CC BY
67
ИСТОРИЧЕСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В КОНТЕКСТЕ ПОЛИТЕМПОРАЛЬНОСТИ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ
Дмитрий Геннадьевич ГОРИН,
доктор философских наук, профессор, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (Брянский филиал), г. Брянск e-mail: [email protected]
В статье исследуется феноменология политемпоральности исторической идентичности. Автор описывает синхронизацию политемпоральности культуры как средство поддержания устойчивости исторической идентичности. Доказывается, что методология исследования исторической идентичности должна включать в себя не только анализ исторических понятий, но также особенности кодирования времени и способы обращения к социальным и политическим идеалам. Историческая идентичность интегрирует представления, относящиеся к четырем уровням: личные микроистории, истории сообществ, макроисторические нарративы, метасоциальные идеальные представления. Каждый из уровней имеет свою темпоральность. Характер связи между уровнями влияет на режим функционирования общественных институтов. Эта проблема рассматривается как ключевая в обосновании исследования вариативности исторической идентичности в обществах модерна. В одних случаях историческая идентичность может поддерживать идентичность субъектов развития, а в других случаях консервировать общество и блокировать развитие.
Ключевые слова: время, историческая идентичность, политемпоральность культуры, «микроистория», «публичная история», модерн.
HISTORICAL IDENTITY IN THE CONTEXT OF POLYTEMPORALITY OF MODERN CULTURE
D. G. Gorin, Full Doctor of Philosophy, Professor, The Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration (RANEPA), Bryansk branch e-mail: [email protected]
The article examines the phenomenology of the polytemporality of historical identity. The author views the synchronization of polytemporality of culture as a tool for maintaining the stability of historical identity. It is proved that methodology of the study of historical identity must comprise of itself not only analysis historical concepts but also particularities of the coding of time and ways of the appeal to social and political ideals. Historical identity integrates the presentations referring to four levels: personal microhistories, histories of community, macrohistorical narratives, metaso-cial ideal presentations. Each level has its own temporality. The particularity relationship between level influences on institutional regimes. This problem is regarded as key to the study of variability of historical identity in modern society. In some cases historical identity can support identity of the actors of development, and in other cases to conservation the society and block the development.
Keywords: time, historical identity, polytemporality of culture, "microhistory", "public history", modern.
Проблема исторической идентичности как культурного феномена связана не только и не столько с исторической наукой, сколько с особенностями обращения к истории в публичной сфере или даже в обыденной жизни. «Бои за историю» часто
выходят за рамки профессиональных сообществ, а истина в них утрачивается столь же легко, сколь легко находятся причины для полноценного конфликта интерпретаций. Поэтому в анализе исторической идентичности особый интерес представляет не предмет исторических споров, а характерный образ мысли и социальные последствия избранной стратегии мышления.
В обществах модерна, в которых культурная идентичность находится под сильным влиянием процесса формирования светских национальных государств и поисков оснований национальной идентичности, историческое самосознание обретает особые функции, которые не были свойственны истории в обществах домодерна и размываются в ситуации постмодерна. Это связано с тем, что историческая идентичность в обществах модерна интегрирует в себя предельные смыслы, и история предстает как нечто более важное, чем рассказ о прошлом. Происходит некая аберрация исторической оптики, и видение ретроспектив часто предопределяет перспективы. Речь идет не просто о некой ошибке сознания, связанной с вполне объяснимой для человеческого мышления вероятностью следования за иллюзиями или заблуждениями. Аберрация исторической оптики представляет собой в некотором смысле общественно необходимую видимость, которая возникает в результате определенных общественных процессов. Этот феномен М. Бахтин называл «исторической инверсией» [1, с. 75-76]. «Историческая инверсия» в его понимании состоит в перемещении идеальных представлений, выражавшихся в мифах о «золотом веке» или об идеальном «естественном состоянии», из мифологического и художественного мышления в историю. В результате такого перемещения идеальные образы обретают черты «реальности»: некие идеальные состояния мыслятся так, будто бы они уже были в истории или еще возможны в будущем. Эти представления могут трансформироваться в критерий долженствования и оценки состояния общества, а могут подпитывать утопические иллюзии. И, разумеется, эта аберрация исторической оптики порождает ту необычайную экспрессию в отношении истории, которая превращает интерпретацию прошлого в мощный фактор социальной активности.
Один из наиболее интересных подходов к исследованию исторического мышления, вызванных лингвистическим поворотом в социально-гуманитарных науках, основан на анализе исторических понятий, их эволюции и отношения друг к другу. Этот подход получил довольно многообразное развитие. В Германии он восходит к исследованиям исторических понятий Р. Козеллеком [12], который исходил из идеи о том, что социальные изменения находят семантическое проявление в «основных исторических понятиях», отражающих накопленный опыт и социальную историю. Во франции исследования исторического мышления приобретают несколько иное направление, находясь под сильным влиянием французской традиции анализа дискурса. Немаловажно заметить, что дискурсивный анализ изначально опирался не только на структурную лингвистику, но и на структуралистскую переинтерпретацию психоанализа Ж. Лаканом [8, с. 25-40], создававшую возможность исследования бессознательного через анализ высказываний. Англо-американские исследования в области «интеллектуальной истории» под влиянием философии языка Л. Витгенштейна и Дж. Остина рассматривают языковые акты не только в контексте системы значений, но и как средство социальной активности [14]. В России исследование исторических понятий развивается Н. Копосовым [6; 7], склоняющимся больше к подходу Р. Козеллека, а также представлено политической концептологией [3]. По-
следняя ориентируется на построение рядов эволюции ключевых исторических и политических понятий, напоминающих «эволюционные ряды» Э. Тэйлора, который полагал, что эволюция культуры отражается в эволюции каждого ее элемента [9, с. 78-88]. Этот весьма плодотворный подход оставляет, однако, один существенный пробел: даже если будет построено достаточное количество «эволюционных рядов» исторических понятий, это вряд ли приведет к пониманию, как в историческом сознании такие ряды соотносятся друг с другом и как они образуют характерный для определенной эпохи образ мысли. В целом же исследования исторических понятий не только хорошо структурируют материал, но и позволяют объяснить динамику и особенности исторической идентичности.
Однако следует заметить, что исследование исторической идентичности невозможно ограничить только лишь анализом понятий. Чувство и переживание истории, как и интеллектуальная форма, в которой она мыслится, не исчерпываются системой понятий. И. Кант рассудочное понятийное мышление рассматривал как одну из трех форм интеллектуального освоения мира. Рассудочным понятиям и категориям, по Канту, всегда предпосланы формы чувственности, которые предшествуют опыту и представляют собой априорные формы времени и пространства. А свое завершение «чистый разум» находит в построении идеалов, через соотнесение с которыми категориальное мышление обретает способность выйти за пределы возможного опыта и обрести подлинную целостность, связанную с высшими интересами человечества, которые, возможно, окажутся «иллюзией, обманывающей наши ожидания» [4, с. 252].
Любопытна в этом смысле критика в адрес предпринятого Р. Козеллеком масштабного проекта по созданию исторического словаря основных политико-социальных понятий, характерных для «переломного времени» между 1750 и 1850 годами. Словарь подвергся критике, в частности, за то, что там оказались понятия, не свойственные эпохе, но в нем не нашлось места столь фундаментальным категориям «времени» и «пространства» [2, с. 304]. Эта критика не представляется обоснованной. Время и пространство определяют историческое мышление не как понятия или категории, которые употребляются наряду с другими. Их воздействие докатегориально. Темпоральность определяет, в частности, характер употребления исторических понятий и структуру связей между ними. Например, влияние времени схватывается Козеллеком, когда он отмечает весьма важные изменения, которые произошли в употреблении исторических понятий в интересующее его «переломное время»: основные понятия порывают с актуальным опытом и ориентируются на будущее. В частности, это относится к появлению таких понятий, как «республиканизм», «либерализм» и прочие «-измы», которые отражают напряжение между наличными реалиями и идеальным проектом будущего [5, с. 26-27].
Очевидно, таким образом, что анализ темпоральности так или иначе присутствует в разнообразных версиях исследования понятий исторического мышления. Однако специального внимания к тем особенностям переживания истории, которые в разных культурах задаются структурами времени, уделяется неоправданно мало. Недостаточно внимания уделяется и темпоральной специфике включения общественных и политических идеалов в исторические построения. Речь идет не столько о содержании таких идеалов (оно хорошо описано), сколько о способах соотнесения идеальных представлений с социальной действительностью. Например, соотнесение идеала с будущим или прошлым будет способствовать, соответственно, со-
циальным изменениям или консервации общества. Или характерный для обществ потребления презентизм ведет не только к изменениям соотнесения идеала с историей, но к существенному переформатированию самого чувства истории.
Историческая идентичность может основываться на разных пониманиях темпо-ральности и способах соотнесения идеальных представлений с восприятием актуального. Остановимся пока на двух вариантах стиля исторического мышления. В первом случае история способствует обретению идентичности на основании заимствованной из естествознания идеи «объективной закономерности». Эта идея присутствует, например, в философии истории Гегеля, в экономическом монизме маркса и, особенно, в советском варианте марксизма. Историческая идентичность в данном случае опирается на незыблемую телеологическую причинность. Оборотной стороной такого историцизма является предопределенность будущего, которая в качестве жертвы требует отказа не только от вариативного понимания истории, но и от самой свободы человека. Второй вариант обретения идентичности основан на сознательном выборе из всего многообразия исторических изменений того ряда явлений, который позволяет человеку удерживать ориентацию на важные для него ценности и идеалы. Идентичность достигается в этом случае на основании идеи «долженствования» и ценностного выбора, который, по Канту, является выражением свободы человека и его ответственности в самостоятельном пользовании своим практическим разумом. Именно «нравственная свобода», по Канту, нуждается в историческом обосновании.
Здесь мы имеем дело с ключевой развилкой в понимании исторической темпо-ральности, которая в эпоху модерна определила не только многообразие исторической оптики, но и различия в траекториях общественного развития.
Политемпоральность современной культуры определяется сложностью и гетерогенностью современных обществ и нарастающим разнообразием социального опыта, укорененного в социальной структуре. Историческая идентичность поэтому основывается на интеграции вариативных репрезентаций современных обществ, которые могут быть описаны через призму взаимосвязей между четырьмя уровнями социальности, каждый из которых имеет свое особое устройство и свою ритмику.
На первом, микросоциальном уровне - уровне межличностных взаимодействий, происходит выбор личных стратегий поведения. Этот уровень включает разнообразные локальные фрагменты, которые должны быть интегрированы и сбалансированы на других уровнях. Темпоральность этого уровня определяется локальными ритмами времени, его естественными и биографическими измерениями. Исторические нарративы, выражающие этот уровень, проявляются в набирающей популярность микроистории, которая воссоздает картину истории через реконструкцию жизни «маленьких» людей, исследование структур повседневности, биографий, жизненных и карьерных стратегий, индивидуальных практик и представлений. Как писал Дж. Леви, термин «микроистория» означает не стремление к описанию мелочей, а воссоздание истории через подробное изучение единичных историй микроуровня [13, р. 93-113]. Такой микроанализ позволяет увидеть в индивидуальном своеобразные точки преломления более масштабных исторических процессов: микроистория не противопоставляет локальные истории политическим и экономическим макротенденциям, а концентрируется на их взаимопреломлении. микроисторический поворот не только открывает новые исследовательские перспективы, но и фиксирует важные изменения в культуре и образе мыслей.
Второй уровень - мезосоциальный. В данном случае он определяется отношениями человека с малыми сообществами и основными институциями - органами власти и управления, субъектами рынка труда, производственными структурами. Темпоральность этого уровня в значительной степени определяется пространственно-временными особенностями функционирования таких институций. В авторитарных режимах этот уровень играет существенную роль для обеспечения дисциплинарного контроля над обществом. М. Фуко, например, рассматривал бюрократическую дисциплинарность как связь власти и времени, ставящую под контроль именно мезоуровень [10, с. 216, 233-234]. Однако если малые сообщества обретают определенную автономность и оказываются способными поддерживать процессы самоорганизации, то оказывается возможным накопление социальных капиталов и создание предпосылок для общественного и экономического развития «снизу». В современном историческом сознании подобные тенденции проявляются в «публичной истории» (public history), которая делает своим предметом формы и практики общественной репрезентации истории. История предстает, например, в локальных контекстах городских и профессиональных сообществ, семейных архивов, повседневной жизни. одним из примеров создания истории сообщества «снизу» является проект истории Бьютауна - старого рабочего по-лиэтничного района Англии. Проект позволил открыть индивидуальные истории жителей этого района и вписать их в более широкие исторические контексты. Продолжавшийся полтора десятилетия проект способствовал развитию сообщества Бьютауна путем инициатив в сфере совместного образования, выставочной деятельности, издания литературы [11, p. 301].
Третий уровень - макросоциальный, включающий в себя представления об устройстве социального мира в целом, в том числе об отношениях власти и общества, страны и мира. Этот уровень воспринимается, как правило, абстрактно-образно. Даже научная традиция его описания связана с более абстрактными моделями, чем это принято, например, в микросоциологических исследованиях. Темпораль-ность процессов, затрагивающих этот уровень, выражается, как правило, большими историческими нарративами, которые поддерживаются пропагандой, политикой памяти и конструированием образов будущего, навязываемых сильноресурсными субъектами слаборесурсным. Макросоциальные исторические нарративы акцентируют внимание, как правило, на поворотных событиях или деятельности главных исторических персонажей, которые, как представляется, определяют ход истории.
Необходимость выделения четвертого уровня - метасоциального - связана с такой особенностью социального мышления, которая целостные представления об обществе делает возможным, только если источники этих представлений будут вынесены как бы «за пределы» актуальной действительности - в сферу постулируемого общественного идеала. Эта особенность мышления представляет собой несколько измененное проявление принципа «удвоения мира», характерного еще для средневековой схоластики и сохранившего некоторые свои черты в идеологическом мышлении. Если высшие смыслы локализуются в идеальном мире, то реальное общество будет оцениваться через призму этих идеалов. Метасоциаль-ные исторические нарративы исходят из идеократической обязательности определенной идеи или идеала, который приводит в движение исторический процесс. В крайних случаях такие концепции выносят причины истории в метасоциальное пространство. Будь это провиденческие силы, как в религиозных концепциях истории,
или гегелевский Абсолютный дух, принимающий исторические формы и разворачивающийся в историческом становлении. Здесь же можно назвать упрощенные трактовки марксистского историцизма, в которых история мыслится как результат действия абстрактных «законов диалектики», определяющих неизбежное продвижение общества через смену его формаций к воплощению высшего идеала. В любом случае функции метасоциального уровня состоят в производстве смысла, способного создавать масштабные социальные мотивации. Однако доминирование этого уровня в исторической идентичности вело к тяжелым опасностям тоталитарного мышления. В настоящее время попытки опереться на этот уровень идентичности также будут создавать существенные риски, связанные в том числе с опасной гибридностью между идеократическими и потребительскими тенденциями.
Многообразные отношения между четырьмя названными уровнями или доминирование одного из них задают вариативность исторической идентичности. Эта вариативность отражает также и вариативность институциональных режимов, которые могут выступать в качестве условия общественного развития или, наоборот, создавать «институциональные ловушки», блокирующие такое развитие.
Очевидно, что принципиальную роль в исторической идентичности будет играть приоритетность одного из четырех уровней описанной модели. Известны относительно устойчивые общества, опирающиеся на структуры любого из четырех уровней. Роль фундамента исторической идентичности могли играть метасоциальные структуры социального знания (случай теократий или идеократий). Макросоциаль-ные конструкции оказываются, как правило, базовыми для авторитарных этакра-тий и консервативного мышления. Перенос центра тяжести всей конструкции на мезосоциальный или микросоциальный уровни характерен для институциональных режимов, опирающихся, соответственно, на принципы локального коммунитаризма и индивидуализма. В любом случае устойчивость исторических идентичностей так или иначе балансируется всеми уровнями описанной выше модельной конструкции, что определяет субъектность общественных изменений. Этот баланс поддерживается рядом темпоральных характеристик. Среди них: формы влияния сакральных смыслов на переживание времени и способы взаимосвязи между сферой священного и повседневной жизнью; стремление к дифференциации или универсализации ритмов времени; цикличное или линейное переживание времени; фиксация культуры на прошлом, настоящем или будущем; предпочтение стабильности или преобразований, эволюционного или скачкообразного переживания исторического времени; формы проявления и чередования мобилизационного и застойного времени.
Исследование политемпоральных особенностей ментальных конструкций истории и общества позволяет сконцентрировать внимание на связи устойчивых образцов поведения людей с особенностями исторической идентичности, ее способности сопротивляться возможным дисгармониям, противоречиям и конфликтам, способствовать или блокировать общественное развитие.
Литература
1. Бахтин М. М. Эпос и роман. - Санкт-Петербург : Азбука, 2000. - 301 с.
2. Дубина В. Из Билефельда в Кембридж и обратно: пути утверждения. «История понятий» в России. Послесловие: История понятий, история дискурса, история метафор = Begriffsgeschichte, diskursgeschichte, metapherngeschichte :
Begriffsgeschichte, diskursgeschichte, metapherngeschichte : сборник статей : перевод с немецкого / [под ред. Ханса Эриха Бёдекера]. - Москва : Новое литературное обозрение, 2010. - 320 с.
3. Ильин М. В. Слова и смыслы : Опыт описания ключевых политических понятий.
- Москва : РОСПЭН, 1997. - 431 с.
4. Кант И. Критика чистого разума / пер. с нем. Н. Лосского, сверен и отредактирован Ц.Г. Арзаканяном и М.И. Иткиным ; примеч. Ц.Г. Арзаканяна. - Москва : Мысль, 1994. - 592 с.
5. Козеллек Р. К вопросу о темпоральных структурах в историческом развитии понятий // История понятий, история дискурса, история метафор : сборник статей.
- Москва : Новое литературное обозрение, 2010.
6. Копосов Н. Е. Как думают историки. - Москва : Новое литературное обозрение, 2001. - 326 с.
7. Копосов Н. Е. Хватит убивать кошек! : критика социальных наук. - Москва : Новое литературное обозрение, 2005. - 246 с.
8. Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла : Французская школа анализа дискурса : пер. с фр. и португ. / [сост. П. Серио] ; предисл. Ю.С. Степанова ; общ. ред., вступ. ст. и коммент. П. Серио. - Москва : Прогресс, 1999. - 414 с.
9. Степанов Ю. С. Язык и метод : К современной философии языка. - Москва : Языки русской культуры, 1998. - 779 с.
10. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / пер. с фр. Владимира Наумова под ред. Ирины Борисовой. - Москва : Ad Marginem, 1999. - 491 с.
11. Jordan G. Voices from below: doing peoples history in Cardiff Docklands. Writing History: Theory & Practice. Ed. by S. Berger, H. Feldner, K. Passmore. - London : Arnold, 2003.
12. Koselleck R. The Practice of Conceptual History. Timing History, Spacing Concepts.
- Stanford: Stanford University Press, 2002.
13. Levi G. On Microhistory. New Perspectives on Historical Writing. Ed. by Peter Burke. Oxford, 1991.
14. Meaning and Context: Quentin Skinner and his Critics. Ed. by J. Tully. Oxford; Princeton: Polity Press and Princeton University Press, 1988.
