CC BY
484
И. В. Сидорчук
Н. Я. МАРР И ГОСУДАРСТВЕННАЯ КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА 1917-1930 гг.1
Лингвистическая теория Н. Я. Марра, история его блистательной карьеры, борьба с оппонентами и особенно крах его учения в 1950 г. исследованы достаточно подробно. Значительно меньше внимания исследователи марризма уделяли вопросу феномена Н. Я. Марра в контексте существовавших в академической науке взаимосвязей концепций человека и общества — с одной стороны, и официальной культурной политики государства, а также «социальных экспериментов» рубежа XIX — XX вв. — с другой.
Взгляды Н. Я. Марра, его концепции, даже очень спорные, органично вписывались в социокультурные парадигмы времени. Характерное для ученого стремление к утопии явно связано как с неоромантическим движением, свойственным европейской интеллектуальной жизни начала XX в. [1, с. 152], так и с революционным духом эпохи [2, с.59]. Во многом именно этим объясняется удивительный карьерный рост Н. Я. Марра, начавшийся задолго до 1917 г. Напомним, что к октябрю 1917 г. Н. Я. Марр сумел сделать завидную карьеру, став в 1911 г. деканом восточного факультета Петербургского университета, а в 1912 г. ординарным академиком.
Большинству коллег ученого в то время были свойственны не только завидное честолюбие, но и претензии на политическую власть и выполнение неких «морально-пасторских функций» [3, с. 8]. Само противостояние власти и профессоров было связано в первую очередь именно с этим стремлением, а не с вопросами академической жизни. Отсюда и сильная политизация вузов и профессорско-преподавательского состава, большинство членов которого не только входили в состав либеральной оппозиции, но зачастую поддерживали студенческое движение [4, с. 50; 5, с. 61].
Н. Я. Марр, как и многие его коллеги не представляли развитие науки без государственной поддержки, что подразумевало тесные контакты ученого сообщества с властью. Эти представления перекочевали и в послереволюционный период. Автономного существования научная интеллигенция боялась больше диктатуры, пусть даже «диктатуры пролетариата». Неспособность Временного правительства организовать развитие науки2 и голодные, но относительно свободные годы военного коммунизма [7, с. 176] ярко показали ученым, что с сильной властью не только необходимо, но и полезно сотрудничать.
В некоторых исследованиях можно встретить мнение, согласно которому именно события революций и гражданской войны привели Н. Я. Марра «на грань безумия и бросили тень на всю его последующую (да и предыдущую!) деятельность» [8, с. 159]. Однако многочисленные случаи неадекватного поведения наблюдались у Н. Я. Марра еще в детстве [8, с. 161-162, 165]. С ним случались истерические припадки, в частности,
1 Статья подготовлена при поддержке Тематического плана НИР СПбГУ(№ 5.38.51.2011 «История Санкт-Петербургского университета в контексте истории российского государства и общества» № 5.39.144.2011 «История Санкт-Петербургского университета в виртуальном пространстве».
2 Н. Я. Марр активно критиковал политику Временного правительства в области науки и культуры и призывал его более серьезно озаботиться этими проблемами [6, л. 1-2].
© И. В. Сидорчук, 2011
во время студенческих волнений 1911 г. [9, с. 107-108]. Послереволюционная ситуация просто дала ему возможность для свободного развития и пропаганды своих идей, что до этого сдерживалось цензурой старших коллег. Осмелимся предположить, что уход в теоретическую лингвистику, в которой Н. Я. Марр был полным дилетантом, произошел отчасти вследствие вынужденного прекращения экспедиционной деятельности в период гражданской войны.
К приходу большевиков к власти он, как и большинство его коллег, отнесся резко отрицательно [10, л. 1-1 об.; 11, л. 58], однако склонялся к сотрудничеству с ними. Большевики, в свою очередь, вполне четко определяли свое отношение к положению науки в государстве. С первых дней революции они говорили о том, что «диктатура пролетариата» должна распространяться в том числе и на науку. Активный поиск материалистического метода в различных науках начался после статьи «Первое предупреждение», опубликованной в «Правде» 21 августа 1922 г. Она не только объявляла о высылке опасных для новой власти представителей интеллигенции, но одновременно давала понять, что «лишь принадлежность к сторонникам материализма дает возможность для научных исследований» [12]. Яфетическая теория, с ее новаторским, революционным порывом, сметающим буржуазную науку, ее масштабностью и дерзостью, прекрасно соответствовала как советской власти, так и эпохе авангарда в целом. Помогло Н. Я. Марру и качество, ранее лишь препятствовавшее его возвышению: ученый никогда не «страдал» перфекционизмом, что абсолютно устраивало новую власть, привыкшую действовать, а не наблюдать, предпочитавшей практику теории.
Как показывает исследование архивных материалов, относящихся к Яфетическому институту и к Академии истории материальной культуры, Н. Я. Марр неизменно пользовался поддержкой со стороны большевистской власти. М. Н. Покровский помог ему получить «согласие Госиздата на принятие на себя печатания серии изданий по яфетидологии» [13, л. 63-63 об.]3, А. В. Луначарский с готовностью отпускал на нужды нового Института значительные денежные средства4. Кроме наркома просвещения Н. Я. Марр активно контактировал с его заместителем З. Г. Гринбергом и заведующей Отделом по делам музеев Н. И. Троцкой. Они активно способствовали передаче Мраморного дворца Академии Материальной культуры, на который также претендовал Всероссийский союз рабочих водного транспорта (с апреля 1920 г. — Главное политическое управление водным транспортом (Главполитвод)) [16, л. 52]. Кроме этого, Н. И. Троцкая после того, как Н. Я. Марр добровольно сложил с себя обязанности Председателя Академии из-за того, что его не удовлетворили результаты голосования по кандидатурам Товарища Председателя и Ученого секретаря5, отправила телеграмму, в которой от лица Коллегии по делам музеев и московских членов Академии протестовала против отставки ученого и требовала «от меньшинства подчиниться воле избирательного собрания» [18, л. 75].
В условиях подобной конъюнктуры ученый смог начать реализацию своих претензий на монополию в науке, которые были у него всегда [2, с. 64]. Подобное поведение вполне характерно для ведущих ученых эпохи, по словам В. И. Вернадского, «крупных
3 Именно М. Н. Покровского Н. Я. Марр впоследствии благодарил за то, что он указал на связь яфетической теории с марксизмом [14, с. 3].
4 Некоторые ученые-современники Н. Я. Марра резко отзывались о возглавляемом им Яфетическом институте, «высасывающем много казенных денег» [15].
5 Н. Я. Марр воспринял это как отсутствие должной поддержки со стороны коллег [17, л. 4-5].
диктаторов-ученых», которые должны были стать во главе будущего идеала — «царства» науки [19, с. 99]. Признание и поддержка со стороны власти позволили Н. Я. Марру начать превращение «утопической лингвистики» в «утопическую гуманитаристику».
Процесс перехода Н. Я. Марра к марксизму, несмотря на то, что он никогда не боялся коренного пересмотра положений своей теории [20, с. 306], был достаточно сложен. Н. Я. Марр уже в 1925 г. говорил о необходимости проведения масштабной работы «по органическому внедрению марксизма» в исследование истории материальной культуры [21, л. 9], однако свое «новое учение о языке» он ставил однозначно выше любой идеологии. В докладе, прочитанном в 1925 г., он говорил о том, что «яфетическое языкознание также не марксизм, как и не теоретическое построение, а если в нем имеются положения, подтверждающие марксистское учение, то, на мой взгляд, тем лучше для него и тем хуже для его противников, так как в реальности положений яфетического языкознания языковые факты не позволяют сомневаться» [22, с. 11]. В предисловии к докладу издатели предусмотрительно отметили, что марксистскими положениями яфетическое языкознание действительно насыщено, в чем «не трудно убедиться сколько-нибудь внимательному читателю. Следовательно, тем лучше для него и тем хуже для его противников» [22, с. 5]6. В случае расхождений с марксизмом (в частности, с гипотезой Энгельса о возникновении классов в результате разложения родового строя), Н. Я. Марр открыто говорил о том, что выводы Энгельса нуждаются «в серьезных поправках» [23, с. 75]7.
Стоит согласиться с исследовательницей Ш. Фитцпатрик, что представители научной элиты в эпоху нэпа не боялись быть требовательными по отношению к власти [24, с. 85]. Н. Я. Марр был убежден, что «резкость помогает ясной формулировке мыслей», поэтому «особой беды в резком тоне» нет, в том числе и в общении с властью [25, л. 3]. В частности, в хранящемся в архиве ученого черновике письма «Главе Правительства» (видимо, председателю СНК А. И. Рыкову) он пишет о том, что за девять послереволюционных лет в вопросе организации форм научного строительства ничего не изменилось: «Наркомпрос не осознал своих целей, не выработал методов проведения их в жизнь и занимается вместо этого импрессионистки построенными планами. <...> Создается положение полной безнадежности» [26, л. 1 об.-2]. Ученый жаловался на отсутствие твердой единой линии в управлении наукой, финансирования и подлинного сотрудничества власти и ученых. Летом 1927 г. он пишет письмо в Президиум АН СССР, в котором говорит о невозможности свободно проводить научные изыскания [27, л. 8 об.]. Одновременно ученый декларирует, что ситуация скоро разрешится: «.Наличные нездоровые настроения лишь отрыжки от соответственного прошлого, и сегодня еще стараются отравить воздух, а завтра их не будет» [27, л. 8 об.].
В течение 1920-х годов Н. Я. Марр успешно балансировал между властью и старой академической элитой, частью которой был и с мнением которой считался. РАИМК — ГАИМК «еще долго сохраняла свой прежний состав, структуру и тематику исследований. Лишь в конце 20-х годов началась “советизация”, которая в основном была за-
6 В. М. Алпатов, подробно анализируя «стихийный марксизм» Н. Я. Марра, отмечает, что многие представления классиков явно противоречили теории ученого, однако он и его ученики умело ссылались на цитаты из Маркса и Энгельса для доказательства даже самых «бредовых идей» [2, с. 68-73].
7 Хотя сам Н. Я. Марр не рискнул претендовать на роль правщика, полагая что «поправку эту должен сформулировать не лингвист, а социолог или, точнее, социолог совместно с лингвистом» [23, с. 75].
кончена к 1930-1931 годам» [15]. Желание оставить прежних специалистов было не только следствием понимания Н. Я. Марром их компетентности, но и стремления служить интересам и ценностям самой академической корпорации. Кроме этого, он всегда старался защитить своих подчиненных, в частности, ходатайствуя перед властями об освобождении арестованных сотрудников, подключая для этого личные связи [28, л. 15 об., 19 об., 30 об.]. Н. Я. Марр заступался за специалистов, но никогда слишком не рисковал. Например, в 1927 г. в статье «Секция научных работников и советская общественность» он говорил о важном значении развития краеведения в СССР [29, с. 19], однако в период разгрома отечественного краеведения счел нужным смолчать.
В период свертывания нэпа начинается «усиление классовой борьбы» в научных и образовательных учреждениях. Н. Я. Марру победа в этой борьбе была отнюдь не гарантирована. Ученый понимал, что на него легко можно наклеить ярлык «буржуазного специалиста», что делало бы его положение не только более уязвимым, но и оскорбляло его претензии на высокий социальный статус в советской России. Эти факторы способствовали тому, что Н. Я. Марр в конце 20-х годов занял более агрессивную позицию, защищаясь от нападок на беспартийных специалистов, каковым до 1930 г. являлся сам.
Ученому всегда был близок активно используемый большевиками принцип «кто не с нами, тот против нас» [20, с. 336-337, 339]. Однако понимание того, что им можно руководствоваться, пришло только после укрепления собственного положения. Если в первой половине 1920-х годов Н. Я. Марр говорил о необходимости для молодых ученых с уважением и почтительностью относиться к индоевропеистике [25, л. 1 об., 3], выступал за расширение контактов с учеными не только «научно убежденных в ее [яфетической теории. — И. С.] обоснованности», но и просто «сочувствующих ей» [30, л. 3], то в последующие годы он начал активно работать над созданием «образа врага», к научным обвинениям все больше добавляя политические. В 1929 г. он, вторя властям, говорил о том, что победа революции — «внутренняя, величайшая победа», о том, что классовая борьба ширится по всем направлениям, и «тем ожесточеннее необходима борьба с рядами реакционного наступления» [31, л. 4]. В это же время он не забывал напоминать власти о необходимости повышения финансирования науки [31, л. 7].
В 1928 г. Н. Я. Марр был избран главой Секции материалистической лингвистики Комакадемии. После побед над Е. Д. Поливановым (1929) и Языкофронтом (1932) Институт языка и мышления Н. Я. Марра остался «единственным академическим центром, в котором занимаются языкознанием» [2, с. 107]. В данном случае можно провести своеобразную параллель с другим дореволюционным академиком, В. И. Вернадским, также сумевшим заручиться абсолютным признанием и поддержкой со стороны властей. В 1937 г. он мог констатировать: «Сейчас я победил среди наших геологов совершенно» [32]. То же самое, но о лингвистике, уже в начале 1930-х годов мог сказать и Н. Я. Марр.
С этого периода академик Н. Я. Марр уже не скрывал желания распространить свою теорию на все большее количество научных дисциплин. Об этом, в частности, свидетельствует письмо ученого в Президиум Комакадемии, датированное мартом 1930 г., с предложением организовать при ней специальную группу научных сотрудников по пропаганде и популяризации яфетической теории языка. Н. Я. Марр планировал создание «специального кадра работников», которые смогли бы заменить его «в деле пропаганды яфетической теории на местах, обеспечивая тем самым освещение
не только чисто лингвистической, но и общественно-политической стороны нового учения об языке» [33, л. 18].
Как справедливо заметил исследователь Д. О. Цыпкин, «в прошедшем веке (впрочем, как и в веке наступившем) методология гуманитарных дисциплин слишком часто оказывалась зависимой от идеологических, этических, социальных, корпоративноклановых или партийно-групповых установок; простых человеческих симпатий и антипатий. Все это не могло не сказаться на ее развитии» [34, с. 208-209]. Одним из самых трагических примеров может служить история Н. Я. Марра и его учения. Юношеское болезненное стремление найти родному грузинскому языку «знатного родственника» [2, с. 16] среди важнейших языков Европы, переросшее в «открытие» яфетической стадии развития языка и создание теории о происхождении языков от «четырех элементов», для многих его ученых оппонентов обернулось отчислением из вузов, потерей работы, опалой, преследованиями, заключением и даже гибелью.
Результаты нашего краткого анализа показывают, что существовали сложные связи между идеями, их носителями — учеными, с одной стороны, и институтами, историческими событиями — с другой. Во многом именно научное сообщество, как это видно на примере Н. Я. Марра, само определило способы, механизмы и алгоритмы, по которым осуществлялось и развивалось его общение с властью.
Источники и литература
1. Reznik V. Succession or Subversion: Professional Strategies of Soviet Cultural Revolution: The Case of Nikolai Marr // Slavonica. 2007. Vol. 13, N 2. P. 150-167.
2. Алпатов В. М. История одного мифа: Марр и марризм. М.: Наука, 1991. 240 с.
3. Сироткина И. Классики и психиатры: психиатрия в российской культуре конца XIX — начала XX века. Москва: Новое литературное обозрение, 2008. 271 с.
4. Ростовцев Е. А. Российские мандарины. Столичная профессура, студенчество и власть в начале ХХ века // Родина. 2010. Спецвыпуск. Образование в России: вчера, сегодня, завтра. С. 47-52.
5. Сидорчук И.В. Философия Л. Н. Толстого как элемент субкультуры сообщества ученых-обществоведов конца XIX — начала XX в. (На примере работ Н. И. Кареева, В. М. Бехтерева и П. А. Сорокина) // III научная конференция студентов и аспирантов (Исторический факультет СПбГУ) 18 ноября 2008 г.: сб. науч. материалов. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2009. С. 61-65.
6. Марр Н. Я. Всероссийская культурная проблема // Санкт-Петербургский филиал Архива Российской академии наук (СПФ АРАН). Ф. 800. Оп. 1. Ед. хр. 2366.
7. Финкель С. Организованная профессура и университетская реформа в Советской России (1918-1922) // Власть и наука, ученые и власть: 1880-е — начало 1920-х годов: Материалы международного коллоквиума. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. С. 173-184.
8. Платонова Н. И. «Беззаконная комета на научном небосклоне». Н. Я. Марр // Знаменитые универсанты. Т. 1. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002. С. 156-178.
9. Ростовцев Е. А. «Борьба за автономию»: Корпорация столичного университета и власть в 1905-1914 гг. // Journal of modern Russian History and Historiography. 2009. N 2. С. 75-121.
10. Марр Н.Я. Письмо Президенту РАН А. П. Карпинскому // СПФ АРАН Ф. 800. Оп. 2. Ед. хр. Б-25 (1919).
11. Марр Н. Я. Письмо Ф. А. Брауну // СПФ АРАН Ф. 800. Оп. 2. Ед. хр. 27-Б (1921).
12. Колчинский Э. И. Несостоявшийся «союз» философии и биологии (20-30-е гг.) // Репрессированная наука. Л., 1991. URL: http://russcience.chat.ru/papers/kol91os.htm (дата обращения: 30.11.2010).
13. Протоколы заседания Совета Яфетического института Российской академии наук. 1923 г. // СПФ АРАН Ф. 77. Оп. 1. Ед. хр. 3.
14. Марр Н. Я. К шестидесятилетию со дня рождения М. Н. Покровского // Научный работник. 1928. № 10 (октябрь). С. 3-8.
15. Алпатов В. М. Выслушать обе стороны (Михаил Робинсон. Судьбы академической элиты: отечественное славяноведение, 1917 — начало 1930-х годов) // Отечественные записки. 2005. № 2. Интернет-проект «Журнальный зал». URL: http://magazines.russ.ru/oz/2005/2/2005_2_24. html (дата обращения: 24.11.2010).
16. Марр Н.Я. Телеграмма М. Н. Покровскому и Н. И. Троцкой (копия) // Архив Института истории материальной культуры (Архив ИИМК). Ф. 2. Оп. 1. (1919). Д. 1.
17. Журнал заседания Совета РАИМК. 1919 г. // Архив ИИМК. Ф. 2. Оп. 1 (1919). Д. 4.
18. Троцкая Н. И. Телеграмма Н. Я. Марру от 21.08.1919 г. // Архив ИИМК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1.
19. Вернадский В. И. «Царство моих идей впереди...» (Из записей 1931 года) // Природа. 1990. № 6. С. 88-103.
20. Миханкова В. А. Николай Яковлевич Марр. Очерки его жизни и научной деятельности. 3-е изд. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. 555 с.
21. Марр Н. Я. Доклад на совещании директоров научных учреждений 1925 г. // СПФ АРАН Ф. 800. Оп. 1. Ед. хр. 1638.
22. Марр Н. Я. Основные достижения яфетической теории (доклад, прочитанный на учредительном съезде Горской краеведческой ассоциации в г. Махач-Кала). Ростов н/Д.: Буревестник, 1925. 30 с.
23. Марр. Н.Я. Актуальные проблемы и очередные задачи яфетической теории // Марр Н.Я. Избр. работы: в 5 т. Т. 3. М.; Л.: Гос. соц.-эк. изд-во, 1934. С. 61-77.
24. Fitzpatrick Sh. Education and social mobility in the Soviet Union. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. 368 p.
25. Замечания Н. Я. Марра по докладам Л. В. Щербы, Г. А. Ильинского, Б. Я. Владимирцова, В. Л. Котловича, И. А. Орбели, о работе ЯИ // СПФ АРАН Ф. 800. Оп. 1. Ед. хр. 2270.
26. Марр Н. Я. [письмо (черновик) Главе Правительства] // СПФ АРАН Ф. 800. Оп. 1. Ед. хр. 1659.
27. Марр Н. Я. Письмо в Президиум АН СССР от 16.VIII. 1927 // СПФ АРАН Ф. 800. Оп. 1. Ед. хр. 1652.
28. Журналы заседания Правления РАИМК. 1920 г. // Архив ИИМК. Ф. 2. Оп. 1 (1920). Д. 5.
29. Марр Н. Я. Секция научных работников и советская общественность // Научный работник. 1927. № 3 (март). С. 17-24.
30. Марр Н.Я. [О программе работ Яфетического института] (1923) // СПФ АРАН Ф. 800. Оп. 1. Ед. хр. 2281.
31. Марр Н.Я. Наука и социалистическое строительство // СПФ АРАН Ф. 800. Оп. 1. Ед. хр. 2418.
32. Сорокина М. Ю. Русская научная элита и советский тоталитаризм (очень субъективные заметки) // Личность и власть в истории России XIX-XX вв. СПб., 1997. Электронная библиотека и архив «Социальная история отечественной науки». URL: http://www.ihst.ru/projects/sohist/ papers/sork97n.htm (дата обращения: 25.11.2010).
33. Марр Н. Я. Письмо в Президиум Коммунистической Академии при ЦИК СССР тов. В. П. Милютину от 10 марта 1930 г. // АРАН Ф. 350. Оп. 1. Д. 356.
34. Цыпкин Д. О. Фотографическое исследование рукописно-книжных памятников в России. Начало: 1898-1919 гг. // Русская история и культура: Статьи. Воспоминания. Эссе / под ред. Ю. К. Руденко. СПб.: Наука, 2007. С. 208-230.
Статья поступила в редакцию 9 июня 2011 г.
