему надо занять место мое, то пусть уж я уйду, не соблазняю и не разжигаю. Если меня любят, то свое возьмет - пусть медленно. Если Бог так мне повелевает, значит, Он уж знает - нечего раздумывать» (БЗ, 49). Трудно представить такие размышления, вложенные в уста канонического святого.
Финал произведения - чисто зайцевский, совсем не житийный, в нем
- размышления автора о любимом святом и одновременно - о незаурядном и очень земном человеке. «В тяжелые времена крови, насилия, свирепости, предательства, подлости - неземной облик Сергия утоляет и поддерживает. Не оставив по себе писаний, Сергий будто бы ничему ни учит. Но он учит
именно всем обликом своим: одним он утешение и освежение, другим - немой укор. Безмолвно Сергий учит самому простому: правде, прямоте,
мужественности, труду, благоговению и вере» (БЗ, 69).
Итак, «Преподобный Сергий Радонежский» Бориса Зайцева - это, несомненно, книга о святом, произведение, навеянное древнерусской житийной традицией. Однако, святой Сергий в произведении Зайцева, несмотря на всю идеализацию и святость, живет в реальном мире. Образ России с ее проблемами мировыми, глобальными и обычными, человеческими вбирает в себя русского святого, Сергия Радонежского. И не переставая быть святым и идеальным, Сергий у Зайцева - человек до мозга костей. Книга о святом лишена дидактики, она ничего не навязывает, она повествует о любимом человеке Бориса Зайцева - Сергии Радонежском, жившем просто 500 лет назад. Зайцев даже свое отношение к людям меряет их отношением к Сергию, что следует из предисловия 1925 года (эти строки были сняты из последнего издания, а жаль). «И естественно, что мерою отношения к Сергию мерили само общество, самый народ. Одних взволнует, умилит, другим отвратен облик неземной, идущий в жизнь и просветляющий ее. Им Сергий враг.
Он враг всем ненавистникам Христа, всем утверждающим себя и забывающим об Истине. Их очень много в наше время, когда «раздрание» мира зашло так далеко. Татары, может быть, не тронули бы Сергия, если бы и добрались до Лавры: у них было уважение к чужой религии. Метрополит Петр получил от Узбека охранительную грамоту для духовенства. Наш век в сознании полнейшей правоты разгромил Лавру, надругался над мощами Сергия - ибо поверхность века нашего есть ненависть ко Христу, мешающему быть преступником и торгашом.
Но не во власти века затмить образ преподобного. Народ в округе создал уже легенду, что истинные его мощи ушли в землю - до поры до времени святой опять уединился, как уходил от мира грубого при жизни. Так это или нет, но, несомненно, облик Сергия теперь в ореоле мученичества -светит еще чище, еще обаятельнее. Ведь и Христос победил, быв распят?» (БЗ, 471).
Примечания
1. Любомудров А.М. «Прибежище и надежда». Саровский чудотворец в рассказах русского зарубежья // Христианство и русская литература. СПб., 1999. Сб. 3. С. 383.
2. Адамович Г. Текст ради беседы (№ 28). Март, 1960. Мюнхен. Цит. по книге: Б. Зайцев. Святая Русь. Избранная духовная проза. М., 2000.
3. Павел Грибановский. Борис Зайцев о монастырях // Б.Зайцев. Святая Русь. Избранная духовная проза. М., 2000.
4. Воропаева Е. «Афон» Бориса Зайцева // Литературная учеба. 1990. Кн. 4.
5. Любомудров А.М. Книга Бориса Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский» // Литература и история. Исторический процесс в творческом сознании русских писателей ХУШ-Х1Х веков / под ред. Ю.В.Стенника. СПб., 1992.
6. Памятники литературы Древней Руси. XIV середина XV века / под ред.
Д.С.Лихачева. М., 1981. Далее цитируется по этому изданию, условно
обозначенному ПЛДР. Страницы указываются в круглых скобках после цитаты.
7. Зайцев Б. Святая Русь. Избранная духовная проза. М., 2000. Далее текст произведения Зайцева цитируется по этому изданию. Страницы указываются в круглых скобках после цитаты. Книга обозначается условно: БЗ.
8. Любомудров А.М. Книга Бориса Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский» // Литература и история. Исторический процесс в творческом сознании русских писателей ХШП-ХГХ веков / под ред. Ю.В.Стенника. СПб., 1992. С. 267-268.
9. Любомудров А.М. Указ. соч. С. 268.
