CC BY
42
СОВРЕМЕННЫЕ КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ И ЯВЛЕНИЯ
всероссийская научная конференция с международным участием, состоявшаяся 29 апреля
2015 года: «социальная полезность» культуры
и культурологии: критерии нового века
неотчуждаемое и чуждое в перспективе открытости/ закрытости современных культур
Дмитрий Геннадьевич ГОРИН,
доктор философских наук, профессор Российской академии народного хозяйства и государственной службы (Брянский филиал) e-mail: [email protected]
Открытость/закрытость рассматривается в статье как динамический фактор, отражающий специфику взаимодействия неотчуждаемого и чуждого в сложных гетерогенных культурах. Вариативность разрешения асимметрии неотчуждаемого и чуждого связывается с такими параметрами, как: степень жесткости границ, защищающих идентичность культуры; характер охраны неотчуждаемого и степень обязательности форм жизни, объявляемых «самобытными»; выбор между консервацией культуры и ее развитием на основании новых переинтерпретаций наследия; централизованный или децентрализованный характер регуляции культуры. Автор доказывает тезис о том, что социальная система, закрывая неотчуждаемые для своей культуры ценности и смыслы, рискует утратить доступ к своей собственной культурной традиции.
Ключевые слова: социодинамика культуры, социальная регуляция культуры, модерн, модернизация, открытость и закрытость культуры, диалог, рационализм, традиция, изоляционизм.
INALIENABLE AND ALIEN IN THE PERSPECTIVE OF OPENNESS/CLOSURE CONTEMPORARY CULTURES
D.G. Gorin, Full Doctor of Philosophy, Professor of the Russian Academy of national economy and public administration (Bryansk branch) e-mail: [email protected]
Openness/closedness is considered in the article as a dynamic factor reflecting the nature of inalienable and alien interaction in complex heterogeneous cultures. Variability resolution inalienable asymmetry and alien associated with such parameters as: the degree of stiffness of the boundaries that protect the identity of the culture; the inalienable character of protection and the degree of obligation of the life forms that declare "authentic"; the choice between preservation of culture and its development based on novel reinterpretations of heritage; it is a centralized or de-
centralized nature of regulation of culture. The author proves the thesis that social system, closing inalienable for its cultural values and meanings, risks losing access to its own cultural traditions.
Key words: sociodynamics of culture, social regulation of culture, modernism, modernization, openness and closeness of culture, dialogue, rationality, tradition and isolationism.
В своих исследованиях взаимодействия культуры и общества А.И. Арнольдов, столетие которого отмечается в 2015 году, исходил из того, что «общество становится цивилизованным, когда... реально предоставляет человеку свободное право на культуру, возможность владеть ею, чувствовать себя ее творцом и хозяином, самоутверждая и раскрывая себя» [1, c. 10]. Если культура представляет собой сложное многообразное явление, то степень ее открытости/закрытости будет определять не только отношение к внешним влияниям - иному, чужому и чуждому, но к неотчуждаемым основаниям собственной идентичности. Поэтому последствия культурной изоляции проявляются, прежде всего, внутри культуры, которая рискует утратить способность свободно обращаться к своей собственной традиции. Отстаивая необходимость культурной открытости и рассуждая о кризисе официальной советской культуры, А.И. Арнольдов писал: «Порожденная "закрытым" обществом, она существовала в условиях изолированной, герметичной среды, обладала монопольной идеологической ролью и государственной неприкосновенностью» [1, c. 17].
Речь идет не столько о том, что сама культура в определенные моменты открывается или закрывается, сколько о влиянии на культуру системы регуляции, поддерживающей или перекрывающей каналы открытости культуры в ее взаимодействии с внешними тенденциями и со всем спектром разнообразных оснований собственной идентичности. Противопоставление «открытых» и «закрытых» обществ восходит к известной книге К. Поппера [7], в которой описываются не только философские и политические, но и культурно-антропологические аспекты открытости/закрытости. Эти аспекты проявляются в том, насколько свободно в данной социальной системе человек может обращаться к своей культуре, создавая автономные культурные пространства, защищенные от властного произвола. Противопоставление в поп-перовском духе «открытых» и «закрытых» обществ позволяет описывать крайние состояния взаимодействия системы социальной регуляции с культурой. Однако примеров «закрытых» обществ в мировой истории не так много, а большинство обществ характеризуется довольно динамичным соотношением открытости/закрытости. Если открытость/закрытость культур рассматривать не как типологическую характеристику, а как динамический фактор - как некую развилку, перед которой в эпоху модерна оказывается любое общество, то этот подход будет весьма полезен, в том числе и для понимания множественности развития обществ модерна [8, c. 9-16]. Модернизация и традиция не обязательно противостоят друг другу, а, как пишет А.Я. Флиер, уравновешивая друг друга, позволяют культуре сохранять свои адаптивные возможности [9, c. 20].
В эпоху модерна социодинамика различных культур характеризуется постоянно встречающимися антиномиями между динамизмом и консервацией, диалогизмом и монологизмом, дифференциацией и унификацией. Например, заметную устойчивость обретает культурный нарратив «особого пути». Этот нарратив часто встречается в размышлениях о российской культуре, однако не следует присваивать его только лишь отечественной традиции. Он проявляется в различных обществах и является следствием не особости некой культуры, а той специфики взаимодействия
неотчуждаемого и чуждого, которая связана с ее открытостью/закрытостью. О противоположности между «механистичной цивилизацией Запада» и самобытной, но еще недостаточно развившейся духовной культурой Германии писал в последний год Первой мировой войны известный немецкий писатель Т. Манн. Пафос его «Рассуждений аполитичного» был направлен против «духовно-политического вторжения Запада», которое может погубить «высокую духовность» немцев, предпочитающих мораль прогрессу, а музыку политике. Любопытно, что, по мнению Т. Манна, сохранить эту «высокую духовность» немецкой культуры от гибельного влияния Запада способно лишь полицейское государство: «Я признаю, что глубоко убеждён: немецкий народ никогда не сможет полюбить демократию, по той простой причине, что он никогда не сможет полюбить политику, и что многажды ославленное "чиновничье, полицейское государство" есть и остаётся наиболее приемлемой и глубоко желаемой немецким народом формой государственного существования» [4, с. 157-158].
Эти «Размышления аполитичного» вполне созвучны рассуждениям русских консерваторов. Также созвучны и известные книги Н.Я. Данилевского и О. Шпенглера, в которых культурно-исторические типы или сложные культурные системы предстают как особые самозамкнутые «организмы», основанные на неотчуждаемых основаниях идентичности и исключающие «разрушительное» влияние чуждого. В то же время, сформулированная Т. Манном антитеза между неотчуждаемым немецким духом и чуждой ему цивилизацией Запада вряд ли актуальна для современной Германии, которая открыла для себя нарратив «особого пути» еще в XVIII веке, в ХХ веке пережила катастрофу нацизма, а сегодня сама является важной и вполне интегрированной частью не только западной цивилизации, но и западной культуры.
Развилки открытости/закрытости культур имеют довольно разнообразное проявление, но в сложных гетерогенных культурах каждый раз они создают весьма любопытный парадокс во взаимодействии неотчуждаемого и чуждого. Этот парадокс может быть сформулирован следующим образом: социальная система, отстаивая неотчуждаемые для своей культуры ценности и смыслы и закрывая их от чуждого влияния, рискует утратить доступ именно к своей собственной культурной традиции, которая будет расколота и лишена внутреннего потенциала саморазвития в условиях «закрытого» общества.
Антрополог Р. Шведер отмечал, что «познаваемый мир неполон, если его рассматривать с одной единственной точки зрения, беспорядочен - если на него смотреть со всех точек сразу, и пуст - если вообще не фокусировать взгляд» [10, с. 193]. Сам Шведер, являясь сторонником плюрализма, предпочитает неполноту, которая позволяет ему время от времени менять подходы. Однако проблема неполноты единственной точки зрения является принципиальной для проблематизации рассматриваемой альтернативы между открытостью и закрытостью. В своих известных теоремах о неполноте К. Гёдель обосновывал невозможность существования замкнутой и одновременно непротиворечивой системы мышления. Иными словами, непротиворечивость логической системы всегда характеризуется неполнотой; такую систему невозможно полностью обосновать без обращения к другой системе - с более сильными допущениями и, следовательно, менее устойчивой. Впрочем, теорема Гёделя была сформулирована применительно к вполне определенному предмету математической логики и распространение ее за пределы этого предмета будет в известном смысле спекуляцией. Тем не менее, размышления о социальной регуляции взаимодействия в культуре неотчуждаемого и чуждого заставляют
вспомнить эту теорему. Непротиворечивость неотчуждаемых оснований культуры внутри замкнутых контекстов, видимо, не менее проблематична, чем выстраивание математической аксиоматики, исходя из себя самой. Кстати, об аналогичной особенности, но применительно уже к иной системе мысли писал Г.Честертон: мистик допускает одну непонятную вещь, но все остальное с помощью этой вещи становится абсолютно логичным и понятным. Иными словами, в мышлении мистика «мистическая тайна» камуфлирует неполноту его логической системы, которая за счет этого выглядит непротиворечиво.
Парадокс во взаимодействии неотчуждаемого и чуждого в перспективе открытости/закрытости культуры может объясняться аналогично той развилке в системе мышления, о которой речь идет у К. Гёделя или у Г. Честертона, именно потому, что в эпоху модерна культура открывается или закрывается под воздействием вполне рациональной логики, определяющей политику в сфере регуляции культуры. Эта логика, следовательно, будет сталкиваться с аналогичным противоречием между полнотой и непротиворечивостью.
Альтернативу открытости/закрытости культуры, таким образом, можно определить следующим образом. Если создается логически непротиворечивая репрезентация неотчуждаемых оснований культуры, то она не может быть полной и закрытой. Отсюда острая необходимость во взаимодействии неотчуждаемого с иным, чужим и даже чуждым. Именно это взаимодействие поддерживает каналы открытости в культуре и обществе, которые создают возможности творческого обращения к традиции. «Открытые» общества, таким образом, основываются на провозглашении незыблемых ценностных оснований, которые имеют тенденцию к универсализации (как, например, универсализируется идея естественных прав и свобод). Оборотной стороной этой универсальности оказывается не только необходимость внутреннего разнообразия культуры в условиях открытости границ, но и допуск чужого и чуждого во внутреннее пространство «своего». Поэтому, например, страны Западной Европы не могут позволить себе закрыть свои границы от мигрантов, так же, как не могут не гарантировать внутри своей культуры возможность создания автономных форм жизни меньшинств. Более того, именно внутреннее разнообразие и открытость перед влиянием чужого и чуждого поддерживает в данном случае способность творческого обращения культуры к своему наследию. И наоборот, если репрезентация культуры имеет закрытый характер и основана на жестком противопоставлении неотчуждаемого и чуждого, то основания ее идентичности тоже будут расколоты внутренними противоречиями. В условиях изоляционистской охранительной политики неотчуждаемое рационализируется элитными группами, а внутреннее разнообразие культурной жизни вытесняется и нивелируется. Поскольку в этом случае углубляющиеся внутренние противоречия не могут быть рационально признаны, они будут компенсироваться постулированием иррациональной «мистической тайны», способной объяснить необходимость репрессивной культурной политики. Например, такую репрессивность объясняет нарратив «особого пути», или «мессианской судьбы», которая вместо человека создает его культуру и превращает его из творца культуры в ее пассивного реципиента. В этом же ряду можно назвать характерный нарратив таинственного «мирового заговора», весьма убедительно объясняющий любые внутренние проблемы, которые легко переопределяются как внешние. Иное и чужое таким образом превращается в чуждое и опасное.
В активном обсуждении фильма А. Звягинцева «Левиафан» (Россия, 2014) неоднократно высказывалась мысль о том, что сюжет фильма универсален и основан на образах и метафорах, которые понятны в разных культурах (по крайней мере, в культурах, восходящих к библейским истокам). С этим утверждением можно было бы согласиться, сделав важную оговорку: фундаментальная причина развития трагического сюжета - не самобытные особенности русской культуры, а состояние закрытости. Вряд ли столь трагический поворот событий стал бы возможен, если, например, оправдались бы робкие надежды на то, что столичный друг главного героя или кто-либо другой разгерметизирует ситуацию, в которой разворачивается сюжет фильма. И весьма закономерно, что в этих изолированных условиях происходит подмена того неотчуждаемого в культуре, которое должно поддерживать основания идентичности. Построенный на месте трагедии новый храм противопоставлен в фильме старой развалившейся церкви, оказавшейся в маргинальном пространстве. Кстати, именно на развалинах этой церкви собирается молодежь, что отражает связь между призрачным наследием и не менее призрачными перспективами будущей жизни нового поколения. В закрытой ситуации могут воспроизводиться фантомы неотчуждаемого, но они не дают человеку подлинной возможности обращения к своей культуре, следовательно, не созидают, а разрушают его идентичность.
Открытость/закрытость культур, таким образом, отражает вариативность разрешения асимметрии во взаимодействии неотчуждаемого и чуждого. Эта асимметрия либо допускается вовнутрь культуры (в случае ее открытости), либо вытесняется в сферу ее внешних взаимодействий с иными культурами (в случае закрытости). Описание такой вариативности может быть основано на нескольких параметрах социальной регуляции культуры. Среди них: во-первых, степень жесткости границ, защищающих идентичность культуры от чуждых элементов; во-вторых, характер охраны неотчуждаемого и степень обязательности форм жизни, объявляемых «самобытными»; в-третьих, выбор между консервацией культуры или ее развитием на основании новых переинтерпретаций наследия; в-четвертых, централизованный или децентрализованный характер регуляции культуры, который проявляется, в том числе, в возможности создания автономной культурной жизни тех, кто обращается к ценностям и смыслам, считающимся чуждыми для большинства.
Разумеется, поддержание приемлемой степени открытости/закрытости культуры предполагает поиск баланса по каждому из перечисленных параметров. Выбор крайних вариантов, как правило, создает существенные опасности и не может быть устойчивым в течении длительного времени. Например, поддержание границ обеспечивает пределы и особенности взаимодействия упорядоченного и хаотичного, привычного и необычного, неотчуждаемого и чуждого. Развитие культуры России на перекрестке различных культурных влияний, ее особая чувствительность к границам и разрывам определяет драматизм ее колебания от открытости иным культурам до стремлений возвести «железный занавес» и сконцентрироваться на попытках обоснования собственной полноты и самодостаточности.
В первом случае граница, поддерживая диалогичную игру своего и чужого, реализует весьма продуктивную тенденцию осознания своей самобытности путем диалогического понимания инаковости. Чужое и чуждое постоянно про-
воцирует обращение к неотчуждаемому, а культура развивается в результате новых переинтерпретаций собственной идентичности под влиянием чужого и чуждого. Диалогичность культуры является результатом осознания внутренней неполноты и способствует стремлению восполнить эту неполноту путем обращения к разнообразным контекстам, не только внешним, но и внутренним.
Во втором случае происходит реализация монологической концентрации культуры на себе самой. Граница становится непроницаемой и уже не поддерживает игру неотчуждаемого и чуждого, а обеспечивает неприкосновенность внутреннего. Монологическая тенденция характерна для тех слоев, которые не способны увидеть в иных культурах потенциал для продуктивного взаимодействия. Монологичность основана на одновременном постулировании внутренней полноты и непротиворечивости. А поскольку это невозможно, то требуются радикальные компенсации в виде концентрации символических усилий на границах и превращения внешнего во вражеское. На примерах сталинской культуры В. Паперный продемонстрировал, как изменения в восприятии границ соотносятся с динамикой культуры [5, с. 79 - 86]. Объявление чужого чуждым и даже враждебным освобождает от необходимости диалога с ним, а следовательно, и от необходимости поддержания внутренней диалогичности культуры. В результате категория «возможного» утрачивает свой конституирующий потенциал, и в условиях господства жестких необходимостей непримиримое отделение «своих» от «чужих» становится неизбежным не только во внешней, но и во внутренней среде. В этом случае видение собственной идентичности существенно обедняется. В. Каганский, исследуя проблематику границ в географическом и символическом аспектах, высказывает любопытный тезис: выделение границ является важнейшим способом выявления предмета, однако концентрация внимания на границах как таковых может приводить к утрате видения самого этого предмета [3, с. 532].
Поэтому последствия выбора между диалогизмом и монологизмом имеют не только внешний характер, они проявляются прежде всего внутри системы регуляции культуры. Внешние границы будут соотноситься с внутренними границами - с теми границами субкультур, этносов, религий и конфессий, которые существуют в поликультурном, полиэтничном и полирелигиозном обществе.
В отдельные периоды российской истории эскалация недоверия к иным культурам позволяла относительно беспроблемно создавать эффективные «негативные идентичности» [2], освобождающие власть и общество от необходимости самосознания внутренних проблем и противоречий. Действительно, нет необходимости идти на компромисс между различными культурными тенденциями, если одними можно манипулировать, а других объявить чуждыми и привнесенными извне. Однако цена такой стратегии слишком высока. Постулирование инокультурного влияния как чуждого и опасного всегда оборачивается разрастанием теневого маргинального пространства, куда вытесняется все, что не соответствует мейнстриму. В позднем советском обществе, например, теневое пространство и культурный андеграунд невозможно было интегрировать в легальное пространство культуры именно потому, что существовавшая тогда система социальной регуляции идеологизировала и охраняла основную культурную тенденцию, а частные и периферийные культурные поиски были фрагментированы и вытеснены в те сферы, где возможности их развития были перекрыты [6].
Взаимодействие культур описывается разнообразными концепциями - от слияния культур до их столкновения. Разумеется, межкультурные взаимодействия могут обретать разнообразные формы, и основания культурной идентичности должны быть защищены от угрозы растворения их в глобальной унифицированной культуре. Поэтому в условиях модерна выбор между открытостью и закрытостью культуры постоянно актуализируется. Однако, как показывает исторический опыт, изоляционизм является далеко не лучшей стратегией именно потому, что разрушает автономные пространства культурного творчества и ставит под удар саму возможность свободного обращения человека к наследию своей культуры.
Литература
1. Арнольдов А.И. Человек и мир культуры: Введение в культурологию. М.: МГИК, 1992.
2. Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов. М.: Новое литературное обозрение, ВЦИОМ-А, 2004.
3. Каганский В. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство: Сборник статей. М.: НЛО, 2001.
4. Манн Т. Размышления аполитичного // Вестник Европы. 2008. № 24.
5. Паперный В. Культура Два. М.: Новое литературное обозрение, 2006.
6. Переломные восьмидесятые в неофициальном искусстве СССР: Сб. материалов / Ред.-сост. Г. Кизевальтер. М.: НЛО, 2014.
7. Поппер К. Открытое общество и его враги: В 2 т. М.: Феникс, Культурная инициатива, 1992.
8. Прохорова И.Д. Новая антропология культуры. Вступление на правах манифеста // Новое литературное обозрение: Антропология закрытых обществ. 2009. № 100.
9. Флиер А.Я. Гибкость и вариативность культурной социодинамики // Культура и образование. 2015. № 2 (17).
10. Шведер Р. Моральные карты, уловки «первого мира» и новые евангелисты // Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. М.: МШПИ, 2002.
