CC BY
83
#
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
уДк 81'42 Е. В. КОСЬКИНЛ
Омский государственный технический университет
НАУЧНЫЙ ТЕКСТ
КАК АВТОПОРТРЕТ УЧЁНОГО________________________________
Статья посвящена вопросу проявления в научном тексте своеобразия личности ученого. В основу публикации положены наблюдения за особенностями идиостиля А. М. Пешков-ского, которому было свойственно отступление от принятых стандартов письменной научной коммуникации в плане более свободной манеры изложения, свидетельствующей о неординарности и творческом начале личности ученого. Привлечение источников историко-биографического характера позволяет взглянуть на текст одной из публикаций Пешковского как на его автопортрет.
Ключевые слова: научный текст, идиостиль, авторизованное изложение.
Творческое своеобразие (предполагающее новизну и оригинальность смысловой и/или стилистической стороны речи), как известно, проявляется в различных функциональных стилях неодинаково. Необходимое в художественных произведениях, противопоказанное письменной деловой речи, оно факультативно проявляется в научных текстах. По мнению исследователей [1, 2], отступление от принятых норм в пользу большей индивидуальности языка, свободы стиля всегда было свойственно прежде всего крупным ученым. Сказанное вполне объясняет внимание к научному творчеству выдающегося отечественного лингвиста ХХ в. А. М. Пешковского, чьи работы (помимо неоднократно переиздававшегося «Русского синтаксиса в научном освещении» это
многочисленные статьи по филологии, заново открытые благодаря выходу сборника [3]) интересны не только с содержательной, но и со стилистической точки зрения. Рассмотрим особенности идиостиля ученого, а также их экстралингвистическую основу на примере работы «Объективная и нормативная точка зрения на язык» (1923).
В статье, написанной в форме рассуждения и адресованной учителям-словесникам, Пешковский стремится убедить своих читателей в целесообразности совмещения объективной и нормативной точек зрения при изучении русского языка в школе. К ключевой мысли о том, что «теоретический интерес (к родному языку. — Е.К.) должен поддерживаться практическим, практический — теоретическим»,
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №1 (85) 2010 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №1 (85) 2010
автор подводит своего читателя постепенно, незаметно для последнего, чему немало способствует мастерски выстроенная композиция текста.
Тезис, вопреки сложившейся в научном дискурсе традиции, является не отправным, а конечным пунктом движения авторской мысли. Можно предположить, что на построение текста оказал влияние многолетний опыт педагогической работы Пешковского, прежде всего с гимназистами. Учителя знают, что вынесенная в абсолютное начало урока ключевое положение — «навязываемое», «чужое» знание (правило, теорема, закон) — нередко вызывает у одних учеников непонимание, у других недоверие. К восприятию сложной научной информации их следует подготовить — задать ряд проблемных вопросов; обратиться к ситуации из повседеневного опыта учащихся, косвенно связанной с материалом, и т.д. В своей статье Пешковский идет именно по этому пути: размышляя над вопросами о языке, его использовании, о восприятии разного рода отклонений от литературного канона; погружая читателя в море интереснейшего языкового материала (привлекая данные из разных языков), он плавно подводит нас к основному тезису публикации.
В целом изложение авторской мысли строго соответствует текстовым нормам научного стиля — последовательно, непротиворечиво, обоснованно, и вместе с тем оно выразительно, увлекательно благодаря использованию разнообразных стилистических приемов, среди которых заметное место занимает антитеза. Первая часть текста построена на сравнении двух противоположных точек зрения на язык — объективно-познавательной, исключающей всякое «эмоциональное и волевое отношение к предмету», и субъективно-нормативной, связанной с оценкой предмета как правильного/неправильного, красивого/некрасивого и т.д. Это различие разъясняется сначала на примере естественных наук, затем — лингвистики: «Совершенно так же, как зоолог и ботаник в конце концов вынуждены признать каждое животное и растение совершенством в своем роде, в смысле идеального приспособления к окружающей среде, так же и современный лингвист признает каждый язык совершенным применительно к тому национальному духу, который в нем выразился». Автор приводит читателя к неожиданному выводу о том, что лингвистику следует считать «наукой не гуманитарной, а естественной». Этот парадокс, наряду с цитатой из «Бориса Годунова» («Так точно дьяк, в приказах поседелый, Спокойно зрит на правых и виновных...»), играет роль мыслительно-активизирующего средства и, как всё экстраординарное, позволяет легко понять, чем же подлинно научный подход к языку отличается от житейско-интеллигентского: лингвист «ни одного факта не осудит, а лишь изучит». Противопоставление двух точек зрения многократно акцентируется с помощью различных оценочных единиц (субъективный подход определяется не иначе как житейско-школьный, житейско-интеллигентский, метафорически обозначается как скорый, неправый, пристрастнейший суд), иллюстрируется многочисленными примерами, как-то: факты народно-разговорного языка, дефекты речи, речевые ошибки. Опытный учитель и оратор, Пешковский умело пользуется приемом иронии, характеризуя представления обывателя о языке и языкознании: «...он убежден, что для каждого языкового случая такие правила существуют, что всё, чего он не доучил в школе, имеется в полных списках, хранящихся в недоступных для профана местах, у жрецов грамматической науки, и
что последние только составлением этих списков «живота и смерти» и занимаются».
Совершенно неожиданно для читателя исходное противопоставление (с явным перевесом в пользу объективно-познавательного, «научного» отношения к языку) оказывается отчасти снятым. Раскрыв суть подлинно научного взгляда на язык, автор предостерегает читателя от квиетизма в речевой практике: такая вульгаризация объективной точки зрения была бы «смертным приговором литературному наречию». Для последнего наивный нормативизм интеллигента-обывателя, при всех его курьезах, есть «единственножизненное отношение».
Во второй части текста автор выявляет основные признаки литературного языка, используя прием многочленной антитезы. Попарно противопоставляя в одном ряду: 1) «говорение» интеллигента, стремящегося к языковому идеалу, и «говорение» крестьянина, свободного в своем речевом поведении, «как птица»; 2) ходьбу по канату и естественную ходьбу; 3) дыхание факира и обычное дыхание, — он разъясняет важное отличие литературного языка от народноразговорного, состоящее в наличии установленных общеобязательных норм.
Пешковский широко применяет объяснительные возможности сравнения и метафоры: «Если в языке «всё течет», то в литературном наречии это течение (здесь и далее в цитатах полужирное выделение наше. — Е. К.) заграждено плотиной нормативного консерватизма до такой степени, что языковая река чуть ли не превращена в искусственное озеро»; «Уменье говорить, это то смазочное масло, которое необходимо для всякой культурно-государственной машины»; «.точность и легкость понимания растут по мере уменьшения словесного состава фразы и увеличения ее бессловесной подпочвы» и др. Использование слов из нескольких семантических полей (природа, техника и др.), заимствование единиц из терминосис-тем естественных и точных наук для непрямого обозначения признаков литературного языка, оживляет изложение, делает восприятие текста «многоканальным» (выражение В. К. Харченко).
Вторая часть статьи не уступает первой по своей наглядности с тем лишь различием, что в данном фрагменте автор приводит примеры не отдельных языковых единиц, а знакомых читателю бытовых ситуаций: «.Естественная речь. по природе своей эллиптична... мы всегда не договариваем, своих мыслей, опуская из речи всё, что дано обстановкой или предыдущим. опытом, разговаривающих. Так, за столом мы спрашиваем: «Вы кофе или чай?»; встретив знакомого, спрашиваем: «Ты куда?»; услышав надоевшую музыку, говорим: «Опять!» и т. д. Многоканаль-ность восприятия авторской мысли обеспечивает обращение к хорошо знакомым читателю речевым жанрам: сравнивая разговор супругов с составлением газетного объявления о продаже пианино, выступлением на публике, Пешковский показывает, что «заботы о ясности. являются необходимым условием самого существования литературного наречия», а овладение последним требует обучения.
В качестве средств эмоциональной разрядки информационно насыщенного, терминологически заряженного научного текста Пешковский прибегает к метатекстам — полуанекдотическим (в его изложении) ситуациям из жизни носителей языка, подшучивая над собой и другими. Вот характерный пример:
«В естественном состоянии все, кроме сумасшедших и сумасшествующих. говорят нормально, т. е. понятно. Даже в нашей деревне говорят непонятно
только придурковатые да те, которые хотят «свою образованность показать» (т. е. задетые уже литературным наречием) [ирония]. В литературном наречии, напротив, все всегда и везде говорят в той или иной степени непонятно. <...> Я прошу вспомнить... сколько времени тратится юристами на выяснение смысла того или иного свидетельского показания, того или иного закона; прошу вспомнить, сколько людей в науке, в поэзии, в философии, в религии заняты исключительно толкованием чужих мыслей, выраженных подчас самими творцами как будто бы классически ясно и просто, но тем не менее всегда создающих целый ряд толков, сект, течений. прошу всё это вспомнить [комплекс метаситуативных метатекстов, окрашенные легкой иронией], — и читатель согласится со мной, что затрудненное понимание есть необходимый спутник литературно-культурного говорения [парадокс]. Дикари просто «говорят», а мы всё время что-то «хотим» сказать. Мы, как слепцы, ищем с протянутыми руками друг друга в воздухе. Каждый вполне понимает только свою собственную речь [самоирония]. Это создает усиленный спрос на ясность в литературном наречии [ключевая мысль фрагмента]».
Третья, заключительная часть выделяется силой своего воздействия — автор выходит на финишную прямую: хорошо подготовленный всем предшествующим изложением читатель вдруг оказывается перед важнейшим для научно-педагогической практики 20-х гг. ХХ в. вопросом: мирится ли нормативное («ненаучное») изучение родного языка в школе с объективным («научным») подходом, за который все так ратуют? Прибегая к многочисленным развернутым сравнениям (языкознания с экономическими дисциплинами, речевой деятельности с поведением человека на рынке, уроков права с уроками родного языка), Пешковский окончательно снимает исходное противоречие факта и идеала, сущего и должного: «.наука с жизнью давным-давно уже поделили между собой эти вещи: наука взяла себе «сущее», а жизнь — «должное»; а «мост между наукой и жизнью вполне налажен (имеются в виду прикладные науки. — Е. К.)». Далее автор подходит к ключевому положению публикации: «Ребенок должен отчетливо понимать, что он учится хорошо говорить, но что для того, чтобы этому научиться, надо прислушаться к тому и подумать над тем, как люди говорят. Уже и в детском уме объективная и нормативная точки зрения должны прийти в должное равновесие и взаимодействие». Экспрессия финальной части с ее высокой концентрацией стилистических приемов (сравнений, вопросно-ответных комплексов), оценочных единиц (сухой ‘скучный', нестерпимо скучно, донкихотство, проповедь ‘назидание, поучение'); резкое изменение модального плана (переход автора от свободного разговора с читателем «на равных» к назиданию, опирающемуся на неоднократное должен) — всё это выдает особую заинтересованность автора в поднятой проблеме. В самом деле, на протяжении всей своей жизни Пешковский был озабочен уровнем преподавания русского языка, о чем свидетельствуют многочисленные публикации методического характера, его активная деятельность в организациях, занимавшихся проблемами образования (Московской постоянной комиссии преподавателей русского языка, ученой комиссии при Наркомпросе и Главнауке и др.).
Во второй и третьей части текста наиболее отчетливо проявляется присущий стилю Пешковского синкретизм, т.е. «органическое слияние научности и ху-
дожественности» [4, с. 67]. Прежде всего можно говорить о «хронотопе» статьи. В поисках ярких примеров, иллюстрирующих основные мысли, автор с легкостью романиста перемещается во времени: из дня сегодняшнего (20-е гг. ХХ в.) читатель попадает во времена Пушкина, Шекспира, Данте, из Средневековья — в самую древность (время существования первобытного человека). «Топография» статьи включает разные города и страны — Москву, Рязань, Тулу и Калугу, Францию, Италию, Англию.
Не удивительно, что такое панорамное произведение имеет сложную систему «действующих лиц», главными из которых, естественно, являются автор и читатель, находящиеся в непрерывном диалогическом взаимодействии (Пешковский использует весь спектр средств диалогичности: «мы инклюзивное», побудительные конструкции, вопросно-ответные комплексы, разного рода пояснения и дополнения, конструкции связи и др.).
Кроме того, есть и многочисленные второстепенные безымянные, эпизодически появляющиеся персонажи, типичные представители современного общества. Это и более общие «типы» (например, обыватели, люди науки), и более частные «типы», соответствующие определенным культурным слоям, профессиональным группам (крестьянин, интеллигент, ботаник, зоолог, лингвист, экономист, финансовед, циркачи и т.д.). Есть и реальные исторические лица — писатели. Все эти персонажи встречаются во фрагментах, разъясняющих, иллюстрирующих ключевые положения статьи. Среди них, например, и такой фрагмент, который призван убедить читателя в справедливости авторского суждения о пользе консерватизма литературного языка для истории мировой литературы (эпизодические «персонажи», оживляющие авторское изложение подчеркнуты):
«Современный образованный итальянец легко читает Данте, современный же итальянский крестьянин вряд ли бы разобрался в языке родной деревни XIII века. <.> Нетрудно видеть, что этот консерватизм не случаен, что он тесно связан опять-таки с самим существованием литературного наречия и литературы. Разговорный язык может меняться в каком угодно темпе. потому что мы говорим с отцами нашими и дедами, но не далее. <.> Если бы литературное наречие изменялось быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться лишь литературой своей да предшествовавшего поколения, много двух. Но при таких условиях не было бы и самой литературы, так как литература всякого поколения создается всей предшествующей литературой. Если бы Чехов уже не понимал Пушкина, то, вероятно, не было бы и Чехова. <.> Консерватизм литературного наречия, объединяя века и поколения, создает возможность единой мощной многовековой национальной литературы».
Стремление к такой «многолюдности», по-видимому, можно объяснить уже упомянутой заботой автора о доступности, наглядности и связанном с ними особом психологическом комфорте читателя, вынужденного преодолевать определенный интеллектуальный барьер при чтении научной статьи. Благодаря многообразию персонажей и знакомых ситуаций, мир «чистого знания» становится для читателей обжитым, близким, более понятным.
Наиболее четко в тексте проступает фигура автора. Функцию выражения авторского начала выполняют разнообразные стереотипные языковые единицы (авторы терминологических обозначений, выделенных курсивом, — М. П. Котюрова, Е. А. Баженова):
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №1 (85) 2010 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №1 (85) 2010
— Эго-номинации, напр.: «я считаю», «я... должен предостеречь читателя»; «Мне могут возразить...»; «Но я все-таки проанализирую здесь.».
— Номинации авторских ментальных и эмоциональных действий и состояний, напр.: «Ряд предыдущих сопоставлений. вероятно, привел уже читателя к догадке»; «Слишком уж очевидно, что и до возникновения литератур существовали народы, что эти народы на каких-то языках говорили»; «Теперь, я надеюсь, мои подчеркивания ясны»; «Понятно, что в противовес этой неизбежной затрудненности общения в культурном обществе должен был чисто биологически возникнуть культ, слова... И если бы даже ни правописание наше, ни грамматика нашего литературного наречия сама по себе, ни словарь его не представляли никаких трудностей (предположение, конечно, фантастическое), мы всё равно учились бы и учили бы родному языку» и т. д.
— Номинации речевой рефлексии, представляющие автора как комментатора, редактора собственного текста и отражающие стремление быть понятым читателем: «самым существенным, прямо можно сказать, конститутивным»; «с точки зрения естественного процесса речи, с точки зрения, так сказать, физиологии и биологии языка»; «говоря популярно» и др.
Авторское «Я» получает в статье Пешковского развернутое речевое выражение в метаситуативных высказываниях, включающих сразу несколько указанных выше единиц и содержащих:
— более или менее развернутые комментарии, поясняющие коммуникативное поведение автора статьи, напр.: «В начале статьи я все время подчеркивал, что лингвист как таковой не знает оценки языковых фактов, что для лингвиста в процессе изучения все факты хороши. Теперь, я надеюсь, мои подчеркивания ясны. Лингвист не как лингвист, а как участник языкового процесса. конечно, расценивает языковые факты наравне со всеми прочими образованными людьми, с той лишь разницей, что у него для этой расценки гораздо больше специальных знаний»; «Но я все-таки проанализирую здесь, в чем состоит эта сложность с чисто лингвистической точки зрения, чтобы показать, что повышенные заботы о ясности.. .являются необходимым условием самого существования литературного наречия; «.нормативность метафизического свойства я здесь для простоты оставляю в стороне»;
— информацию о фактах биографии автора, проливающих свет на его научное кредо и в то же время оживляющих изложение, напр.: «Когда при мне переврали раз название нашей науки, окрестив ее «языконоведением», я тотчас занес этот факт в свою записную книжку как яркий и интересный пример так называемой контаминации, т. е. слияния двух языковых образов (языковедение — законоведение) в один смешанный»; Когда меня спросили на юге, как надо говорить: «верноподданнический» или «верноподданнический», я отметил у себя оба факта для последующего размышления о них».
Помимо выявленных единиц авторизации, есть и другие средства, создающие личностный план текста и придающие научной информации статус персонифицированного знания. Речь идет о системе макрообразов, в которых раскрываются ключевые положения о языке и лингвистике. Количественный анализ семантических групп лексических единиц, использованных автором в развернутых сравнениях, метафорических номинациях, в иллюстративных текстовых фрагментах, позволил выявить несколько понятийных областей, формирующих богатый интерпретаци-
онный фон теоретических построений: искусство, юриспруденция, экономика, математика, биология. Последний член данного ряда является безусловным лидером, о чем свидетельствует значительный объем соответствующей семантической группы единиц, разъясняющих и дополняющих суждения Пешковского о языке и лингвистике. Вот лишь несколько характерных примеров: «.народные наречия и говоры не только не могут игнорироваться при таких условиях лингвистом, а, напротив, они для него и составляют главный и наиболее захватывающий, наиболее раскрывающий тайны языковой жизни объект исследования, подобно тому как ботаник всегда предпочтет изучение луга изучению оранжереи»; «С точки зрения естественного процесса речи, с точки зрения, так сказать, физиологии и биологии языка, эта черта совершенно неестественна»; «.точность и легкость понимания растут по мере уменьшения словесного состава фразы и увеличения ее бессловесной подпочвы»; «Словом, здесь эволюция (языковая. — Е. К.) совершенно аналогична эволюции животного и растительного мира и протекает целиком по дарвиновской схеме...». Подобные выражения выдают в авторе «естественника» — человека, разбирающего в закономерностях органической жизни и хорошо владеющего соответствующей научной терминологией. Вероятно, на формирование языка научных публикаций Пешковского оказали влияние известные факты его биографии: будучи гимназистом, увлекался естественнонаучными исследованиями, учился на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета. Многогранность интерпретационного поля статьи, обеспечивающая (за счет обилия примеров, аналогий из разных сфер жизни) многоканальность ее восприятия и как следствие доступность публикации, позволяют, даже не прибегая к свидетельствам современников и биографов, судить об эрудиции автора, о разносторонности его интересов, в круг которых, как известно, помимо языкознания, биологии, входила математика и музыка (профессиональный лингвист, Пешковский давал частные уроки математики и музыки), литература (был членом литературного общества «Никитские субботники», общался с поэтами Серебряного века).
Пешковский обладал действительно оригинальным, запоминающимся стилем, в котором нашли отражение особенности личности ученого, факты его биографии, жизненные ценности, научные приоритеты. Несложно увидеть связь между многолетним педагогическим опытом лингвиста и характерной для его работ «учительской интонацией» (выражение С. Г. Шулежковой), которая ассоциируется отнюдь не с наводящим скуку назиданием, покровительственно-снисходительным отношением профессора к неискушенному в науке читателю. Речь идет об особом энтузиазме и пытливой страстности, с которой хороший учитель передает свое знание ученикам. В статье Пешковского нет и намека на «рафинированную» манеру изложения кабинетного ученого — он пишет просто (но не упрощенно), ясно, доступно, занимательно, с явной «оглядкой на читателя», как будто предупреждая всякое непонимание с его стороны. Данная коммуникативная направленность на адресата находит отражение в усиленной диалогичности, наглядности, доступности, занимательности, синкретизме изложения и обусловливает использование разнообразных дополнительных средств развертывания текста, помогающих читателю преодолеть интеллектуальный барьер, легко войти в мир
нового знания. Серьезное увлечение Пешковского точными и особенно естественными науками, его особый интерес к искусству слова, подогреваемый близким знакомством с видными литераторами рубежа веков, объясняют богатство и разнообразие примеров, объяснительных метафор, сравнений, аналогий, реминисценций, обеспечивающих много-канальность восприятия собственно научной информации. Благодаря своей эрудиции автор легко находит точки соприкосновения с любым читателем.
Таким образом, проанализированную статью, без сомнения, можно отнести к разряду «текстов-автопортретов», в которых авторское «Я», своеобразие личности ученого, его жизненного пути получают максимальную выраженность.
Библиографический список
1. Архангельская, А. С. К проблеме индивидуального стиля в научных исследованиях / А. С. Архангельская // НТР и развитие художественного творчества. — Л., 1980. — С. 62 — 75.
2. Кириллова, И. А. Коммуникативная целесообразность в речи. Сфера науки / И. А. Кириллова // Хорошая речь : [коллектив. монография] / под ред. М.А. Кормилицыной и О.Б. Сиро-тининой. — 2-е изд., испр. — М., 2007. — С. 69 — 83.
3. Пешковский, А. М. Лингвистика. Поэтика. Стилистика: избр. тр. : учеб. пособие / А. М. Пешковский ; сост. и науч. ред. О.В. Никитин. — М. : Высш. шк., 2007. — 800 с.: ил. — (Серия «Лингвистика XX в.»).
4. Архангельская, А.С. Указ. соч. — С. 67.
КОСЬКИНА Елена Владимировна, кандидат филологических наук, доцент кафедры философии и социальных коммуникаций.
Адрес для переписки: e-mail: ele-koskina@yandex.ru
Статья поступила в редакцию 08.10.2009 г.
© Е. В. Коськина
УДК 658.512.2 : 802.0 Л. Г. ПРОСВИРНИНА
Омский государственный технический университет
СОКРАЩЕННЫЕ ТЕРМИНЫ В СФЕРЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ____________________________________
В данной статье проведен структурно-семантический анализ сокращенных английских терминов в сфере интеллектуальной собственности, в результате которого выявлено шесть семантических групп, а также произведена классификация сокращенных терминов по структурным типам. На основе проведенной классификации выявлены продуктивные типы сокращения терминов. Выявлены социолингвистические факторы, повлиявшие на процесс формирования сокращений в исследуемой группе. Полученные данные представляют научный и практический интерес для студентов, преподавателей и специалистов в области интеллектуального права, патентов, различных направлений экономики и права. Ключевые слова: интеллектуальная собственность, структурный анализ сокращенных терминов, инициальные сокращения, гибриды, акронимы.
В современном мире в условиях глобализации мировой экономики интеллектуальная собственность является объектом серьезного внимания и тщательного изучения. Нарушение авторских прав отмечается почти повсеместно. Проблема защиты интеллектуальной собственности существует во всем мире, для её решения на разных уровнях создаются различные службы, организации, союзы и комитеты, которые имеют не только собственную инфраструктуру, но и соответствующую терминологию. Эта терминология, в свою очередь, отражает процессы развития данной сферы, этапы ее развития и географию распространения.
Мы провели исследование выборки сокращенных английских экономических терминов, которая составляет 3478 единиц, и выявили, что в состав данной выборки входит ряд терминов, которые тематически можно отнести к сфере интеллектуальной собственности. Выборка составлена методом сплошного просмотра словарей [1, 2] и специализированной литера-
туры [3]. Терминов, представляющих интерес для использования в указанной сфере, в исследуемой выборке оказалось 425, что составляет 8 % от общего объёма выборки.
Проведя семантический и структурный анализ выявленных сокращенных терминологических единиц, мы представляем полученные результаты.
Поскольку интересы данной сферы простираются в области защиты интеллектуальной собственности и торговли правами на неё, то, соответственно, терминология отражает указанные интересы. Таким образом, мы можем утверждать, что терминология сферы интеллектуальной собственности обусловлена социолингвистическими факторами. Это означает, что термины могут выражать следующие понятия:
1) названия учреждений, отделов и должностных лиц, занимающихся вопросами регулирования прав на интеллектуальную собственность, таких терминов в выборке — 96 единиц, например:
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №1 (85) 2010 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
