CC BY
787
ИСТОРИЯ, УНИВЕРСИТЕТ, ИСТОРИК. СПБ., 2014
А. Ю. Дворниченко РУССКАЯ НАУКА В XIX-XX ВВ.
Наука может развиваться только в рамках триединой формулы: государство, народ, наука. Конечно, при желании количество членов этой формулы можно увеличить. Например, вставить в нее экономику или культуру. Но наверное, это лишнее, т. к. вышеназванная формула вбирает в себя все.
Полагаю, что с народом нашей науке повезло. Народ наш, что бы о нем ни говорили, талантлив и даровит. Вот что касается государства — то здесь науке повезло гораздо меньше. Дело в том, что в то время, когда на Западе формировалась демократия, возникло то государственное устройство, которое наиболее благоприятно для развития науки, у нас в России зародился государственно-крепостнический строй, политическим олицетворением которого было самодержавное, а в ХХ в. — советское государство1.
Сказать, что этот строй незаинтересован в развитии науки, было бы, наверное, неправильно. Нет в истории государства, которое не стремилось бы в той или иной степени к тому, чтобы как-то пестовать науку, иначе это и не государство вовсе. Но наш государственный строй настолько своеобразен, что его отношения с наукой порождают не менее своеобразные, порой неожиданные результаты. Об этом, кстати, очень хорошо писали советские авторы, когда критиковали отношения самодержавного государства с наукой и техникой.
Так, один из известных советских авторов писал: «Тяжел и горек был путь русских новаторов в стране, где властвовало самодержавие, но тем величавее и светлее их творческие подвиги. При крайне неблагоприятных условиях, не встречая поддержки, русские новаторы добились очень
1 Дворниченко А. Ю. Российская история с древнейших времен до падения самодержавия. М.: Издательство «Весь мир», 2010.
128
многого»2. Конечно, советские писатели, видимо, перегибали палку, осуждая самодержавную политику в области науки, хотя, по сути, были правы. Но теперь-то мы видим, что не менее своеобразными были и отношения Советского государства с наукой!
Спорен вопрос о том, с какого времени вообще начинать историю науки. Мне близка точка зрения о том, что наука в современном смысле этого слова — детище ХУТ-ХУП вв. Но это для Европы, а для нас — это «осьмнадцатое» столетие, когда волею Петра была спроектирована, а затем, уже после его смерти, открыта Академия Наук. Главной особенностью ее было то, что если в Западной Европе такого рода организации были добровольными сообществами ученых, то в России Академия возникла как государственное учреждение. Это имело свои плюсы и минусы, но иначе в условиях государственно-крепостнического строя и быть не могло.
В Академию Наук научные кадры собирали по всей Европе, прежде всего, из германских земель. Влияние западной мысли и культуры прослеживается и в предшествующие времена, особенно посредством украинской Киево-Могилянской академии, но теперь это влияние приобрело беспрецедентный характер — все наши первые ученые были иностранцы. Само возникновение Академии Наук В. И. Вернадский во многом объяснял «стремлением к внешнему государственному блеску, которое считалось в то время необходимой государственной задачей культурного государства»3.
Тем не менее, и внутри страны это заведение сыграло огромную роль, будучи значительное время единственным в стране центром научной работы. Главное — оно, имея еще и педагогические функции, подготовило первых русских ученых и, прежде всего, М. В. Ломоносова — «наш первый университет». Несмотря на то, что Академия Наук именовалась «немецкой» (хотя немецкое влияние менялось на французское или английское), шел синтез достижений передовой западной науки и «природной живости пытливого русского ума»4.
2 Данилевский В. В. Русская техника. Л., 1947. С. 421.
3Вернадский В. И. Очерки по истории Академии Наук // Вернадский В. И. Труды по истории науки в России. М., 1988. С. 231.
4Алексеева Е. В. Диффузия европейских инноваций в России (XVIII - начало XX в.) М., 2007. С. 293-294.
Однако в новое столетие Академия Наук вступила «пережив... огромный кризис большого упадка и замирания»5. Она потеряла свою былую славу и влияние, а главное — государство как бы забыло о ее существовании. Ситуация выправилась с назначением президентом С. С. Уварова — талантливого ученого и просвещенного чиновника. Академия вновь стала развиваться, причем наряду с материальными вливаниями большую роль вновь сыграл очередной «призыв» немцев и швейцарцев. Постепенно в Академии увеличилось и количество русских ученых.
Важным сдвигом в истории Академии Наук было слияние ее с Российской Академией и создание II Отделения — Русского языка и словесности (1841 г). Объединенная академия сыграла очень большую роль в развитии российской науки, хотя эту роль и не стоит преувеличивать. В начале ХХ в. деятельность ее тормозилась нищенскими «ассигновками», которые выделял ей государственный бюджет. Вот почему перед ней по-прежнему стояли задачи развития и превращения в научную силу. Именно эти задачи должны были заменить те, которые по-прежнему в основном решала Академия: торжественные и обычные заседания, выдача премий и т. д.6 Из-за скудости средств, выделяемых Академии Наук, она могла предпринимать только те исследования, которые не требовали больших материальных затрат и многочисленного персонала. К коллективным формам работы были сделаны только первые шаги7.
Российские университеты, в которых на протяжении XIX в. наука сосредоточивалась в гораздо большей степени, чем в Академии Наук, несмотря на следование западным образцам, стали ярким порождением самодержавного государственно-крепостнического строя. Во всем находясь в зависимости от государства, они на «протяжении всей своей истории сохранили в крови ген "государственных учреждений"»8. По сравнению с Германией, образцам которой в первую очередь следовала российская университетская система, возможность вмешательства Мини-
5 Вернадский В. И. Очерки по истории Академии Наук. С. 238.
6Вернадский В. И. Академия Наук в 1906 году // Вернадский В. И. Труды по истории науки в России... С. 203-204.
7 Басаргина Е. Ю. Императорская Академия наук на рубеже XIX-XX веков. М., 2008. С. 517.
8 Жуковская Т. Н. Правительство и общество при Александре I. Петрозаводск, 2002. С. 129.
стерства народного просвещения в университетские дела была гораздо большей, что, фактически, и привело к их кризису9.
При этом непосредственно российские университеты (Петербургский, Казанский) оказались в гораздо худшем положении, чем те, что располагались на иноземной периферии государства (Дерпт, Варшава, Киев). Последние не испытали той тяжести правительственной реакции, «чистки» университетов, которую довелось вынести первым. Деяния Магницких, Голицыных и др., которые, по сути дела, были лишь чиновными бонзами и несли в мир государственную волю, черной краской вписаны в историю нашей науки и образования.
В общем, можно только удивляться стойкости и упорству российских ученых, которые и в условиях, «когда наука и литература находились под подозрением» (В. И. Вернадский), умудрялись поднять ее на достойную, прямо-таки европейскую высоту. Вот только некоторые важнейшие события научной жизни: неевклидовая геометрия Н. И. Лобачевского, математические открытия М. В. Остроградского и В. Я. Буняков-ского, открытия в области электротехники Б.С.Якоби и многие другие. В 1839 г. была построена хорошо оборудованная Пулковская обсерватория, где работал В. Я. Струве. Обсерватория изменила ход развития отечественной астрономии.
Некоторые сферы научных знаний традиционно пользовались поддержкой государства в большей степени, чем другие. Россия — постоянно колонизуемая страна, и правительство понимало важность географических открытий, которые делались в ходе выдающихся экспедиций. В 1803 г. И. Ф. Крузенштерн и Ю. Ф. Лисянский совершили первое кругосветное плавание, во время которого был получен богатейший материал для изучения Северного Ледовитого и Тихого океанов. В 1819-1821 гг. М. П. Лазаревым и Ф. Ф. Беллинсгаузеном была открыта Антарктида.
В 1845 г. было создано Русское географическое общество. Его возглавлял П. П. Семенов-Тян-Шанский. Под эгидой РГО были проведены выдающиеся исследования Средней и Центральной Азии. Ф. П. Литке доказал возможность Северного морского пути и т. д.
Несмотря на слабое развитие промышленности в это время, власть озаботилась и развитием технологических знаний, чему весьма способ-
9 Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII - первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М., 2009. С. 595.
131
ствовал открытый в 20-е гг. в Петербурге Технологический институт. К сожалению, инертный и тяжеловесный государственно-крепостнический строй не очень помогал внедрению новых достижений технической мысли в производство. Вот почему и сейчас имя замечательного изобретателя И. П. Кулибина имеет нарицательный характер в нашем словесном обиходе, означая самородка, который может в области техники помочь тому или иному гражданину, но государству до него дела нет!
Не осталась без внимания и сельскохозяйственная наука, чье развитие во многом связано с Горыгорецкой земледельческой школой, в 1848 г. преобразованной в высшее учебное заведение.
В первой половине XIX в. получают развитие общественные и гуманитарные науки, что было в первую очередь связано с университетским образованием. Некоторые науки только и появляются в это время, например, славистика, изучавшая литературу, язык и этнографию славян. Открываются кафедры русской истории в Московском университете (М. П. Погодин) и Петербургском университете (Н. Г. Устрялов). В области этих наук российская специфика сказывалась в еще большей степени. Они находились в большей зависимости от западных влияний, и всегда есть искус представить развитие, скажем, истории и философии как этапы тех или иных рецепций западных «штучек». Но ситуация выглядит сложнее. Взять, например, философию. Конечно, и на основе западных влияний она у нас развивалась. У нас было свое Просвещение, свой романтизм, свои шеллингианство и гегельянство.
Но парадокс в том, что философии в западном понятии этого слова у нас не было. Не было у нас своего Декарта или Канта. Однако продолжала жить и по-своему развиваться религиозная российская философия, любомудрие — постоянная рефлексия на православной почве.
Итак, наука в первой половине XIX в. развивалась, но развивалась медленно, не встречая должной поддержки со стороны государства. Ситуация меняется в эпоху «Великих реформ». Начинается своеобразный период в развитии российского государственно-крепостнического строя, а соответственно, и в истории российской науки. С одной стороны, этот период в истории государственности имеет драматическую тональность, т. к. именно он подвел страну к грандиозной смуте, в которой канула самодержавная монархия.
С другой стороны, это был период, когда пусть половинчато, уродливо, но все-таки избавившись от крепостного права, страна стала более
активно заниматься промышленностью, сельским хозяйством. Стала более насыщенной общественная жизнь, появились новые ценности и приоритеты. В это время появился самый передовой за всю историю России университетский устав, развивалось и среднее образование, гораздо успешнее стали бороться с неграмотностью. Сформировалась интеллигенция, получили развитие книжное дело и периодическая печать. Все это вызвало определенный подъем науки.
«Эпохою для начала самостоятельного развития химических знаний в России служит та самая эпоха освобождения крестьянства, которая двинула столь многое в России», — писал Д. И. Менделеев10. Сам он, как известно, создал знаменитую периодическую таблицу. Н. Н. Зининым и
A. М. Бутлеровым была создана научная школа изучения органической химии.
В биологической науке сами за себя говорят имена И. М. Сеченова и первого российского нобелевского лауреата И. П. Павлова. Современную физиологию невозможно представить без их исследований, также как и иммунологию без трудов нобелевского лауреата — И. И. Мечникова. В 1895 г. А. С. Попов сообщил об изобретении им радиотелеграфа. Выдающимися электротехниками были П. Н. Яблочков, создавший дуговую лампу, и А. Н. Ладыгин, который изобрел лампу накаливания. Были продолжены и развиты традиции географических исследований. Этот список можно продолжать еще очень долго.
Важно отметить, что в данное время большую роль играют научные общества, которых становится неизмеримо больше, чем в дореформенный период. Русское техническое общество, Русское химическое общество, Астрономическое, Математическое и другие внесли неоценимый вклад в организацию и упорядочивание научных исследований.
Большое значение имели и съезды специалистов в различных областях знаний. Так, в 60-90-е гг. прошло десять съездов естествоиспытателей, проходили медицинские «Пироговские съезды», археологические, сельскохозяйственные.
Высокого уровня достигают общественные и гуманитарные науки.
B. И. Даль публикует свой «Толковый словарь живого великорусского языка», расцветает школа общего и сравнительного языкознания, литературоведения. В университетах складываются крупные исторические
10 Менделеев Д. И. К познанию России. М., 2002. С. 382.
133
школы: В. О. Ключевского, С. Ф. Платонова, В. Б. Антоновича и др. Наша своеобразная философия порождает таких гигантов, как В. С. Соловьев.
Можно, таким образом, говорить о значительном подъеме науки. Улучшились контакты российских ученых с западными коллегами, причем русские уже достаточно часто выступали в роли равноправных партнеров. Однако картина отношений между наукой и государством была далеко не идиллической. И дело далеко не только в пресловутом недостаточном финансировании.
Важнейшим недостатком «дореволюционной» науки была ее оторванность от практики. Тяжеловесный и инертный ГКС, в котором не работал ни один механизм того развития, который привел Запад к высотам экономики и демократии, не хотел, а иной раз просто не мог поспевать в ногу со временем. Отсюда неимоверная отсталость России и ее «упущенные возможности»11.
Наука в России носила фрагментарный характер, концентрировалась лишь в самых крупных городах (многие из которых сейчас уже вне России). Она находилась в значительной зависимости от науки передовых стран Запада и страшно отставала от них по количеству ученых. На волне столыпинских реформ была предпринята попытка изменить ситуацию. Мне приходилось заниматься деятельностью Главного управления землеустройства и земледелия (ГУЗИЗ) — детища выдающегося чиновника А. В. Кривошеина. Я могу сказать, что научно-образовательная деятельность этого ведомства в 1906-1914 гг. была своего рода броском вперед, но броском запоздалым и не успевшим дать должный эффект. Ученые того времени писали в известной «Записке о нуждах просвещения в России» (1905 г.): «Правительственная политика в области просвещения, внушаемая преимущественно соображениями полицейского характера, является тормозом в его развитии. Она задерживает его рост и ведет государство к упадку». Так оно и было. Отсталая самодержавная монархия канула в небытие, так и не успев реализовать творческий потенциал народов России.
Молодая советская власть, как известно, начала с того, что постаралась подорвать позиции старой профессуры, не отрицая возможности активного ее использования, как к этому и призывал «вождь мировой
11 Рязанов В. Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX-XX вв. М., 1998.
революции»12. Проводились бесчисленные в 20-е гг. реформы высшей школы, которые в первую очередь ударили по гуманитарным и общественным наукам. Все эти науки представлялись вредными и враждебными. Апофеозом политики в этой области стала высылка более 160 ученых-гуманитариев из страны. В мае 1922 г. печально знаменитый «философский пароход» увозил от берегов отчизны цвет русской гуманитарной интеллигенции. Эта высылка ученых не была единичным актом.
Положение ученых было очень тяжелым, не хватало продовольствия, многие умерли. В то же время большевики постарались привлечь ученых старой школы к осуществлению своих замыслов. Этим занимались ВСНХ и Наркомпрос. Удалось установить контакты с Академией Наук. На базе Академии была создана академическая комиссия по изучению естественных производительных сил России (КЕПС), в которой работали В. И. Вернадский, А. Н. Крылов, Н. С. Курнаков и др. За первые три года Советской власти было создано около 50 научно-исследовательских институтов. Значительное количество старых специалистов работало в Государственной комиссии по электрификации России, разработавшей план ГОЭЛРО — одно из первых и эффективных мероприятий большевиков. Он был рассчитан в 1920 г. на 10-15 лет, но к 1935 г. оказался перевыполненным в 2,5 раза.
В период становления и «гомеостаза» культа личности Сталина, да и в последующий период, вплоть до «перестройки», советская наука в полной мере зависела не только от политики государства, но от самой сущности советской разновидности государственно-крепостнического строя. Это, прежде всего, необычная для «дореволюционного» периода централизация и плановость развития науки, что весомо и зримо явилось миру уже в первые довоенные пятилетки. При этом, как известно, советская плановость была своеобразной, приобретая зачастую характер «бури и натиска».
Вторая важнейшая черта — также невиданное до той поры влияние идеологии, которую можно назвать марксистско-ленинской, хотя со временем Сталин вообразил себя выдающимся теоретиком и стал вносить серьезные дополнения и поправки в «теорию». Это было тем более необходимо, что сама действительность требовала таких теоретических нова-
12 Курепин А. А. Наука и власть в Ленинграде 1917-1937 гг. СПб., 2003. С. 10.
135
ций: стало ясно, что мировой революции дождаться вряд ли удастся, а страну надо было укреплять ввиду грядущих неотвратимых войн.
Эти два фактора — государственное планомерное вмешательство и беспрецедентное идеологическое давление, причудливо переплетаясь между собой, определяли жизнь советской науки.
По зрелому размышлению, новая власть фактически сохранила те же, что и прежде, формы организации научного труда. Главным научным учреждением осталась Академия Наук, которая специальным решением правительства в 1925 г. была признана «высшим всесоюзным ученым учреждением» и стала АН СССР13. Первый советский устав Академии был утвержден 18 июня 1927 г. Академией Наук в советские годы руководили крупные ученые: А. П. Карпинский, В. Л. Комаров, А. Н. Несмеянов, М. В. Келдыш. В 1934 г. Академия из Ленинграда переехала в Москву.
Другими центрами науки были университеты и специальные высшие учебные заведения. Еще одна форма научного труда — научно-исследовательские институты, которые стали создаваться уже в 20-е гг. Правда, значительное время руководство страны считало наилучшей формой организации научно-технических работ фабрично-заводскую лабораторию, но в 30-е гг. возобладала идея организации научно-технических институтов14. Советской науке, в отличие от дореволюционной, удалось организовать коллективное творчество ученых, зачастую даже в ущерб индивидуальной инициативе.
Перевод Академии в Москву привел к образованию целого ряда новых НИИ. Процесс создания новых такого рода институтов шел и в 50-60-е гг. и в «эпоху застоя». Уже в 1931 г. была разработана типология научных учреждений: центральный НИИ, отраслевой институт при вузе, низовые учреждения (заводские лаборатории, опытные станции), региональные институты.
С 1931 по 1955 гг. произошла дифференциация научных организаций по стадиям выполнения исследований и разработок на научные институты, конструкторские, проектные, технологические.
За годы советской власти значительно расширилась география крупных научных центров, при некоторых из них были «академгородки», куда
13 Организация науки в первые годы Советской власти (1917-1925) Л., 1968.
14 Козлов Б. И. Академия наук СССР и индустриализация России: 1925-1941 // За «железным занавесом»: Мифы и реалии советской науки. СПб., 2002. С. 73.
136
ученых завлекали сравнительно высоким уровнем жизни и комфорта. В середине 50-х гг. такого рода центр был создан в Новосибирске, крупнейший был в Дубне под Москвой. Академическая наука уже в 50-е гг. обосновалась в Свердловске и Хабаровске. В 1987 г. были созданы Дальневосточный и Уральский научные центры.
В 1985 г. в СССР было 2607 НИИ и 1 млн 491 тыс. научных работников. Впрочем, по количеству научных работников СССР далеко опередил своего «дореволюционного» предшественника уже в годы первых пятилеток.
Большое влияние на развитие науки оказало принятие в 1934 г. Совнаркомом постановления «Об ученых степенях и званиях». Вместо существовавшего с 1918 г. единого звания ученого специалиста устанавливалась та структура степеней и званий, которая существует в стране до сих пор.
Современные научные работники, за исключением единиц, прикормленных нынешней властью, могут лишь с завистью взирать на своих предшественников. В принятой в 1937 г. штатно-окладной системе заработной платы преподавательского состава ярко «отразилась высокая общественная значимость труда работников вузов»15.
Энтузиазм ученых, впрочем, подогревался далеко не только приличной заработной платой, но и высоким статусом ученого, осознанием общества его благородной и даже во многом жертвенной миссии. Знаменитый фильм «9 дней одного года», повествующий об ученом, который облучил себя и продолжал научные изыскания, как всякое художественное произведение, несколько сгустил краски, но верно отражал общественные настроения. Ситуация меняется лишь постепенно по мере продвижения страны в сторону «застоя» (70-е - 80-е гг.).
Советская власть, надо отдать ее должное, не жалела средств на науку. Если первое время, когда большевики пришли к власти, они старались экономить на науке, на старых специалистах, что и понятно, если учесть тяжелейшее положение страны, то в последующем расходы на науку стали постоянно возрастать. Так, в 1940 г. они составляли 300 млн руб, в 1950 г. — 1 млрд, в 1960 г. — 3,9 млрд, в 1970 г. — 11,7 млрд, в 1980 г. — 24 млрд руб.16
15 История России XX - начала XXI века / А. С. Барсенков, А. И. Вдовин, С. Н. Ворон-кова; Под ред. Л. В.Милова. М.: Эксмо, 2006. С. 451.
16 Там же. С. 732.
Еще одна положительная черта советской науки в том, что она была гораздо ближе к практике. Так, модель отраслевой науки создавалась с ориентацией преимущественно на прикладные исследования. Создавался целый цикл научных исследований от разработки до внедрения. В ряде отраслей науки внедрение в практику было непременным условием официального признания того или иного достижения. Конечно, советская бюрократия, которая была достойной наследницей «дореволюционной», и тут умудрялась вносить свои уродливые черты, доводя многое просто до степени бюрократической идиотии. Ведь не все можно моментально внедрить. Но внимание к фундаментальной науке в определенной степени компенсировало эти недостатки.
В отношении к науке сказались многие эффективные черты советской разновидности ГКС, который мог сосредоточить средства на определенных участках, сконцентрировать их и бросить, что называется, в бой. В полной мере это относится к такой сфере науки и техники, как космонавтика. Широко известны достижения СССР в этой области, начавшиеся еще довоенными разработками и продолжившиеся запуском первого искусственного спутника Земли и полетом первого в истории человека (Ю. А. Гагарин) в космос. Советские люди искренне гордились достижениями своей страны в этой области, и лишь иногда приходила мысль о недопустимости тратить столько средств на космос, когда страна еще нищая. Но мысль эту отгоняли, т. к. прекрасно понимали, что космическая наука и техника — это элемент ВПК (военно-промышленный комплекс). Неслучайно имел хождение замечательный анекдот о том, что в СССР создали «марксоход», который отбирает пробы грунта у американского «марксохода».
Вообще, во всех сферах науки, связанных с ВПК (а это большинство естественных и точных наук), дело обстояло особым образом, можно сказать, благополучно. Конечно, и этим ученым не удалось избежать сталинских репрессий. Известно, что многие проекты, обогатившие нашу науку и технику, разрабатывались в «шарашках», т. е. лагерных «НИИ». Одним из первых подобных учреждений стало «особое конструкторское бюро» на Лубянке, где проектировался печально известный Беломорско-Балтийский канал.
Не могли не затронуть советских ученых «дискуссии» по поводу кибернетики, когда гнев власть предержащих обрушился на книгу американского ученого Н. Винера, по поводу физики... Иной раз, как
выясняется, такого рода дискуссии были результатом борьбы за власть, столкновения амбиций в среде ученых, сведения счетов. Эти «чувства» лишь «удачно» накладывались на паранойю верховной власти. Так было, например, в «деле» математика, академика Н. Н. Лузина17.
Но даже сталинская власть боялась вмешиваться в эти сферы, понимая свою некомпетентность и боясь навредить делу войны. Или можно сказать так: «Сталину приходилось считаться с необходимостью оставить "пространство" для самостоятельного творчества ученых, хотя бы с тем, чтобы обеспечить развитие тяжелой промышленности и обороны»18. Известен случай с Берией, который пытался призвать физиков выступить против теории относительности и других «порочных» теорий западных ученых. Но когда они ему ответили, что вместе с теорией относительности можно лишиться и бомбы, то Берия предпочел бомбу.
Из естественных наук меньше всего повезло биологии, где на почве государственного вмешательства в науку пышным цветом расцвела лженаука и авантюризм. Агроном Т. Д. Лысенко провозгласил себя и своих сторонников последователями Мичурина и утверждал, что с помощью скрещивания можно вывести любые сорта растений. Результат известен — разгром советской школы генетиков, страшный урон, нанесенный лысенковщиной советской биологии19. Не меньший вред нанес своей «диалектизацией» биологии еще один «герой своего времени» — И. И. Презент20.
И все-таки биология была скорее исключением, чем правилом. Советским ученым удавалось занимать ведущие позиции по многим направлениям математики, физики, химии, естествознания, о чем свидетельствовали, например, те Нобелевские премии, которые они получили. Их, конечно, не так много, но они есть.
17 Демидов С. С., Есаков В. Д. «Дело академика Н. Н. Лузина» в свете сталинской реформы советской науки // За «железным занавесом»: Мифы и реалии советской науки. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2002. С. 109.
18 Ярошевский М. Г. Сталинизм и судьбы советской науки // Репрессированная наука. Л., 1991. С. 29.
19 Александров В. Я. Трудные годы советской биологии. Записки современника. СПб., 1993.
20 Колчинский Э. И. В поисках советского «союза» философии и биологии (дискуссии и репрессии в 20-х - начале 30-х гг. СПб., 1999. С. 180-181.
139
Это были замечательные специалисты: неслучайно в перестроечный период их с распростертыми объятиями принимали в западных, особенно в американских университетах. Советский вариант ГКС — строй тяжеловесный, неповоротливый, очень малоспособный к саморазвитию, с одной из самых сильных и непродуктивных бюрократий в истории человечества — влиял на эти науки скорее своей сутью. Вот почему уже в начале 80-х гг. выявилось серьезное отставание СССР от США даже в такой области, как освоение космоса, не говоря уже, например, о компьютеризации, медицине. Ведь развитие науки и техники должно быть не только планомерным, но и системным, должна быть определенная конкуренция, которая заставляет развивать наиболее передовые сферы науки. Нужен свободный рынок, демократия, в общем, все, что есть на Западе. Государственно-крепостнический строй лишен всего этого по определению.
Но гораздо хуже обстояло дело в области наук об обществе. Здесь давление государства и идеологическое воздействие «марксизма-ленинизма» было столь велико, что теперь считают возможным говорить о своего рода «феномене советской науки» в этих областях. Например, «феномен советской историографии»21, «феномен советской археологии»22 и т. д.
Это давление началось с самого начала. Для того чтобы создать штат новых специалистов, был создан в 1921 г. Институт красной профессуры и другие институты по отраслям знаний, а также Социалистическая (с 1924 г. — Коммунистическая) академия. Руководителем этих учебных заведений, да и вообще всей науки об обществе был историк-марксист — М. Н. Покровский. Он возглавлял фронт исторической науки, где в образе врага выступала старая профессура. Результат этого противостояния известен — трагическое «академическое дело» 1929 г., которое, фактически, уничтожило цвет Петербургской и Московской исторических школ23.
«Эстафету» приняло «дело славистов», которое было сфабриковано Секретно-политическим отделом ОГПУ в конце 1933 - начале 1934 г. и нанесло удар по замечательным ученым-славистам, литературоведам и т. д.24 Сколько обществоведов пало под ударами сталинского режима?!
21 Советская историография. М., 1996. С. 7.
22 Клейн Л. С. Феномен советской археологии. СПб., 1993.
23 Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 1. Дело по обвинению академика С. Ф. Платонова. СПб., 1993.
24Ашнин Ф. Д., Алпатов В. М. «Дело славистов»: 30-е годы. М., 1994.
140
Впрочем, с точки зрения негативного воздействия на общественные и гуманитарные науки даже трудно сказать, что сыграло худшую роль — репрессии 30-х гг. или ужасы «апогея сталинизма» конца 40-х гг. Думаю, что «дискуссии» конца 40-х, по сути дела, иезуитский разгром общественных наук — нанесли непоправимый удар по этим наукам и обусловили их стагнацию вплоть до конца советского периода25.
Труды обществоведов с большим трудом пробивали себе дорогу. Яркий пример — Л. В. Канторович, чей юбилей отмечается в этом году. Ему потребовалась масса усилий, чтобы опубликовать в 1939 г. свою работу «Математические методы в организации и планировании производства». В 1975 г. за труды в области экономики он получил Нобелевскую премию.
Власть считала себя сведущей во всех сферах обществоведения, в частности — в философии и экономике. В 1947 г. было проведено две дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии» и по книге Е. С. Варги «Изменения в экономике капитализма в итоге Второй мировой войны». Не говоря уже о том, что в ходе этих «дискуссий» указывалось, как надо изучать философию или экономику, за ними следовали оргвыводы, не приводившие, правда, в новых условиях к гибели ученых, но лишавшие их престижных постов.
Своеобразие положения ученых, изучавших общество, заключалось в том, что они попадали под пресс не только конкретной «дискуссии», посвященной той или иной отрасли науки, но и «общих дискуссий» по поводу, скажем, патриотизма и космополитизма. Известна, например, судьба лучшего на настоящий день учебника по русской историографии Н. Л. Рубинштейна, который был опубликован еще до войны, но в ходе борьбы с космополитизмом в конце 40-х гг. был подвергнут разгромной, безобразной критике.
Зато на почве, хорошо сдобренной «классовой» наукой, вырастали уродливые цветы. Одним из таких цветов была яфетическая теория Н. Я. Марра. Этот, безусловно, выдающийся по-своему человек перевернул все с ног на голову в лингвистике. Нормальный подход заключается в том, что развитие языков идет от исконного множества к единству, общие черты языков — позднейшее достижение человечества. Так, например,
25 Кожевников А. Б. Игры сталинской демократии и идеологические дискуссии в советской науке: 1947-1952 гг. // Вопросы истории естествознания и техники. 1997. № 4. С. 26-58.
считал выдающийся лингвист И. И. Мещанинов. Опираясь на идею о том, что «нет языка, который не был бы классовым», Н. Я. Марр создал обратную схему движения языков от начального единства к множеству и призывал создать международный язык, который будет соответствовать коммунистической стадии развития26.
Предел лингвистическим изысканиям Н. Я. Марра в 1950 г. положил сам «великий кормчий», который отлучил лингвиста от марксизма. После чего заключенные во всей нашей необъятной стране могли с полным основанием петь: «Товарищ Сталин! Вы большой ученый, в языкознании познавший смысл и толк.».
В 1938 г. вышел «Краткий курс истории ВКП(б)», который сразу стал для советских обществоведов и Библией, и сборником псалмов вместе взятыми. Теперь все свои исследования надо было выверять по этому гениальному произведению. «Краткий курс» продолжал влиять на ситуацию в обществоведении даже после смерти Сталина. Впрочем, теоретические изыскания мыслителей брежневских времен (таких, как С. П. Трапезников) по глубине своей мысли мало отличались от «Краткого курса». П. Н. Федосеев, например, был на вершине философской пирамиды и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе, и при Андропове, и при Черненко. Попытался даже стать идеологом «перестройки»27.
Дело, собственно, не только в этом самом «Кратком курсе». В 30-50-е гг. была сварена своего рода идеологическая похлебка — плод репрессированного коллективного разума, — одобренная властью. Все обществоведы должны были работать, опираясь именно на этот теоретический фундамент. Конечно, ситуация осложнялась еще и тем, что при каждом новом «вожде» в «теорию» вносились определенные новации, которым иной раз пытались придать свойства кардинальной новизны. Общественные науки, которые должны были обслуживать господствующую теорию, оказывались в сложном положении.
Автор этих строк начал свою научную деятельность в 70-е гг. и очень хорошо помнит, как это было. В области, например, истории это выглядело так. Есть теория общественно-экономических формаций, согласно которой все человеческие общества проходят одни и те же стадии развития. Начальная точка этого процесса — первобытно-общинный строй,
26Алпатов В. М. История одного мифа: Марр и марризм. М., 1991. С. 38-73.
27 Ярошевский М. Г. Сталинизм и судьбы советской науки. С. 29.
142
а конечная — коммунизм. Каждый историк обязан был работать в рамках этой теории. Допускались совсем незначительные отступления. Можно было, например, рассуждать о неких переходных периодах между этими формациями. Нельзя было заявить о том, что в России не было феодализма, потому что «коллективный разум» решил, что таковой был и т. д. Вот почему получилось, что советская историческая наука, да, думаю, и многие другие обществоведческие дисциплины слабее своих «дореволюционных» предшественниц.
В 70-80-е гг. были и свои методы воздействия власти на ученых. Конечно, теперь уже не приговаривали к расстрелу и не ссылали, за редким исключением, в лагеря. Но власть опиралась на академическую верхушку, которая имела в своих руках рычаги управления и могла воздействовать не только на умы, но и на положение носителей этих умов.
Советское государство прекратило свое существование так же неожиданно, как и его предшественница — самодержавная монархия. Оно также вошло в полосу смуты, приведшей к распаду в 1991 г. прежней государственности и формированию некой новой государственности, причем, можно сказать, без изменения фундаментальных основ строя, на котором держались и самодержавная монархия, и советская «республика». Как бы то ни было, советская наука со всеми ее позитивными и негативными чертами умерла вместе с советским государством.
Информация о статье
Автор: Дворниченко Андрей Юрьевич, доктор исторических наук, профессор, кафедра истории России с древнейших времен до XX века, СПбГУ, Санкт-Петербург, a. dvomichenko@ spbu.ru , museumspbu@yandex.ru Название: Наука в России в Х1Х-ХХ вв.
Аннотация: Статья носит историко-социологический характер. Она посвящена положению науки в рамках триединой формулы: наука, народ, государство. Показано влияние своеобразного российского государственно-крепостнического строя на развитие науки. Ключевые слова: наука, Россия, государственно-крепостнический строй.
Литература, использованная в статье Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 1. Дело по обвинению академика С. Ф. Платонова. Санкт-Петербург, 1993. 269 с.
Александров В. Я. Трудные годы советской биологии. Записки современника. Санкт-Петербург, 1993. 262 с.
АлексееваЕ. В. Диффузия европейских инноваций в России (XVIII - начало XX в.). Москва, 2007. 368 с.
Алпатов В. М. История одного мифа: Марр и марризм. Москва, 1991. 240 с.
Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII - первой половины XIX века в контексте
университетской истории Европы. Москва, 2009. 640 с.
Ашнин Ф. Д., Алпатов В. М. «Дело славистов»: 30-е годы. Москва, 1994. 285 с. Басаргина Е. Ю. Императорская Академия наук на рубеже XIX-XX веков. Москва, 2008. 656 с.
Вернадский В. И. Очерки по истории Академии Наук // Вернадский В. И. Труды по истории
науки в России. Москва, 1988. С. 204-249.
Данилевский В. В. Русская техника. Ленинград, 1947. 483 с.
Дворниченко А. Ю. Российская история с древнейших времен до падения самодержавия. Москва: Издательство «Весь мир», 2010. 944 с.
Демидов С. С., Есаков В. Д. «Дело академика Н. Н. Лузина» в свете сталинской реформы советской науки // За «железным занавесом»: Мифы и реалии советской науки. Санкт-Петербург: «Дмитрий Буланин», 2002. С. 97-111.
Жуковская Т. Н. Правительство и общество при Александре I. Петрозаводск, 2002. 220 с. История России XX - начала XXI века / А. С. Барсенков, А. И. Вдовин, С. Н. Воронкова; под ред. Л. В. Милова. Москва: Эксмо, 2006. 960 с.
Клейн Л. С. Феномен советской археологии. Санкт-Петербург, 1993. 128 с.
Кожевников А. Б. Игры сталинской демократии и идеологические дискуссии в советской
науке: 1947-1952 гг. // Вопросы истории естествознания и техники. 1997. № 4. С. 26-58.
Козлов Б. И. Академия наук СССР и индустриализация России: 1925-1941 // За «железным
занавесом»: Мифы и реалии советской науки. Санкт-Петербург, 2002. С. 72-86.
Колчинский Э. И. В поисках советского «союза» философии и биологии (дискуссии и
репрессии в 20-х - начале 30-х гг.). Санкт-Петербург, 1999. 273 с.
Курепин А. А. Наука и власть в Ленинграде 1917-1937 гг. Санкт-Петербург, 2003. 360 с.
Менделеев Д. И. К познанию России. Москва, 2002. 576 с.
Организация науки в первые годы Советской власти (1917-1925) Ленинград, 1968. 420 с. Рязанов В. Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX-XX вв. Москва, 1998. 796 с. Советская историография. Москва, 1996. 592 с.
Ярошевский М. Г. Сталинизм и судьбы советской науки // Репрессированная наука. Ленинград, 1991. С. 9-33.
Information about the article Author: Dvornichenko Andrey Yur'evich, Doctor in History, Professor, St. Petersburg, Russia, a.dvomichenko@spbu.ru, museumspbu@yandex.ru Title: The Science in Russia in 19th-20th centuries
Summary: The Article is of historical and sociological nature. It focuses on the situation of science in the framework of the triune formula: science, people, state. It shows the influence of a peculiar Russian state-serfdom system on the development of science. Keywords: science, Russia, state-serfdom order.
References
Akademicheskoe delo 1929-1931 gg. Vyp. 1. Delo po obvineniyu akademika S. F. Platonova [Academic case 1929-1931. Vol. 1. The case against the academician S. F. Platonov]. St. Petersburg, 1993. 269 p.
Pyccmn naym b XIX-XX BB.
Aleksandrov V. Ya. Trudnye gody sovetskoy biologii. Zapiski sovremennika [Difficult years of the Soviet biology. Notes contemporary]. St. Petersburg, 1993. 262 p.
Alekseeva Ye. V. Diffuziya evropeyskikh innovatsiy v Rossii (XVIII — nachalo XX v.) [Diffusion of European innovation in Russia (18th — beginning of 20h century)]. Moscow, 2007. 368 p. Alpatov V. M. Istoriya odnogo mifa: Marr i marrizm [History of one myth: Marr and marrism]. Moscow, 1991. 240 p.
Andreev A. Yu. Rossiyskie universitety XVIII — pervoy poloviny XIX veka v kontekste universitetskoy istorii Yevropy [Russian universities in 18th —first half of 19th century in the context of the University's history of Europe]. Moscow, 2009. 640 p.
Ashnin F. D., Alpatov V. M. «Delo slavistov»: 30-e gody [«Slavicists'case»: 30s]. Moscow, 1994. 285 p.
Basargina Ye. Yu. Imperatorskaya Akademiya nauk na rubezheXIX-XX vekov [Imperial Academy of Sciences at the turn of 19h—20h centuries]. Moscow, 2008. 656 p.
Vernadskiy V. I. Ocherki po istorii Akademii Nauk [Essays on the history of the Academy of Sciences], in Vernadskiy V. I. Trudy po istorii nauki v Rossii [The Works on the History of Science in Russia]. Moscow, 1988. P. 204-249.
Danilevskiy V. V. Russkaya tekhnika [Russian technique]. Leningrad, 1947. 483 p. Dvornichenko A. Yu. Rossiyskaya istoriya s drevneyshikh vremen do padeniya samoderzhaviya [Russian history from ancient times to the fall of the autocracy]. Moscow: «Ves' mir» Publ., 2010. 944 p.
Demidov S. S., Yesakov V. D. «Delo akademika N. N. Luzina» v svete stalinskoy reformy sovetskoy nauki [«Case of academician N. N. Luzina» in light of the Stalinist reforms of Soviet science], in Za «zheleznym zanavesom»: Mify i realii sovetskoy nauki [«Behind the iron curtain»: Myths and realities of Soviet science]. St. Petersburg: «Dmitriy Bulanin» Publ., 2002. P. 97-111. Zhukovskaya T. N. Pravitel'stvo i obshchestvo pri Aleksandre I [The government and society under Alexander I]. Petrozavodsk, 2002. 220 p.
Barsenkov A. S., Vdovin A. I., Voronkova S. N., Milova L. V. (ed.). Istoriya Rossii XX — nachala XXI veka [The history of Russia of 20h — beginning of 21" century]. Moscow: Eksmo Publ., 2006. 960 p.
Kleyn L. S. Fenomen sovetskoy arkheologii [The Phenomenon of Soviet archaeology]. St. Petersburg, 1993. 128 p.
Kozhevnikov A. B. Igry stalinskoy demokratii i ideologicheskie diskussii v sovetskoy nauke: 1947-1952 gg. [Games of Stalin democracy and ideological discussions in Soviet science: 19471952 years], in Voprosy istorii estestvoznaniya i tekhniki [Questions of history of science and technology]. 1997. № 4. P. 26-58.
Kozlov B. I. Akademiya nauk SSSR i industrializatsiya Rossii: 1925-1941 [Academy of Sciences of the USSR and the industrialization of Russia: 1925-1941], in Za «zheleznym zanavesom»: Mify i realii sovetskoy nauki [«Behind the iron curtain»: Myths and realities of Soviet science]. St. Petersburg, 2002. P. 72-86.
Kolchinskiy E. I. Vpoiskakh sovetskogo «soyuza» filosofii i biologii (diskussii i repressii v 20-kh — nachale 30-kh gg.) [In search of the Soviet «Union» ofphilosophy and biology (discussions and repressions in the 20s — early 30s.)]. St. Petersburg, 1999. 273 p.
Kurepin A. A. Nauka i vlast' v Leningrade 1917—1937 gg. [Science and authority in Leningrad, 1917-1937]. St. Petersburg, 2003. 360 p.
Mendeleev D. I. Kpoznaniyu Rossii [To the knowledge of Russia]. Moscow, 2002. 576 p.
A. №. flBopHmeHW
Organizatsiya nauki v pervye gody Sovetskoy vlasti (1917—1925) [Organization of science in the first years of Soviet power (1917—1925)]. Leningrad, 1968. 420 p.
Ryazanov V. T. Ekonomicheskoe razvitie Rossii. Reformy i rossiyskoe khozyaystvo v XIX-XX vv. [The Economic development of Russia. Reforms and the Russian economy in the 19th—2ffh centuries]. Moscow, 1998. 796 p.
Sovetskaya istoriografiya [Soviet historiography]. Moscow, 1996. 592 p.
Yaroshevskiy M. G. Stalinizm i sud'by sovetskoy nauki [Stalinism and the fates of Soviet science],
in Repressirovannaya nauka [Repressed science]. Leningrad, 1991. P. 9-33.
