CC BY
20
— ФИЛОСОФИЯ —
УДК 168 Т. В. Войцеховская
НАУКА В АНТРОПОЛОГИЧЕСКОМ ИЗМЕРЕНИИ: ВОПРОСЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ
В статье предпринята попытка обоснования необходимости введения в курс «История и философия науки» (для магистров и аспирантов) важнейшей темы «антропология науки». Данная тема раскрывается через апелляцию к историко-научному, структурно-деятельностному и организационно-ролевому контекстам. Показано, что человек науки - это особый антропологический сюжет, имеющий ряд сущностных черт, среди которых: «внутренняя позиция» ученого в отношении предмета научного интереса, структурно-деятельностная организация научного творчества и главные ролевые функционалы.
Ключевые слова: антропология науки, ученый в интерьере классической, неклассической и постне-классической науки, структурно-деятельностный и организационно-ролевой подходы.
T. V. Voitsekhovskaya
Science in the Anthropological Dimension: Questions of History and Theory
The article attempts to justify the need to introduce into the course "History and philosophy of science" (for graduate and post-graduate students) the most important topic - "Anthropology of science". This theme is revealed through an appeal to the historical and scientific, structural and activity, organizational-role contexts. It is shown that the person of a science is a special anthropological type, having a number of essential features, including "inner attitude" of a scientist concerning the subject matter of scientific interest, structure-activity organization of scientific creation and major role functional.
Keywords: anthropology of science, scientist on the background of classical, non-classical and post-nonclassical science; structural-activity and organizational-role approaches.
Введение
Ставшее уже привычным понимание науки как высокоспециализированной когнитивной деятельности, системы саморазвивающегося знания, генератора промышленного роста, социального института и феномена культуры давно нуждается в одном важном дополнении.
Речь идет о том, что наука имеет сугубо антропологический формат и дух, чаще всего редуцируемые из соответствующих научных публикаций [1-2] и учебных работ [3-4]. Попытки же увязать философию науки с философской антропологией [5] либо с историей науки и политической истории (в частности, с советской) [6] также нельзя считать удачными, поскольку антропомерность науки здесь задана не прямо, а через указанные контексты. Тем более, со-
ВОЙЦЕХОВСКАЯ Тамара Владимировна - к. филос н., доцент каф. философии СВФУ им. М. К. Ам-мосова.
E-mail: [email protected]
VOITSEKHOVSKAYA Tamara Vladimirovna - Candidate of Philosophical Sciences, Associate Professor, Department of Philosophy North-Eastern Federal University named after M.K. Ammosov. E-mail: [email protected]
временную науку едва ли корректно представлять через её организационную фактуру, плюс финансирование.
Напротив, сегодня наметились попытки тематизировать эту «разбросанную» в иных контекстуальных нишах область функционирования науки, с учетом как историко-биографиче-ских, так и личностно-психологических аспектов [7]. При этом сама проблематика антропологии науки остается не до конца проясненной, а значит, не оцененной.
Поэтому в статье предпринята попытка (цель) внести аналитическую ясность в понимание антропологического измерения науки с учетом специфики её динамики и личностного фактора.
Для реализации этого замысла нам понадобится совершить два шага - погрузиться в историю вопроса и транскрибировать антропологическую составляющую научной деятельности. В свою очередь под антропологией науки (что аксиоматично) мы будем понимать такой ракурс её рассмотрения, который учитывает собственно человеческий полюс, как в рамках когнитивного субъект - объектного отношения, так и многообразия иных отношений, к которым (хотя и в разной степени) причастен ученый.
Итак, для прояснения предметного своеобразия антропологии науки обратимся к исто-рико-типологической схеме, предложенной академиком В. С. Степиным. Она, как известно, включает в себя классический, неклассический и постнеклассический этапы развития науки.
Своеобразие антропологии науки
Применительно к предмету нашего интереса - классический этап предстает в виде присутствия в науке «гносеологического Робинзона», лишенного каких-либо религиозных, психологических, социокультурных, политических, моральных предикаций и привязок. Весьма характерно, что для деятельности ученого этого этапа (Галилей, Ньютон, Гарвей, Лейбниц, Ламарк и т.д.) указанные величины признаются избыточными. Во многом это объясняется неполной институционализированностью научной деятельности, слабым спросом со стороны общества на продукты деятельности науки. Недаром иллюстрацией к антропологии классической науки является «демон Лапласа», как носителя абсолютного знания или субъекта, владеющего знанием о полной совокупности мировых причин.
Далее неклассический этап становления науки характеризуется изменением положения и роли субъекта научной деятельности в общей системе координат. Как сам ученый, так и его коллеги по цеху испытывают детерминацию со стороны норм и ценностей научного сообщества, равно как и охватывающей их социальной системы. Но и он (они) способны оказывать некоторое возмущающее воздействие на ход научных дискуссий и социально-политическую реальность. И хотя этот этап связывают с «демоном Максвелла» (воображаемый субъект, на основе информации, способный снижать энтропию и минимизировать затраты энергии), скорее он упирается в принципы дополнительности и неопределенности, конститутивные в отношении как объекта, так и субъекта научного творчества. Тем самым, мы сталкиваемся с определенной комбинаторикой, своеобразным итогом которой должен выступать консенсус ученых в отношении той или иной теории (метода). Сама же эта задача требует как рациональных процедур, так и эмоционального соотнесения, не говоря уже о ценностном приятии.
Наконец, пост-неклассическая наука выступает по-новому структурированной организационной средой, в которой помимо самого «научного сообщества» (Т. Кун) имеет место «незримый колледж» (Д. Прайс), «коллективная лаборатория» (К. Кнорр-Цетина), ThinkTanks (П. Диксон) и т. д., что само по себе сказывается на характере внутринаучных связей и коммуникаций. Кроме того, процесс тотальной индивидуализации или расщепления единого «тела» науки затрагивает и одну из важнейших её функций - «способность повести мир вперед». Тем самым, для эпохи модернити и её главного института «роман с прогрессом», как считает З. Бауман, «не закончен и вряд ли скоро закончится» [8, с. 141].
Но если вспомнить о поэтическом обобщении М. А. Волошина из поэмы «Космос»: Как глаз на расползающийся мир Свободно налагает перспективу Воздушных далей, облачных кулис,
И к горизонту сводит параллели, Внося в картину логику и строй, -Так разум среди хаоса явлений Распределяет их по ступеням Причинной связи, времени, пространства И укрепляет сводами числа. Мы, возводя соборы космогоний, Не внешний в них отображаем мир, А только грани нашего незнанья. Система мира - слепки древних душ, Зеркальный бред взаимоотражений Двух противопоставленных глубин. Нет выхода из лабиринта знанья И человек не станет никогда Иным, чем то, во что он страстно верит. Так будь же сам вселенной и творцом! Сознай себя божественным и вечным И плавь миры по льялам душ и вер. Будь дерзким зодчим Вавилонских башен, Ты - заклинатель сфинксов и химер!.., то ситуация выглядит весьма драматично и по-прежнему противоречиво.
В таком сложном виде она диалектически сопряжена с социальной реальностью, но само это соотнесение по сути многоформатно: оно включает себя когнитивные, социальные, психологические и моральные обязательства. И всё это, подчеркнем, происходит на фоне информационной революции, заметно меняющей не только когнитивный и социальный ландшафты, но и задающей новые параметры человеческого присутствия в науке. Недаром сейчас ищется субъективный образ ученого: через «тест Тьюринга», «китайскую комнату».
Правда, в рассматриваемой проблеме есть и та сторона, о которой говорит С. Б. Пересле-гин, а именно: о масштабном постиндустриальном кризисе XXI века, от которого несвободна и сама наука. В этом контексте резонансно звучат пункты, указывающие на суть этого системного кризиса:
- снижение статуса научной деятельности, прежде всего, в области естественных наук;
- резкое падение связности науки, что проявляется во все более и более узкой специализации (около 72 тысяч научных дисциплин);
- отсутствие сколько-нибудь действенных механизмов междисциплинарного взаимодействия;
- резкое замедление производства новых смыслов (по некоторым оценкам, до уровня «темных веков»);
- отсутствие рефлексии оснований науки и научного метода исследования;
- «ритуализация» процесса исследования и опубликовании его результатов;
- тенденция научного сообщества к замыканию и превращению в касту, свободную от всякого общественного контроля;
- отсутствие сколько-нибудь осмысленного управления исследованиями;
- господство грантовой системы финансирования, что придает науке сервисный статус;
- потеря четкой методологической границы между наукой и лженаукой;
- возрастание нетерпимости в научной среде (под предлогом борьбы с лженаукой);
- широкое распространение научных суеверий;
- потеря связности научного, вненаучного и трансцендетного познания [9, с. 83-84].
Тем самым указанные трудности и проблемы нуждаются в своей релевантной аналитике и оценке, хотя по-прежнему путеводной нитью здесь должен оставаться человек науки, поскольку именно он должен корректировать социально-политические процессы.
В этом плане целесообразно обратиться к ставшей нормативной позиции М. Вебера, которая иллюстрирует общую экспозицию человека науки. Так, немецкий социолог полагал, что при нарастающей специализации ученых, наука должна оставаться не сугубо арифметической задачей, а сама деятельность ученого требует «верной идеи» и «вдохновения». Но если первая величина подготавливается на основе упорного труда, то вторая зависит либо от судьбы (понимаемой как стечение обстоятельств), либо выступает в виде особого дара. Вообще же итогом размышлений Вебера можно считать принцип «внутренней позиции» ученого к своей профессии [10, с. 712-713].
Однако как показал Л. Н. Гумилёв, эта позиция может весьма и весьма варьироваться. Речь идет о том, что «способы работы и цели научных сотрудников и ученых различны и вызывают к себе различное отношение современников» [11, с. 35]. По Гумилеву, этих способов четыре:
1) первый и основной - это «седалищный», пользующийся заслуженным уважением и получающий приличную зарплату, а по существу заключается в составлении справочников, словарей и пособий, или подготовке текстов к печати и библиографии;
2) «мотыльковый», дающий признание и устойчивый доход, состоящий в изучении чужих трудов и их изложения (популяризации);
3) «накопительный», нередко рискованный в плане социальной и научной востребованности, поскольку он подразумевает максимальное личностное присутствие в тексте («только открыв себе вену и переливая горячую кровь в строки»), а значит, может вызвать как зависть, так и восхищение коллег и современников;
4) «способ самопогашения души и сердца», не гарантирующий никаких привилегий, статусов, быстрого общественного признания в силу того, что путь первооткрывателя чреват всевозможными нюансами вплоть до неверия в истинность собственного пути, но в итоге открывающий для науки новые, неизведанные предметные области и методы их постижения.
Естественно, сам автор оригинальной теории этногенеза и пассионарности прошел четвертым, извилистым путем, оставив после себя колоссальное наследие. Но этот путь сформировал совершенно уникальную личность, ценившую в науке истину и требовавшую от других того же.
Вслед за Гумилёвым, что весьма примечательно, пошли другие ученые, в частности, известный российский историк, автор оригинальной концепции социоестественной истории Э. С. Кульпин-Губайдуллин. По мнению коллег, он был «многомерной творческой нравственной личностью», и несмотря на запрет печати его главной работы «Человек и природа в Китае» (1990), сумел затем защитить докторскую и в полную мощь развернуть своё научное направление в целой серии книг и на страницах журнала «История и современность», основателем и главным редактором которого он был вплоть до своей смерти в 2015 г.
Собственно этот сюжет о твердой «внутренней позиции» подводит нас к необходимости прояснения (формализации) иных связей, в которые вовлечен ученый и которые конститутивны в отношении его облика. Для этого нужно обратиться к структурно-деятельностному подходу, который используется при анализе научного творчества.
В соответствии с этим подходом вычленяют следующие структурные единицы:
а) осознанность творческой исследовательской деятельности (целеполагание);
б) обусловленность (хозяйственными, техническими, политическими, культурными, психолого-эмоциональными и ценностными контекстами и задачами);
в) производительность деятельности ученого (целедостижение), которое отливается в новую идею, теорию, концепцию, метод, технологию.
В связи с такой компоновкой структуры деятельности нередко говорят о необходимости поиска и описания глубинного мотивационного механизма, отвечающего как за целеполага-ние, так и целедостижение. И здесь исследователи отмечают диапазон позиций: от подчеркнутой самореализации - до признания обществом (а не только научным сообществом) реальных заслуг ученого. Однако в дискуссиях по этой проблеме сегодня просматривается системная позиция, которая выражается в терминах и определениях ролевых функций ученого.
Например, помимо главной, когнитивной, роли ученого, имеет смысл говорить о таких:
- организационно-управленческой функции, связанной с умением осуществлять организационные и руководящие процедуры в отношении того или иного научного коллектива (дисциплинарного, междисциплинарного, национального), а также, если это понадобится, вовлечь и реализовать менеджмент интегрированных структур типа «техноструктур», «техномерито-кратических» кластеров, Think Tanks и т.д.;
- социально-ролевой функции, которая распадается на: а) стремление отстаивать, упрочнять и усиливать роль науки в обществе, фиксировать её автономию; б) обеспечение интересов и ценностей общества необходимым и возможным интеллектуальным ресурсом;
- преподавательской функции, нацеленной на процесс воспроизводства науки как таковой (теории, метода и картины мира, хотя философские основания здесь нередко утрачиваются или затушевываются), самой научной культуры (имеются в виду постановки и решения научных проблем, формирования гипотез, верификационно-фальсификационные процедуры, нормы изложения материала и ведения научных дискуссий), а также формирование научного потенциала общества в целом;
- экспертной функции, активно реализуемой в современной науке не только по отношению к внутренним процессам и проблемам научного сообщества, но также применительно к различным социальным, экономическим, технологическим и политическим и культурным программам развития мировой системы и отдельных её сторон, но с явным прицелом на подготовку и пролонгацию адекватных управленческих решений;
- политической функции, которая выражается в самых разнообразных акциях (воззваниях, манифестах, резолюциях, пикетах), утверждающих или оппонирующих те или иные доминирующие политические цели и ценности, вплоть до радикальности - отделения науки от государства (П. Фейерабенд).
В таком случае ученый предстает подлинным универсалом (вспомним В. И. Вернадского, Н. Н. Моисеева, С. П. Капицу), тяготеющим к интеграции естественно-научного и социогу-манитарного типов знаний (в отдельных случаях - со знанием инженерно-техническим), и думается, не случайно, ведь того требует универсальный эволюционизм, как превалирующая в современной науке картина мира.
Но при всём этом не нужно забывать, что само общество двойственно относится к науке и ученым, а именно: с одной стороны, оно оформляет и адресует им запрос на совершенное, эффективное, утилитарное знание, а с другой, стремится довлеть над научным сообществом, вплоть до его администрирования.
Заключение
Таким образом, проделанный анализ показал, что антропологическое измерение науки может и должно изучаться в виде самостоятельного тематического блока, поскольку оно подразумевает ряд принципиальных измерений: «внутренняя позиция» ученого в отношении предмета научного интереса, обрамленного различными социокультурными контекстами, структурно-деятельностная организация научного творчества и ведущие ролевые функционалы, в которые вовлечен деятель науки XXI века. Естественно, все они требуют дальнейшего изучения и оценки.
Литература
1. Лебедев С. А., Ковылин Ю. А. Философия научно-инновационной деятельности: монография / С. А. Лебедев, Ю. А. Ковылин. - М.: Академический проект, 2012. - 182 с.
2. «Epistemology & Philosophy of science» (выпуски 2013-2016) /http: // jornal.tpu.ras.ru
3. Никифоров А. Л. Философия и история науки: учебное пособие / А. Л. Никифоров. - М.: Инфра-М, 2014. - 176 с.
4. Степин В. С. История и философия науки: учебник. 3-е изд. / В. С. Степин. - М.: Академический проект, 2014. - 424 с.
5. Степин В. С. Философская антропология и философия науки / В. С. Степин. - М.: Высшая школа, 1992. - 191 с.
6. Алексеев П. В. Власть. Философия. Наука. 2-е изд., доп. / П. В. Алексеев. - M.: Проспект, 2015. -464 с.
7. Mуза Д. Е. История и философия пауки: учебно-методическое пособие для аспирантов и соискателей / Д. Е. Mуза. - Донецк: ДонГУУ, 2015. - 44 с.
8. Бауман З. Индивидуализированное общество / З. Бауман; пер. с англ; под ред. В. Л. Иноземцева. -M.: Логос, 2002. - З90 с.
9. Переслегин С. «Дикие карты» будущего. Форс-мажор для человечества / С. Переслегин, Е. Пере-слегина. - M.: Алгоритм, 2015. - 480 с.
10. Вебер M. Наука как призвание и профессия / M. Вебер // Вебер M. Избранные произведения. - M.: Прогресс, 1990. - С. 707 - 7З6.
11. Гумилев Л. Н. Биография научной теории, или Автопекролог / Л. Н. Гумилев // Гумилев Л. Н. Этносфера: История людей и история природы. - M.: Экопрос, 199З. - С. 10-З6.
12. Пантин В. И. Роль личности в пауке // История и современность. - 2015. - № 2 (22). - С. 200-20З.
References
1. Lebedev S. A., Kovylin Ju. A. Filosofija nauchno-innovacionnoj dejatel'nosti: monografija / S. A. Lebedev, Ju. A. Kovylin. - M.: Akademicheskij proekt, 2012. - 182 c.
2. «Epistemology & Philosophy of science» (vypuski 201З-2016) /http: // jornal.tpu.ras.ru
3. Nikiforov A. L. Filosofija i istorija nauki: uchebnoe posobie / A. L. Nikiforov. - M.: Infra-M, 2014. - 176 s.
4. Stepin V. S. Istorija i filosofija nauki: uchebnik. З-e izd. / V. S. Stepin. - M.: Akademicheskij proekt, 2014. - 424 s.
5. Stepin V. S. Filosofskaja antropologija i filosofija nauki / V. S. Stepin. - M.: Vysshaja shkola, 1992. -191 s.
6. Alekseev P. V. Vlast'. Filosofija. Nauka. 2-e izd., dop. / P. V. Alekseev. - M.: Prospekt, 2015. - 464 s.
7. Muza D. E. Istorija i filosofija nauki: uchebno-metodicheskoe posobie dlja aspirantov i soiskatelej / D. E. Muza. - Doneck: DonGUU, 2015. - 44 s.
8. Bauman Z. Individualizirovannoe obshhestvo / Z. Bauman; per. s angl; pod red. V. L. Inozemceva. - M.: Logos, 2002. - З90 s.
9. Pereslegin S. «Dikie karty» budushhego. Fors-mazhor dlja chelovechestva / S. Pereslegin, E. Pereslegina. - M.: Algoritm, 2015. - 480 s.
10. Veber M. Nauka kak prizvanie i professija / M. Veber // Veber M. Izbrannye proizvedenija. - M.: Progress, 1990. - S. 707 - 7З6.
11. Gumilev L. N. Biografija nauchnoj teorii, ili Avtonekrolog / L. N. Gumilev // Gumilev L. N. Jetnosfera: Istorija ljudej i istorija prirody. - M.: Jekopros, 199З. - S. 10-З6.
12. Pantin V. I. Rol' lichnosti v nauke // Istorija i sovremennost'. - 2015. - № 2 (22). - S. 200-20З.
