CC BY
22Д. Н. ЖАТКИН, Т. Н. ШЕШНЕВА, С. Э. ШЕШНЕВ
НЕМЕЦКАЯ ФИЛОСОФИЯ В ВОСПРИЯТИИ И ОЦЕНКАХ А. К. ТОЛСТОГО
Международные связи творчества А. К. Толстого, прежде всего в русско-немецком аспекте, неоднократно рассматривались отечественными литературоведами, среди которых следует назвать С. А. Федоровского, Н. П. Жинкина, В. М. Жирмунского,
А. А. Илюшина (1)« Имеющиеся в текстах русского писателя многочисленные переклички с произведениями немецких предшественников, а также лингвостилистические особенности осуществленных А, К. Толстым переводов стихотворений литераторов Германии также становились объектом специального научного изучения (2).
Вместе с тем до сих пор не осуществлено исследование восприятия А. К. Толстым зарубежных философских школ, течений и направлений. В контексте нарастания исследовательского интереса к его творчеству (3) возникла необходимость изучения философских воззрений писателя с точки зрения восприятия и оценки им основных тенденций развития европейской общественной мысли, б том числе концепций ведущих представителей немецкой философии.
А. К. Толстой хорошо знал философию. В сферу его интересов входили как современные течения философской мысли, так и традиционные направления восточной и западноевропейской, в том числе мистической, философии. Однако наиболее близки Толстому в его жизненных и творческих устремлениях были представители немецкой классической философии, произведения которых он читал в подлиннике.
О том, что А. К. Толстому были известны оригинальные понятия, категории и терминология немецкой классической философии, говорит, например, тот факт, что в письме Б. М. Маркевичу от 13 декабря 1868 года русский писатель употребляет устойчивые словосочетания, взятые из философии И. Канта и имеющие отношение к кантианству лексемы: «Прохожу мимо Ваших излияний насчет мировых судей и прочих свинств и перехожу к литературе, представляющей собой Ding an und für sich, меж тем как все остальное - лишь Erscheinung und Gehimphenomen» (4, с. 246).
Аналогичные термины из кантовской философии встречаются и в письме русского литератора к Б. Ауэрбаху от 10 ноября 1868 года, однако в связи с тем, что оно полностью написано на немецком языке, суждения А. К. Толстого об оригинальных философских категориях И. Канта даются в имеющихся изданиях в русскоязычном переводе. «Скажите мне, между прочим, что Вы думаете о вещи в себе? Мне было бы жаль, если бы Вы совсем не существовали, а были бы только феноменом моего мозга, так же как я, со своей стороны, был бы только феноменом мозга кого-то третьего, и т. д„ - замечает русский писатель, своеобразно трактуя Канта. - Но если мы - плод
чьего-то воображения, то кто же тот, кто воображает? Где milieu, настоящий пуп вещей? Это грызет меня, и на этот счет я хотел бы получить разъяснение» (там же, с. 239-240).
Отношение А. К. Толстого к кантианству нашло отражение в автобиографической поэме «Портрет» (зима 1872 - осень 1873), в том месте, где автор рассказывает о своем наставнике (5).
Был, кажется, поклонник Канта он,
Но в этот раз забыл его ученье,
Что «Ding an sich», лишь только воплощен, Лишается свободного хотенья;
Я ж скоро был к той вере приведен,
Что наша воля плод предназначенья,
Зане я тщетно, сколько ни потел,
Хотел хотеть иное, чем хотел.
Приведенные стихи в определенной мере созвучны характеристике Ленского в «романе в стихах» «Евгений Онегин» А. С. Пушкина: «Красавец, в полном цвете лет, // Поклонник Канта и поэт. // Он из Германии туманной // Привез учености плоды» (6).
Наряду с учением основоположника немецкой классической философии И. Канта, русского литератора привлекала оригинальная философская концепция А. Шопенгауэра, еще одного представителя названного научного направления. Он также читал его в оригинале: «Я дорогой все читал "Parerga и Parai ¡ротспа" и не только все понял, но даже все это знал прежде, чем прочел. Собственным умом дошел» (из письма к С. А. Толстой от 12 (24) января 1868 г.) (4, с. 223).
Пессимистичная и волюнтаристская философия А. Шопенгауэра, рассматривающая волю в качестве высшего принципа бытия, находила отклик в мировосприятии А. К. Толстого. В упомянутом письме поэт так продолжает свои рассуждения о наиболее актуальных для него аспектах шопенгауэровской доктрины: «Особенно то, где говорится über eine andere Art von Sein, т. e. что если и уничтожится индивидуальность, то о ней нечего тужить: это все равно, как если бы выздоровевший хромой тужил о костылях. Индивидуальность - это только ограниченная Art
von Sein. Она даже и не пропадет в том смысле, как 1, 2 и 3 не пропадут, если их вставить в 10» (там же).
Действительно, за несколько лет до прочтения книги А. Шопенгауэра подобная мысль уже была высказана поэтом в одном из ранних писем своей будущей жене С. А. Миллер: «Не бойся лишиться своей индивидуальности, а пусть бы ты даже и лишилась ее, это ничего не значит, поскольку наша индивидуальность есть нечто приобретенное нами, естественное же и изначальное наше состояние есть добро, которое едино, однородно и безраздельно, - размышлял Толстой, словно предвосхищая свои будущие мысли относительно произведения Шопенгауэра. - Ложь, зло имеет тысячи форм и видов, а истина (или добро) может быть только единой. Итак, если несколько личностей возвращаются в свое естественное состояние, они неизбежно сливаются друг с другом, и в этом нет ничего ни прискорбного, ни огорчительного, поскольку оно приближает нас к богу» (из письма от 14 октября 1851 г.) (там же, с. 52).
Перекличками и прямыми цитатами из Шопенгауэра насыщено и письмо писателя к жене от 20 июля (1 августа) 1871 года: «Я все читаю Шопенгауэра Hauptwerk <т. е. “Мир как воля и представление”>, и очень странное он на меня производит действие, - сообщал автор письма и далее пояснял этот факт противоречивостью основополагающего тезиса шопенгауэровской философии. - У меня самое большое почтение к его уму, и многое совершенно ясно и правдоподобно, а в самом Ausgangspunkt для меня противоречие. <...> empirische Wahmehmung служит ему основанием des transcendentischen Teils seiner Lehre, выведенной с необыкновенной последовательностью» (там же, с. 372).
Увиденная А. К. Толстым этическая проблема, внутренне присущая волюнтаристской доктрине А. Шопенгауэра, решается в указанном письме в плоскости формулы «делай, что должно, и будь, что будет», при этом признается поспешность в выводах немецкого философа: «Утешаешься тем, что и Шопенгауэр, вероятно, ошибается, и что нам не дано знать das Transcendente; а если мы только Erscheinung, то пока мы Erscheinung, мы должны строго держаться добра и правды, как они являются in der Erscheinung, und das andere wird sich schon finden» (там же).
Вместе с тем восприятие А. Шопенгауэра и его философии было настолько органичным для сознания А. К. Толстого, что он даже мог позволить себе шутливо высказывать в отношении него весьма смелые субъективные суждения личного плана. В письме к С. А. Толстой из Карлсбада от
5 (17) августа 1870 года писатель сообщал: «Я тебе купил в Дрездене портрет Шопенгауэра -какой он пакостный! Маленький, мстительный и злой!» - и далее сравнивал Шопенгауэра с Гете: «Гете, кажется, постоянно сам себе удивляется и перед собой благоговеет, но мне гораздо лучше нравится самоуважение Шопенгауэра; мне кажется, что с Шопенгауэром я бы ужился, а с Гете
- нет» (там же, с. 348).
В разные годы А. К. Толстой несколько раз лично встречался с некоторыми немецкими философами. Например, в пространном письме к жене от 28 сентября (10 октября) 1874 года из Берлина им подробно рассказано о встречах с Ю. Фрауэнштедтом и Э. Гартманом.
Встреча с Ю. Фрауэнштедтом, состоявшаяся благодаря владельцу книжной лавки, вернула сознание А. К. Толстого к любимому им Шопенгауэру и даже заставила увидеть необычное сходство между своим почерком и автографом этого великого немецкого философа, имевшимся у Фрауэнштедта. «Как я только заикнулся о Шопенгауэре, он весь расцвел и пошел шагать в своих туфлях вкось и вкривь по комнате и таскать то портреты Шопенгауэра, то его рукописные книги, - описывал Толстой реакцию Фрауэнштедта, приятеля Шопенгауэра, - и только я взял одно письмо в руки, тотчас прочел: “Lumpen, Halunken!” <...> - совершенно моим почерком» (там же, с. 429).
От Ю. Фрауэнштедта А. К. Толстой узнал некоторые факты из личной жизни А. Шопенгауэра, в частности, впервые услышал о том, что великий философ, дабы не поощрять попрошайничество, никогда не подавал нищим, а также постоянно собирал и вывешивал в своей комнате «портреты» собак, отличившихся в чем-либо, например в спасении людей.
«Сегодня мы были у Гартмана, - описывает писатель свой совместный с Д. Н. Цертелевым визит к стороннику панпсихизма, разрабатывавшему в этике вслед за А. Шопенгауэром концепцию пессимизма. - Он милый, симпатичный человек, со скромностью de bon aloi и похож на очень доброго и умного морского моржа» (там же, с. 430). Беседа русского поэта с Э. Гартманом большей частью касалась особенностей картезианской философии. «Разговор подстрекал я, - сообщал далее в своем письме А. К. Толстой, - но говорил более Цертелев, и они имели даже небольшое философское прение. <...> Цертелев говорил с Гартманом более о Декарте и о том, что сила действует не на материю, а на другую силу, материя же - это только так, для красы» (там же, с. 430-431).
И. Г. Ямпольский указывает на примечательную связь драматургического творчества А. К. Толстого и эстетических воззрений Г. -В -Ф. Гегеля, нашедшую отражение в письме к К. К. Павловой от 28 мая (9 июня) 1868 года. Утверждая сомнительность неизбежной устремленности трагического героя к определенной цели, русский писатель не только задавал риторический вопрос, но и стремился каким-то образом ответить на него: «В самом ли деле доказано и решено, что герой трагедии непременно должен стремиться к категорически определенной цели и желать чего-то определенного, а достижение или утрата этого должны составлять в пьесе катастрофу? По-моему, такое определение немножко узко и не подходит к иным трагедиям, которые всеми признаются шедеврами» (там же, с. 232). Эти сопровождающиеся многочисленными примерами и аргументами слова Толстого вызваны, по мнению И. Г. Ямпольского,
полемикой с эстетикой Гегеля: «Вероятно, Толстой мысленно возражал против гегелевской тенденции трагического героя, который характеризуется единой изначальной целью» (7).
В круг друзей и знакомых А. К. Толстого в Германии входили известные люди, принадлежавшие, по большей части, к творческой интеллигенции. По замечанию Г. И. Стафеева, «Толстой-гу-манист <...> старался установить самые тесные контакты с деятелями немецкой культуры и литературы, стремился показать духовные ценности и силы, истинные человеческие идеалы, на основе которых нужно строить миролюбивые, дружественные отношения между народами» (8, с. 122). Кроме того, русский писатель приобщался к немецкой культуре во всем многообразии ее проявлений.
Письмо к Я. П. Полонскому, датируемое январем-февралем 1863 года, свидетельствует о знакомстве А. К. Толстого с учением немецкого физиолога и философа Л. Бюхнера: «Вообще скажу Вам, что материалистическое направление здесь весьма слабо. Над Бюхнером ученые смеются» (4, с. 152). В подобном контексте здесь же упоминается имя другого представителя немецкого вульгарного материализма, физиолога Я. Молешотта. «Толстой враждебно относился к Молешотту, Бюхнеру и их последователям», - уточняет Г. И. Стафеев (8, с. 265).
В эпистолярном наследии писателя имеются свидетельства его знакомства с некоторыми работами представителей современной ему немецкой философии. Среди означенных авторов, прежде всего, привлекают внимание имена Г.-Т. Ретчера, Г. Рюмелина и Г. Ульрици. Все они интересовали А. К. Толстого, главным образом, как исследователи творчества У. Шекспира, которое чрезвычайно ценил русский писатель.
В письме к жене от 7 (19) августа 1865 года А. К. Толстой говорил о книгах немецкого эстетика Г.-Т. Ретчера, автора работ по теории и истории драмы, исследований сценического искусства: «А у меня есть Ретчер - “Cyclus dramatischer Charaktere” и его же Шекспир - “in seinen höchsten Charaktergebilden”, и его же “Kunstdramatischer Vorstellung” (4, с. 174). Имя Ретчера упомянуто им и в «Проекте постановки на сцене трагедии “Смерть Иоанна Грозного”» при обосновании концепции соотношения реальной и идеальной правды в творчестве драматурга: «Человеческая правда - вот его закон; исторической правдой он не связан. <...> До какой степени он может пользоваться этим правом, признаваемым за ним всеми эстетическими критиками, начиная от Аристотеля до Ретчера и Белинского, - это дело его совести и его поэтического такта» (9).
Будучи в сентябре 1866 года в Дрездене, А. К. Толстой «нашел <...> ein “Studium über Shakespeare” какого-то Rümelin», оказавшийся полностью созвучным его мыслям и ощущениям. «Так откровенно, как этот Rümelin, еще не говорил никто, а немец - меньше, чем кто-либо, - сообщал писатель в письме к жене от 2 (14) сентября 1866 года. - Мне хотелось написать к нему пись-
мо, как к человеку, который мне geistverwandt» (4, с. 187). Таким образом, А. К. Толстой познакомился с творчеством немецкого статистика, философа и исследователя Шекспира Г. Рюмелина и его книгой «ShakespeareStudien».
В своем первом немецкоязычном стихотворении «<К. К. Павловой>» («Hart wie Cäsar, hoch und hehr...», 1869) A. K. Толстой шутливо сравнивал своего адресата одновременно с древнеримским политическим деятелем Гаем Юлием Цезарем и немецким философом XIX века Г. Ульрици, автором работ о Шекспире. Известно, что Толстой встречался с Ульрици летом 1869 года в Карлсбаде и остался о нем невысокого мнения (4, с. 323): «Hart wie Cäsar, hoch und hehr, // Unterjoht Ulrici, // Könntest sagen just wie der: // Veni, vidi, vici!»
Подводя итог проведенному анализу восприятия А. К. Толстым творчества немецких философов, можно утверждать, что русский писатель масштабно воспринимал характерные проявления философии Германии и испытывал на себе их влияние. При этом следует особо отметить соотнесенность этого восприятия, равно как и оценок, данных писателем некоторым положениям немецкой философии, с основными направлениями международного культурного взаимодействия 1860-1870-х годов.
Литература
1. Федоровский С. А. Переводы и переделки стихотворений Гете в русской литературе // Записки Харьковского ун-та. 1902. № 2. С. 1-95; Жинкин 77. 77. А. К. Толстой и Гейне // Сборник статей к 40-летию ученой деятельности акад. А. С. Орлова. Л., 1934. С. 433-441; Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. Л., 1937; Илюшин А. А. Предисловие и примечания. Алексей Константинович Толстой: С немецкого языка - на русский: Стихи из писем Каролине Павловой в переводе Нонны Слепаковой // Philologica. 1997. Т. 4 (№ 8/10). С. 325-357.
2. Жаткин Д. 77., Шешнева Т. 77. Литературная Германия в оценках А. К. Толстого // Знание. Понимание. Умение. М., 2007. № 2. С. 167-171Жаткин Д. 77., Шешнева Т. 77. Традиции И.-В. Гете в произведениях А. К. Толстого // Res philologica. Вып. 5. Архангельск, 2007. С. 228-237; Жаткин Д. 77., Шешнева Т. 77. А. К. Толстой как переводчик «Коринфской невесты» И.-В. Гете // Литература XI-XXI вв. На-ционально-художественное мышление и картина мира: материалы междунар. науч. конф. Ульяновск, 2006. Ч. 1. С. 84-90; Жаткин Д. 77., Шешнева Т. 77. А. К. Толстой как переводчик баллады И.-В. Гете «Бог и баядера» // Литература в диалоге культур-4: материалы междунар. науч. конф. Ростов н/Д, 2006. С.392-395.
3. Вороничев О. Е. Средства языковой исторической стилизации в драматической трилогии А. К. Толстого: дис. ... канд. филол. наук. Брянск, 1995; Федоров А. В. Ранняя фантастическая проза А. К. Толстого и традиции романтизма в русской прозе 40-х гг. XIX в.: дис. ... канд. филол. наук. М., 1997; Никулъ-шинаЕ. В. Роман А. К. Толстого «Князь Серебряный» в историко-литературном контексте 1-й пол. XIX в.:
дис. ... канд. филол. наук. Волгоград, 2002; Шеите-ва Т. Н. Творчество А. К. Толстого в контексте рус-ско-немецких литературных и историко-культурных связей: дис. ... канд. филол. наук. Саратов, 2007.
4. Толстой А. К. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 4. М., 1964.
5. Толстой А. К Полное собрание стихотворений: в 2 т. Т. 1. Л., 1984. С. 257
6. Пушкин А. С. Сочинения: в 3 т. Т. 2. М., 1986. С. 210.'
7. Толстой А. К. О литературе и искусстве. М., 1986. С. 294.
8. Стафеев Г. И. Сердце полно вдохновенья: Жизнь и творчество А. К. Толстого. Тула, 1973.
9. Толстой А. К. О литературе и искусстве. М., 1986. С. 225.
Л. В. ЕВСЕЕВА
ТЕМА ЛЮБВИ В ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ H.A. БЕРДЯЕВА
В богатом и разностороннем наследии Н. А. Бердяева есть одна область, которая до сих пор мало исследовалась, так как, очевидно, воспринималась как нечто второстепенное и не заслуживающее серьезного внимания. Это - его философия любви или, выражаясь языком платонической философии, учение об эросе.
Н. А. Бердяев уделял ей большое внимание, правда, не написал специальной книги на эту тему, но зато постоянно обращался к ней во многих своих работах. Практически ученый занимался философией любви на протяжении всей жизни: в книгах «Смысл творчества» и «О рабстве и свободе», в статье «Метафизика пола и любви» (1907), в рецензии на книгу О. Вейнингера «Пол и характер» (1910), в философском эссе «Размышление
об Эросе», вошедшем в книгу «Самопознание» (1949). Эта тема присутствует и в художественнокритических работах Бердяева, в частности, в его книге о творчестве Ф. М. Достоевского. Она отражается и в его личной переписке. Все это свидетельствует о том, что философия любви - не случайная, а весьма важная и серьезная область его философского мировоззрения.
Вопросы пола мучительно волновали Бердяева, и он пытался найти на них ответы. Помогали ему в этом философ Вл. Соловьев и писатель и публицист В. В. Розанов. Оба они, каждый по-своему, способствовали формированию теоретических взглядов Бердяева на проблемы любви, пола, т. е. всего того, что он называл словом «эрос».
Бердяев высоко ценил работы Владимира Соловьева, в особенности его статью «Смысл любви» (1892), считая, что это - одна из лучших работ в мировой литературе, написанных на эту тему.
Соловьев считал, что единственная сила, которая в состоянии упразднить эгоизм, не упраздняя индивидуальность, а, наоборот, утверждая и поднимая ее, это любовь. Ее смысл, говорил он, заключается в спасении индивидуальности через жертву эгоизма, посредством любви мы утверждаем значение другой индивидуальности. Любовь
- полное изживание эгоизма, «перестановка центра тяжести», «перенос нашего интереса из себя в другое». В этом заключается ее огромная нравственная сила.
В статье «Смысл любви» Соловьев наметил, хотя и не развил, целый ряд важных философско-нравственных проблем: отношение любви к смерти и бессмертию, связь любви с красотой, с миром нравственных, религиозных и эстетических ценностей.
Н. Бердяев высоко ценил работу Соловьева о любви и даже находился под ее влиянием. Он писал: «Вл. Соловьев был платоник, и его собственный эротический опыт связан с платонизмом. Таково его учение о Софии, сталкивающееся с учением о личности. Но в своей статье "Смысл любви”, может быть, самой замечательной из всего, им написанного, он преодолевает границы безличного платонизма и впервые в истории христианской мысли связывает любовь-эрос не с родом, а с личностью. Любовь для него связана не с деторождением и не с бессмертием рода, а с реализацией полноты личности и с личным бессмертием» (1).
Это понимание любви и ее отношение к личности Бердяев заимствует у Соловьева. Его первая работа на эту тему - «Метафизика пола и любви», написанная в 1907 году и опубликованная в журнале «Перевал», была в большей своей части изложением мыслей Соловьева, дополненным его собственными размышлениями. Так же как и Соловьев, он говорит о необходимости одухотворения пола, гармонизации в любви чувственного и духовного. Бердяеву, в отличие от Соловьева, присущ больший историзм, стремление рассмотреть феномен любви в контексте европейской культуры и истории.
Другим автором, который оказал влияние на формирование воззрений Бердяева на вопросы любви и пола, был писатель В. В. Розанов. В свое время он получил широкую популярность как критик морали, причем он критиковал не только обыденную, мещанскую мораль, но и религиозную, христианскую. Действительно, он обнару-
