«…Не Шекспир главное, а примечания к нему»: комментарий академический и учебный, комментарий как автобиография, исследование и расследование Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ПРОБЛЕМЫ КОММЕНТАРИЯ

Литературный факт. 2024. № 1 (31)

Literaturnyi fakt [Literary Fact], no. 1 (31), 2024

Научная статья УДК 821.161.1.0

https://doi.org/10.22455/2541-8297-2024-31-261-292 https://elibrary.ru/XSZMSY

This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution 4.0 International (CC BY 4.0)

«...Не Шекспир главное, а примечания к нему»: комментарий академический и учебный, комментарий как автобиография, исследование и расследование

Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук,

Аннотация: Статья посвящена истории формирования стандарта академического комментария в советскую эпоху, а также сложившимся в то время его составным частям: описанию источников произведения, истории его создания и пояснениям к встречающимся в тексте реалиям, непонятным читателю. Отдельный раздел работы касается истории создания комментированных изданий классики для учебных заведений, среди которых — в качестве образцового — рассматривается пятитомное собрание сочинений А.С. Пушкина, подготовленное Л.И. Поливановым. Главное отличие этих комментариев заключается в том, что они предваряют текст, заранее отвечают на вопросы, которые могут возникнуть у учащихся. Кратко характеризуются адресованные учителям средних школ комментарии Н.Л. Бродского к «Евгению Онегину», ставшие предметом острой критики В.В. Набокова, а также комментарии к «Евгению Онегину» Ю.М. Лотмана. Отдельно анализируется русская версия книги Набокова «Комментарий к роману А.С. Пушкина "Евгений Онегин"», которая стала новой страницей в развитии жанра комментария, превратившей его в автобиографию и инструмент самопознания. Рассматривается вопрос, насколько справедливыми были нападки Набокова на комментарии Бродского и Чижевского. Еще одно направление в трансформации жанра комментария представлено в комментариях С.З. Лущика к повести В.П. Катаева «Уже написан Вертер», где примечания перерастают в полноценное исследование, открывающее неизвестную и тщательно скрываемую страницу в биографии советского писателя.

Ключевые слова: комментарий академический, комментарий учебный (адресный), А.С. Пушкин, «Евгений Онегин», Л.И. Поливанов, Н.Л. Бродский, Ю.М. Лотман, комментарий-автобиография, В.В. Набоков, Р.Д. Тименчик, комментарий-исследование, творчество В.П. Катаева, «Уже написан Вертер», С.З. Лущик.

© 2024, Е.В. Иванова

Москва, Россия

Информация об авторе: Евгения Викторовна Иванова — доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник, Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, ул. Поварская, д. 25А, стр. 1, 121069 г. Москва, Россия.

ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-2076-0424

E-mail: evi@l-z.ru

Для цитирования: Иванова Е.В. «...Не Шекспир главное, а примечания к нему»: комментарий академический и учебный, комментарий как автобиография, исследование и расследование // Литературный факт. 2024. № 1 (31). С. 261-292. https://doi.org/10.22455/2541-8297-2024-31-261-292

При обсуждении проблем комментирования часто цитируют фразу из записной книжки А.П. Чехова: «...Не Шекспир главное, а примечания к нему»1. По нашим предположениям, своим рождением она обязана венгеровскому изданию У. Шекспира 1902-1904 гг.: вероятно, Чехов услышал ее от самого С.А. Венгерова, большого энтузиаста и, можно сказать, пионера комментированных изданий классики в России. Однако ответ на вопрос, который казался Чехову единственно возможным, ныне таковым не является, поскольку примечания, которые теперь чаще называют комментариями2, в наших отношениях с Шекспиром сегодня играют совсем иную роль. Издавать классические произведений так, словно они были вчера написаны, теперь означает расписаться в издательской некомпетентности. Комментарий не только становится неотъемлемой частью любого издания, претендующего на авторитетность, но и начинает играть самостоятельную роль; внутри него складывается собственная жанровая типология, на которую хотелось бы обратить внимание.

Комментарий академический

Особая роль комментария ранее всего была осознана при подготовке академических изданий классики. Сегодня во всех учебных пособиях по текстологии есть раздел, специально посвященный комментариям, хотя, как правило, достаточно скромный. Например,

1 Чехов А.П. <Записная книжка 1> // Чехов А.П. Полн. собр. соч.: в 30 т. / гл. ред. Н.Ф. Бельчиков. М.: Наука, 1987. Т. 17: Записные книжки. Записи на отдельных листах. Дневники. С. 52.

2 Термины «комментарии» и «примечания» мы используем как синонимы и в качестве определения их смысла используем словарное значение: «разъяснение какого-либо текста путем примечаний и толкований», «пояснение, объяснительное и критическое замечание к чему-либо; рассуждение по поводу чего-либо».

в монографии С.А. Рейсера «Палеография и текстология нового времени» — очень популярной среди современных текстологов — он является частью раздела «Вспомогательный аппарат издания» (см.: [10, с. 287-294]).

Генеалогию современных академических комментариев Рейсер находит в глубине веков:

История создания аппарата комментариев (примечаний) уходит в далекую древность. Когда в старину переписчик какого-либо произведения чего-то в нем не понимал, он или пропускал темное для него место, или переписывал его, оставляя те или другие нелепости, или же «исправлял» рукопись соответственно своему разумению, а иногда, гордясь своей «эрудицией» и в назидание потомкам, пояснял — на полях или непосредственно в тексте — затруднявшее его слово или отрывок. Греческое слово «глосса» и обозначает «толкование непонятного места» [10, с. 289].

Так, в несколько завуалированной форме в советское время отмечалось происхождение комментариев от глоссариев к Священному Писанию. Традиция библейских истолковательных глоссариев, как представляется, совсем не исчезла, она дожила до наших дней в форме «методов» и «подходов» к интерпретации текста различных научных школ — марксистских, структуралистских, семиотических и др. Кроме того, этот тип комментария локализуется в разного рода исследованиях герменевтического характера.

Рейсер проводил разграничение между изданием памятников до XVII в., тесно связанным «с европейской традицией издания исторических (в особенности летописных) и духовных памятников и подробно разработанных приемов так называемой "критики текста"» [10, с. 290], и изданиями литературы нового времени. Точкой отсчета «истории справочно-вспомогательного аппарата изданий памятников новой русской литературы» Рейсер называет издание А.С. Пушкина под редакцией П.В. Анненкова (1855-1857) [10, с. 290]. Можно считать и так, хотя такой подход будет формальным, поскольку в своих рассуждениях о комментарии Рейсер имеет в виду все-таки комментарий академический, сформировавшийся в рамках изданий классики, которые в советское время готовило академическое издательство «Наука». Это было единственное издательство, обладавшее привилегией готовить комментированные издания литературных памятников и произведений русской классики. Даже такое авторитетное издательство как «Художественная литература»

имело строгие ограничения по объему комментария, помещаемого в его изданиях. Заново подготовленный по рукописи текст классического произведения (даже если он был подготовлен авторитетным ученым) издательство не имело права публиковать в принципе, как и вносить изменения в устоявшиеся тексты, если они имелись в формате академических изданий.

В итоге в замкнутом пространстве академической монополии на авторитетные издания классики сформировался особый тип комментария. Корпоративность сделала возможным формирование некоторых если не законов, то норм, регламентирующих все то, что могло и не могло включаться в комментарий, и, как показало дальнейшее развитие жанра комментария, это был далеко не бессмысленный процесс.

Следует отметить, что главная задача академических изданий всегда состояла в подготовке авторитетных текстов классических произведений, и комментарий в рамках этой задачи рассматривался лишь как «вспомогательный аппарат издания». Поэтому основную особенность академического комментария Рейсер выразил следующим образом: «...независимо от того, для какой читательской аудитории комментарий предназначен, он не представляет собой чего-то автономного от текста, а подчинен ему — он должен помочь читателю понять текст. Комментарий — сателлит текста» [10, с. 293]. Мысль о зависимости типа комментария от характера издаваемого текста представляется очень важной, именно этим определяется структура академического комментария.

Главное место в нем занимала история создания произведения от момента возникновения замысла и до его завершения. Сюда входило археографическое описание рукописей и печатных источников текста: автографов, авторских копий, редакций и вариантов, а также прижизненных изданий, в подготовке которых принимал участие автор, — то, что называется творческой или генетической историей произведения. Включались сюда также все упоминания о работе над произведением в дневниках, записных книжках и переписке. Это самая ответственная часть комментария, существующая исключительно в академических изданиях.

Вторую, не менее важную, часть комментария составляют отклики современников, характеризующие восприятие памятника в эпоху его создания и первого появления перед читателями. Важность этого раздела заключается в том, что он составлен из мнений лиц, живших в одно время с писателем, говоривших с ним на одном языке, существовавших в одном историческом контексте. Над современниками

еще не довлеют устоявшиеся оценки и мнения, они воспринимают произведение наименее предвзято, обладают «свежестью взгляда». Даже если эта «свежесть» оказывается полной слепотой, в исторической перспективе это поможет, во-первых, понять, насколько автор опережал свое время, во-вторых, понять особенности восприятия и систему оценок его современников — все то, что можно назвать неписаными законами эпохи.

В судьбе классических произведений мнения современников служат своего рода точкой отсчета, но и в рамках своей эпохи классические произведения могут подвергаться переоценке. Например, цикл стихов А.А. Блока «На поле Куликовом» (1908), прежде чем стать безусловной классикой, при первой публикации в альманахе «Шиповник» натолкнулся на довольно сдержанный прием. Поэт Б.А. Садовской, под псевдонимом, писал о чужеродности исторической темы дарованию Блока, «рыцаря Прекрасной Дамы»: «В стихотворениях "На Куликовом поле" (так в тексте. — Е.И.) не замечается внутренней необходимости, которая оправдывала бы их появление и, по-видимому, само Куликово поле послужило лишь внешним предлогом к написанию цикла хороших, но ненужных, каких-то беспредметных стихов»3. И тот же Садовской — спустя всего два года — писал Блоку «Без мурашек не могу читать "Поля Куликова" и "России"»4. По-настоящему восторженную оценку стихи этого цикла получили лишь после публикации в сборнике «Стихи о России» (1915), изданном во время Первой мировой войны, закрепив за Блоком славу национального поэта. Все это показывает, что произведение, которое мы почитаем как безусловную классику, далеко не сразу вошло в этом качестве в сознание своей эпохи.

Но бывает, что причины восторженного приема первых читателей кажутся последующим поколениям загадкой. Такого рода пример мы находим в воспоминаниях В.Ф. Ходасевича, который писал о том, как прозвучали для него и его окружения стихи из сборника К.Д. Бальмонта «Будем как Солнце» (1903):

Я вспоминаю прозрачную весну 1902 года. В те дни Бальмонт писал «Будем как солнце» — и не знал, и не мог знать, что в удушливых классах 3-й московской гимназии два мальчика: Гофман Виктор и Ходасевич Владислав читают, и перечитывают, и вновь читают и перечитывают всеми правдами и неправдами раздобытые коррек-

3 Голов И. [Садовской Б.А.] Розы без шипов // Весы. 1909. № 9. С. 95.

4 Письмо Б.А. Садовского А.А. Блоку от 9 ноября 1911 г. (РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 391. Л. 4).

туры скорпионовских «Северных Цветов». Вот впервые оттиснутый «Художник-дьявол», вот «Хочу быть дерзким», которому еще только предстоит стать пресловутым, вот «Восхваление Луны», подписанное псевдонимом: Лионель.

Читали украдкой и дрожали от радости. Еще бы. Шестнадцать лет, солнце светит, а в этих стихах целое откровение. Ведь это же бесконечно ново, прекрасно, необычно!..5

Далеко не всякому поэту дано иметь такого читателя, но именно на таком восприятии современников зиждется репутация поэта, ставшего кумиром целого поколения. И поскольку повальному увлечению Бальмонтом очень скоро пришел конец, подобные отзывы позволяют представить, на чем основывалась его былая слава.

Еще одним примером могут служить воспоминания А.Н. Толстого о том, как его поколение встретило выход «Очерков и рассказов» М. Горького в 1899 г.: «Едва начинались летние каникулы — молодежь уходила "босячить" на места, воспетые Горьким. Кто не мог уйти — устраивали домашнее босячество: прямо, например, со службы бросались в лодках за Волгу, там зажигали костры, пили водку, пели песни о Стеньке Разине и философствовали, лежа без штанов на зеленом косогоре.»6.

Подобных примеров можно привести немало. Очень важно зафиксировать тот звук, который некогда услышали современники при первом чтении произведения, — он, как правило, является уникальным. Современники часто улавливают смыслы, совершенно недоступные читателям других эпох. Пользуясь словами Е.А. Баратынского, голос «друга в поколенье» сменяют затем голоса

" 7

«читателей в потомстве»', и этот переход дает разные результаты. Оторвавшись от читателя своей эпохи, произведение начинает жить отдельной жизнью, становится объектом самых разнообразных интерпретаций. Вот эти последующие интерпретации академический комментарий никак не должен учитывать, точнее: просто не может их учитывать хотя бы потому, что процесс интерпретации разомкнут во времени, способен меняться и пополняться, и каждая новая эпоха

5 Ходасевич В. О новых стихах // Утро России. 1916. № 127. 7 мая. С. 5.

6 Толстой А. Ранний Горький // Горький: Сборник статей и воспоминаний о М. Горьком. М.; Л.: ГИЗ, 1928. С. 134.

7 БаратынскийЕ.А. «Мой дар убог, и голос мой не громок.» // БаратынскийЕ.А. Полн. собр. стихотворений / сост., подгот. текста и примеч. В.М. Сергеева. Л.: Сов. писатель, 1989. С. 144.

вносит свой вклад, предлагает собственный угол зрения на то или иное произведение.

Наконец третью часть комментария составляет так называемый реальный комментарий — пояснения скрытых или явных цитат, отсылок к тому, что было на слуху у автора и его современников, устаревающих исторических и бытовых реалий, непонятных слов, географических и топографических реалий и т. п. Эта часть комментария публикуется с привязкой к отдельным фрагментам текста, составляя наиболее изменчивую часть, неотделимую от жизни памятника во времени.

В отклике на публикацию тезисов нашего доклада в Интернете было замечено, что некогда в «Литературных памятниках» требовали прокомментировать, что такое Генисаретское озеро. Думаем, некогда такого рода пояснения были не лишними; другое дело, что сегодня они таковыми не кажутся. Поскольку главной целью реального комментария является создание условий для адекватного понимания памятника, эти условия будут разными для различных эпох.

Таковы в общих чертах составные части комментария, как он складывался в рамках академических издательств на протяжении многих десятилетий. Академические издания, повторяем, обладали исключительным правом готовить тексты по творческим рукописям и помещать комментарии, о составе которых говорилось выше. Нельзя сказать, что комментированные издания пользовались повышенным спросом, и несмотря на то, что они были малотиражны, отдельные — в первую очередь справочные — тома подолгу не расходились. Споры вызывал объем реального комментария и его соотношение с основным текстом; более того, есть читатели, убежденные в полной ненужности комментария как такового, утверждающие, что никто комментарии не читает. В прежние времена такие аргументы парировали фразами типа: «наш читатель вправе знать», «существуют сведения, которые должны быть известны культурному читателю» либо «должны быть в обиходе каждого культурного человека» и т. п. Появление Интернета и его повсеместное распространение внесло в эти споры дополнительные аргументы: есть люди, уверенные, что все необходимые сведения можно найти на его безбрежных просторах. Но правильно составленный реальный комментарий включает в свой состав не сведения из энциклопедии, а ответы на вопросы, которые могут возникнуть при чтении текста, и касаются они не только фактов, а в первую очередь смыслов.

Например, комментируя цикл Блока «На поле Куликовом», чрезвычайно важно отметить, что написан он был в Шахматово, что Блок

никогда не был на месте Куликовской битвы и даже не делал попыток посетить эти места, хотя в его время на этом месте уже существовал тот самый памятник, который сохранился доныне. Также очень важно установить, откуда черпал Блок сведения о Куликовской битве. Так что Интернет хоть и заставляет вносить в процесс подготовки реального комментария те или иные коррективы, он не отменяет смысловых пояснений, восстановлением которых занимается историк литературы.

В целом, эти три составляющих элемента комментария есть то бесспорное ядро, которое сложилось в процессе подготовки ряда академических изданий русской классики в советское время. Оберегая это смысловое ядро, Рейсер даже сформулировал опасность, которая, по его мнению, грозила его разрушить: «Гипертрофия комментария — тяжелая болезнь, с которой необходима систематическая борьба. Комментарий меньше всего "искусство для искусства", и превращать его в демонстрацию эрудиции комментатора или в склад самых разнообразных сведений, отдаленно нужных в данной связи <...>, противозаконно» [10, с. 293].

Долгие годы от разрастания комментарий спасали редакторы академических издательств, наделенные очень большими полномочиями. Именно они главным образом стояли на страже: им дано было право сокращать комментарии по своему усмотрению, ссылаясь на прецеденты, экономию бумаги, интересы читателей и даже на партийные постановления. Редактор академического издательства был наделен большими правами еще и потому, что он нес ответственность буквально за все, начиная от запятых и до идеологической ереси, которая могла в такие издания просочиться. По существу, редакторы и поддерживали академический стандарт, благодаря им академический комментарий не выходил за отведенные ему рамки.

Да и составители академического комментария не были заинтересованы в том, чтобы включать в комментарий все накопленные сведения — комментарий оплачивался весьма скудно, по сравнению, например, со вступительными статьями и так называемой составительской работой, он не охранялся авторским правом, любой мог использовать его по своему усмотрению. Гораздо более выгодно было использовать накопленный запас знаний в исследовательской деятельности, в подготовке диссертаций и т. п. — словом, за пределами академического издания. В прежние времена к их услугам были разного рода издания-спутники в жанре «материалы и исследования», журналы и сборники, и даже массовые издания, где появлялась возможность выступить в роли исследователя и просве-

тителя. В этих условиях на протяжении десятилетий академический комментарий успешно выполнял свою роль «сателлита текста».

Почти одновременно с книгой Рейсера, объявлявшей «гипертрофию комментария» противозаконным деянием, вышло издание работ Ю.Н. Тынянова «Поэтика. История литературы. Кино», подготовленное Е.А. Тоддесом, А.П. и М.О. Чудаковыми, где в соотношении текстов и комментариев наличествовала откровенная «гипертрофия» — комментарии по объему существенно превышали текст статей Тынянова. Но именно это издание и сегодня может служить эталоном, поскольку этот небольшой по объему том решал задачи, которые В.А. Каверин назвал условиями, необходимыми для понимания места и роли формализма в истории русской литературы: воссоздание «надежной фактической канвы их (формалистов. — Е.И.) деятельности, особенно раннего ее этапа»8. Эта «сложная задача», по мнению писателя, предполагала «как строгость исторического изучения, так и современную оценку»9.

В книге были представлены историко-литературные и киноведческие работы Тынянова периода расцвета русского формализма, полные сведения об истории создания текстов, местах их хранения, описание рукописей и конспектов, а также отклики современников в дневниках, письмах и статьях. В итоге «гипертрофия комментария» сделала это издание во многих отношениях образцовым, потому что объем комментария определился естественным путем, включив все необходимое для понимания раннего творчества Тынянова. Вдобавок комментаторы имели возможность пользоваться разъяснениями его друзей и соратников, в свое время близко стоявших и даже принадлежавших к формальной школе — Л.Я. Гинзбург, В.Б. Шкловского, Б.М. Эйхенбаума и др. Работа над книгой протекала при самом активном сопротивлении издательских редакторов, и эта борьба не давала ничему «разрастаться» сверх необходимого. В итоге издание на многие годы стало настольной книгой для всех, кто изучал русский формализм и литературно-критическое наследие Тынянова. Единственное, что отсутствовало в издании — именной указатель, но это, как правило, зависело от издательства.

Причина успешности издания была не в том, что комментариев было много, а в том, что они отвечали потребностям изучения предмета в тот период времени, содержали ответы на вопросы читателя той эпохи. Оказалось, что «гипертрофия комментария», если она

8 Каверин В. Предисловие // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / отв. ред. В.А. Каверин и А.С. Мясников. М.: Наука, 1977. С. 6.

9 Там же.

мотивирована, не только не является болезнью, а может стать необходимым условием адекватного понимания текста, которому потребовался именно такой «сателлит», а не какой иной. Это издание повлияло на дальнейшее развитие комментирования больше, чем любое другое академическое издание, соблюдавшее нормативные требования, привычный баланс между Шекспиром и «примечаниями к нему».

Рейсер в своей монографии пытался назвать неотъемлемым свойством академического комментария еще и адресность, но, как представляется, это совсем не так — в первую очередь потому, что академические издания готовятся крайне редко (раз в несколько десятилетий), и за этот период читательская аудитория может сильно измениться. Единственное, что мы можем сказать про адресата академических изданий, — то, что они предназначены для всех, кто испытывает потребность в чтении авторитетно подготовленного текста с описанием его источников и принципов подготовки и снабженного необходимым запасом справочных сведений. Это может быть и исследователь, и переводчик, и учитель, и продвинутый ученик, и даже случайный читатель. Адресный комментарий складывался на совершенно иной основе, и ему следует посвятить отдельный раздел.

Комментарий адресный или учебный

По нашему мнению, адресный комментарий возник раньше и независимо от комментария академического — его появление связано с потребностью преподавания литературы в гимназиях, реальных училищах и университетах. Подготовкой текста и комментариев занимались в этих случаях преподаватели, которые хорошо знали адресата своих изданий. До революции 1917 г. среднее образование было частным и гимназии обладали правом выпускать собственные издания произведений, хрестоматий и учебных пособий, предназначенных для своих учащихся, для конкретной целевой аудитории.

В рамках этой статьи мы не ставим целью сколько-нибудь полно обозреть все многообразие пособий и хрестоматий, подготовленных преподавателями гимназий для своих учеников; отметим лишь, что среди них можно отыскать по-настоящему выдающиеся образцы педагогической мысли, например, педагогические труды преподавателя Ставропольской гимназии Я.М. Неверова, изумительные по осмысленности и глубине10. В нашей статье в качестве образца мы используем издание, подготовленное известным педагогом и осно-

10 См., напр., современное переиздание его трудов: [2].

вателем частной московской гимназии Л.И. Поливановым «Сочинения А.С. Пушкина с объяснениями их и сводом отзывов критики». Выбор этой работы оправдывается в наших глазах хотя бы тем, что по нему изучали Пушкина В.Я. Брюсов, А. Белый и многие другие прославленные ученики Поливанова.

В предисловии Поливанов объяснял назначение своего издания

так:

Если других первоклассных писателей наших, как Ломоносов, Державин, Карамзин, недостаточно читать в ограниченных отрывках хрестоматий, то такое чтение произведений Пушкина ныне, когда внешние препятствия к распространению его сочинений устраняются, не могло бы найти никаких оправданий. Произведения Пушкина должны стать настольною книгою каждого русского юноши, претендующего завершить свое среднее образование. Нет нужды делать все произведения поэта, столь близкого к нашему времени, непременно предметом занятий классных — на это не стало бы и времени, — но непосредственное знакомство с ними должно стать обычаем всякой порядочной школы [9, т. 1, с. V].

Отметим, что издание Пушкина для гимназистов выходило в пяти томах.

Поливанов нашел совершенно особый подход к изданию пушкинских произведений для своих учеников: его комментарии предваряли текст, они готовили читателей к чтению и содержали всю полноту необходимой информации для его понимания:

Предлагаемое издание сочинений Пушкина имеет в виду не только тексты его произведений в возможной для указанной цели полноте, но при каждом произведении представить так сказать историю его, дать необходимый для понимания его реальный комментарий и выяснить художественную цену произведения.

Для достижения первого мною указываются, согласно выясненным доныне данным, время и место написания каждого произведения, повод к его написанию и те изменения, которым оно подвергалось; если произведение подражательное, то оно сличается с тем образцом, который послужил Пушкину; если переводное — приводится сам текст подлинника; приводятся также и источники оригинальных произведений Пушкина. Отдельные произведения, так объясненные, приводятся в связь с предшествующими; это сделано с тою целью, чтобы наглядно показать постепенный ход

в развитии творчества поэта. Читатель увидит, что эти разъяснения, обыкновенно помещаемые мною перед самим произведением, порою получают значительные размеры; но пусть не спешит он упрекнуть меня в излишней полноте их, ссылаясь на то, что для неспециалиста это излишне. Я настаиваю на этой полноте вступительных заметок моих потому, что только обстоятельное разъяснение может привести к ценному выводу; без того весь вывод теряет всякую силу: он будет общим местом, фразою, не более [9, т. 1, с. VI].

Комментарии Поливанова, которые он называл разъяснениями, включали следующие смысловые позиции: «время и место написания» произведения, историю его создания и «те изменения, которым оно подвергалось». Кроме того, в каждом из томов он предлагал учащимся сводку критических отзывов о каждом произведении. Таким образом, эти разъяснения включали в себя все то, что впоследствии стало принадлежностью академических комментариев. Единственное отличие — его разъяснения как бы предваряли вопросы, которые могли возникнуть в ходе чтения и предупреждали их возникновение, они заранее вводили ученика в контекст, в котором произведение создавалось. Особого внимания заслуживает публикация оригинала переводных стихов — этого не делало ни одно академическое издание.

Выбирая отзывы критиков, Поливанов стремился прежде всего избежать, как он писал, «повторять, и обременять память учащихся ходячими общими местами о литературных произведениях» [9, т. 1, с. VII]. Достаточно сказать, что в комментариях к «Евгению Онегину» (1823-1831) имя Белинского вообще не упоминается, так что выпускники поливановской гимназии могли окончить курс, не подозревая, что перед ними «энциклопедия русской жизни». При этом критические суждения Белинского об отдельных стихотворениях Пушкина в других томах приводятся. Но самое примечательное — в комментариях к «Евгению Онегину» подробный очерк был посвящен поэмам Дж.Г. Байрона, чтобы учащиеся представляли, что опровергал Пушкин, когда отрицал, что в «Евгении Онегине» он написал свой портрет, «как Байрон, гордости поэт»11.

Вообще «гипертрофия комментария» в издании Поливанова в отдельных случаях была вопиющей — «разъяснения» к «Евгению Онегину» намного превышали объем романа в стихах. Но Поливанов

11 Пушкин А.С. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 6 т. / под ред. Ю.Г. Оксмана и М.А. Цявловского. М.; Л.: Academia, 1936. Т. 3: Евгений Онегин. Драматические произведения. С. 30.

нисколько не смущался этим, исходя из убеждения, что «произведения Пушкина должны стать настольною книгою» на протяжении всей последующей жизни его выпускников. Так оно и было, по крайней мере, на примере Брюсова и Белого мы видим, что Пушкин с гимназических лет прочно вошел в их жизнь, на многие годы стал их «вечным спутником».

К сожалению, опыт поливановских изданий был забыт, и жанр адресного комментария в советской школе складывался совсем на других основаниях. Русская классическая литература изучалась прежде всего как отражение трех этапов освободительного движения, «зеркало русской революции» (В.И. Ленин), полигон формирования вольной русской мысли. И потому стратегия преподавания литературы в том и состояла, чтобы любого писателя под эти три этапа подверстать.

Образцом комментария для средней школы советской эпохи можно назвать пособие для учителей средней школы Н.Л. Бродского «"Евгений Онегин". Роман А.С. Пушкина». Надо отметить, что с точки зрения реальных комментариев это была вполне добросовестная работа, но она (в духе того времени) была подчинена стратегической задаче — по каждому поводу подтверждать суждение Белинского о романе как «энциклопедии русской жизни» и отмечать все связи Пушкина с декабристами, выставляя поэта «защитником вольности и прав»12. Комментарии отвечали на вопросы, которые заведомо не могли возникнуть в голове школьников при непосредственном чтении «Евгения Онегина». Они, по существу, ничего не «разъясняли», и готовили прежде всего к написанию сочинений, среди которых лидировала тема «Онегин — лишний человек» (тут уж было не до Байрона).

Поэтому несмотря на то, что современная исследовательница И.А. Черемисина Харрер называет работу Бродского «одним из лучших на современный момент комментариев к пушкинскому роману» [13, с. 102], вряд ли она приближает школьников к пониманию Пушкина, как это делали издания Поливанова, а уж про то, чтобы Бродский сделал Пушкина настольной книгой, не может быть и речи. Работа Бродского есть памятник преподаванию Пушкина в советскую эпоху, и не случайно именно ее избрал в качестве главной мишени для издевательств В.В. Набокова в своих комментариях к роману «Евгений Онегин», о чем еще пойдет речь.

12 Там же. С. 19.

Последним и наиболее близко стоящим по времени к нам примером адресного комментария может служить работа Ю.М. Лотмана «А.С. Пушкин: Биография писателя. Роман "Евгений Онегин": Комментарий», имевшая несколько изданий, в некоторых из которых биография Пушкина и комментированное издание «Евгения Онегина» разделены.

Установка на адресность носила для Лотмана принципиальный характер: он начал свою книгу с утверждения, что «"тип комментария определяется прежде всего читательским назначением издания"» [6, с. 233-234]. Лотман сразу объясняет также причину, по которой он решил сменить на этой стезе Бродского, работа которого, выдержавшая пять изданий, с точки зрения Лотмана, «выглядит неполной, а частично и устаревшей» [6, с. 239]. Добавим, что издавать комментарии Бродского после того, как в русском переводе вышли комментарии Набокова, где они были раскритикованы в пух и прах, стало невозможно. Но, стремясь заменить Бродского, Лотман оценивал комментарии Набокова столь же невысоко: «В примечаниях содержится ряд параллелей с западноевропейскими литературными текстами, стилистические заметки, например, указания на галлицизмы и некоторые бытовые комментарии. Однако в целом работа включает и ряд необязательных сведений, точные наблюдения перемежаются порой с субъективными и приблизительными» [6, с. 240].

Лотман разделял два типа комментариев (на его языке — «пояснений»): «Пояснения эти могут иметь двоякий характер. Они могут быть текстуальными, то есть объяснять текст как таковой. Такое объяснение является необходимым условием любого читательского понимания произведения» [6, с. 234]. Но простых пояснений, считает Лотман, недостаточно, от преподавателя требуют большего: «Другой вид пояснения — концепционный. Здесь, опираясь на понимание текста, исследователь дает разного рода интерпретации: историко-литературные, стилистические, философские и др. Первый вид пояснений дается в комментарии, второй — в теоретических исследованиях: статьях и монографиях» [6, с. 235].

Здесь подход Лотмана смыкается с подходом Бродского: они оба убеждены, что существует определенный взгляд на пушкинский роман, который необходимо сформировать у школьника. В отличие от Поливанова, они не пытаются привести школьника к чтению романа Пушкина, а стремятся с помощью романа Пушкина объяснить особенности русской жизни его эпохи, систему социальных и человеческих взаимоотношений, литературные и исторические реалии. Этот подход в корне противостоит подходу Поливанова, который своими

«разъяснениями» готовил учеников к чтению романа, предполагая при этом, что процесс этого чтения не станет однократным.

Бродский и Лотман адресовали свои пособия учителям, исходя из убеждения, что учитель заведомо должен знать намного больше того, что знают его ученики.

Комментарий как автобиография

Рассматриваемые до сих пор типы комментария — академический и учебный — все-таки не выходили за рамки своей обязанности, как ее сформулировал Рейсер — оставаться «сателлитами текста», — или, по крайней мере, не уходили от текста слишком далеко.

Подлинно революционные изменения в области комментирования текста произвел Набоков, открыв здесь новые творческие возможности и превратив комментарий в особый литературный жанр, но эти новые возможности до сих пор осознаны далеко не полностью.

Как вспоминал Набоков, его работа начиналась как подготовка собственного перевода романа «Евгений Онегин»: «Этот опус обязан своим рождением замечанию, которое сделала моя жена мимоходом в 1950 — в ответ на высказанное мной отвращение к рифмованному переложению "Евгения Онегина", каждую строчку которого мне приходилось исправлять для моих студентов: "Почему бы тебе самому не сделать перевод?" И вот результат. Потребовалось примерно десять лет труда»13.

В процессе работы над переводом русские реалии требовали все более обширных пояснений, и чем больше Набоков углублялся в их составление, тем дальше отодвигался собственно перевод и уходила из поля зрения целевая аудитория. За строками пушкинского романа Набоков открыл неведомый прежде для себя мир русской жизни и культуры пушкинской эпохи, который он все больше осознавал как духовную родину. Углубление в этот мир стало для него внутренней потребностью; работа растянулась на целое десятилетие (1950-1960 гг.), и ее итогом стал четырехтомный «Комментарий к "Евгению Онегину"»14, совмещающий в себе перевод романа на

13 Цит. по: Старк В.П. Владимир Набоков — комментатор романа «Евгений Онегин» // Набоков В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / под ред. В.П. Старка. СПб.: Искусство, 1998. С. 9.

14 См.: Eugene Onegin. A Novel in Verse by Aleksander Pushkin: in 4 vols. / trans. from Russian with a commentary by Vladimir Nabokov. New York: Pantheon Books, 1964.

английский язык и огромные по объему комментарии, которые средний американский студент не сможет одолеть и за целую жизнь.

Жанровая природа этого многоуровневого труда, рассматриваемого как единое целое, до сих пор остается предметом ожесточенных споров. Комментарии превратились в своего рода компендиум, где содержится не только собственный перевод Набокова, но и разбор всех предшествующих переводов «Евгения Онегина» на английский язык, их острая критика, объяснение русской просодики в ее отличии от английской, один из самых тщательных фактологических комментариев к пушкинскому роману и многое другое, о чем нам предстоит еще сказать.

Современный исследователь И. Левдоров настаивает: уникальность труда Набокова заключается именно в том, что он построен вокруг перевода роман на английский язык, и комментарий неотделим от этого перевода, поэтому сам комментируемый роман он называет так, как слышит его англоязычный читатель — «Юджин Онегин» [5]. Комментарии Набокова он относит к области литературоведения, и его жанр называет «переводческим комментированием текста не на языке его оригинала» [5, с. 34] (дополнительных определений жанра, которые вводит Левдоров, мы касаться не будем).

В отличие от него М. Маликова, поместившая небольшую заметку о книге Левдорова в НЛО в рубрике «Новые книги», считает, что англоязычный перевод имеет значение лишь для первой части четырехтомного труда Набокова, и что собственно комментаторская часть, хотя и создавалась Набоковым по-английски, в смысловом отношении привязана к русскому тексту (т. е. поясняет именно роман Пушкина, а не его перевод)15. На полемике Левдорова с таким подходом к труду Набокова (см.: [5, с. 150-158]) мы останавливаться не будем, поскольку справедливость мнения Маликовой подтверждает сама возможность существования русскоязычных версий комментариев Набокова (см., например: [7; 8]), в рамках которых и сформировался совершенно новый литературный жанр, который можно определить как самопознание через Пушкина.

Отделить комментарии Набокова от его перевода романа «Евгений Онегин» и пояснений к нему, превратить эти комментарии в самостоятельное произведение позволила их совершенно особая жанровая природа. Эта операция, как сказано в предисловии к русскому переводу «Комментариев к роману "Евгений Онегин"» Набокова, потребовала некоторой «текстологической обработки»,

15 См.: Новые книги // Новое литературное обозрение. 2012. № 6 (118). С. 402-403.

т. е. купирования частей текста, касающихся «сугубо специфических проблем перевода "Евгения Онегина" на английский язык» и приведения цитируемых Набоковым стихов «в соответствие с русским текстом»16.

Благодаря этому в труде Набокова было выделено смысловое ядро, которое и составляет художественное открытие писателя. В русской версии «Комментарии» превратились в цепь отдельных фрагментов, привязанных к цитатам из пушкинского романа, которые, по существу, только задают темы и сюжеты этих фрагментов. Этот жанр отдаленно напоминает «Уединенное» и «Опавшие листья» В.В. Розанова с той разницей, что фрагменты Набокова имели отправной точкой пушкинский текст. Но при этом они не были «сателлитами» этого текста, потому что любая деталь, которую пояснял комментатор, помогала ему раскрыть в русской жизни нечто важное прежде всего для него самого, для понимания своей истории, истории своего рода, той русской жизни, которая запечатлелась в его памяти, в семейных преданиях и т. п. И потому набоковские комментарии сразу обретали ярко выраженные автобиографические черты, становясь в один ряд с автобиографической прозой Набокова — романами «Дар», «Бледный огонь», «Пнин», воспоминаниями «Другие берега», выходя за пределы комментария как жанра. Одновременно они были продолжением его лекций о русской литературе, о которых биограф Набокова Э. Филд писал: «.. .В этих искрометных и увлекательных лекциях очень многое определялось личным утверждением себя как художника, исторической традиции, в которой он себя видел, — в определенной степени все это он создал для себя, поскольку был поэт»17. «Комментарии к "Евгению Онегину"» наряду с лекциями расширяли рамки набоковской эго-прозы.

Сам Набоков описал этот созданный в ходе работы над «Евгением Онегиным» жанр в романе «Пнин»:

.. .Все эти бесчисленные триумфы бескорыстной учености растлили Пнина, обратив его в упоенного, опоенного сносками маниака, что возмущает покой книжных клещей, мирно живущих в унылом

16 СтаркВ.П. Владимир Набоков — комментатор романа «Евгений Онегин» // Набоков В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / под ред. В.П. Старка. СПб.: Искусство, 1998. С. 24.

17 Field A. Nabokov: His Life in Part. New York: Viking Press, 1977. P. 241.

томе в фут толщиной единственно для того, чтобы сыскать в нем ссылку на том, еще пуще унылый18.

Это «бескорыстная ученость», за которой стояла в самом деле кропотливая и огромная по объему работа с источниками, стала для Набокова процессом самопознания, связав его с писателями, творчество которых он ценил более всего — А. Белым и Дж. Джойсом. Роль, которую пушкинский роман играет в «Комментариях» Набокова, оказалась очень схожей с той, что в романе Джойса «Улисс» играет гомеровская «Одиссея».

Комментируя «Евгения Онегина», Набоков открывал для себя историю своей страны, дворянства, тонкости сословной жизни, давно утратившие смысл, — все то, что он «проглядел»19, по собственному замечанию, во времена своей юности, проведенной в России. Одним из первых эти черты отметил К.И. Чуковский, который пользовался именно набоковским четырехтомным изданием, куда и входил перевод романа «Евгений Онегин» на английский язык. Чуковский писал, что «в своих комментариях к Пушкину Набоков видит комментарии к себе самому, что для него это род автобиографии, литературного автопортрета»20. Особенно важно подчеркнуть, что Чуковский сумел эти автобиографические черты разглядеть при знакомстве с полной англоязычной версией, где комментарии содержали большой запас сведений, касающихся непосредственно перевода романа.

Об автобиографической подоплеке набоковских комментариев писал и В.П. Старк в предисловии к русской версии 1998 г.: «Подобно тому как Пушкин вкрапляет в текст романа биографические отступления, Набоков включает их в текст своего Комментария к нему. Помимо биографических вкраплений набоковский комментарий,

как и роман Пушкина, отличает обилие отступлений на различные

21

темы» .

Особую роль в этом самопознании приобрела полемика со своими предшественниками, составляющая, несомненно, самые яркие и запоминающиеся страницы «Комментариев». С особой страстью

18 Набоков В.В. Пнин / пер. С. Ильина // Набоков В.В. Собр. соч. американского периода: в 5 т. / сост. С. Ильина, А. Кононова. СПб.: Симпозиум, 2004. Т. 3. С. 129-130.

19 См.: Набоков В.В. Дар // Набоков В.В. Собр. соч. русского периода: в 5 т. / сост. Н. Артеменко-Толстой. СПб.: Симпозиум, 2002. Т. 4. С. 331.

20 Чуковский К.И. Онегин на чужбине // Дружба народов. 1988. № 4. С. 254.

21 Старк В.П. Владимир Набоков — комментатор романа «Евгений Онегин» // Набоков В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / под ред. В.П. Старка. СПб.: Искусство, 1998. С. 16.

Набоков полемизировал с теми, кто переводил Пушкина на английский язык до него, и в первую очередь с теми, кто пытался переводить рифмованными стихами. Критикуя эти переводы, Набоков открыл английскому читателю в Пушкине такое бесконечное разнообразие смысловых и художественных тонкостей, что его собственный перевод превратился в доказательство абсолютной непереводимости «Евгения Онегина» на английский язык.

«Комментарии» Набокова можно назвать наилучшим путеводителем по русской жизни и культуре пушкинской эпохи во всей ее цветущей сложности, а также демонстрацией абсолютной гениальности поэта; если кто и сумел наглядно объяснить, почему все-таки Пушкин есть «энциклопедия русской жизни» и «наше все», то это именно Набоков. Но эти дифирамбы не до конца бескорыстны: воспевая Пушкина, Набоков всячески подчеркивает, что постичь его гениальность во всей полноте способен только он, автор этого четырехтомного труда.

Такое очевидное присвоение поэта в духе цветаевской формулы «Мой Пушкин» было невозможно в России, где у Набокова оказалось бы слишком много конкурентов как среди комментаторов Пушкина, так и среди его читателей и почитателей. Безнаказанно подобное присвоение Пушкина могло произойти только в Америке, где поэт мало кого (кроме переводчиков и преподавателей русской литературы и культуры) интересовал. Но чтобы никто не подумал посягать на его лавры, Набоков устроил показательное «избиение» потенциальных конкурентов. Более всех досталось Д.И. Чижевскому, который имел несчастье выпустить собственный комментированный перевод романа Пушкина на английский язык для студентов, ни на что большее, чем на потребности преподавания, не претендующий. По поводу резких выпадов Набокова в адрес Чижевского Чуковский даже заметил: «Ни один ястреб не терзал свою жертву с такой кровожадной жестокостью, с какой Вл. Набоков терзает этого злополучного автора»22. Но подобным же образом Набоков расправился со всеми своими конкурентами в англоязычном мире.

Затем пришла очередь советских исследователей и комментаторов Пушкина. На лавры академических ученых-текстологов Набоков не посягал в первую очередь потому, что источники текста, черновики и редакции произведений Пушкина, были ему недоступны, — это лишило Набокова возможности ставить под сомнение публикаторов и комментаторов академического издания сочинений Пушкина.

22 Чуковский К.И. Онегин на чужбине // Дружба народов. 1988. № 4. С. 250.

С текстологами он обошелся достаточно милостиво: например, обращаясь к истории текста «Евгения Онегина», Набоков выделял «самое тщательное и осмотрительное исследование» Б.В. Томашев-ского [8, с. 68].

В качестве главной мишени Набоков выбрал «Комментарий» Бродского, который стал для него воплощением того, как искажают смысл пушкинского романа за «железным занавесом». Бродскому Набоков устроил впечатляющую «вселенскую смазь», вложив в нее не только остроумие, но и страсть.

Тут не обошлось без того, что применительно к книге Бродского можно назвать иронией судьбы. Набоков пользовался изданием «Комментариев» Бродского 1950 г., но оно появилось после того, как Бродского за издание этой же книги в 1937 г. громили в числе других космополитов за отрицание «связи литературы с конкретной исторической действительностью и классовой борьбой» [3, с. 387].

После серии проработок Бродский снабдил издание 1950 г. вступлением, где и появились все те слова, которые потом дали повод для издевательства Набокова; из этого вступления он почерпнул наиболее одиозную цитату: «...Великая Октябрьская социалистическая революция до основания смела тот социально-политический порядок, в котором задыхался национальный гений и который погубил поэта вольности, врага "барства дикого" и царизма, и вызвала к творческой жизни подлинного хозяина страны — народ» [1, с. 3] и т. д. Эта фраза и стала отправной точкой всех последующих инвектив в адрес Бродского.

Набоков задевал Бродского по всякому поводу, по всей книге рассыпаны замечания типа: «Бродский <.> неверно истолковывает <.. > и далее следует социологическая тирада.» [8, с. 153] и проч.

В выпадах Набокова в адрес советских литературоведов есть блестящие характеристики целой эпохи в изучении русской литературы. Например, по поводу «недуга, которого причину / Давно бы отыскать пора.»23, Набоков пишет:

Русские критики с огромным рвение взялись за эту задачу и за столетие с небольшим скопили скучнейшую в истории цивилизованного человечества груду комментариев. Для обозначения хвори Евгения изобрели даже специальный термин: «онегинство»; тысячи страниц были посвящены Онегину как чего-то там представителю

23 Пушкин А.С. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 6 т. / под ред. Ю.Г. Оксмана и М.А. Цявловского. М.; Л.: Academia, 1936. Т. 3: Евгений Онегин. Драматические произведения. С. 24.

(он и типичный «лишний человек», и метафизический «денди», и т. д.) [8, с. 177].

Но единственным ответственным за эту «груду комментариев» Набоков делает Бродского, который «взобравшись на ящик из-под мыла, употребленный <.> за сто лет до него Белинским, Герценом и иже с ними, объявил "недуг" Онегина результатом "царской деспотии"» [8, с. 177].

Некоторые замечания Набокова по адресу Бродского безусловно справедливы, например:

Каждый раз, когда по ходу ЕО упоминается какой-нибудь французский роман, Бродский послушно (хотя всегда расплывчато, как принято у русских комментаторов) ссылается на русский перевод. При этом он забывает, что Онегины и Ларины 1820 г. читали эти романы по-французски, а гротескными, варварскими, чудовищными топорными переложениями на русский пользовались только низшие классы [8, с. 125].

Но иногда нам трудно определить победителя в этом комментаторском поединке. В качестве примера сравним пояснения слова «педант», которое Набоков объясняет так: «.человек, любящий изрекать, провозглашать, если не проповедовать свои суждения, излагая их в мельчайших подробностях» [8, с. 112]. Сравним истолкование этого слова у Бродского: «.прозвище педанта в 20-х годах несло с собой не только этическую, но и политическую примесь чего-то непокорного, враждебного господствующему кругу в дворянском обществе» [1, с. 44]. Об этом пояснении Бродского Набоков отзывается так: «В стремлении, как обычно, выставить Онегина образцом прогрессивной добродетели Н. Бродский <.. > подтасовывает цитаты, пытаясь доказать, что и при Пушкине, и при Фонвизине "педант" означало "честный человек" и "политический бунтовщик". Такого никогда не было» [8, с. 114].

Справедливости ради отметим, что Набоков ссылался на то значения слова «педант», которое оно имело у М. де Монтеня, в Оксфордском словаре, у Н. Мальбранша, т. е. у зарубежных авторов, в ряде случаев — англоязычных (Дж. Аддисона, У. Хэзлитта и др.); хотя он до этого неоднократно упоминал, что Пушкин слабо знал английский язык, и потому приводимые Набоковым примеры мало что подтверждают. Между тем Бродский в своих комментариях ссылается на то, как это слово употребляли современники Пушки-

на — князья В.Ф. Одоевский и Д.И. Шаховской и др. Так что кто прав в споре Набокова с Бродским не всегда очевидно.

Еще труднее оценить справедливость выпадов Набокова в адрес Чижевского, авторитет которого никто до того сомнению не подвергал. Бродский и Чижевский лишь служат пьедесталом для комментаторских открытий Набокова. Но если для Бродского выпады Набокова не имели никакого значения (он жил за «железным занавесом»), то для Чижевского это был тяжелый удар. Он действовал на одном поле с Набоковым — преподавал русскую литературу американским студентам, и попытка представить его как «небрежного компилянта» [8, с. 134] была вопиющей несправедливостью.

Квинтэссенцию набоковского метода Старк сформулировал на примере его комментариев к строкам «Я помню море пред грозою.»:

Как бы следуя пушкинской манере отступлений в романе, Набоков обращает внимание на мотив, выделенный и у Пушкина, — мотив «утаенной любви» или, как определил его Набоков, «поиск реальной женщины, к чьей ножке подошел бы этот хрустальный башмачок — XXXIII строфа». На роль этой сказочной Золушки, если вспомнить труды нескольких поколений пушкинистов, претенденток более чем достаточно. Декларируя, что поиск претенденток дело безнадежное, Набоков тем не менее погружается в это безбрежное море, приведя читателя в конце концов к выводу, что одной лишь претендентки на этот «башмачок» не существует, что их по меньшей мере две, если даже не четыре. Казалось бы, чего проще сразу сделать тот вывод, который и завершил в итоге это отступление, но тогда Набоков не был бы самим собою, тем мастером, которого мы знаем по другим его созданиям, а Комментарий утратил бы свою прелесть, выпал бы из набоковского ряда. В том-то и дело, что автору мил сам процесс поиска, приведении аргументов и контраргументов, сбор доказательств и их опровержение24.

Это яркий пример того бескорыстного комментария, который наряду с занятиями энтомологией более всего характеризуют склонности и интересы Набокова. Биографы писателя называют его труд подвигом, онегинской энциклопедией, неоценимым путеводителем для англоязычного читателя по пушкинскому роману, автобиографи-

24 Старк В.П. Владимир Набоков — комментатор романа «Евгений Онегин» // Набоков В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / под ред. В.П. Старка. СПб.: Искусство, 1998. С. 16.

ей, литературным автопортретом комментарием к самому себе и т. п. Некоторые из этих характеристик справедливы, поскольку это в своем роде энциклопедия, демонстрирующая исключительные знания Набоковым пушкинской эпохи, но оценить все это способен только русскоязычный читатель, к тому же — имеющий специальную подготовку; англоязычному читателю одолеть этот объем информации едва ли под силу.

Немногим читателям доступен и автобиографический подтекст «Комментариев» Набокова, ибо здесь требуется уже доскональное знание его творчества, для которого от начала и до конца подтекст весьма важен.

Как некогда Пушкина упрекали в том, что в «Евгении Онегине» он написал свой портрет, так и о «Комментариях» Набокова исследователи едины во мнении, что в созданном им портрете Пушкина наиболее отчетливо проступают черты комментатора. Поэтому, если справедливо называть роман Пушкина «энциклопедией русской жизни», то с таким же основанием набоковские «Комментарии» можно назвать «набоковской энциклопедией», воссоздающей ту идеальную Россию, от которой при жизни в ней он был заслонен воспитанием; эта энциклопедия служила также свидетельством исключительности любви Набокова к Пушкину и подтверждала право считать себя его наследником.

Работая над комментариями, Набоков беспредельно раздвинул границы и возможности этого жанра, прежде служившего исключительно научным целям, в которых личность составителя никак не отражается. Лукаво называя собственный комментарий бескорыстным, Набоков на самом деле сумел использовать его для того, чтобы рассказать о себе самом, продемонстрировал автобиографические возможности комментария. В литературе XX в. «Комментарии» Набокова стали самостоятельным художественным феноменом, оказавшим большое влияние на последующее развитие литературы в целом и истории литературы в частности.

Одним из последователей Набокова на поле комментаторской деятельности мы бы назвали Р. Д. Тименчика, хотя сам он предпочитает называть себя последователем Тынянова, борцом против исключительного внимания к литературному генералитету, сторонником «слепого отпора "истории генералов"» [12, с. 21]. При этом научные интересы Тименчика в течение всей жизни были сосредоточены вокруг изучения творчества А.А. Ахматовой, которую можно назвать генералиссимусом поэзии XX столетия.

В советское время исключительный талант комментатора и историка литературы Серебряного века Р. Д. Тименчика реализовы-вался в небольших статьях и заметках, своего рода миниатюрах. Их уникальность была не всем очевидна, поэтому, по его собственному признанию, «в советскую печать я со своими темами и не совался, экономил рабочее время, после того как столкнулся в столичных журналах и альманахах со всем набором вежливых и невежливых отказов» [12, с. 22].

Первым образцом комментария, отразившего, с одной стороны, именно «бескорыстную ученость» автора, а с другой — рассказавшего нам кое-что не только о самом авторе, но и о поколении читателей, к которому он принадлежал, мы бы назвали книгу «Последний поэт. Анна Ахматова в 1960-е годы»25. Если даже у Набокова комментарий все-таки оставался «сателлитом текста», то здесь он полноправный текст с незначительными фрагментами того, что поясняется и о чем рассказывается. До этого считалось, что комментарий не может вести самостоятельное существование, как сказал бы Е.Л. Шварц: «Тень, знай свое место»26.

Здесь текст Ахматовой как объект сопровождения оказался вынесенным за скобки, поскольку текст Тименчика строился вокруг записных книжек27, которые Ахматова вела с 1958 г. и до самой смерти. В 1996 г. они были изданы в Италии, и — что важно — очень маленьким тиражом, так что обладателей этого книги в Москве можно пересчитать по пальцам.

Публикаторы «Записных книжек Анны Ахматовой» разделили их на отдельные главы по годам записей: 1956, 1957-1958, 1959-1960 и т. д. Первый том книги Тименчика «Последний поэт. Анна Ахматова в 1960-е годы» составлен из соответствующих этим главам разделов, каждый из которых содержит краткий обзор записей за тот или иной год, при этом сам текст записей отсутствует. Во втором томе к каждой из глав, точнее к именам, фактам и реалиям, упомянутым в них, даны «Сноски и выноски», которые и есть комментарии в подлинном смысле слова. Так возникает конструкция, ничуть не менее сложная и затейливая, чем у Набокова, а главное — создающая представление об исследовательской деятельности,

25 Первое издание книги вышло в 2005 г. небольшим тиражом в издательстве «Водолей». Мы же воспользуемся ее вторым изданием: [11].

26 Шварц Е.Л. Тень // Шварц Е.Л. Собр. соч.: в 5 т. / сост. Е. Сапунцова. М.: Книжный Клуб Книговек, 2010. Т. 2. С. 68.

27 См.: Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966) / сост. и подгот. текста К.Н. Суворовой. М.; Torino: Giulio Einaudi editore, 1996. 849 с.

которую вел в течение всей жизни и продолжает вести Тименчик как биограф Ахматовой.

Основную задачу своего исследования «Ахматова в 1960-е» автор описал как «попытку выгородить и описать один из интерьеров русской литературы того века в согласии с моим пониманием методики истории словесности» [11, т. I, с. 10]. Здесь же он сформулировал свое понимание деятельности комментатора, в которой среди прочего он видит возможность «рассказать и о своих друзьях в поколении как о читателях Ахматовой» [11, т. I, с. 10].

Эта установка имеет принципиальный для него характер:

Изучая поэта, надо реконструировать его адресата, сиречь исторического читателя, в соприродном ему культурном контексте <...>. И надо предъявлять себя как тоже исторического читателя, отдавая себе и другим отчет в своих персональных «горизонтах ожиданий», в своем «сентиментальном воспитании», в своем читательском «потолке». Мы комментируем тексты автора и комментируем себя. И в этом наша последовательная филологичность. Ибо этот род деятельности, из комментария возникнув, к комментарию же в своем пределе и стремится [11, т. I, с. 11].

В прежние времена любое отступление от комментаторской «теплохладности» в сторону выражения личных мнений или эмоций считалось выходом за рамки филологического поля. Но, видимо, настал момент, когда бескорыстные труженики, которые, подобно набоковскому герою, «распугивали моль в скучном томе толщиной в полметра»28, получили бы право рассказать кое-что о себе как о читателях, а заодно поделиться бы плодами своей «бескорыстной учености».

Еще одну цель своей сложной конструкции Тименчик обозначил как исполнение «долга перед ахматовскими друзьями и знакомыми, говорившими мне о ней» [11, т. I, с. 11]: персонифицированные рассказы этих людей также включены в комментарии. В итоге, по замыслу автора, он очертил «круг того информационного минимума, который понадобится для понимания любого слова, легшего на бумагу именно там и тогда — в 1958-1966 годах в Союзе Советских Социалистических Республик» [11, т. I, с. 12].

28 Цит. по: Старк В.П. Владимир Набоков — комментатор романа «Евгений Онегин» // Набоков В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / под ред. В.П. Старка. СПб.: Искусство, 1998. С. 16.

Свое представление о назначении деятельности комментатора Тименчик сформулировал следующим образом:

Комментариев на все времена не бывает — каждый рассчитан на сегодняшний уровень читательского недоумения и полузнания. За десятилетие уровень недопонимания естественным образом повысился, и надо было бы громоздить новые объяснения, чтобы спустить читателя с высот геаНога в долины геаНа и этим, как говорил Н.Н. Пунин, «передать эпоху, точнее было бы сказать, ту легкую пыль времени, которая всегда поднимается и стоит над эпохой, не отражая ее полностью, но вместе с тем давая о ней достаточно конкретное представление» [11, т. I, с. 12-13].

Такое отношение к комментарию стало возможным отчасти благодаря Набокову, хотя долгое время казалось, что он «одинок в своей задаче»29, если воспользоваться выражением И. Северянина. Но есть здесь и другое: целое поколение копило и собирало комментарии, не имея возможности их обнародовать от своего имени. И выходя с таким запозданием к читателю, комментарий не боится никакой «гипертрофии»; этот бывший «сателлит» знает, как долго он вращался по одной орбите со спутником, ничуть не меньше, чем вращался Набоков по одной орбите с романом «Евгений Онегин». Эта связь и открывает перед ним возможность и право рассказывать не только об Ахматовой, но и о себе как читателе и о своем времени читателям другой эпохи.

Вряд ли язык повернется сказать про книгу Тименчика, что она адресована «широкому кругу читателей», либо «всем, кто интересуется творчеством Анны Ахматовой». Нет, далеко не всем она адресована, но пользу от знакомства с ней извлечет каждый, потому что здесь представлен компендиум сведений о жизни и творчестве Ахматовой и ее читателях советской эпохи, и каждый в меру своих интересов найдет здесь что-то важное для себя. Если, конечно, потрудится осилить весь компендиум.

Комментарий как исследование и расследование

Книга Тименчика «Ахматова в 1960-е» — лишь одно из направлений, куда «гипертрофировал» комментарий на пути своего обновления. Другой пример развития жанра комментария, его превращения

29 Северянин И. Эпилог // Северянин И. Громокипящий кубок. Ананасы в шампанском. Соловей. Классические розы / изд. подгот. В.Н. Терехина, Н.И. Шубникова-Гусева. М.: Наука, 2004. С. 101.

в жанр полноценного исследования, завершившегося настоящим открытием, содержит работа недавно скончавшегося одесского исследователя творчества В.П. Катаева С.З. Лущика. Опубликована она была как приложение к повести Катаева «Уже написан Вертер» (1980) и озаглавлена «Реальный комментарий к повести».

О задаче, которую изначально ставил Лущик, в предисловии сказано:

.для одесситов, и это не будет преувеличением, В. Катаев — один из самых читаемых и почитаемых авторов. Чуть не каждая его книга — гимн Одессе, признание в любви к родному городу. И одновременно — это энциклопедия, где внимательный читатель находит множество одесских реалий времен катаевской юности, 1910-х годов. Улицы и дома, берега и дачи, бытовые сценки, типы обитателей, конкретные знаменитые или полузабытые люди, отдельные события жизни города. В некоторых произведениях писателя одесские реалии обозначены четко, а люди названы своими именами: дача Отрада, скажем, — это действительно настоящая дача Отрада, а Бунин — это Бунин. Иногда же реалии безымянны, а герои действуют под вымышленными именами, но за ними все равно стоят подлинные географические точки и подлинные люди, только нужно их узнать. Истинное наслаждение — разгадывать неторопливо этот непрерывный ребус, находить вкрапленные в текст отзвуки старой Одессы [4, с. 69].

По свидетельству автора, его исследование начиналось именно с поиска реальных событий из жизни Одессы первых революционных лет, которые могли бы проиллюстрировать повесть «Уже написан Вертер». Поиск оказался нелегким, ибо, по справедливому замечанию Лущика, повесть принадлежит «к числу самых зашифрованных, самых трудных книг В. Катаева» [4, с. 69]. Это подтвердил в предисловии одесский литератор Е. Голубовский: катаевская «повесть о времени, отстоящем всего на 80 лет, практически герметична для тех, кто не знает подлинных реалий биографии Катаева, круга его друзей, жизни Одессы в 1917-20 годах» [4, с. 8]. Процесс разгадывания шифров повести для Лущика оказался в два раза более длительным, чем у Набокова: он растянулся почти на два десятилетия — с 1980-го по 1999 г.

Разгадка шифров начиналась с заглавия, взятого из стихотворения Б.Л. Пастернака, за которым следовала строка: «А в наши дни и воздух пахнет смертью.» (цит. по: [4, с. 74]). Как потом оказалось,

именно эта строка «отражает зашифрованную идею всей книги»

[4, с. 74].

Далее из сопоставления некоторых деталей было установлено место и время событий — август 1920 г., Одесса. Обращение к местным газетам этого времени помогло понять обстановку, царившую в городе:

.. .Красная армия окончательно заняла город 7 февраля 1920 года, после двух с лишним лет гражданской войны с многократными сменами властей. Вокруг Одессы война еще продолжалась — и на севере Украины, и в Крыму. Новые советские власти наводили в городе новые порядки, ликвидируя все старое, в том числе и остатки «белых» или казавшихся «белыми». Местная газета «Известия» непрерывно сообщала о происходивших облавах, конфискациях, принудительных субботниках, «чистках», обысках, арестах, разоблачениях. Печатались длинные списки расстрелянных «контрреволюционеров» и «бандитов», по 10-50 человек в каждом. Объявлялись обязательные регистрации бывших офицеров, иностранных подданных, жителей «чужих» национальностей: греков, поляков, англичан, эстонцев и др. [4, с. 76].

Кое-какие подробности Лущику удалось установить благодаря изданной к 70-летию Одесского ВЧК-КГБ книге «.А главное — верность». Здесь содержались сведения о прототипе одной из героинь повести Катаева Венгржановской, которая ждала расстрела в тюрьме как участница польско-английского заговора. В книге о доблестных чекистах упоминалась семья Венгржановских (их расстреляли при сходных обстоятельствах как участников мнимого заговора). В газете «Известия» за ноябрь 1920 г. среди участников еще одного заговора, в числе 100 человек, приговоренных к расстрелу, из которых затем 79 были заключены в тюрьму, Лущик нашел упоминание: «.коллегия постановила освободить след. лиц, как непричастных к делу» [4, с. 79]: Катаева Валентина и его брата — Катаева Евгения.

Так произошло ключевое открытие: вся история, рассказанная в повести как сон героя, в котором его ведут на расстрел, история его чудесного спасения и все последующие события, — это ранее неизвестный эпизод из жизни самого Катаева, фотография которого в форме офицера Первой мировой войны была обнаружена в журнале «Весь мир» за 1917 г.

Дальнейшие разыскания помогли установить, что в повести представлена еще и история друга юности Катаева В.А. Федорова, сына известного одесского поэта А.М. Федорова. Его как заговорщика разоблачила молодая чекистка: став его женой, она сдала его органам ЧК и при этом поплатилась тем, что сама отправилась вслед за ним в ту же «мясорубку».

Лущик проследил дальнейшую судьбу Федорова: ему удалось бежать из тюрьмы, эмигрировать в Румынию и стать театральным художником. Но его испытания на этом не закончились: во время Второй мировой войны его настигли советские карательные органы, он был отправлен на Соловки и умер в лагере. В книге публикуются репродукции картин Федорова (частично — из коллекции самого Лущика). В итоге параллельно сюжету повести «Уже написан Вертер» в комментариях вырастает документальное повествование, проливающее свет на неизвестные страницы одесской жизни Катаева и жизни его друзей юности на фоне жестокой и бесчеловечной эпохи. Об этих страницах Катаев боялся даже упоминать и только в конце жизни рассказал о них в повести, зашифрованной как кошмарное сновидение.

Еще одно достижение этого кропотливого исследования заключается в том, что Лущику удалось понять, что именно всю жизнь Катаев так мучительно скрывал, то за маской циничного Остапа Бендера, то за маской образцового советского писателя. Исследователь показал: Катаеву было что скрывать в своем прошлом и было чего бояться, хотя память о друзьях юности жила в нем всегда. Боясь своего прошлого до конца жизни, Катаев попытался рассказать и о трагических судьбах людей, составлявших его дореволюционное окружение и ставших жертвами красного террора, и о собственном «белогвардейском» прошлом.

Все это Лущик сумел поведать нам в жанре реального комментария, полностью оставаясь в границах жанра. Не случайно Голубовский в предисловии настаивает, что «в наше время комментарий стал новым литературным жанром, где история не разрушает прелесть изящной словесности» [4, с. 8].

Комментарий Лущика, основанный на документальном материале, показывает, как реальность советской эпохи может оказаться страшнее самого фантастического сновидения. В итоге книга, первая часть которой содержит художественное произведение, а вторая — документальное повествование с теми же героями, становится как бы единым произведением, где литература и реальность зеркально отражены друг в друге.

***

Итак, комментарий сегодня осваивает новые горизонты, ищет новые ниши и сферы приложения. Разумеется, это не единственные примеры его трансформации: в качестве примера можно привести книгу Д.Е. Галковского «Бесконечный тупик» (1997), где посвященный В.В. Розанову первоначальный текст был изъят и читателю доступны только комментарии. Но в этом случае комментарий окончательно перестал быть «сателлитом текста» — он трансформировался в эго-прозу, утратив исходные жанровые признаки; по существу, он выступает теперь на том же поле, что и Шекспир, а не просто как примечания к нему.

Литература

1. Бродский Н.Л. «Евгений Онегин». Роман А.С. Пушкина: Пособие для учителей средней школы. 3-е изд., перераб. М.: Учпедгиз, 1950. 408 с.

2. Глагол будущего: Философские, педагогические, литературно-критические сочинения Я.М. Неверова и речевое поведение воспитанников Ставропольской губернской гимназии середины XIX века / под ред. К.Э. Штайн. Ставрополь: СГУ, 2006. 1056 с.

3. Дружинин П.А. Филологический факультет Московского университета в 1949 году. Избранные материалы // Литературный факт. 2016. № 1-2. С. 380-452. https://doi. org/10.22455/2541-8297-2016-1-2-380-452

4. КатаевВ.П., Лущик С.З. Уже написан Вертер. Реальный комментарий к повести. Одесса: Optimum, 1999. 232 с.

5. ЛевдоровИ. Рукотворная фактология: заметки о «Юджине Онегине» В. Набокова. 2-е изд., испр. и доп. М.: Водолей, 2015. 158 с.

6. Лотман Ю.М. А.С. Пушкин: Биография писателя. Роман «Евгений Онегин»: Комментарий. СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. 640 с.

7. Набоков В. Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина / под ред.

A.Н. Николюкина. М.: Интелвак, 1999. 1004 с.

8. Набоков В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / под ред.

B.П. Старка. СПб.: Искусство, 1998. 924 с.

9. Поливанов Л. Сочинения А.С. Пушкина с объяснениями их и сводом отзывов критики: в 5 т. М.: Тип. М.Г. Волчанинова, 1887.

10. Рейсер С.А. Палеография и текстология нового времени. М.: Просвещение, 1970. 336 с.

11. Тименчик Р. Последний поэт. Анна Ахматова в 1960-е годы: в 2 т. 2-е изд., испр. и расшир. М.: Мосты культуры, 2014.

12. Тименчик Р. Д. Что вдруг: Статьи о русской литературе прошлого века. М.: Мосты культуры, 2008. 684 с.

13. Черемисина Харрер И.А. Владимир Набоков — комментатор и интерпретатор пушкинского романа в стихах «Евгений Онегин»: монография. Томск: ТПУ, 2014. 199 с.

Research Article

"...The Main Thing Is not Shakespeare, but the Notes to Him": Academic and Educational Commentary, Commentary as an Autobiography, Research and Investigation

© 2024. Evgeniya V. Ivanova

A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences,

Moscow, Russia

Abstract: The paper deals with the history of academic commentary in the Soviet era, particularly the formation of standards for a description of the sources of the text, its creative history, and clarification of the encountered realities incomprehensible to the reader. A separate part of the paper is devoted to the critical editions of Russian "classics" designed for high school institutions, among them, e. g., the five-volume collection of works by A.S. Pushkin, issued by Lev I. Polivanov. The main specificity of these comments is that they precede the literary text and answer questions that students may have in advance. The next object of our analysis is N.L. Brodsky's commentary on Pushkin's novel "Eugene Onegin," intended for secondary school teachers. It became a subject of sharp criticism by V. V. Nabokov, like a commentary on the same novel released by Yu.M. Lotman. A new stage in the genre of commentary has become the Russian version of Nabokov's "A Novel in Verse by Alexandr Pushkin," growing into an autobiography and a self-discovery tool for the editor (Nabokov). We are also considering the question of how fair was Nabokov's criticism of the commentaries of Brodsky and Chizhevsky. Another type of commentary should be that of Odessa researcher S.Z. Lushchik, published as an appendix to Kataev's novel "Werther has already been written" (1980) and entitled "A real commentary on the novel." This type of commentary grows into a full-fledged study that discovers unknown and carefully hidden details of the famous Soviet writer's biography.

Keywords: an academic commentary, an educational commentary, A.S. Pushkin, "Eugene Onegin", L.I. Polivanov, N.L. Brodsky, Ju.M. Lotman, a commentary-autobiography, V.V. Nabokov, R.D. Timenchik, a commentary-research, V.P. Kataev, "Werther Has Already Been Written", S.Z. Luschik.

Information about the author: Evgeniya V. Ivanova — DSc in Philology, Leading Research Fellow, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Povarskaya St., 25A, bld. 1, 121069 Moscow, Russia.

ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-2076-0424

E-mail: evi@l-z.ru

For citation: Ivanova, E.V. "'...The Main Thing Is not Shakespeare, but the Notes to Him': Academic and Educational Commentary, Commentary as an Autobiography, Research and Investigation." Literaturnyi fakt, no. 1 (31), 2024, pp. 261-292. (In Russ.) https://doi.org/10.22455/2541-8297-2024-31-261-292

References

1. Brodskii, N.L. "Evgenii Onegin". Roman A.S. Pushkina: Posobie dlia uchitelei srednei shkoly [ "Eugene Onegin." Alexander Pushkin's Novel: Guide for Secondary School Teachers]. 3rd ed., rev. Moscow, Uchpedgiz Publ., 1950. 408 p. (In Russ.)

2. Shtain, K.E., editor. Glagol budushchego: Filosofskie, pedagogicheskie, liter-aturno-kriticheskie sochineniia Ia.M. Neverova i rechevoe povedenie vospitannikov Stavropol'skoi gubernskoi gimnazii serediny XIX veka [Future Verb: Januarius Neverov's Philosophical, Pedagogical, Literary-Critical Works and Speech Behaviour of the Stavropol Provincial High-School Students from the Middle of the 19th Century]. Stavropol, Stavropol State University Publ., 2006. 1056 p. (In Russ.)

3. Druzhinin, P. A. "Filologicheskii fakul'tet Moskovskogo universiteta v 1949 godu. Izbrannye materialy" ["Faculty of Philology, Moscow State University in 1949. Selected Materials"]. Literaturnyi fakt, no. 1-2, 2016, pp. 380-452. https://doi.org/10.22455/2541-8297-2016-1-2-380-452 (In Russ.)

4. Kataev, V.P., and S.Z. Lushchik. Uzhe napisan Verter. Real'nyi kommentarii kpovesti [Werther Has Already Been Written. The Real Commentary on the Novel]. Odessa, Optimum Publ., 1999. 232 p. (In Russ.)

5. Levdorov, I. Rukotvornaia faktologiia: zametki o "Iudzhine Onegine" V. Nabokova [Man-Made Factology: Notes on Vladimir Nabokov's "Eugene Onegin"]. 2nd ed., rev. and enl. Moscow, Vodolei Publ., 2015. 158 p. (In Russ.)

6. Lotman, Iu.M. A.S. Pushkin: Biografiia pisatelia. Roman "Evgenii Onegin": Kommentarii [Alexander Pushkin: The Writer's Biography. "Eugene Onegin": The Commentary]. St. Petersburg, Azbuka-Attikus Publ., 2015. 640 p. (In Russ.)

7. Nabokov, V. Kommentarii k "Evgeniiu Oneginu" Aleksandra Pushkina [The Commentaries on Alexander Pushkin's "Eugene Onegin"], ed. by A.N. Nikoliukin. Moscow, Intelvak Publ., 1999. 1004 p. (In Russ.)

8. Nabokov, V. Kommentarii k romanu A.S. Pushkina "Evgenii Onegin" [The Commentaries on Alexander Pushkin's "Eugene Onegin"], ed. by V.P. Stark. St. Petersburg, Iskusstvo Publ., 1998. 924 p. (In Russ.)

9. Polivanov, L. Sochineniia A.S. Pushkina s ob"iasneniiami ikh i svodom otzyvov kritiki: v 5 t. [Alexander Pushkin's Works with Its Explanations and the Code of Critical Acclaims: in 5 vols.]. Moscow, Tipografiia M.G. Volchaninova Publ., 1887. (In Russ.)

10. Reiser, S.A. Paleografiia i tekstologiia novogo vremeni [TheModern Times Palaeography and Textual Criticism]. Moscow, Prosveshchenie Publ., 1970. 336 p. (In Russ.)

11. Timenchik, R. Poslednii poet. Anna Akhmatova v 1960-e gody: v 2 t. [The Last Poet. Anna Akhmatova in the 1960s: in 2 vols.]. 2nd ed., rev. and enl. Moscow, Mosty kul'tury Publ., 2014. (In Russ.)

12. Timenchik, R.D. Chto vdrug: Stat'i o russkoi literature proshlogo veka [All of a Sudden: Articles about Russian Literature of the Last Century]. Moscow, Mosty kul'tury Publ., 2008. 684 p. (In Russ.)

13. Cheremisina Kharrer, I.A. Vladimir Nabokov — kommentator i interpretator pushkinskogo romana v stikhakh "Evgenii Onegin": monografiia [Vladimir Nabokov as the Commentator and Interpreter of Alexander Pushkin's "Eugene Onegin": Monograph]. Tomsk, Tomsk Polytechnic University Publ., 2014. 199 p. (In Russ.)

Статья поступила в редакцию: 31.05.2023 Одобрена после рецензирования: 31.08.2023 Дата публикации: 25.03.2023

The article was submitted: 31.05.2023 Approved after reviewing: 31.08.2023 Date of publication: 25.03.2023