CC BY
101
Библиографический список
1. Висковатов А.В. Краткий исторический обзор морских походов русских и мореходства их вообще до исхода 17 ст. - СПб., 1994; Михайлов М.А., БаскаковМ.А. Фрегаты, катера, линейные корабли. - М.: ДОСААФ СССР, 1986; Ушаков И. Ф. Избранные произведения: В 3 т. - Мурманск, 1998. - Т. 1.
2. Былины. - М.: Советская Россия, 1988.
3. Гудзий Н.К. Хрестоматия по древней русской литературе XI-XVII вв. - М.: Учпедгиз, 1962.
4. ДыгалоВ.А. А начиналось все с ладьи... -М.: Просвещение, 1996.
5. Курганский Ю. Автономка - 2 / Сборник стихов и песен, посвященных подводникам. -СПб., 2003. - С. 61.
6. Памятники русского права. X-XII вв. Выпуск первый. - М., 1952.
7. Раздолгин А.А., Фатеев М.А. На румбах морской славы. - Л.: Судостроение, 1988. - С. 13.
8. Русская Правда // Памятники русского права. Х-Х11 вв. Выпуск первый. - М., 1952. - С. 116.
9. Словарь русского языка ХI-ХVШ вв. Вып. 5. - М.: Наука, 1978. - С. 300.
10. Словарь русского языка ХI-ХVШ вв. Вып. 7. - М.: Наука, 1980. - С. 318; Вып. 11. - М.: Наука, 1986. - С. 424.
11. Словарь русского языка ХI-ХVШ вв. Вып. 14 - М.: Наука, 1988. - С. 158.
12. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. - М.: Прогресс, 2006. - С. 321.
13. Черкашин Н. Митина любовь // Море любви. - М., 2005. - С. 69.
14. Черкашин Николай. Черная эскадра. - М.,
2003. - С. 12.
15. Шанский Н.М. и др. Краткий этимологический словарь русского языка: Пособие для учителя. Изд. 2-е, исправ. и доп. / Под ред. С.Г Бархударова. - М.: Просвещение, 1971.
Н.В. Сизова
НЕКОТОРЫЕ ПОДХОДЫ К АНАЛИЗУ ПОНЯТИЙ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА (на примере идеологемы террор)
В статье рассматриваются некоторые современные подходы к анализу политического дискурса, а именно междисциплинарные направления исследования. Разбирается возможность комбинирования данных подходов при анализе идеологемы «террор» и ее производных. Особое внимание уделено рассмотрению данных понятий в хронологическом и межкультурном аспектах.
В последние годы заметно возрос интерес к изучению политического дискурса как объекта междисциплинарных исследований. Анализ взаимосвязи языка и политики способствует пониманию смысла, направленности и целесообразности речевых действий человека в политической сфере, а также дает возможность выявить непосредственные механизмы воздействия речевых актов на личностное и общественное политическое сознание. В данной статье будут рассмотрены некоторые современные подходы к исследованию политического дискурса, а также попытка их комбинирования при анализе его понятий.
В лингвистической литературе нет общепринятого определения языка политики. «Политические лингвисты» в своих работах оперируют такими понятиями, как политическая коммуникация, политический дискурс, политическая речь, по-
литический язык и т.д. Нередко эти понятия используются как взаимозаменяемые. Например, Е.И. Шейгал допускает использование словосочетаний политическая коммуникация и политический дискурс в качестве нестрогих синонимов; однако язык политики является более обширным понятием и включает всю «структурированную совокупность знаков, образующих семиотическое пространство политического дискурса» [11, с. 22]. Более того, язык политики (language of politics), по мнению автора, следует отграничить от понятия политический язык (political language). Если язык политики Е.И. Шейгал относит к так называемым профессиональным подъязыкам, то политический язык не является прерогативой политиков или государственных чиновников, он связан со специфическим использованием общенародного языка как средства убеждения и контроля [11, с. 21-22].
А.П. Чудинов разграничивает политическую лексику и политологическую терминологию. Политологическая терминология в полной мере известна только специалистам и используется только в научных и иных специальных текстах, в то время как политическая лексика - это тематическое объединение общеупотребительных слов, которые должны быть понятны абсолютному большинству граждан [10, с. 90]. Сравнивая специфические признаки политической и разговорной, научной или официально-деловой речи, исследователь приходит к выводу, что политический язык является лингвистическим термином и имеет не меньше прав на существование, чем по-прежнему используемые лингвистами термины официально-деловой язык, разговорный язык или научный язык [10, с. 32].
Противоположное мнение высказывает П.Б. Паршин: «Совершенно очевидно, что чисто языковые черты своеобразия политического дискурса немногочисленны и не столь поддаются идентификации. То, что обычно имеется в виду под языком политики, в норме не выходит за рамки грамматических, да, в общем-то, и лексических норм соответствующих идиоэтнических (“национальных”) языков...» [8]. Он подвергает сомнению существование политического языка как такового, политического языка вообще, считая, что предметом политолингвистики является иди-ополитический дискурс, т.е. конкретно совокупность тех или иных видов дискурса, актуальных в стране на момент изучения [8].
Г.Ч. Гусейнов помещает в центр своего исследования понятие идеологический язык, в пространственном отношении представленный как «место встречи и частичного взаиморастворения языка идеологии с обыденным, пошлым или банальным языковыми горизонтами, включающими и так называемый ненормативный, или об-сценный, пласт русского языка» [1, с. 11].
Разнообразие используемых понятий и дефиниций можно объяснить приверженностью авторов тех или иных методологических направлений анализа политического дискурса. Мы остановимся на так называемых «междисциплинарных» подходах.
Критический дискурс-анализ (Critical Discourse Analysis) - относительно новое направление в лингвистике, является составляющей такового популярного междисциплинарного направления как исследования культуры (cultural
studies). «Критики» полагают, что «знания» не являются объективным феноменом, а зависят от позиции говорящего, от того, кому он говорит и с какой целью [14, p. 22], поэтому критическое осмысление власти языка обуславливает наиболее полное и естественное понимание социального порядка. С этой точки зрения, доминирование той или иной социальной группы достигается в большей степени через идеологию и язык. Голландский лингвист Т. ван Дейк в связи с этим вводит понятие идеологическое управление (ideological management) [15].
Другое направление в рамках концептуального подхода к анализу языка - историко-этимологическое. Оно связано с исследованием эволюции понятия и рассмотрением контекстов его употребления и предполагает фундаментальное изучение исторической среды, в которой развивается понятие, а также детальное исследование его семантического поля. Например, описанию смысловых параметров базовых понятий отечественного политического дискурса и их «хронополитической эволюции» посвящена работа М.В. Ильина [2]. Некоторые исследователи пытаются соединить историко-этимологический подход с построением когнитивных схем, или логико-морфологических структур [2; 3].
Интересен лингво-идеологический анализ политического дискурса, находящийся на стыке критического дискурсивного анализа и когнитивного метода. В рамках данного подхода исследуются стереотипы, лежащие в основе политических предубеждений, а также взаимосвязь языка и идеологии.
Лингво-идеологический анализ русского тоталитарного и постсоветского дискурсов представлен в работах Н.А. Купиной и Г.Ч. Гусейнова. В них авторы оперируют понятием идеологе-ма. Так, Н.А. Купина трактует ее как мировоззренческую установку, облеченную в языковую форму, как вербально закрепленное идеологическое предписание [4, с. 13, 43]. ГЧ. Гусейнов определяет идеологемы как «знаки или устойчивые совокупности знаков, отсылающих участников коммуникации к сфере должного - правильного мышления и безупречного поведения - и предостерегающих их от недозволенного» [1, с. 14]. Особое внимание автор уделяет анализу динамики идеологемы от стадии первоименования до стадии постсоветского переосмысления.
Далее в работе мы сосредоточимся на попытке комбинирования выше обозначенных
подходов при анализе понятия террор и его производных.
Выбор данных понятий для анализа мотивирован актуальностью, а точнее злободневностью, стоящих за ними явлений. Проблемы терроризма активно обсуждаются не только специалистами, но и широкой общественностью. Это вполне закономерно, т.к. данное явление общественной жизни можно анализировать с разных точек зрения (философской, политологической, социологической, правовой, психологической и др.). На наш взгляд, этот анализ следует дополнить рассмотрением лингвистического аспекта обозначенных понятий.
На сложность структур выбранных слов указывает следующее: несмотря на их «интернациональность» и, казалось бы, полную переводи-мость, единого, общепринятого определения до сих пор не выработано ни международным правом, ни научным сообществом. «Что считать, а что не считать “террором” каждый решает сам, в зависимости от идеологических установок, опираясь на собственную интуицию», - утверждают российские исследователи [6, с. 155].
Историки пишут об опричном терроре, терроре якобинском, красном и белом терроре эпохи гражданской войны и т.д.; современные публицисты пишут об уголовном терроре; к терроризму относят угоны самолетов и захват заложников и т.п. Террором называют и массовые репрессии, официально санкционированные государственной властью на законодательном уровне [6, с. 155]. Именно так большинство людей трактует террор советского времени. В литературе часто встречаются выражения «Большой террор», «сталинский террор», «послевоенный террор», содержащие в себе, как правило, негативные коннотации. Однако далеко не во всех случаях политические убийства или официально санкционированные массовые репрессии воспринимаются как террор. Нельзя не отметить, что в СССР был круг людей, которые действительно верили в «правое дело» партии и советской власти и считали репрессивную политику необходимостью на пути построения коммунизма. Для них восприятие данного явления совсем иное, а соответственно слово террор не содержит отрицательных кон-нотативных значений.
Итак, слово террор и его производные нельзя характеризовать как термины. На наш взгляд, это идеологемы, поскольку употребление данных
слов почти всегда маркировано, эмоционально окрашено. Понимание террора в различных социокультурных дискурсах неодинаково: то, что является очевидным преступлением для одних, другим может видеться подвигом и целью всей жизни. Например, печально известные события 11 сентября 2001 г. для американцев и европейцев являются трагедией и оцениваются исключительно как тяжкое преступление. Однако для определенной части исламистов это не преступление, а так называемое возмездие, реализация которого рассматривается ими как подвиг. Отметим, что использование слов террор, терроризм для них в этом отношении не приемлемо.
Все выше приведенные примеры доказывают необходимость рассмотрения широкого культурно-исторического контекста употребляемых понятий. В течение нескольких веков протекал процесс переосмысления явления террора и, соответственно, изменялось семантическое наполнение идеологемы, это явление характеризующей.
Террор как явление социально-политическое был порожден Великой французской революцией. В переводе с латыни terror означает «страх, ужас, устрашающее обстоятельство». Однако негативной окраски во время Великой французской революции (когда террор являлся ее инструментом) у данного понятия не было. Революция, в свою очередь, была способом «восстановления нацией своих прав» и, соответственно, воспринималась положительно. В связи с этим стоит отметить, что возникновение идеологемы террор обусловлено развитием идеологемы революция.
В русских словарях и энциклопедиях дореволюционной эпохи не было толкования понятия террор. В первом издании словаря Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона были помещены статьи о якобинском терроре эпохи Великой французской революции и о белом терроре роялистов в 18151816 гг. [12]. Интересно, что слово террор в данных статьях производилось от французского la terreur, а не от исконного латинского terror. Во втором дополнительном томе этого же словаря, вышедшем в 1907 г., т.е. уже после революционных событий 1905 г., появилась статья «Террор в России», в котором террор был назван «системой борьбы против правительства, состоявшей в организации убийства отдельных высокопоставленных лиц, а также шпионов, и в вооруженной защите против обысков и арестов» [13]. Период систематического террора автор относит к 1878-
1882 гг. В статье говориться также о возобновлении террора в начале XX в., упоминается террор партии социалистов-революционеров, а также черносотенный террор. В связи с этим исследователи связывают возникновение российского революционного терроризма, прежде всего, с борьбой за социальную революцию. Террористическая революция представлялась противникам царизма, в частности эсерам, самой справедливой формой борьбы, а акт террора виделся ими как акт самопожертвования. Соответственно, идеоло-гема террор на данном этапе наделялась отнюдь не отрицательными, а скорее положительными коннотациями. В связи с этим террор стал главным аргументом в борьбе против идейных противников после 1917 г. Так, в толковом словаре Д.Н. Ушакова (1940 г) дается такое определение данного понятия: «Физическое насилие по отношению к политическим врагам», после которого в качестве иллюстративного примера следует цитата
В.И. Ленина: «Наш красный террор есть защита рабочего класса от эксплуататоров, есть подавление сопротивления эксплуататоров...» [9].
Однако государственный террор, унесший с 1917 г. миллионы жизней, хотя и имел генетическую связь с террором дореволюционным, тем не менее, не мог долго восприниматься однозначно с одобрением, т.к. он был направлен уже не на эксплуататоров, а на обычных людей. Отныне государственный террор в массовом сознании -это государственные репрессии, а соответствующая идеологема окрашена негативно. В связи с этим происходят изменения в ее употреблении. Например, в толковом словаре С.И. Ожегова (издание 1973 г.) террор трактуется как «физическое насилие, вплоть до физического уничтожения, по отношению к политическим противникам» [7]. С одной стороны, это определение в принципе дублирует толкование, данное в словаре Д.Н. Ушакова. Однако иллюстративные примеры качественно другие. Во-первых, фашистский террор. Здесь политический противник отождествляется с главным для советского человека внешним врагом государства. Возможно, таким ярким примером официальная идеология пыталась свести понимание террора в целом к восприятию данного явления в указанном контексте. Вторая вербальная иллюстрация понятия - индивидуальный террор, с конкретизацией в скобках -единичные акты политических убийств. За словосочетанием «индивидуальный террор», как
правило, стоит образ террориста-одиночки, выступающего против системы, против властных структур, т.е. это словосочетание в принципе ан-тонимично государственному террору. Интересно, что слова индивидуальный и единичные естественно не могут стоять в одном смысловом ряду со словами массовый и репрессии (последнее крайне редко используется в единственном числе).
Однако, несмотря на эволюцию оценочного значения данной идеологемы (ее динамики от положительной трактовки вплоть до противоположной) террор советского периода определяется исследователями как способ управления социумом посредством превентивного устрашения, как основополагающий государственный принцип [6, с. 157].
Безусловно, ситуация в постсоветский период изменилась. В 90-е годы прошлого столетия страна испытала потрясения, связанные с ситуацией на Северном Кавказе. Вследствие этих событий террор в общественном сознании отождествлялся именно с Чечней и трактовался уже не как государственный принцип, а как своего рода политика против государства и его граждан. Актуальным стало выражение «чеченский террор». Но есть ли чеченский террор в восприятии, например, английского или американского общества? Исследователи отмечают, что в опубликованном госдепартаментом США списке террористических организаций чеченские военизированные группировки отсутствуют [5, с. 169], а зарубежные СМИ для обозначения этих событий предпочитают в использовании формулировки «внутренние конфликты на территории России», «преступные действия», «антиправительственные выступления» и т.п. Более того, до сих пор не существует единой официальной оценки соответствующих событий среди российских политиков, чиновников и силовых структур. Отсюда многообразие используемых выражений и терминов: антитеррористическая операция в Чечне - вооруженный конфликт, война на территории Чеченской Республики; чеченские боевики, террористы -незаконные вооруженные формирования и т.п.
Современное понимание идеологемы террор еще более сложное. Это связано с трагическими событиями уже мирового масштаба: взрывы в Испании, Великобритании и, конечно, в США 11 сентября 2001 г. Вследствие этого все чаще используется сочетание «международный терроризм». Тем не менее, отсутствие словарного оп-
ределения явления дает безграничные возможности для построения манипулятивных стратегий. Например, использование риторики антитеррора для легитимации Соединенными Штатами военных действий на территории Афганистана и Ирака. Большинство граждан и все крупные политические партии России осуждали ответный террор и бомбардировки городов Ирака Америкой в 2003 г. В США и Великобритании же общественное мнение было на стороне политики военных действий в Ираке. В исследовании Т. ван Дейка показано, как правительство США и поддерживающие его СМИ внедряли в сознание народа мысль о том, что военные действия США против Ирака этически безупречны. Основной аргумент - это борьба против ЗЛА (Evil, Guilty), совершившего неспровоцированный акт агрессии против ДОБРА (Good, Innocent). Таким образом, военная интервенция и бомбовые атаки Ирака в массовом сознании американцев и их союзников репрезентировались не как террористические действия, а как законные формы (вооруженного) противоборства [15]. Выражение «государственный терроризм» (state terrorism) использовалось лишь оппозиционной прессой, зная, какой негативный смысл, слова террор и терроризм приобрели как в американском, так и в мировом общественном сознании.
Итак, необходимо понимать, что именно можно определить как террор. Отсутствие ясного определения данного понятия объясняется сложностью феномена, который охватывает проблемы политические, психологические, этнические, религиозные, военные и др. Содержательное наполнение (негативные или позитивные коннотации) данного понятия детерминировано политическим дискурсом и социокультурными контекстами. Более того, безопасность человека является одной из основных общепринятых ценностей, а, следовательно, использование идеологем террор и терроризм превращается в важный элемент политической риторики и идеологической пропаганды. Таким образом, объединение различных подходов (историко-этимологического, лингвоидеологического и критического дискурс-анализа) открывает новые перспективы для анализа политического языка, что позволяет не только реконструировать контекстуально зависимые структуры смыслов, но выявить скрытые эффекты взаимовоздействия дискурса и системы социальных отношений.
Библиографический список
1. Гусейнов Г. Ч. Д.С.П. Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х. - М.: Три квадрата,
2004. - 272 с.
2. Ильин М.В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. - М. : «Российская политическая энциклопедия» (РОСПЭН), 1997. - 432 с.
3. Казанцев А.А. Тирания, диктатура: когнитивная схема и историческая судьба политических понятий // ПОЛИС (Политические исследования). - 2001. - №5. - С. 116-122.
4. Купина Н.А. Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции. - Екатеринбург; Пермь: Изд-во Урал. университета; ЗУУНЦ, 1995. - 144 с.
5. Новикова Г. В. Сильная стратегия слабых. Террор в конце XX века // ПОЛИС (Политические исследования). - 2001. - №1. - С. 196-172.
6. ОдесскийМ.П., Фельдман Д.М. Террор как идеологема (к истории развития) // Общественные науки и современность. - 1994. - №6. -
С. 155-166.
7. Ожегов С.И. Словарь русского языка / Под ред. Н.Ю. Шведовой. - М. : Советская Энциклопедия, 1973. - С. 731.
8. Паршин П.Б. Выступление в дискуссии «Интернет-парламент: Архивы Интернет-парламента: Язык и политика». Архив 20 августа, 1999 // http://ip. elections. rn/ip/messeges/941/1905. html.
9. Толковый словарь русского языка / Под ред. Б.М. Волина, Д.Н. Ушакова. Т. IV. - М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1940. - С. 694.
10. Чудинов А.П. Политическая лингвистика: учебное пособие. - М.: Флинта; Наука, 2006. -256 с.
11. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. - М. : ИТДГК «Гнозис», 2004. - 326 с.
12. Энциклопедический словарь / Изд. Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон. Т. XXXIII. - СПб., 1901. - С. 69-81.
13. Энциклопедический словарь / Изд. Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон. Дополнит. том. II. - СПб., 1907. - С. 753.
14. Barker Ch., Galasinski D. Cultural Studies and Discourse Analysis. A Dialogue on Language and Identity. - L. : Sage Publications, 2001. - 192 p.
15. Dijk T.A. van. Discourse and Manipulation (The CDA symposium, Athens, May 20-21, 2005: second draft) // http://www.discourse-in-society.org/Discourse and manipulation.htm.
