CC BY
68
УДК: 821.161.1 (092) Пушкин А.С.+82-1(09)
ББК: 83.3(2=Рус)5-8 Пушкин А.С. 0,1+83.3(2=Рус) 5-022.9
Дмитриева У.М.
АРЗАМАССКИЕ МОТИВЫ В СНЕ ТАТЬЯНЫ
Dmitrieva U.M.
ARZAMAS MOTIVES IN THE TATYANA'S DREAM
Ключевые слова: Пушкин, «Евгений Онегин», сон Татьяны, общество «Арзамас», мотив.
Keywords: Pushkin, Eugene Onegin, Tatyana's dream, the society "Arzamas", motive.
Аннотация: статья посвящена анализу двух строф «Евгения Онегина» А.С. Пушкина. Отправной точкой в рассуждениях стало одно замечание В. Набокова, сделанное в комментариях к роману в стихах. В статье произведен сопоставительный анализ сна Татьяны и некоторых протоколов заседаний литературного общества «Арзамас». Тексты протоколов рассматриваются как один из литературных источников сна Татьяны.
Abstract: the article is devoted to the analysis of two stanzas of "Eugene Onegin" by A. Pushkin. The starting point was a remark made by V. Nabokov in the comments to the novel in verse. There is a comparative analysis of Tatiana 's dream and some minutes of the literary society's "Arzamas" meetings in the article. The texts of the minutes are considered as one of the literary source of Tatiana's dream.
Сон Татьяны неизменно обращает на себя внимание читателей и исследователей творчества Пушкина своей «загадочностью». Неслучайно М. Гершензон, один из первых, кто пытался расшифровать сон Татьяны, назвал его «тайником», «тайнохранилищем», «заповедным местом»1. В полисемантичных, неоднозначных образах сна Татьяны литературоведы видят проявление «тайного знания» Татьяны (о себе, своей любви, Онегине)2, воплощение образов свадебного и похоронного обрядов3, «"реконструкцию" мифологических архетипов»4, «нервный узел романа, в котором < . > преображаясь, определяется душа Татьяны»5 и т.д.
Нас заинтересовала загадка строф, описывающих фантасмагорию нечисти, собравшейся в лесной избушке, в которую попадает Татьяна. Чудовища, возглавляемые Онегиным, будоражат воображение читателя. Возможно, именно здесь нашло отражение то, что В.М. Маркович назвал «вторжением стихий "готического" ро-
1 Гершензон М.О. Статьи о Пушкине. - Л., 1926. - С. 102 - 103.
2 Гершензон М.О. Указ. соч. - С. 105.
3 Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин» : Комментарий: Пособие для учителя // Лотман Ю.М. Пушкин: Биография писателя; Статьи и заметки, 1960 - 1990; «Евгений Онегин»: Комментарий. - СПб., 1995. - С. 656 - 657.
4 Маркович В.М. О мифологическом подтексте сна Татьяны // Болдинские чтения. Горький, 1981. - С. 78.
5 Яблонский Г., Лахтикова А. Сон Татьяны:
«магический кристалл» и преображение // Новый
Журнал, "The New Review", 236, September. - 2004.
мана»6. В качестве источников образов «адских приведений» исследователи называли живописные, литературные и фольклорные произведения. Н.Л. Бродский в комментариях к «Евгению Онегину» приводит мнение В.Ф. Боцяновского о том, что «характер изображения "чудовищ" в сне Татьяны напоминает русскую лубочную картинку конца XVIII века "Бесы искушают св. Антония" и картину Иеронима Босха "Искушение св. Антония"»7. Комментатор добавляет, что копия картины Мурильо, посвященная этому же сюжету, находилась в Михайловском8. В качестве литературных источников Бродский, опираясь на исследования В.В. Сиповского, называет «Русские сказки» Чулкова (1783), присовокупляя к ним сон, рассказанный Софьей Фаму-совой9 («Хочу к нему - вы тащите с собой: / Нас провожают стон, рев, хохот, свист чудовищ!»).
Отмечаются литературоведами и самоцитаты Пушкина: параллели со сказкой «Жених», «Песнями о Стеньке Разине»10, описанием приезда гостей в строфах XXV - XXIX пятой главы «Евгения Онегина»11. М. Гершензон и Д. Благой обнаруживают в облике чудовищ «мелкопоме-
6 Маркович В.М. Указ. соч. - С. 73.
7 Бродский Н.Л. «Евгений Онегин» роман А.С. Пушкина: Комментарий: научно -методическое издание. - М., 2005. - С. 180.
8 Бродский Н.Л. Указ. соч. - С. 180.
9 Бродский Н.Л. Указ. соч. - С. 180.
10 Лотман Ю.М. Указ. соч. - С. 658.
11 Благой Д. Социология творчества Пушкина. Этюды. - М., 1929. - С. 107;
Набоков В.В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин». - СПб., 1998. - С. 407.
стное дворянство»1 и «провинциальное общество»2. Н.Л. Бродский, вспоминая послание Пушкина к В. Филимонову, предполагает, что «автор романа метил в какие-то живые, конкретные лица»3. Такую многозначность интерпретаций сна Татьяны и всего «Евгения Онегина» великолепно прокомментировал Ю.Н. Чумаков: «Конечно, Пушкин по природе своего аполлонического дара непроизвольно строит из параллелей, повторов, переклическ, зеркальных отражений, палиндромичексих ходов свой целостный, уравновешенно-гармонический мир. Весь «Евгений Онегин» вообще состоит из сплошных перебросов смысла»4.
В.В. Набоков так интерпретирует текстуальные совпадения внутри «Евгения Онегина»: «Сказочные упыри и химерические чудовища из сна Татьяны - это те же гости из дневной жизни, которые придут к ней на именины и позже объявятся на балах в Москве, гости, погруженные во мрак ночного кошмара, и этот сон предвосхищает их выход на сцену»5. Таким образом, зом, возможные источники образов сна Татьяны разнородны и полигенетичны. Необходимо добавить еще одно наблюдение В.В. Набокова, которое было сделано в комментариях к «Евгению Онегину» по поводу строк «Вот череп на гусиной шее / Вертится в красном колпаке»: «Соблазнительно усмотреть здесь воспоминание об арзамасских обедах 1817 - 1818 гг.»6. Что заставило В.В. Набокова отметить столь «соблазнительное» сходство? Позволим себе привести Пушкинские строфы:
XVI
Опомнилась, глядит Татьяна; Медведя нет; она в сенях; За дверью крик и звон стакана, Как на больших похоронах; Не видя тут ни капли толку, Глядит она тихонько в щелку, И что же видит?.. за столом Сидят чудовища кругом: Один в рогах с собачьей мордой, Другой с петушьей головой, Здесь ведьма с козьей бородой, Тут остов чопорный и гордый, Там карла с хвостиком, а вот Полужуравль и полукот.
1 Благой Д. Указ. соч. - С. 107.
2 Гершензон М.О. Указ. соч. - С. 102 - 103.
3 Бродский Н.Л. Указ. соч. - С. 180.
4 Чумаков Ю.Н. «Сон Татьяны» как стихотворная новелла // Стихотворная поэтика Пушкина. -СПб., 1999. - С. 205.
5 Набоков В.В. Указ. соч. - С. 407.
6 Набоков В.В. Указ. соч. - С. 406.
XVII
Еще страшней, еще чуднее: Вот рак верхом на пауке, Вот череп на гусиной шее Вертится в красном колпаке, Вот мельница вприсядку пляшет И крыльями трещит и машет; Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Людская молвь и конский топ!..
Строки, в которых В.В. Набоков увидел намек на «Арзамас», содержат упоминание двух атрибутов, напрямую связанных с ритуалами общества: красного колпака и гуся. Красным колпаком посвящали нового члена в арзамасцы («...стократ утешительнее видеть красный колпак возрождения, сияющий на той главе, которая доныне была посрамлена маковым венком Беседной пакости»7; «Его превосходительство член Чу произнес присягу под осенением красного колпака»8). А гусь сопровождал каждое заседание общества: он был его эмблемой, поеданием его заканчивались заседания, и сами участники общества называли себя «арзамасскими гусями»9.
Красный колпак и гусиная шея, воспринятые как отсылка к заседаниям «Арзамаса», позволяют обнаружить в сне Татьяны и другие намеки на атрибуты и ритуалы общества безвестных людей Прежде всего, шум, который слышит Татьяна в сенях, сравнивается с шумом на «больших похоронах». Вспомним, что главной целью арзамасских заседаний было отпевание «беседчиков». Во время организационного заседания было постановлено:
«По примеру всех других обществ каждому нововступающему члену Нового Арзамаса надлежало бы читать похвальную речь своему покойному предшественнику. Но все члены Нового Арзамаса бессмертны. Итак, за неимением собственных готовых покойников, ново-арзамасцы (в доказательство благородного своего беспристрастия и еще более в доказательство, что ненависть их не простирается за пределы
7 «Арзамас»: сборник. В 2 кн. Кн. 1. Мемуарные свидетельства; Накануне «Арзамаса»; Арзамасские документы. - М., 1994. - С. 286.
8 «Арзамас»: сборник. - С. 277.
9 О. Проскурин истолковал оба эти образа в религиозном ключе. Гусь для Арзамаса - это земное воплощение бога Вкуса: «Вкус одновременно оказывается и духовной и материальной субстанцией. Гусь воплощает божество Вкуса, потому что его плоть вкусна» [Проскурин]. А красный колпак, по мнению исследователя, «оказывается эквивалентом крестильных одежд, символизирующих духовную чистоту и праведность новой жизни» [Проскурин].
гроба) положили брать покойников между халдеями Беседы и Академии, дабы им воздавать поделом их, не дожидаясь потомства»1.
Таким образом, в поэтическом сравнении можно увидеть своеобразную проекцию арзамасских «похорон», а точнее, заседаний, сопровождавшихся шумом и застольями.
Само описание чудовищ в сне Татьяны тоже отсылает нас ко многим арзамасским традициям и штампам. В протоколах заседаний и речах членов Арзамаса выработалась особая фразеология - ироничная, многозначная, игровая: «Чем многозначнее и многослойнее оказывалась шутка, тем больше прав у нее было называться истинно арзамасской»2. Не последнее место в арзамасской фразеологии занимали описания Беседы как чудища. Так, в речи члена Чу! (Д.В. Дашков), обращенной к В.Л. Пушкину, находим: «...смело сразишься unguibus et rostro [когтями и клювом] с гидрою Беседы, с сим нелепым чудовищем, столь красноречиво предсказанным в известном стихе патриарха Славенофилов: Чудище обло, озорно, огромно, с тризевной и лаей...»3 [Арзамас, с. 337]. В одной ной из речей Светланы (В.А. Жуковский) дано подробное причудливое описание покойных беседчиков как чудовищ:
«Но вот они, сии покойники! О сколь различны образы дала им смерть произвольная. Один лежит в виде огромного великана, одеян-ного чудесною кирейкою, сшитою из снежного меха; тело его плотно составлено из тука освистанных комедий; вместо головы мешок, туго набитый свищами, в коих под видом червяков таятся планы водевилей и опер! Другой предстоит величественным мухомором, осеняющим наподобие некоего храма славы мириады сморчков и опенков; третий во образе славной жены Яги Бабы <...>; четвертый как бы старинная фляга без пробки, некогда заключавшая в себе уксус, настоенный острогоном <...>; пятый огромный волот <...>, он мертв, но живот его страшно надут еще теми речениями, которые давно уже он из себя извергнул, но которых хвосты еще тянутся из утробы его»4.
В описании шабаша беседчиков Жуковским использован простой прием перечисления (один, другой, третий.) с называнием отдельных вызывающих отвращение черт, такой же прием мы видим и у Пушкина («Один в рогах с собачьей мордой, // Другой с петушьей голо-
1 «Арзамас»: сборник. - С. 267 - 268.
2 Проскурин Олег. Новый Арзамас — Новый Иерусалим (религия общества «Арзамас») // Новое литературное обозрение. 1996. - № 19. - С. 81.
3 «Арзамас»: сборник. - С. 337.
4 «Арзамас»: сборник. - С. 292 - 293.
вой.»). Чудища, как и в сне Татьяны, составлены из разнородных частей, они уродливы, смердящи, бессмысленны, как произведения беседчиков, что возмущает тонкий вкус арзамасцев.
Но если речь Светланы описывает Беседу, то в речи Кассандры (Д.Н. Блудов), произнесенной во время посвящения в члены общества В.Л. Пушкина, уже сами арзамасцы названы чудовищами и разбойниками. В этой речи, построенной по всем законам сложного языка «Арзамаса» и пронизанной цитатами, намеками и реминисценциями, зашифрованы члены общества под своими условными именами. Посвящаемого В.Л. Пушкина «искушают» лоханью Лепецких Вод, которые сулят ложное прозрение, от чего его и предостерегает Кассандра. «Арзамас» через призму Липецких Вод предстает в таком виде:
«О пилигрим блуждающий, о пилигрим блудливый! Знаешь ли, где ты? Но, расслеплен-ный сухою водою, узнаешь, узнаешь, что Арзамас есть пристань убийц, разбойников, чудовищ. Вот здесь они вокруг стола сидят
И об убийствах говорят, готовясь на злодейства новы.
И там на первом месте приведение, исчадие Тартара с щетинистой брадой, с хвостом, с когтьми, лишь только не с рогами, но вместо рогов торчит некое перо, смотри: на нем, как на ружье охотника, нанизана дичина <...> С ним рядом Старушка, нарушитель сна мертвых; она взрывает могилы, сосет кровь из неопытной Музы, и под нею - черный конь «Сына Отечества». За нею сидит с полуобритой бородой красная девушка, она проводит дни во сне, а ночи без сна перед волшебным зеркалом, а в зеркале мелькают скоты и Хвостов. И вот новое чудное зрелище; ты видишь и не знаешь, что видишь, гора ли это, или куча, или эхо, или бездна. Чу! там кто-то стонает и мычит по-славянски <...> Над пропастью треножник, на нем тень Кассандры; ей хочется трепетать и предсказывать и воздымать свои волосы: но пророчества не сбываются, если в волосах недостаток. Вдали плывет челнок еще пустой; увы, он скоро нагрузится телами: из него выпрыгнул кот и для забавы гложет не русского сына русской отчизны. А там Журавль с другим Хвостовым на носу, а там единственная ветреная Арфа, без злодейств и без струн, и, наконец, там Громобой-самоубийца; он пером проколол себе сердце, в коем был образ Беседы. Какое скопище безумных злодеев! Бедный Вот! Ты увидишь и ужаснешься, но берегись, берегись полотенца. Если оно сотрет воду прозрения, ты ослеп навсегда; злодеи будут твоими друзьями,
безумцы - твоими братьями. Избирай: Тьма или Свет? Вертеп или Беседа?»1.
В.Л. Пушкин, названный «пилигримом блуждающим», созерцает арзамасцев-чудовищ, которые сидят вокруг стола. Так и Татьяна, блуждавшая в лесу, внезапно оказывается среди нечисти: «за столом / Сидят чудовища кругом». В.Л. Пушкина «знакомят» с арзамасцами, перечисляя их поочередно и упоминая обязательно их атрибуты. На первом месте - «приведение с щетинистой брадой, с хвостом, с когтьми»: по цитате из «Двенадцати спящих дев» узнаем Ас-модея, (прозвище князя П.В. Вяземского). Главные атрибуты Асмодея - рога, хвост и когти -становятся основой для всевозможных метафор в его описании: «грозными рогами витийства забодал некоего ядовитого москвича»2. Часто они «исчезают», но качества остроумия и непримиримости у Асмодея остаются: «Член Ас-модей столь долго отлученный от Арзамаса, предстал не с хвостом, когтями и рогами соименного ему подземного беседчика, но с кипою эпиграмматических козней...»3. В речи Кассандры у Асмодея вместо рогов торчит перо, которое своей остротой успешно эти рога заменяет, пронзая литературных противников.
Следующий в перечне чудовищ - Старушка (С.С. Уваров, иногда прозвище варьировалось, его называли Ведьмой), сосущая из Неопытной Музы (А.П Бунина, чей сборник стихов назывался «Неопытная Муза»). За Старушкой сидит «с полуобритой бородой красная девушка», в которой по зеркалу узнаем Светлану (прозвище В.А. Жуковского). Всего одна частица во фразе «Чу! там кто-то стонает и мычит по-славянски» намекает на члена Чу! (прозвище Дмитрия Васильевича Дашкова). Кассандра, сидящая на треножнике - Дмитрий Николаевич Блудов в своем амплуа предсказателя. Плывущий челнок - это П.И. Полетика, его прозвище - Очарованный челнок. Он пока пустой, но скоро наполнится телами беседчиков, т.е. арзамас-цы ждут, что он «похоронит» кого-нибудь из Беседы. Выпрыгивающий из челнока кот -Дмитрий Петрович Северин, имевший прозвище Резвого Кота. В речах арзамасцев нередко обыгрывались его острые лапки. Журавль с Хвостовым на носу - Ф.Ф. Вигель (Ивиков журавль), его атрибут - длинный нос, которым он наказывает врагов Общества: «сей Журавль, конечно, будет с политическою исправностию таскать из болота халдейского всех тех лягушек,
1 «Арзамас»: сборник. - С. 338 - 339.
2 «Арзамас»: сборник. - С. 325.
3 «Арзамас»: сборник. - С. 325.
которых кваканье будет надоедать Арзамасу»4.
«Ветреная Арфа, без злодейств и без струн» - Эолова Арфа (А.И. Тургенев), которая часто награждалась эпитетом «безмолвная», т.к. не читала на заседаниях положенных речей: «Я могу возвестить вам, для чего Эолова Арфа бряцает, или бренчит, повсюду, а только в Арзамасе безмолвствует»5; «нашей безмолвной Арфе, которую сам Эол перестал потрясать»6. И И последний арзамасец в речи Кассандры -Громобой (прозвище С.П. Жихарева). Сам адресат этой речи - В.Л. Пушкин - назвался именем «Вот». Оно варьировалось от «И Вот» до «Староста Вот я вас», «Вотрушка» и «Вот я вас опять». Прозвища арзамасцев, взятые из баллад Жуковского, разнородны: среди них - имена персонажей (Ахилл, Кассандра, Светлана, Ас-модей, Пустынник, Варвик, Старушка), названия животных (Резвый Кот, Ивиков журавль), неодушевленных предметов (помимо упомянутых Эоловой Арфы и Очарованного челнока, были Дымная Печурка), один топоним (у М.О. Орлова было прозвище Рейн) и даже восклицания - Чу! и Вот!
По этому же принципу поименованы и чудовища в сне Татьяны, одно их называние имитирует вакханалию, смешение живого с неживым, человеческого с животным. В первом же образе («Один в рогах с собачьей мордой») можно узнать атрибутику Асмодея (рога), «ведьма с козьей бородой», возможно, отсылает к Старушке. Пляшущая вприсядку мельница напоминает арзамасские прозвища Эоловой Арфы, Очарованного челнока и Дымной печурки. Последние два стиха XVI строфы содержат очередные отсылки к арзамасской традиции:
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
В последней строке можно увидеть редуцированный намек на Ивикова журавля и Резвого кота. А указательное местоимение предыдущего стиха, выделенное дважды - ударением и enjebemant'ом, является арзамасским прозвищем В.Л Пушкина. В следующей строфе оно повторится трижды в виде анафоры. Риторически оба текста строятся по принципу нарастания, нагнетания страшных образов с помощью повторяющихся указательных местоимений. Сравним, в речи Кассандры: «И там, на первом месте приведение <...>, там кто-то стонает и мычит <...>, А там Журавль <...>, а там един-
4 «Арзамас»: сборник. - С. 276 - 277.
5 «Арзамас»: сборник. - С. 347.
6 «Арзамас»: сборник. - С. 329.
ственная ветреная Арфа <...>, там Громобой-самоубийца <...>»; в сне Татьяны: «Тут остов <...>, / Там карла <...>, / Вот рак верхом на пауке, / Вот череп <.. > / Вот мельница <...>». В середине перечня оба текста прерываются восклицанием, обещающим еще более поразительные образы: «И вот новое чудное зрелище» - «Еще страшней, еще чуднее».
Примечательно, что первую строку XVII строфы Пушкин многократно переделывал. Вот какие варианты первой строки описаны в академическом издании сочинений Пушкина: Там крысы в розовой ливрее Там петухи в цветной ливрее Там ворон в голубой ливрее Там суетливый еж в ливрее1
Еще один черновой вариант начала XVII строфы:
Там змей в очках, там еж в ливрее, Там филин на крылатом змее2.
Очевидно, автор хотел продолжить ряд перечислений, начатый в предшествующей строфе, об этом свидетельствует неизменное указательное «там». Он настойчиво перебирает варианты с указательным местоимением. Речь Блудова, включенная в протокол заседания, пестрит указаниями «там»: «А там Журавль с другим Хвостовым на носу, а там единственная ветреная Арфа, без злодейств и без струн, и, наконец, там Громобой-самоубийца...» Однако в окончательном варианте Пушкин меняет указательное там на указательное вот, что также соотносится со стилистикой арзамасских протоколов. И более того, «Бедный Вот!» - очередное имя В.Л. Пушкина, произнесенное Д.Н. Блудовым на заседании.
Черновики «Евгения Онегина» демонстрируют, что Пушкин многократно переделывал и описание чудовищ. Так, в последней строке XVI строфы первоначально были «Полужуравль и полукрот», последнее слово было заменено на «полукот». Как уже было отмечено, одна из редакций начала XVII строфы такова: «Там змей в очках, там еж в ливрее, / Там филин на крылатом змее». Эти строки выбиваются из стилистики сна в силу своей некоторой «сказочности» и моносемантизма, поэтому в окончательном варианте оказался «Череп на гусиной шее». Конечно, без подробного анализа черно-
1 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 10 т. Т. 5. - М.-Л. - С. 588.
2 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 10 т. Т. 5. - М.-Л. - С. 589.
3 «Арзамас»: сборник. - С. 338 - 339.
виков Пушкина нельзя сказать, как развивалась его мысль. Но можно предположить, что некоторые из образов (красный колпак, гусь, череп) актуализировали арзамасский подтекст сна Татьяны и «высветили» его в других окружающих мотивах.
Именно с помощью стилистики и фразеологии «Арзамаса» описание «страшного и чудесного» сна Татьяны становится более выразительным: атмосфера безудержной игры со словом (в том числе, и сакральным4), карнавализа-ция ритуалов, травестийность текстов пронизывали всю деятельность Общества. В обстановке полной свободы, при торжестве смехового и пародийного начала появилась и оформилась «бесценная галиматья» арзамасских речей, нашедшая отражение и в тексте сна Татьяны.
А.С. Пушкин как полноправный член «Арзамаса» появился только к концу существования общества (ему дали прозвище из баллады «Светлана»). Последний протокол заседания был написан в августе 1817 г., как раз спустя немного времени после окончания Пушкиным лицея. Однако лицейское и более позднее творчество Пушкина пронизано идеями, иронией и стилистикой «Арзамаса». По воспоминаниям современников восстановлен небольшой отрывок из речи Пушкина, произнесенной при вступлении в «Арзамас» («Венец желаням! Итак, я вижу вас, // О други смелых муз, о дивный Арзамас! // Где славил наш Тиртей кисель и Александра, // Где смерть Захарову пророчила Кассандра, // ............. в беспечном колпаке, // С
гремушкой, лаврами и розгами в руке»). Кроме того, остался черновой набросок письма арза-масцам, датированный 20 сентября 1820 г.: «В лето 5 от Липецкого потопа - мы, превосходительный Рейн и жалобный Сверчок, на лужице города Кишинева, именуемой быком, сидели и плакали, воспоминая тебя, Арзамас, ибо благородные гуси величественно барахтались перед нашими глазами в мутных водах упомянутой речки. Живо представились им ваши отсутствующие превосходительства, и в полноте сердца своего положили они уведомить о себе членов православного братства, украшающих берега Мойки и Фонтанки.».
И по стихотворным отрывкам, и по черновику письма видно, как виртуозно Пушкин владел стилистикой и фразеологией литературного общества. Он непринужденно включает в свои тексты прозвища арзамасцев Д.Н. Блудова
4 См.: Проскурин Олег. Новый Арзамас — Новый Иерусалим (религия общества «Арзамас») // Новое литературное обозрение. 1996. - № 19. - С. 73 - 129.
(Кассандра) и М.Ф. Орлова (Рейн), аллюзии на стихотворения В.А. Жуковского («Овсяный кисель», «Императору Александру») и комедию А.А. Шаховского («Урок кокеткам или Липецкие воды»), принятое в кругу членов общества обращение «превосходительства». А сам повод к написанию письма - это созерцание гусей, чье «барахтание» вызвало у арзамасцев воспоминание о своем литературном обществе. Кроме того, Пушкин мастерски воссоздает стилистику аразамасских протоколов, большая часть которых была написана В.А. Жуковским, и речей вступающих в члены «Арзамаса». Письмо начинается («В лето 5 от Липецкого потопа») подобно тому, как начинались протоколы заседаний общества безвестных людей (например: «Месяца Лютого в 24 день, от Липецкого потопа в лето первое, от Видения в месяц четвертый, в доме его превосходительства Кассандры был осьмой ординарный Арзамас»1). Пушкин соединяет в стихотворении и письме высокий и низкий
стили, что было характерным признаком арзамасских протоколов. Сравним: у Пушкина «... благородные гуси величественно барахтались...» и в протоколе В.А. Жуковского при описании процедуры посвящения Ивикова Журавля (Ф.Ф. Вигель) в арзамасцы: «Вид его скромен; поступь тихая и благопристойная; сей Журавль, конечно, будет с политическою ис-правностьию таскать из болота халдейского всех тех лягушек, которых кваканье будет надоедать Арзамасу»2.
Таким образом, мотивы, стилистика, метафорика и вся пародийная атмосфера «Арзамаса» была близка Пушкину еще в его бытность лицеистом. Он легко владел этим языком, как и другими. Поэтому, действительно, при всей многозначности образов сна Татьяны «соблазнительно» увидеть в двух онегинских строфах реминисценцию литературного быта арзамасского общества безвестных людей.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. «Арзамас»: сборник. В 2 кн. Кн. 1. Мемуарные свидетельства; Накануне «Арзамаса»; Арзамасские документы / Вступ. статья В. Вацуро. - М.: Худож. лит., 1994. - 606 с.
2. Благой, Д. Социология творчества Пушкина. Этюды. - М: Федерация, 1929. - 266 с.
3. Бродский, Н.Л. «Евгений Онегин» роман А.С. Пушкина: Комментарий: научно-методическое издание. - М.: Мультиратура, 2005. - 352 с.
4. Гершензон, М.О. Статьи о Пушкине / М.О. Гершензон, вступ. статья Л Гроссмана. - Л.: Государственная академия художественных наук. История и теория искусств. - Вып. 1, 1926. - 123 с.
5. Лотман, Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий: пособие для учителя // Лотман Ю.М. Пушкин: Биография писателя; Статьи и заметки, 1960 - 1990; «Евгений Онегин»: Комментарий. - СПб.: Искусство, 1995. - С. 472 - 762. - Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/lot/lot-472-.htm
6. Маркович, В.М. О мифологическом подтексте сна Татьяны // Болдинские чтения. - Горький: Волго-Вятское книжное изд-во, 1981. - С. 69 - 81.
7. Набоков, В.В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / пер. с англ. - СПб.: Искусство - СПБ, Набоковский фонд, 1998. - 928 с.
8. Проскурин, О. Новый Арзамас — Новый Иерусалим (религия общества «Арзамас») // Новое литературное обозрение. - 1996. - № 19. - С. 73 - 129. - Режим доступа: http://krotov.info/history/ 19/1810/1815pros.html
9. Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. Т. 5. Евгений Онегин Драматические произведения. - М. - Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1950. - 622 с.
10. Чумаков, Ю.Н. «Сон Татьяны» как стихотворная новелла // Чумаков Ю.Н. Стихотворная поэтика Пушкина. - СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр в Санкт -Петербурге, 1999. - 432 с.
11. Яблонский, Г., Лахтикова, А. Сон Татьяны: «магический кристалл» и преображение // Новый Журнал, "The New Review", 236, September. - 2004. - Режим доступа: https ://docviewer.yandex.ru/?url=http%3A%2F%2Fwww.gyabl.com%2FAlmanac_1%2FEssays%2F Yablonsky_TatianassDrFin10withDiaram. doc&name= Yablonsky_TatianassDrFin10withDiaram. doc& lang=ru&c=56d31b1a99f6
1 «Арзамас»: сборник. - С. 325.
2 «Арзамас»: сборник. - С. 276 - 277.
