CC BY
72
Юревич Андрей Владиславович
член-корреспондент РАН, зам. директора Института психологии РАН., yurevich@psyhol.ras.ru
НАУКОВЕДЧЕСКАЯ БАШНЯ, ИЛИ В ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ О ПРЕДМЕТЕ И СТРУКТУРЕ НАУКОВЕДЕНИЯ
Несостоявшийся взлет
В 70-е годы прошлого века науковедению отводилась роль не просто науки о науке, а своего рода «науки наук», или метанауки — системы знания, одновременно обобщающей закономерности развития науки и способной служить катализатором ее развития. Эти ожидания не сбылись или, во всяком случае, роль науковедения оказалась намного скромнее. Кроме того, следует признать и неудачу в построении науковедения как единой и самостоятельной научной дисциплины, и окончание бума науковедческих исследований, начавшегося в 60-е годы прошлого века, затухание эйфорических ожиданий, обрыв позитивных тенденций, т. е., в общем-то, кризис отечественного науковедения.
Причины несостоявшегося восхождения науковедения на вершину иерархии научных дисциплин сами по себе заслуживают науковедческо-го анализа. Они, как и те причины, которые науковедение обнаруживает в развитии других наук, могут быть разделены на две категории: «внешние» и «внутренние» по отношению к самой науке, в данном случае — к науковедению.
Первая «внешняя» причина состоит в том, что общественный интерес к науковедению пропорционален интересу к самой науке и колеблется вместе с ним. В те времена, когда наше общество было заражено своеобразным «романтическим сциентизмом» [1], когда самым популярным литературным жанром была научная фантастика, будущее нашей цивилизации виделось не на Земле — в скучных склоках между политиками, а в космосе — в увлекательных контактах с другими цивилизациями, и советские родители мечтали видеть своих отпрысков не банкирами, а учеными и космонавтами (были такие времена!), казалось, что науке по силам решить все основные проблемы человечества, и что главная задача человечества состоит в том, чтобы ускорить развитие самой науки, познав ее закономерности. Именно эта задача ставилась перед науковедением, которое, таким образом, выдвигалась в эпицентр социального прогресса.
Снижение интереса к науке, характерное для современной России, где профессия ученого стала одной из самых непопулярных и намного уступающей в экономическом статусе таким профессиям, как проститутка или фотомодель [2], естественным образом отразилось и на «науке
о самой науке». В этой связи главная задача науковедения — познание закономерностей развития науки — сейчас, в отличие от прежних времен, не воспринимается массовым сознанием в качестве приоритетной.
Вторая «внешняя» причина несостоявшегося взлета науковедения, в отличие от первой, носит интернациональный характер и сопряжена с тем, что в современном мире основную траекторию развития науки определяют не короли и министры, а... простой обыватель — в качестве избирателя и налогоплательщика. Современный обыватель живет по принципу «здесь и сейчас» и довольно-таки безразличен к тому, есть ли жизнь на Марсе, и не любит, когда его деньги тратятся на сомнительные проекты, имеющие отдаленные перспективы реализации [3]. В результате, даже в благополучных странах глобальные исследовательские проекты сворачиваются; щедро финансируется лишь то, что сулит быстрый практический эффект. В таких условиях фундаментальная наука переживает непростые времена, а наиболее крупные исследовательские лаборатории создаются не при университетах, как это было раньше, а при таких корпорациях, как «General Motors» и «Panasonic», финансирующих в первую очередь прикладные исследования. Как пишет И.Ф. Кефели, «время научных открытий сменилось временем использования плодов этих открытий, когда науке дается временная (надо полагать) отставка» [4, с. 23]. Тем самым «временная отставка» дается и науковедению — как изучающему в основном закономерности развития фундаментальной науки, а не практического использования ее результатов, которые внедряются и без его помощи.
«Внутренние» причины кризиса отечественного науковедения многочисленны и тоже носят как интернациональный — относясь ко всей науке о науке, — так и «национальный» характер, коренясь в специфике отечественного науковедения.
Советский предшественник современного российского науковедения взял на себя явно завышенные обязательства, посулив обществу ускорение — средствами науковедения — развития науки и вообще всего научно-технического прогресса, в то время как — и это очень убедительно показали события минувшего десятилетия — происходящее с наукой и возможности практического использования научного знания определяются отнюдь не науковедением.
На судьбу советского науковедения во многом повлиял и его марксистский характер, который в прежние годы, естественно, считался его преимуществом и главным отличием от западной науки о науке. «Развитие науковедения в социалистических странах опирается на диалектико-материалистическую философию, на марксистско-ленинскую теорию науки» [5, с. 4]; «диалектический и исторический материализм являются общетеоретической и методологической базой науковедения» [6, с. 125], — с гордостью констатировали авторы науковедческих трудов того времени. «И если опора на марксистско-ленинскую теорию развития науки стала первой характерной чертой, отличительной особенностью науковедения в социалистических странах, то глубокое внимание к разработке комплексного, системного подхода к научной деятельности является его второй особенностью» [6, с. 7].
Разумеется, в 80-е годы прошлого века подобные утверждения во многом носили ритуальный характер, а идеологическая надстройка над советской социогуманитарной наукой уже была не слишком тяжелой и не так придавливала ее, как прежде. Тем не менее, в подобном контексте изучение науковедческих проблем нередко сводилось к их «истматов-скому забалтыванию», что не могло не отражаться на общей результативности самих науковедческих исследований. Сейчас оценка реальных достижений советского науковедения затруднена необходимостью их вычленения из марксистской «трухи» — того специфического фразеологического и идеологического контекста, в котором они сформулированы. А один из главных недостатков отечественного науковедения и отечественной истории науки, состоящий в том, что они, в отличие от зарубежных исследований науки, не породили концепции развития самой науки, сопоставимой с теориями Т. Куна, П. Фейерабенда, И. Лакатоса, во многом, если не в первую очередь, объясняется тем, что это место уже было заполнено — марксистской концепцией развития науки, хотя, в отличие от вышеупомянутых теорий, трудно определить, в чем именно она заключалась.
Вероятно, на судьбе отечественного науковедения сказалось и то обстоятельство, что оно традиционно было ориентировано на обобщение опыта естественной науки1 и выдачу ей рекомендаций по поводу того, как правильнее развиваться, при очевидном игнорировании социогума-нитарной науки как науки «второго сорта». В современной России соци-огуманитарные науки востребованы куда больше, чем естественные, что выражается в динамике количества студентов, аспирантов, докторантов, исследовательских центров и т. п. [7]. Отечественное науковедение, в основном ориентированное на изучение опыта естествознания, переживает кризис вместе с ним, в чем состоит еще одно проявление сформулированного выше принципа: общественный интерес к науковедению пропорционален интересу к его предмету. Можно предположить, что если бы отечественное науковедение больше внимания уделяло очень востребованной в современной России социогуманитарной науке, то и само оно было бы более востребованным. А оно продемонстрировало ригидную привязанность к естественной науке как к объекту изучения, что негативно отразилось на его судьбе.
Определенную роль, по-видимому, сыграла и общая тональность современных науковедческих оценок современного состояния отечественной науки. При всех многочисленных достоинствах наших науковедческих работ нельзя не заметить то, что они, во-первых, уди-
1 Симптоматично, что одним из главных эпицентров развития отечественного науковедения стал Институт истории естествознания и техники РАН. Института же, обобщающего опыт развития социогуманитарной науки или науки в целом, включающей социогуманитарную науку, у нас никогда не было и, похоже, в ближайшее время не будет. И в этом состоит определенный парадокс, поскольку со-циогуманитарная наука куда более чем естественная, нуждается в выработке рекомендаций общеметодологического характера.
вительно однообразны и строятся по стандартной схеме1, во-вторых, сфокусированы на кризисных явлениях на фоне явной недооценки более нетривиальных — неоднозначных и позитивных — тенденций. Такое однообразно-«чернушное» науковедение не слишком интересно и самим науковедам, поскольку постоянно повторяющиеся сюжеты до боли знакомы и каждому из них, и массовому читателю, ждущему от науковедов высвечивания ярких фактов и выявления свежих тенденций. В результате однообразно-траурный настрой российского науковедения, предопределенный заботой о спасении отечественной науки, парадоксальным образом ухудшает и отношение к науковедению, и общественный интерес к науке. Здесь уместно вспомнить Ходжу Насред-дина, который объяснял спасенному им утопающему, что у того было бы больше шансов спастись, если бы он тянул руку к своим спасителям со словами не «дай», а «на».
Однако все же главной «внутренней» причиной кризиса отечественного науковедения явилось то, что, несмотря на интегративные декларации 70-х гг. прошлого века, оно, вместе с мировой наукой о науке, так и осталось пестрым конгломератом дисциплин, не сумев стать единой дисциплиной. Если оценивать некий условно определяемый «общий массив» дисциплинарного знания, то при «сложении» философско-методологического знания о парадигмах, исследовательских программах и т. п., обобщений социологии науки о закономерностях научной деятельности, наблюдений психологии науки о стадиях и механизмах совершения научных открытий и т. д., то «общий объем» науковедче-ского знания будет выглядеть вполне сопоставимым с накопленным в других научных дисциплинах, по крайней мере в социогуманитарных. Однако если оценивать упорядоченность и систематизированность этого знания, то науковедение явно уступает большинству наук, даже социогуманитарных, которые, в свою очередь, не могут похвастаться упорядоченностью и систематизированностью дисциплинарного знания. Науковедение — это разношерстный набор фактов и обобщений, полученных в рамках разных субдисциплин — истории науки, философии науки, социологии науки, экономики науки и т. д., не переводимых на общий язык, а тем более не транслируемых в систему знания, которая может быть уложена в единый учебник и передана в массовое сознание.
В общем, если главную «внешнюю» проблему современного отечественного науковедения можно определить как снижение общественного интереса к самой науке, то его основную «внутреннюю» проблему — как разобщенность на субдисциплины, отсутствие сколько-нибудь интегрированного общедисциплинарного знания.
1 Основные элементы этой схемы таковы: 1) российская наука переживает тяжелый и беспросветный кризис, чреватый ее полным разрушением; 2) это разрушение будет иметь непоправимые последствия для всего нашего общества; 3) корень всех бед нашей науки — недостаток финансирования; 4) чтобы исправить ситуацию, надо принять соответствующие законы.
Науковедческая башня
Ситуация в науковедении сильно напоминает то, что творилось при строительстве Вавилонской башни. В изданном в 1985 г. коллективном и в определенном смысле эпохальном труде «Основы науковедения», явившемся одновременно продуктом и программой развития советского науковедения, выделялись его пять разделов: 1) общее науковедение,
2) социология науки, 3) психология науки, 4) экономика науки, 5) организация науки1. А к семейству науковедческих дисциплин добавлялась этика наука — правда, в качестве его нового и еще (в то время) не вполне равноправного члена, и высказывалась убежденность в том, что и изучению правовых проблем научной деятельности пора занять достойное место в этом семействе: «не будет ничего удивительного, если со временем сложится особое, специальное направление науковедческих исследований, предметом которого станет изучение этических проблем научной деятельности» [6, с. 129]. В общем-то, так и произошло, хотя в связи с проблемами, порожденным клонированием и т. п., обсуждение этических проблем научной деятельности вызвало настолько широкий резонанс, что оно вышло далеко за пределы собственно науковедения.
Еще более разветвленным и, соответственно, распыленным предстает науковедение в книге П.А. Рачкова [8]. Он выделяет 16 основных разделов этой области знания: 1) общая теория науки, 2) история науки,
3) социология науки, 4) экономика науки, 5) научная политика, 6) планирование и управление научными исследованиями, 7) теория научного прогнозирования, 8) операциональность науки (под этим загадочным обозначением скрываются «виды и характер ее различных применений, в том числе специфика науки как непосредственной производительной силы» [8, с. 19]2), 9) моделирование науки, 10) наукометрия, 11) научная организация труда, 12) психология науки, 13) этика научной деятельности, 14) эстетика научной деятельности, 15) наука и право, 16) язык науки (последний не определен).
Н.И. Родный насчитал восемь науковедческих дисциплин: 1) методология науки, 2) логика развития науки, 3) социология науки, 4) наукометрия, 5) экономика науки, 6) организация науки, 7) психология науки, 8) научная политика [9].
1 При этом понять, что такое «общее науковедение», которое характеризовалось как «методологическая основа всего комплекса науковедческих знаний» [5, с. 23], было довольно сложно.
2 Естественно, в характеристиках науковедения и его разделов сказывались фразеологические традиции того времени, выражавшиеся, например, в таких формулировках: «диалектический и исторический материализм является общетеоретическим фундаментом науковедения» [5, с. 20]; «более зрелый этап в развитии науковедения будет, по-видимому, предполагать такое же в принципе определение его предмета, какое существует ныне у давно сложившихся наук — физики, химии, механики, диалектического и исторического материализма [курсив мой. — А.Ю.], политической экономии и др.» [8, с. 16].
Авторы книги «Социологические проблемы науки», вышедшей в 1974 г., выделили шесть основных направлений науковедческих исследований: 1) логико-гносеологическое исследование науки, 2) историко-научные исследования, 3) социологические исследования науки, 4) исследование экономических проблем развития науки, 5) наукометрические исследования, 6) исследование психологии научного творчества [10].
А С.Р. Микулинский обозначил в структуре науковедения пять магистральных направлений: 1) общее науковедение, 2) социология науки, 3) психология науки, 4) экономика науки, 5) организация научной деятельности [6].
В целом же из этих систематизаций видно, что, хотя основные разделы науковедения можно было вычленять разными способами, все же одни члены науковедческой семьи «равнее» других, и при наличии ряда второстепенных членов, эпизодически всплывающих в той или иной классификации, существовало ее ядро, образуемое логикой и методологией науки, психологией науки, экономикой науки и социологией науки, которые составляют достаточное инвариантное содержание всех классификаций.
Нетрудно заметить и то, что описанные систематизации выстроены в результате пересечения разных оснований, смешение которых принято считать недостатком любой классификации. Если, скажем, социология науки, история науки, философия науки (обычно объединяющая логику и методологию науки), психология науки, экономика науки предстают как базовые науковедческие дисциплины, являющиеся проекцией на науковедческое поле соответствующих наук — философии, социологии, психологии, экономики и истории, то организация науки, научная политика, научная организация труда, этика научной деятельности и др. выглядят скорее как проблемные поля или основные объекты науковед-ческого изучения. Что же касается общей теории науки или моделирования науки, то их естественнее рассматривать как продукты или ориентиры науковедческих изысканий.
Смешение разных оснований запечатлено и в рубрикации нашего современного и очень успешного журнала «Науковедение», где на-уковедческие дисциплины — философия и социология науки (объединенные в одну рубрику), история науки, наукометрия — соседствуют с проблемными полями, такими как академическая наука, вопросы научно-технической политики, научное сообщество, наука и культура. Естественно, в таком смешении оснований нельзя винить издателей журнала, которые группируют поступающие материалы в соответствии с основными тематическими потоками. Однако оно является «зеркалом», в котором отражается плохо упорядоченная проблемно-дисциплинарная структура современного науковедения.
Дисциплинарно-тематическая неупорядоченность переживалась как одна из главных проблем науковедения с 60-х гг. XX в., от которых принято отмерять его существование в качестве особой области знания1.
1 Что, по меньшей мере, неточно. В частности, в «Основах науковедения» сказано: «Как особая область исследования науковедение начало формироваться фактически только в 60-е годы XX в.» [5, с. 13] и вместе с тем отмечается, что
В результате объединительные программы, а точнее, призывы, были обильно представлены в науковедении того времени, причем установка на интеграцию рассматривалась в качестве одного из главных преимуществ советского науковедения по сравнению с его западным аналогом. Утверждалось, например, что «интеграция науковедческих дисциплин вытекает сегодня не просто из задач систематизации, а является важным средством повышения их теоретического и практического значения, роли науковедения в целом» [8, с. 17]; науковедение «есть не простое механическое соединение ранее известных знаний о науке, а новая научная дисциплина, выступающая как целостная система знаний» [8, с. 17]; науковедение должно интегрировать все науковедческие дисциплины и «раскрыть закономерности движения науки как единого целого в единстве всех ее «измерений» [9, с. 52] и т. п. И хотя раздавались отдельные призывы сохранить науковедение как «федерацию» равноправных дисциплин, звучавшие в том числе и со стороны таких известных советских философов, как П.В. Копнин [13], объединительные настроения были явно преобладающими.
Нацеленность на интеграцию разнообразного (и разношерстного) знания о науке отчетливо звучала в определениях науковедения и обозначениях его предмета. «Науковедение есть учение1 об общих закономерностях развития и функционирования науки как системы знания и особого социального института» [8, с. 16]. «Науковедение — это комплексное исследование опыта функционирования научных систем с целью выработки методов усиления потенциала науки и повышения эффективности научного процесса при помощи средств организационного воздействия» [14, с. 9]. «Науковедение — это не просто наука о научной деятельности, а наука о взаимодействии элементов, в своей совокупности определяющих развитие науки как сложной системы, вскрывающая роль и влияние этих элементов на поведение всей системы как определенной целостности» [5, с. 19].
Иногда перспективы заветной интеграции связывались с решением вопроса о том, кто в семье науковедческих дисциплин самый «главный», и подчинением ему всех остальных. Например: «социология науки играет более существенную роль по сравнению с психологией науки и некоторыми другими элементами науковедения» [8, с. 22]. Хотя почему на-уковедческие дисциплины были расставлены «по росту» тем или иным образом, из самих расстановок трудно было понять.
Но все же чаще путь к объединению виделся в служении общим целям и построении иерархии не дисциплин, а этих целей, главной среди которых считалось построение общей теории науки: «науковедение
сам термин был введен в обиход польскими исследователями М. и С. Оссовски-ми в 30-годы [11], а еще раньше — в 1926 г. — употреблен нашим соотечественником И. Боричевским в статье с вполне современным названием «Науковедение как точная наука» [12]; отдается должное работам Дж. Бернала и др., появившимся задолго до 60-х гг.
1 Здесь опять сказалась одна из марксистских традиций — называть очень рыхлые и аморфные конгломераты знания «учениями».
ставит своей задачей создать общую теорию развития науки» [5, с. 17]; «главным и основным является разработка теории науки» [Цит. по: 8, с. 17] и т. д. При этом теории развития науки, разработанные в рамках философской методологии науки, очевидно, не воспринимались в качестве науковедческих, поскольку выглядели слишком «узкими», в недостаточной степени интегрирующими социологические, психологические, экономические и прочие факторы.
Не родилась заветная общая теория науки и на поле ее исторических исследований, да и вообще взаимоотношение науковедения и истории науки оказались, особенно в нашей стране, довольно своеобразными. Если в когнитивных классификациях науковедческих дисциплин история науки обычно фигурирует в качестве одного из разделов науковедения, то в организационном плане все оказалось наоборот. Так, в старейшей отечественной цитадели науковедческих исследований — в Институте истории естествознания и техники РАН — науковедение традиционно развивалось «под» историей науки в качестве то ли ее составляющей, то ли ее побочного направления, а в рамках Советского Национального Объединения философов и историков науки и техники (СНОИФЕТ) науковеды фигурировали то в качестве историков, то в качестве философов. Т. е. система социально-организационных связей между различными локусами нашего науковедческого сообщества оказалась чуть ли не противоположной системе когнитивных связей между разделами науковедения, что не могло не породить ощутимых противоречий.
Принято считать, что единое и целостное науковедение не состоялось — и в нашей стране, и за рубежом. Это обычно объясняется неадекватностью «вавилонских» претензий на интеграцию, а установка на форсированную интеграцию, характерная для советского науковедения, подчас расценивается как «методологический волюнтаризм» на фоне зарубежных исследований науки, строящихся на презумпции о неизбежной разноплановости и плюралистичности этих исследований, невозможности их сведения к общему знаменателю. В свою очередь кризис отечественного науковедения часто связывается с тем, что эта дисциплина развивалась у нас неверным путем искусственно форсированной интеграции.
«Слои» науковедческого сообщества
Когнитивная разобщенность науковедения воспроизводится и закрепляется в дезинтегрированности нашего науковедческого сообщества, которое состоит из нескольких сепаратно существующих «слоев».
Первый, ядерный, «слой» науковедческого сообщества — это профессиональные науковеды, которые, даже если и не называют себя этим словом, профессионально изучают закономерности развития науки и влияющие на него факторы. Данный «слой», в основном сосредоточенный в таких науковедческих центрах, как Центр анализа и статистики науки, Центр ИСТИНА, Институт информации по обще-
ственным наукам, Российский институт экономики, политики и права в научно-технической сфере, Институт истории естествознания и техники1, тоже не однороден. В частности, в его структуре отчетливо выражены такие группы, как «описатели», в основном описывающие, «где, чего и сколько» в современной российской науке, и «интерпретаторы», больше тяготеющие к философскому осмыслению истории науки. Не менее выражены и различия между, с одной стороны, «прикладниками», ориентированными на решение конкретных практических проблем, общим знаменателем которых служит вопрос о том, как спасти многострадальную российскую науку, и, с другой стороны, — «фундаментальщиками», больше озабоченными общими закономерностями научного познания.
Второй «слой» составляют исследователи, которые, не концентрируясь на изучении закономерностей развития науки как таковых, затрагивают их в связи с изучением других вопросов, например, с разработкой общей теории познания или с созданием инновационной экономики. Он представлен, в основном, специалистами, работающими в таких институтах, как Институт философии, Институт социологии, Институт мировой экономики и международных отношений, Институт США и Канады, Институт востоковедения РАН и др., которые, не выдвигая науку в качестве центрального объекта изучения, тем не менее, уделяют ей большое внимание. В последние годы этот «слой» быстро разрастается за счет вузов, в первую очередь университетов, проявляющих все большую склонность дополнять преподавание различных наук рефлексией по поводу их развития и поиску его синтетических закономерностей. И, вопреки общей тенденции снижения интереса к науковедению в нашей стране, в отечественных вузах появляется все больше профессиональных науковедов, а в результате введения кандидатского минимума по философии и истории науки их, несомненно, станет еще больше.
Третий «слой» нашего науковедческого сообщества можно назвать «стихийными науковедами». Это ученые, специализирующиеся в области других наук, но задумывающиеся над общими закономерностями их развития и, таким образом, осуществляющие науковедческую рефлексию. В какой-то степени каждый ученый — «стихийный науковед», ибо невозможно, занимаясь наукой, совсем не задумываться над закономерностями ее развития и не обладать некоторым минимумом науковедческого знания, но склонность к постижению этого знания и к науко-ведческой рефлексии, естественно, очень различна у разных ученых. В своем предельном выражении она проявляется в регулярных публикациях в науковедческих журналах, в проведении дисциплинарными сообществами конференций и семинаров, посвященных науковедческим проблемам, и т. д. И данная страта «стихийных науковедов» практически врастает в профессиональную часть науковедческого сообщества.
1 К подобным центрам, видимо, следует причислить и наши научные фонды, которые имеют в своем составе специалистов, профессионально действующих на науковедческом поле.
Разобщенность нашего науковедческого сообщества на «слои», разумеется, нельзя трактовать лишь в негативном свете. В частности, наличие слоя «стихийных науковедов» — естественное следствие широкого интереса к науковедческим проблемам, выходящего за пределы профессиональной части науковедческого сообщества. Они могут быть лишь частично интегрированы в эту профессиональную часть, ибо иначе им пришлось бы расстаться со своими дисциплинами. Вместе с тем было бы очень желательно, чтобы и они обладали некоторым базовым тезаурусом науковедческого знания, чему должно способствовать введение выше упомянутого кандидатского минимума по философии и истории науки. В противном случае неизбежно строительство «доморощенных методологий» и «изобретение велосипедов», которыми часто грешат представители самых разных наук, особенно социогуманитар-ных, склонные к созданию внутридисциплинарных методологий в абстракции от общефилософской методологии науки и не всегда знающие имена Поппера или Лакатоса.
Тем не менее, уровень интегрированности нашего науковедческо-го сообщества следует охарактеризовать как на порядок более низкий в сравнении с другими социогуманитарными сообществами. Даже институционализированные науковедческие центры не слишком охотно идут на контакты друг с другом и неважно осведомлены о проводимых в других центрах исследованиях. Какие-либо общие науковедческие программы отсутствуют, равно как и одно из главных проявлений институциональной консолидированности любой научной дисциплины — профессиональная ассоциация (в то время как, скажем, у отечественных социологов их 4). В этих условиях об отечественном науковедческом сообществе можно говорить либо как об абстракции, либо как об асимптоте, к которой лишь начинает стремиться неорганизованная конгломерация наших науковедов.
«Кластеризация» науковедения
И все же восприятие науковедения как несостоявшейся научной дисциплины, полностью утратившей свой прежний запал, было бы неверным. Прежде всего потому, что на науковедческом поле — независимо от того, где прочерчивать его границы, — родились понятия, такие например, как «парадигма» или «исследовательская программа», которые распылены практически по всем научным дисциплинам, образуя каркас их социального и методологического самоопределения, и было выращено знание о логико-философских, социологических, психологических и др. закономерностях развития науки, которое очень обогатило саморефлексию науки. Можно отважиться на утверждение о том, что, если бы не существовало концепции научных парадигм Т. Куна, фальсифика-ционизма К. Поппера, «методологического анархизма» П. Фейерабенда, работ Р. Мертона о «нормах» или И. Митроффа об «анти-нормах» научной деятельности и т. п., то любая из современных наук, особенно со-циогуманитарных, была бы немного другой. Т. е. науковедческое знание, внедряясь в науку, оказывает имлицитное, «подкожное» влияние на
нее. И в этом смысле науковедение действительно представляет собой метанауку, создающую если не плацдарм, то, по крайней мере, опорное рефлексивное поле для развития всех наук, особенно наименее развитых, находящихся в поиске собственной идентичности, которая обретается в постоянных и довольно болезненных сопоставлениях с «благополучными» дисциплинами. А роль науковедения в плане выработки нормативных представлений о том, что такое «наука вообще» и как она должна быть организована, равно как и в плане трансляции методологии из «благополучных» в «неблагополучные» науки1, например, посредством философских концепций науки, трудно переоценить.
В плане отношений между науковедческими дисциплинами науко-ведческая «империя» тоже не представляется распавшейся. Более того, за те годы, которые выглядели как кризис или вообще «отсутствие» отечественного науковедения, в его структуре произошли существенные и вполне конструктивные изменения. Во-первых, протекал своего рода «естественный отбор» науковедческих дисциплин и основных разделов науковедения, в результате которого исходное количество претендентов (вспомним, что их насчитывалось до 16) оказалось сокращено. Во-вторых, налаживались и отшлифовывались органичные, а не форсированные, декларативные связи между ними, способные служить реальным, а не мифическим контекстом их интеграции. В третьих, происходило перераспределение приоритетов и относительного «веса» разделов науковедения, в результате которого одни разделы оказались на периферии, а другие — в центре общественного внимания.
В структуре современного науковедения можно выделить четыре «сгустка» науковедческого знания и, соответственно, четыре эпицентра его производства: 1) история науки, 2) философская методология науки, 3) изучение социопсихологических проблем науки, 4) изучение экономико-правовых и организационных проблем науки. Эти «сгустки» выглядят вполне интернационально, выражены как в отечественном науковедении, так и в его зарубежном аналоге, и их можно считать основными составляющими (элементами) современного науковедения.
Нетрудно заметить, что подобная структура науковедения сформировалась в результате «кластеризации» выделявшихся ранее разделов, тяготения таких его традиционных фрагментов, как социология и психология науки, экономика, организация и изучение правовых вопросов науки, к общим проблемным полям. При этом наблюдался и еще ряд интегра-
1 Имеется в виду, конечно, когнитивная «благополучность», обычно приписываемая «жестким» (hard science) естественнонаучным дисциплинам — физике, химии и др. Их антиподом в данной системе оценок выступают «неблагополучные» социогуманитарные или «неестественные» дисциплины. Релятивность этого разделения и соответствующих характеристик, равно как и возможность расхождения между когнитивной и социальной «благополучностью», очень ярко проявились в современной России, где именно естественные науки оказались в наиболее тяжелом положении, в то время как социогуманитарные дисциплины, в первую очередь экономика, правоведение, политология и социология, переживают подъем.
ционных процессов, знаменовавших общую модернизацию науковед-ческого поля. Так, например, наукометрия хотя и сохранила некоторые самостоятельные цели, в своей основной части все же оказалась «распределена» между другими разделами науковедения1 вследствие их интенсивной квантификации, ориентации на количественные методы. Сейчас редкое социологическое, психологическое или экономическое исследование науки обходится без опоры на существующие наукометрические данные или генерирования новых данных, и наукометрию вряд ли можно считать самостоятельным разделом науковедения. Похожее произошло и с научной политикой, поскольку экономические, правовые, социологические и даже психологические исследования науки имеют одним из своих главных фокусов оценку отечественной научной политики и, как правило, увенчиваются формулированием ее основных принципов.
В принципе, и границы между «кластерами» науковедческого знания прочерчены достаточно условно. В настоящее время любое экономическое исследование науки уделяет большое внимание социологическим, а нередко и психологическим вопросам, а работы социологов и психологов науки затрагивают вопросы ее организации, опираются на экономические данные и правовые документы. В результате социопсихологический «кластер» сближается с «кластером», образованным экономико-организационным и правовым изучением науки, и налицо тенденция к дальнейшей «кластеризации», а возможно, и к долгожданному объединению науковедения — путем срастания его «кластеров». Мало кто из изучающих науку не использует историко-научные данные, грань между историей и современностью очень зыбка и условна (то, что было вчера, — уже история), и, в принципе, история науки, как и наукометрия, «распределена» между другими разделами науковедения2. Да и логико-философское знание нередко гостит на страницах социологических и психологических работ, а философские концепции науки, в свою очередь, построены на историко-научном материале. Тем не менее, границы между «кластерами» науковедческого знания пока прочнее, чем объединительные связи между ними, и можно констатировать существование четырех основных разделов современного науковедения.
Достаточно заметны и объединительные тенденции внутри «кластеров», что происходит, в первую очередь, за счет видоизменения традици-
1 Следует отметить, что подобный — «служебный» — статус наукометрии отмечался и ранее. Например, в книге «Социологические проблемы науки» подчеркивалось, что наукометрические исследования «скорее надо рассматривать как метод [курсив мой. — А.Ю.] количественной интерпретации процессов в науке» [10, с. 6], а не как самостоятельное направление исследований.
2 Существует, правда, и другая точка зрения по поводу соотношения науковедения и истории науки, восходящая к работам С.Р. Микулинского. Он писал: «В сущности, как бы далеко не простирались прагматические цели истории науки, ее исследования все же главным образом отвечают на вопрос как было. Науковедение же должно отвечать на вопрос что есть и как должно быть» [6, с. 126]. Это равносильно выделению двух основных видов изучения науки — истории науки, изучающей ее прошлое, и науковедения, исследующего ее настоящее.
онной проблематики науковедческих дисциплин. Так, например, двумя традиционными объектами психологических исследований науки традиционно служили личность ученого и научная группа, и эта дисциплина занималась преимущественно «внутренней» психологией науки [15 и др.]. Однако жизнь заставила сместить фокусы ее психологического анализа. Сейчас в центре интересов психологии науки, по крайней мере в нашей стране, находятся такие проблемы, как мотивы утечки умов, психология взаимоотношений между обществом и научным сообществом и др. Да и психологию науки в западных странах «внешние» проблемы науки, возникающие в сфере ее отношений с обществом, сейчас интересуют явно больше, чем «внутренние» — то, что происходит в головах ученых или в научных группах [3]. Такая — «внешняя» — психология науки куда ближе к социологии науки, чем традиционная психология, и граница внутри социопсихологического «кластера» исследований науки постепенно размывается.
Перспективы интеграции
В результате описанной «кластеризации» и действия других инте-гративных тенденций современное науковедение в когнитивном плане выглядит не намного более разобщенным, чем большинство других социогуманитарных наук, однако явно уступает им в плане социальной консолидированности. Здесь уместно провести сравнение с политологией, которая тоже, как и науковедение, представляет собой очень пестрый конгломерат дисциплин, изучающих политику и все, что с ней связано, и за рубежом именуется political science. В нашей же стране политология, еще совсем недавно отсутствовавшая вообще (если, конечно, не считать таковой научный коммунизм), в последние 10 лет подвергалась форсированной институционализации. В результате в современной России насчитывается более 50 тыс. политологов и более 300 «независимых» политологических центров1, факультеты политологии есть во всех университетах, количество докторов и кандидатов политических наук стремительно возрастает, и вообще эта дисциплина обнаруживает самые высокие — среди всех прочих гуманитарных и негуманитарных наук — темпы роста [7 и др.]. И хотя представители других наук нередко выказывают к политологии скептическое отношение как к конъюнктуре сегодняшнего дня и считают ее данью патологической политизации современной России2, никто не подвергает сомнению ее существование (и процветание) в качестве самостоятельной научной дисциплины.
1 А суммарный оборот этих центров оценивается цифрой порядка 1 млрд долларов в год, что составляет половину официального бюджета всей российской науки [16].
2 В ходу, например, такое высказывание: «существуют наука, паранаука и политология». Скептическое отношение к политологии как к вынужденной реакции науки на культ политики и конъюнктуру сегодняшнего дня, впрочем, не мешает массовой «эмиграции» в политологию представителей самых разных
Политологию отличает от науковедения отнюдь не состояние дисциплинарного знания — в когнитивном плане она ничуть не лучше консолидирована, а именно институциональное оформление политологического сообщества, объединившее то, чем оно занимается, в качестве самостоятельной науки1. Да и вообще решающая роль социальной институцио-нализации любой научной дисциплины для ее общественного признания может быть не только проиллюстрирована многочисленными историческими примерами, но и выведена из самой сути современной науки.
Науку обычно определяют как специальным образом организованную деятельность по производству нового знания [5], и это более чем справедливо. Дело в том, что науку едва ли можно определить через знание, которое является продуктом этой «специально организованной деятельности», поскольку разные научные дисциплины производят существенно различные виды знания, которые подчас меньше похожи друг на друга, чем научное знание — на паранаучное или на житейское. Особенно велики различия в этом плане между естественными и социогумани-тарными науками, которые вырабатывают совершенно различные виды знания, а, скажем, социологические теории больше похожи на астрологические прогнозы, чем на формулы физиков. В результате относить к науке разные научные дисциплины — не только физику или химию, но и историю, социологию, психологию и т. д. — позволяют не некие общие черты вырабатываемого ими знания, а общая организация соответствующих видов деятельности. Между общими правилами профессионального поведения физиков, химиков, психологов и социологов и между теми НИИ, в которых они работают, гораздо больше общего, чем между вырабатываемыми ими видами знания. И именно эта общая организация профессиональной деятельности позволяет относить их всех к одной профессиональной группе — к ученым.
Соответственно, любая научная дисциплина воспринимается в качестве самостоятельной науки, если она организована и институционализирована подобающим образом. Основные критерии институционального оформления любой научной дисциплины достаточно известны. Это:
1. Преподавание данной дисциплины в вузах и наличие соответствующих учебников.
2. Присуждение ученых степеней в соответствующей области;
3. Существование научно-исследовательских институтов и центров, в названии которых фигурирует обозначение этой дисциплины (Институт философии, Институт социологии и др.).
4. Издание профессиональных журналов.
5. Учреждение профессиональных ассоциаций и других профессиональных объединений.
наук — историков, социологов, психологов, специалистов по международным отношениям, востоковедов и т. д.
1 Нельзя, конечно, списывать со счетов и общественный интерес к предмету этих наук: в современной России, где политики куда более популярны, чем ученые, и даже семейные разводы часто происходят по политическим причинам, политика вызывает гораздо больший общественный интерес, нежели наука.
6. Существование достаточно широкого круга специалистов, идентифицирующих себя с данной областью знания.
Наше науковедение, в отличие от политологии, пока преуспело лишь в учреждении профессионального журнала с соответствующим названием, все же остальные признаки институционализации науковедческого сообщества пока отсутствуют, включая последний, — лишь небольшое число исследователей, по сути занимающихся науковедением, идентифицируют себя именно с этой дисциплиной, предпочитая при этом идентификацию с теми науками, на базе которых они получили свое образование, — с экономикой, социологией, психологией и др. Пока перечисленные признаки институционализации отсутствуют, не сложится и более или менее консолидированное науковедческое сообщество, а, соответственно, будет сохраняться и иллюзия «отсутствия» отечественного науковедения — несмотря на солидный объем и большую распространенность науковедческого знания и возрастающий спрос на науко-ведческую рефлексию, т. е. на очевидную выраженность и когнитивных, и социальных предпосылок развития науки о науке.
Литература
1. Юревич А.В. Цапенко И.П. Нужны ли России ученые? М., 2001.
2. Аргументы и факты. Февраль 2002. № 6.
3. Юревич А.В. Социальная психология науки. М., 2001.
4. Кефели И.Ф. Наука до и после ИТР // Проблемы деятельности ученого и научных коллективов. СПб., 1997. Вып. XI. С. 19—24.
5. Основы науковедения. М., 1985.
6. Микулинский С.Р. Еще раз о предмете и структуре науковедения // Вопросы философии. 1982. № 7. С. 118—131.
7. Безгласная Е.А. Структурные сдвиги в российском высшем образовании // Преподавание социально-гуманитарных дисциплин в вузах России: состояние, проблемы, перспективы. М., 2001. С. 32—50.
8. Рачков П.А. Науковедение: проблемы, структура, элементы. М., 1974.
9. Родный Н.И. История науки, науковедение, наука // Вопросы философии. 1972. № 5.
10. Социологические проблемы науки. М., 1974.
11. OssowskiM., Ossowski S. The science of science. Warszawa, 1936.
12. Боричевский И. Науковедение как точная наука // Вестник знания. 1926. № 12.
13. Копнин П.В. Логические основы науки. Киев, 1968.
14. Доброе Г.М., Клименюк В.М., Смирнов Л.П., Савельев А.А. Организация науки. Киев, 1970.
15. Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич А.В., Ярошевский М.Г. Психология науки: Учебное пособие для вузов. М., 1998.
16. Цепляев В., Пивоварова Л. В коридорах власти пахнет анализами // АиФ. Август 2002. № 33 (1138).
