CC BY
60
С. Г. Горбовская
НАУЧНО-БОТАНИЧЕСКАЯ СЕМАНТИКА ФЛОРОСИМВОЛА ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVIII ВЕКА
Открытия в разных сферах ботаники в XVIII в., разработка различных концепций в этой области принесли свои научные плоды позднее. Тем не менее, это столетие в основном может быть охарактеризовано как эпоха ботанической систематики и, в целом, серьезного прорыва в ботанике. Положив в основу своей системы строение цветка, шведский натуралист Карл Линней (1707-1778) разбил мир растений на 24 класса, усовершенствовав систему «биноминальной номенклатуры» растений К. Баугина. Система Линнея ненадолго пережила своего создателя, однако значение ее в истории ботаники огромно. Впервые было показано, что каждое растение может быть помещено в какую-то определенную категорию в соответствии с характерными для него признаками. Поистине титаническая работа, проделанная Линнеем, явилась основой для всех последующих исследований в области систематики растений. Младшие современники Линнея — французы М. Адансон, Ж. Ламарк и особенно три брата де Жюсьё (Антуан, Бернар и Жозеф) и их племянник Антуан Лоран, основываясь на работах Линнея (а также на работах Д. Рея, К. Баугина и Ж. Турнефора), разработали естественные классификации растений, где в основу тех или иных систематических групп были положены признаки «родства», под которыми, впрочем, понималась неопределенная «естественная близость». Выдающиеся натуралисты XVIII в. уделяли много внимания общим вопросам ботаники. Так, русский академик К. Ф. Вольф в своей «Теории генерации» (1759) показал пути формирования органов растений и превращение одних органов в другие. Эти идеи особенно занимали немецкого поэта И. В. Гёте, опубликовавшего в 1790 г. книгу «Метаморфоз растений», полную блестящих прозрений, его концептуальные идеи можно наблюдать в «Беседах с Эккерманом», где он критикует последователей Ньютона и предлагает свое видение ботаники. Наличие пола у растений окончательно было установлено немецким ботаником И. Кёльрёйтером, получившим и тщательно изучившим межвидовые гибриды табака, гвоздики и других растений, а также исследовавшим способы их опыления насекомыми, и К. Шпренгелем, опубликовавшим книгу «Раскрытая тайна природы в строении и оплодотворении цветов » (1793). В связи со всеми этими открытиями проснулся большой интерес к ботанической теме, во многом связанный с повышенным интересом людей той эпохи к культивации частных садов и цветников. Вслед за сугубо научными трудами немецких, шведских, французских натуралистов возникают попытки популяризации этой темы, попытки объяснить доходчиво, что есть мир растений, животных, птиц, насекомых, дать возможность непосвященному человеку проникнуть в таинственный мир природы. Таким образом, в XVIII в. в литературе возникает интересное явление — 1) цветок или растение у писателей-натуралистов и 2) на общем фоне модного в XVIII в. описательного жанра — цветок как ботанический знак у писателей, философов и поэтов, на интересы которых естествознание оказало большое влияние '.
Во Франции XVIII в., после таких знаковых натуралистических произведений, как “Spectacle de la Nature” («Театр Природы») аббата Плюша (1732) и «Истории насекомых»
© С. Г. Горбовская, 2008
Р. А. Ф. Реомюра (1734-1742), одним из самых видных писателей-натуралистов был управляющий Королевским ботаническим садом Жорж Луи Леклерк де Бюффон (1707-1788), выдающийся естествоиспытатель, путешественник, математик, принятый в Академию наук в возрасте 26 лет. В 1735 г. под эгидой Академии наук был опубликован сделанный Бюффоном перевод труда английского исследователя С. Хелза «Статика растений» (Vegetable Staticks). В 1738 г. Бюффон закончил перевод сочинения И. Ньютона «Метод флюксий» (1740) (о дифференциальном и интегральном исчислениях). Именно Бюффону удалось впервые «вульгаризировать» науку, как бы объясняя широкому кругу читателей ее премудрости.
Бюффону была интересна природа в целом — от зарождения планеты и ее первых биологических видов до животных и растений в отдельности, до особенностей рельефа земли, движения светил и т. д. Самым значимым трудом Бюффона стала «Всеобщая и частная естественная история» (“Histoire КатагеПе”) (1749-1789), состоящая из 36 прекрасно иллюстрированных томов и ставшая одним из основных литературных памятников XVIII в. (М. В. Разумовская в книге «Бюффон-писатель» (1993), указывает, что по подсчетам Даниэля Морне, проанализировавшего каталоги 500 частных французских библиотек, труд Бюффона в тот период занимал по популярности третье место после «Словаря» П. Бейля и сборника стихов Клемана Моро). «Естественная история» была написана Бюффоном в сотрудничестве с анатомистом Добантоном, орнитологами Гено де Монбейаром и аббатом Бексоном, минерологами Гитоном де Морво и Фожасом де Сан-Фон. В нее вошли один том «Теории Земли», два тома «О человеке» (с I по III тома — 1749), двенадцать томов — “Quadrupedes vivipares” (1783-1788), девять томов «О птицах» (1770-1783), пять томов «О минералах» (1783-1788) и семь томов дополнений (1774-1789), содержащих знаменитые «Эпохи природы» (1778). Отдельно ботанике Бюффон посвятил труд «Три мемуара о плотности леса, о сохранении и плотности лесов» (1737-1743) (отметим, что слово «1е тетоке» здесь нужно рассматривать не в смысле «воспоминаний», а «научного трактата», такова двойная семантика данного термина по-французски).
При всей широкой популярности «Естественной истории» Де Бюффон относится всё же к профессиональным натуралистам, и его труд был скорее научным, чем общедоступным, хотя его по праву именуют писателем — ведь он впервые попытался донести премудрости ботанической и вообще биологической науки до широкого круга людей. Хотя впоследствии судьба этой книги была печальной. Ее быстро приравнивают к категории рассказов о животных и природе — для детей. Ученые-естествоиспытатели видят в ней лишь собрание занимательных историй, историки литературы относят к категории научной прозы и больше интересуются «Рассуждениями о стиле» Бюффона, речью, произнесенной при вступлении во Французскую академию.
Основным последователем Луи де Бюффона в художественно-философской литературе XVIII в. был Дени Дидро, проявлявший чрезвычайный интерес к естествознанию. М. В. Разумовская ставит Дидро в один список с такими видными учеными-биологами XVIII в., как Реомюр, Бюффон, Мопертюи и Трамбле, чьи имена вспоминают не только естественники, но и историки литературы. Ведь помимо названных выше Бюффона и Реомюра, Мопертюи и Трамбле были также известными и читаемыми научными писателями того периода («Рассуждение о форме небесных тел», «Венера физическая» (1746) Мопертюи, «Мемуары к истории полипов» (1744) Трамбле). Перу Дидро в этом ключе принадлежат «Мысли об объяснении природы», «Сон Даламбера» (1769), «Элементы физиологии» (1774-1780). В трактате «Письмо о слепых в назидание зрячим» (1749) использовались
мысли Бюффона из «Естественной истории»2; также влияние труда Бюффона наблюдается в статье Дидро «Животное», написанной для «Энциклопедии». Но Дидро имеет в меньшей степени отношение к теме нашего разговора, так как, хотя он и пишет о растениях в вышеперечисленных трудах, но лишь эпизодически. В рамках данного исследования нас интересуют скорее некоторые публикации другого «энциклопедиста», Жан-Жака Руссо, который намеренно стремился донести свои познания в натурализме, и прежде всего в ботанике, — до каждого человека.
Кроме занятий литературой, философией и музыкой, Ж. Ж. Руссо был ботаником и, в отличие от Дидро, последователем К. Линнея, а значит, сторонником системной концепции в рассмотрении видов. (Ведь Бюффон, распространитель идей Ньютона, связал область наблюдательного естествознания с генетическим эволюционным пониманием природы и был противником простого наблюдения с последующей систематизацией видов без рассмотрения их генетической истории. Если Карл Линней в своей «Системе природы» (1735) дал классификацию объектов для объяснения принципов их строения, то Бюффон искал общий принцип, объясняющий закономерности природы и различные сходства, существующие между ее объектами.) Но, несмотря на этот научно-методологический спор, нужно отметить, что из переписки Руссо видно, что философ поддерживал дружеские отношения как с Бюффоном, так и с его окружением. К примеру, в письме к г-ну де Латуретту от 04.07.1770 г. мы читаем: “Fatigue d'un voyage de deux jours, j'en sejournai trois ou quatre a Dijon, d'oi, par la meme raison, j'allai faire un pareil sejour a Auxerre, apres avoir eu le plaisir de voir en passant M. De Buffon, qui me fit l' accueil le plus obligeant. Je vis aussi a Montbard M. Daubanton, lequel, apres une heure ou deux de promenade ensemble dans le j ardin, me dit que j' avois dej a des commencemens, et qu' en continuant de travailler j e pourrois devenir un peu botaniste.. .”3 («Утомившись от долгого путешествия, я провел три-четыре дня в Дижоне, откуда, по той же причине, я отправился в Оксер, после того как имел удовольствие повидаться с г-ном де Бюффоном, который устроил мне любезнейший прием. Также я виделся в Монбаре с г-ном Добантоном, который после двухчасовой прогулки по саду сказал, что я уже делаю некоторые успехи, и если бы я продолжил трудиться, то смог бы стать немого ботаником.»)
Хотя Руссо никогда не претендовал на звание ботаника, ему удалось сделать для описания видов и популяризации растений достаточно много, и без сомнения он достойно пополнил список французских писателей-натуралистов XVIII в. Ботаника помогала выстоять Руссо во время его бесконечных скитаний из одной страны в другую, цветы стали символикой его мечтательности, маленькими знаками, ведущими его к затерянному раю. Ведь он не только оставил после себя несколько ботанических научных трудов, но и украсил своими познаниями в этой области страницы художественных и философских произведений. Повсюду, к примеру, на острове Сен-Пьер, с “Species plantarum” К. Линнея и лупой в руках, Руссо отправлялся в поля и леса, где исследовал цветы и травы. За всю жизнь ему удалось классифицировать, собрать и описать примерно 2000 растений. В «Прогулках одинокого мечтателя» (1776-1778) Руссо писал: «В четверг 24 октября 1776 г., после обеда, я прошел по бульварам до Зеленой аллеи, поднялся по ней до высоты Менильмонтана и оттуда, по тропинкам, бегущим через виноградники и луга, пересек до самой Шаронны всю разделяющую эти две деревни веселую местность; потом я отклонился в сторону, чтобы вернуться по тем же лугам, но другой дорогой. Проходя по ним, я испытывал чувство удовольствия и интереса, которое всегда вызывает во мне живописная местность; иногда я останавливался, чтобы определить какое-нибудь растение среди зелени. Я заметил два
таких, которые редко попадались мне в окрестностях Парижа, а в этом округе встречались во множестве. Одно из них Picris hierocioides, из семейства сложных, другое, Вир1еигит falcatum, из семейства зонтичных. Это открытие обрадовало и очень долго занимало меня и привело к открытию растения, еще более редкого, особенно в высоко расположенной местности, — а именно Cevastium aguaticum, которое я, несмотря на происшедший со мной в тот день случай, определил по книге, бывшей при мне, и поместил в свой гербарий»4.
В автобиографическом произведении «Исповедь» (1765-1770), где также встречаются неоднократные доказательства его пристрастия к гербаризации, наблюдению за цветами и травами, в шестой книге, Ж. Ж. Руссо, рассказывая о днях юности, проведенных на лоне подлинного счастья с Луизой де Варанс, вспомнил случай тридцатилетней давности. Прогуливаясь с молодым философом в швейцарском предместье Шарметты, госпожа де Варанс заметила распустившийся барвинок и в восторге воскликнула: «Вот барвинок еще в цвету!» «Я никогда не видел барвинка, — писал Руссо, — но не нагнулся, чтобы разглядеть его, а без этого, по близорукости, никогда я не мог узнать, какое растение передо мной. Я только бросил на него беглый взгляд, после этого прошло около тридцати лет, прежде чем я снова увидел барвинок и обратил на него свое внимание. В 1764 г., гуляя в Кресье со своим другом дю Пейру, я поднялся с ним на небольшую гору... В ту пору я уже начинал немного гербаризировать. Подымаясь на гору и заглядывая в кустарники, я вдруг испускаю радостный крик: „Ах! Вот барвинок!“ И действительно, это был он... По впечатлению, произведенному на меня подобной мелочью, можно судить о том, как глубоко запало мне в душу все, что относится к тому времени» (пер. М. Н. Розанова)5.
Годы, проведенные в Аннеси с Луизой де Варанс и ее помощником Клодом Ане, стали для Руссо знаменательными не только потому, что он впервые испытал там сильные чувства, но и потому, что именно де Варанс и Ане привили философу любовь к природе и непосредственно — к ботанике, которой Руссо будет увлечен на протяжении всей жизни. Луиза занималась сбором трав и растений в основном с медицинской направленностью, но у нее была мечта открыть свой ботанический сад в Аннеси. Мечта эта так и не реализовалась, особенно после того, как неожиданно и скоропостижно умер ее единомышленник Клод Ане.
Природа стала одной из основ эстетики Руссо. О чем бы он ни писал — о воспитании в «Эмиле» (1762), о перестройке государства в «Общественном договоре» (1762), о высоких чувствах и поисках земного рая в «Новой Элоизе» (1761) — повсюду природа была его маяком и единственной возможностью спасения в современном ему мире. В «Общественном договоре» Природа выступает первородной историей, к истокам которой должен стремиться человек, в «Эмиле» и «Новой Элоизе» большую роль играет пейзаж, т. е. природа, на фоне которой либо разворачиваются события, либо этот фон есть предмет наблюдения и обучения красоте, в «Прогулках одиноко мечтателя» — она последнее пристанище для изгнанного и преданного человека. Вообще, как указывает М. В. Разумовская, именно с Руссо открывается страница описания пейзажей во французских романах: «Отметим, что французская проза XVIII века до «Новой Элоизы» Ж.-Ж. Руссо, как правило, не знает пейзажа»6. В «Эмиле» несколько утопические мысли Руссо о воспитании и педагогике также связаны с природой. Если общество мешает правильному воспитанию ребенка, то его нужно воспитывать на лоне природы, соответственно естественным требованиям.
Но кроме этого, скорее эстетического подхода к рассмотрению природы, перу Руссо принадлежит два околоботанических произведения — переписка 1771-1773 гг. с мадам
Делессер, опубликованная под названием «Ботанические письма» (“Lettres elementaires sur la Botanique, а M-me Delessert”) и «Отрывки словаря ботанических терминов» (“Dictionnaire de botanique”) (в котором большое значение играет знаменитое «Введение»), а также «Комментарии к „Ботанике для всех“ Рено» (“Notes sur La Botanique mis а la porte de tout le monde, de Regnault”). Интересно, что в монографии «Линней. Руссо. Ламарк» (1964) С. С. Станков, рассматривая ботанические работы шведского и французского ученых, наравне с этими фундаментальными естествоиспытателями анализирует вышеназванные работы Руссо и характеризует их как одни из наиболее ценных в развитии ботаники XVIII в. Кроме того, в своей книге Станков воссоздает биографию Руссо-ботаника, т. е. говорит о каждом моменте в жизни Руссо, от рождения до смерти, связанном именно с садоводством и ботаникой. Перед нами открывается не традиционный портрет Руссо-философа, а другая, не менее ценная, сторона его жизни.
Всего «Ботанических писем», адресованных Мадам Делессер, было восемь, и написаны они были в течение 22 месяцев. Остальные шесть, также посвященные ботанике, предназначались г-ну Мальзербу, баронессе Портленд, г-ну Пейру, племяннику, г-ну Лиотару и г-ну де Латуретту, письмо от Карла Линнея, к сожалению, было потеряно на почте, о чем Руссо сожалел в одном из этих писем. Адресовал Руссо первые восемь писем не сколько с целью описания растений, сколько с целью воспитания своей маленькой племянницы. «Ботанические письма» мы бы назвали «Ботаническим „Эмилем“», т. к. в этих письмах Руссо, говоря о культивации, гербаризации и определении растений, прежде всего направляет все это на воспитание ребенка, а точнее, на воспитание в нем человека, любящего природу.
В первом письме Руссо дает обзор строения растений и особенно цветка как основного и главного их органа. Среди цветов в первом письме он рассматривает лилию. Во втором письме рассматривает весенние цветы — желтофиоль и левкой. Также говорит о том, что если ботаник пропустит первые весенние дни, когда произрастают определенные весенние травы, весь год пропал. В третьем письме на примере цветка гороха знакомит с бобовыми и говорит о «неправильном цветке». В четвертом на примере шалфея рассматривает губоцветные, на примере жабрея — норичниковые. В пятом описывает зонтичные — объясняет все их морфологические признаки (зонтик, нижнюю завязь, двойной плодик, обертки и т. д.). В шестом речь идет о маргаритке как о представительнице сложноцветных. В седьмом говорится о плодовых деревьях, а в восьмом предлагаются практические советы гербаризации. Руссо пишет об инструментах, которые должен иметь при себе каждый ботаник — лупу, пинцет, иглы, садовые ножницы и т. д.7
«Словарь ботанических терминов» интересен тем, что в то время, когда в 40-х-50-х гг. XVIII в. Линней в Упсале утверждал новую латинскую терминологию для естествознания, изобретал новый язык для натуралистов, Руссо в Париже переносил основы линнеевской системы на французский язык, ясно и просто характеризовал отдельные признаки растений.
Во «Введении» он дает краткий исторический очерк развития ботаники, начиная с древности и заканчивая современными учеными (Тюрнефором, Баугеном, Линнеем, Адан-соном и т. д.). Нужно отметить, что очерк его носит достаточно критический характер, особенно в отношении средневековой ботаники и рассмотрения растений в узко-медицинском ключе: “Le premier malheur de la botanique est d' avoir ete regardee des sa naissance comme une partie de la medicine”8 («Первым несчастьем ботаники, с самого ее зарождения, было то, что рассматривали ее лишь с точки зрения медицины» (Пер. С. Горбовской)). Большое внимание
уделяется во «Введении» языку ботаники и его модификации и, конечно, систематике растений. Самой яркой и объемной (7 страниц) статьей словаря является «Цветок».
Большой известностью пользовались гербарии Руссо, один из которых в 1775 г. он продал в Англию, т. к. квартирные условия не позволяли ему держать такую большую коллекцию ящичков. Где находится вся эта коллекция гербариев — неизвестно. Только в Берлине в ботаническом музее и в швейцарском городе Невшателе можно увидеть несколько деревянных ящиков Руссо с коллекцией гербариев, там же можно прочитать перечни папок.
В 1774 г. Руссо знакомится с тридцатилетним Ламарком, с которым совершает прогулки в окрестностях Парижа, собирая гербарии. Нужно сказать, что именно Жану-Батисту де Ламарку (1744-1829), вслед за Руссо, удается по-настоящему популяризировать, упростить ботанику, а точнее, описание цветов. Как мы уже говорили, к концу XVIII в., благодаря Руссо и Бюффону, проявился необычайный интерес к животным и разведению растений, но простой обыватель, культивирующий свой садик, хотел знать, как называются растения, что они из себя представляют, к какой группе относятся. Именно Ламарку, несмотря на то что главными трудами его жизни были работы, посвященные зоологии («Философия зоологии», 1809; «Естественная история беспозвоночных животных», 1815-1822), удалось составить такое описание растений, которое, наконец, могло удовлетворить каждого непрофессионала в ботанике. Таким образом, он составил свою трехтомную «Французскую флору, или Краткое описание всех растений, которые дико произрастают во Франции» (1778), в которой, можно сказать, завершил дело Руссо, предоставив возможность каждому желающему получить исчерпывающие сведения об интересующем растении.
Вдохновленный любовью Руссо к природе, его друг, инженер и путешественник, Анри Бернарден де Сент-Пьер (1737-1814), написал несколько произведений, посвященных природе и ее первозданной силе. В своих философских сочинениях «Этюды природы» (1784-1787) и незаконченном «Гармонии природы» (1815, посмертно) он разделяет руссоистские идеи. «Этюды о природе» (1784), четвертым томом которых был роман «Поль и Виржиния» (1788), проникнуты темой природы, «которая ничего не делает напрасно», т. е. Бернарден де Сен-Пьер писал о том, что в природе все подчинено точным правилам, исключающим какое-либо чудо, тем более провиденческое. Кроме того, именно Бернарден де Сен-Пьер становится первым искуснейшим певцом природы, наполненной красками, звуками, ароматами, которые воздействуют на воображение и внутренние переживания читателя. Именно он впервые с большим мастерством описал жизнь дикой экзотической природы острова Морис (Иль-де-Франс) в Индийском океане во всех ее красках, что уже приблизило Бернардена де Сен-Пьера к таким представителям романтизма, как Шатобриан, который опишет в своем «Рене» дикую природу Америки. У Бернардена де Сен-Пьера, принявшего от Руссо любовь к натурализму и ботанике, в описаниях растительности острова возникают точные названия цветов, которые обильно растут в диком лабиринте островной природы, и если Руссо удавалось отдельно описывать пейзажи в целом объеме и отдельно цветы как ботанические единицы, то Бернардену де Сен-Пьеру удалось соединить описание пейзажа с красотой обозначенного растения: «Глубь скалы оставили такой, как ее украсила природа, — писал Бернарден де Сен-Пьер в «Поле и Виржинии». — На коричневых влажных откосах сверкали зеленые и черные звезды венериных волос и по ветру развивались полотнища сколопандриумов (вид папоротника), свисающих как длинные ленты пурпурной зелени. Неподалеку пробивались барвинки, цветы которых похожи на красный левкой и стручковый перец, чей насыщенный цвет
крови ярче самих кораллов. Вокруг рос калуфер, листья которого имеют форму сердца, и базилик с запахом гвоздики источал изысканный аромат. С самого верхнего уступа горы свешивались лианы, похожие на колышущуюся ткань, которая сплетала вокруг откосов скал огромные зеленые занавески. Морские птицы, влекомые этим тихим пристанищем, прилетали сюда на ночлег. Виржиния любила отдыхать на краю этого фонтана, украшенного с торжественностью, одновременно прекрасной и дикой...»9 (Пер. С. Горбовской). Этот небольшой отрывок дает возможность понять, насколько искусно в Бернардене де Сен-Пьере сочетались знаток ботаники и сентименталист, ведь природу острова он описывал с точностью именно ученого, правильно передавая каждое ботаническое, зоологическое, географическое наименование, его пейзажи напоминают зарисовки естествоиспытателя и очень близки к тем пейзажам, которые создавал в своей «Естественной истории» Бюффон. Ведь пейзажам Бюффона был также свойственен сентиментально-психологический оттенок, т. к. иначе Бюффон не смог бы заинтересовать своими наблюдениями широкий круг читателей. Вот как Бюффон, к примеру, описывал пустыню в разделе, посвященном верблюду: «Представьте себе страну без зелени и воды, жгучее солнце, всегда сухое небо, песчаные равнины, еще более бесплодные горы, по которым блуждает и теряется взгляд, не останавливаясь ни на одном живом предмете; землю мертвую и, говоря образно, исковерканную ветрами, землю, которая напоминает нам груду костей; осыпавшиеся камни, скалы, стоящие прямо или обрушившиеся; бесконечную пустыню, где путешественнику бессмысленно вздыхать о тени, где рядом с ним нет ни одной живой души, где ничто не напоминает ему о живой природе: полное одиночество, более страшное, чем одиночество в лесу» (Пер. М. В. Разумовской)10. Видимо, к тому же синтезу психологизма и точного ботанического описания стремился Бернарден де Сен-Пьер, т. к. «Поль и Вирджиния» прежде всего входит в цикл естественнонаучных наблюдений — «Этюдов о природе», которые, были нацелены на описание растительного и животного миров, что следует, например, из первых слов предисловия к роману: «В этом маленьком сочинении я ставил себе большие цели. Я попытался нарисовать в нем почву и растительность, не похожие на те, что есть в Европе»11. Поэтому, несмотря на все сентименталистские заслуги данного произведения, роман «Поль и Виржиния» является в первую очередь частью большого литературно-натуралистического эксперимента, частью «Этюдов о природе».
Ботаническим наблюдениям де Сен-Пьер отвел значительное место не только в романе «Поль и Виржиния», но и в самих «Этюдах». Растениям посвящены строки в “Immensite de la nature” («Безграничности природы») (описание куста малины), а также в “Reponses aux objections contre la Providence, tirees des desordres du reigne vegetale” («Ответах на возражения против Провидения, извлеченных из хаоса растительного мира») и в “Applications de quelques lois generales de la nature aux plantes” («Применении некоторых основных законов природы к растениям»). Что представляется наиболее важным относительно растений у де Сен-Пьера, так это то, что он предпочитал рассматривать и описывать живую природу — цветы, деревья, кустарники, плоды, а не засохшие семена или гербарии, как будто ему не хватало кинокамеры. Только живым цветком мог восхищаться де Сен-Пьер в отличие от Руссо, для которого гербарии, сбор и засушивание растений всегда имели большое значение. “Qui est-ce qui peut reconnaitre dans une rose seche la reine des fleurs? Pour qu elle soit а la fois un objet de l'amour et de la philosophie, il faut la voir lorsque, sortant des fentes dun rocher humide, elle brille sur sa propre verdure, que le zephyr la balance sur sa tige herissee d' epines .”12 («Кто может узнать в засушенной розе королеву цветов? — писал де Сен Пьер. — Чтобы она одновременно символизировала
любовь и философию, необходимо увидеть ее, когда, выглядывая из расселины влажной скалы, она блестит среди зеленой листвы, когда легкий ветерок раскачивает ее на стебле, усеянном шипами...» (Пер. С. Горбовской)).
В произведениях Руссо природа, помимо пейзажей в «Новой Элоизе», если и описывалась, то чаще всего как предмет наблюдений не художника, а естествоиспытателя или воспитателя. Ландшафты, растения, цветы зарисовывались как примеры в дневнике ботаника, а не как предметы восхищения или источники философского вдохновения. Если речь у Руссо заходит о растениях или цветах, то во многих случаях он уточняет, что собирается наблюдать или гербаризировать. Примерно с таким же подходом к описанию садов, ландшафтов, растений и декораций парков мы имеем дело в поэме Жака Делиля «Сады» (1782), подвергавшейся в XIX в. разносторонней критике романтиков, т. к. это произведение носило скорее характер обучения ландшафтному делу, чем поэмы, на которую претендовал автор. Данному жанру было присвоено именование «описательного», а также — «научной» или дидактической поэмы, которая создавалась по примеру античных поэм, посвященных физике, астрономии, ботанике, географии (Лукреций «О природе вещей», Вергилий «Георгики» и т. д.).
Жак Делиль (1738-1813), французский аббат и литератор, вдохновитель Д. С. Лихачева в его «Поэзии садов», почерпывал вдохновение у Вергилия в «Георгиках», которые перевел на французский язык в 1769 г., и у шотландского поэта Томсона во «Временах года» (1726-1730). Кроме легендарных «Садов», где поэт описал парки от античности до барокко и классицизма, в том же ключе Делиль создал «Человека полей или Французские Георгики» (1800) и «Три Царства природы» (1809).
Перевод «Садов» Делиля А. Воейкова в России впервые появился в 1814 г. (до того было сделано еще два перевода) и был широко распространен, оказав заметное влияние на развитие российского садово-паркового искусства. «Сады» Делиля в XVIII в. были переведены также в Польше, два раза в Англии, в Германии и других странах.
В связи с главным предметом нашего исследования в поэме Делиля самой интересной представляется «Вторая песнь», посвященная «деталям» парков и садов, т. е. деревьям, кустарникам и цветам. В «Предисловии» к поэме Делиль, отвечая на многочисленную критику в свой адрес, сам отмечает, что произведение это было написано в дидактических целях — научить садовода культивировать данный ему судьбой клочок земли, будь то Версаль или садик перед домом бедняка. Он утверждает также, что в его произведении присутствует четкая система, в отсутствии которой его упрекали. Он говорит, что невозможно разбивать по каким-то узким подглавам труд, посвященный такой запутанной системе, как пейзажные или английские (сконструированные с учетом ландшафта) или регулярные (французские) сады. Сам он подвергает критике латинскую поэму «Сады» (1665) иезуита Рене Рапена (которая считалась образцом правильно спланированного произведения), написанную также в подражание Вергилию. Он считает, что Рапен написал лишь длинное и нудное перечисление ботанических названий, которое было бы хорошо в прозаическом изложении, а не в поэтическом. Он пишет, что сады Рапена созданы скорее архитектором, а не философом, художником или поэтом. Иными словами, сам Делиль претендовал именоваться именно поэтом. Хотя при чтении поэмы создается впечатление, что перед нами учебное пособие по садоводству с некоторыми художественными отступлениями. Вообще нужно отметить, что подобных «Садов» на протяжении XVI-XVIII вв. возникало много. К примеру, работы Т. Хилла «Садовый лабиринт» (1577), Ф. Бекона «О садах» (1625), Дж. Мильтона «Потерянный рай», также переведенный Делилем, А. Попа «Винздорский
лес» (1713), Дж. Томсона «Времена года» (1730), В. А. Гёте «Метаморфоза растений», кардинала Берни «Времена года или Французские Георгики», Ж.-К. Пейро «Четыре времени года или Лангедокские Георгики», Ж-А. Руше «Месяцы» (1779) и т. д.
В системе Делиля цветы и деревья занимают место деталей сада. Они как драгоценные камни украшают полотно пейзажа. (“Par ses fruits, par ses fleurs, par son beau vetement, L'arbre est de nos jardins le plus bel ornement.”13) Он сравнивает цветы также с людьми, пришедшими в общественный сад на прогулку, с королями, королевами и вельможами, горделиво дефилирующими друг перед другом в прекрасных нарядах. Они танцуют среди «архитектуры» деревьев и кустарников.
Il est des lieux publiques oй le peuple s'assamble,
Charme de voir, d'errer et de jouir ensemble;
Tant l'instinct social dans ses noble desires Veut, comme ses travaux, partager ses plaisirs!
Tels, si dans ces jardins ou la fable autrefois A cache des heros, des belles et des rois,
Dans la tige des lis, des oeillets et des roses,
Les dieux mettaient un terme a leurs metamorphoses, Tout a coup nous verrions, par un contraire effet, S'animer, se mouvoir l'hiacinthe et l'oeillet,
Le lis en blancs atours, la jonquille doree,
Et la tulipe errante en robe bigarree.
Tels nous plaisent ces lieux: aux champs elysiens Tel Paris reunit ses nombreux citoyens.14
Есть в городах сады публичные, в которых Все собираются на отдых. В разговорах, Прогулках, танцах там проводит время люд: Веселье делят так, как в будни делят труд.
Так некий сказочник, поклонник красоты,
Героев превратил в недвижные цветы,
И стали короли, принцессы и вельможи На розу, гиацинт и лилию похожи.
И здесь волшебный сад, но — сад иных чудес.
Здесь ожили цветы, пустился в танец лес;
Теснятся мак, нарцисс, гвоздика с георгином В порыве радостном, беспечном и едином;
Тут каждый — как цветок, и каждый весел тут.
Так Елисейские поля у нас цветут15.
(Пер. И. Я. Шафаренко)
Метафорические сопоставления цветов с королями и вельможами, танцующими на балу, будут широко распространены в XIX в. — в сказках Э. Т. А. Гофмана, Г. Х. Андерсена, в балетах П. И. Чайковского. В поэзии В. Гюго, Т. Готье, А. Рембо, в прозе К. Ж. Гюис-манса жизнь цветов и деревьев также будет сопоставляться с людским социумом, более того, систему поэм-метаморфоз, связанных с устройством садов, описанием растений,
поэм, посвященных четырем временам года, двенадцати месяцам и т. д. Н. А. Жирмунская в статье «Жак Делиль и его поэма „Сады“ сопоставляет с устройством масонских лож и предполагает, что подобные дидактические поэмы выстраивались по данной символической схеме16. Красочная картина Делиля символизирует также балы, которые устраивались в регулярных садах перед дворцами, начиная с традиций балов и маскарадов Людовика XIV в версальском парке, а также традицию барочных художников (Никола Ланкре, Шарля Жозефа Нотуара, Жана Батиста Удри и т. д.) на фоне природы изображать танцовщиц и актеров, костюмы которых часто украшались цветами, а также на земле, рядом с танцующими, часто можно наблюдать на полотнах XVIII в. розы — символы сеяния любви. Но в связи с темой популяризации ботаники подобные сопоставления растений с людьми, возможно, намекают и на систематику растений и животного мира, в котором, как и у людей, есть свои короли и вельможи, бедняки и нищие, одаренные артисты и бездарные прожигатели жизни (ведь Делиль пусть метафорически, но прямо указывает — “Tel Paris reunit ses nombreux citoyens” («Так Париж объединяет своих многочисленных граждан») (в переводах Воейкова и Шафаренко это не передается) — цветы-граждане, Париж, как и общественный сад — мир растений).
Несмотря на то что в XIX в. Ш. О. де Сен-Бев в «Литературных портретах» скажет: «Аббат Делиль мертв — и окончательно», дело описательного и дидактического жанров будет продолжено17. Ярким тому примером станет творчество бельгийского писателя Мориса Метерлинка (1862 -1949), который с тщательностью изучит «Жизнь пчел» (1901), «Жизнь муравьев» (1930), искусно опишет удивительную схожесть человеческих поступков с поведением растений в «Разуме цветов» (1909) и в «Двойном саду» (1904). В связи с попытками проникнуть в идеи зоологического национализма, Метерлинк создаст целые драматические полотна взаимоотношений между Царицей, трутнями, работницами и стражницами в пчелином улье, между представителями различных подгрупп растений, как будто речь будет идти о конфликте между людьми.
«.Большинство растений, — писал Метерлик, — прибегает к хитростям, комбинациям, к устройству снарядов и силков, которые в отношении механики, баллистики, воздухоплавания и наблюдений над насекомыми часто превосходят наблюдения и знания людей» (Пер. Н. Минского и Л. Вилькиной)18. Он пытался найти схожесть действий человека и растений: «Взгляните, например, на прелестный семенной котелок красного курослепника, на пять клапанов бользамина, на пять ударных капсулей герани и т. д. Эта добрая толстая головка построена с мудрым расчетом, достойным величайших похвал. Он, как известно, заключает в себе тысячи чрезвычайно мелких семян. Дело в том, чтобы разбросать эти семена как можно ловчее и как можно дальше. Если бы полость, заключающая их, лопалась или открывалась снизу, драгоценный черный порошок образовывал бы бесполезное пятно у подножья стебля. Но семена могут выходить лишь из отверстий, проколотых на верху оболочки. Достигнув зрелости, эта оболочка повисает на своей ножке и при малейшем движении словно кадит в воздухе и осеменяет большое пространство, подражая точь-в-точь движению сеятеля»19.
Трагическую «историю любви» валлиснерии он называет «наиболее трагическим эпизодом в истории любовных приключений цветов». Опять-таки это напоминает мир людей: «Женский цветок медленно развертывает длинную спираль своей ножки, поднимается, выныряет из воды и пышно распускается на поверхности пруда. Из соседнего корня мужские цветы, виднеясь сквозь освещенные солнцем воды, полные надежды, в свой черед, поднимаются на свидание с той, которая, качаясь, поджидает их и зовет в очарованный
мир любви. Но достигнув середины пути, они внезапно останавливаются: их стебель, источник жизни, оказывается слишком коротким, и никогда не дотянуться им до царства света, единственного, где могло бы совершиться соединение тычинок и пестика.
.Минуту они как бы застывают в нерешительности, но вдруг, сделав героическое усилие навстречу к счастью. решительно порывают связь, которая соединяет их с жизнью»20.
Подобные сопоставления были известны в литературе еще со времен античности и средневековья (сказки Эзопа, «Метаморфозы» Овидия, «Метаморфозы» Апулея, «Роман о лисе», сказки и басни о растениях Леонардо да Винчи, басни Лафонтена и т. д.), но коренным отличием сопоставлений мира растений и животных с людьми в XIX-XX вв. мы видим именно в том, что писатели уже описывали мир растений не как таинственную сферу, скрытую от глаз флером нерасшифрованности, а как нечто, к чему они благодаря натуралистическим исследованиям были по возможности приобщены. Кроме того, если в Античности и в период Средних веков под маской животного или растения скрывался характер человека, то теперь речь шла не о масках, а о сопоставлении разделения животного и растительного мира с человеческим мироустройством, речь шла не о характерной индивидуальности, а о систематики в мире людей.
Подводя итог, хотелось бы отметить две основные тенденции во французской и европейской литературах XVIII в., связанные с открытиями в области ботаники: 1) большой интерес писателей к «биноминальной номенклатуре» растений и устройству животного мира, связи животного и растительного миров и т. д. (Руссо, Гете, Бернарден де Сен-Пьер, Делиль и т. д.), а также 2) стремление к метафорическим сравнениям общего мироустройства людей с миром флоры (по аналогу той же систематики растений) и миром фауны.
1 «Характерная для эпохи Просвещения установка на широкое распространение научных знаний, искусство популяризации, которым блестяще владели и корифеи просветительской мысли — Вольтер, Дидро, Бюффон — и писатели второго ряда вроде неутомимого Фонтенеля, оказали заметное влияние на перестройку жанровой системы, прочно отработанной в классицистической поэтике ХУЛ в. Система эта в своем первоначальном виде была замкнутой и избирательной как в смысле тематики, так и в смысле поэтической формы. Она утверждала обособленность эстетической сферы и ее приоритет над другими областями духовной деятельности. Этот постулат был впервые поставлен под сомнение в конце XVII в. во время знаменитого «Спора древних и новых», отголоски которого ощущались на протяжении всего последующего столетия. Идея прогресса, целостное восприятие развития человеческой цивилизации и культуры, выдвинутые в этом споре Шарлем Перро, утверждали равноправие художественного творчества, научных знаний, технических изобретений и прикладных ремесел. Сумма этих позитивных достижений человеческого духа была объявлена мерилом и в области искусства и служила главным аргументом «новых» в ниспровержении авторитета «древ них» (Жирмунская Н. А. Жак Делиль и его поэма «Сады» // Делиль Ж. Сады. Л., 1987. С. 178).
2 Влияние «Естественной истории» Бюффона на «Письмо о слепых в назидание зрячим» отмечалось неоднократно (см., напр.: Roger J. Diderot et Buffon en 1749 // Diderot Studies. Geneve, 1963. T. 4. P. 221-236; Vartanian A. From deist to atheist // Diderot Studies. Geneve, 1949. T. 1. P. 46-63).
3 Rousseau J. J. Oeuvres completes. P., 1903. T. 6. P. 88.
4 Руссо Ж. Ж.. Избранное. М., 1996. С. 542.
5 РуссоЖ.-Ж. Избранные сочинения. М., 1961. Т. 3. С. 201-202. — Барвинки становятся ботаническим символом Руссо, его узнаваемым знаком. Доказательством тому служат, к примеру, известные слова Дж. Байрона из поэмы «Дон Жуан»: «Но, как Руссо, цветочек созерцая, “Voila la pervenche!” — я восклицаю» (Байрон Дж. Г. Сочинения в трех томах. М., 1974. Т. 3. С. 454), свидетельствующие о большой увлеченности современников английского романтика
наблюдениями за природой в духе Руссо. Кроме того, недалеко от Женевского озера есть поляна, где растут барвинки, любимые цветы Руссо, посаженные швейцарцами после его смерти.
6 Разумовская М. В. Бюффон-писатель. СПб., 1996. С. 73. — Хотя в «Поэзии садов» (1982) Д. С. Лихачева мы стал-
киваемся с мнением, согласно которому Руссо лишь имитировал английских писателей, ботаников и садоводов, а не придумывал нечто самостоятельное относительно эстетики и технологий модных с середины XVIII в. пейзажных парков: «.Нельзя также считать, что к Ж.-Ж. Руссо был вдохновителем пейзажного стиля в садово-парковом искусстве, как это обычно предполагается. Пейзажный стиль в парковом искусстве появился значительно раньше
и во многом сам вдохновил идеи Ж.-Ж. Руссо. Ж..-Ж.. Руссо признавался в „Исповеди“, что молодым человеком
он получил свои идеи о природе из Англии, из статей Аддисона (Джозеф Аддисон (1672-1719) в «Зрителе», которые влияли на садоводов — Чарльза Бриджмена к его друзей. (“ ‘Le Spectateur’ surtout me plus beaucoup, et me fit du bien” («Журнал „Зритель“ мне особенно понравился и оказал на меня благоприятное воздействие») (Пер. С.Горбовской)) (J.-J. Rousseau. Confessions. P., 1964. P. 122). Отрицая распространенное мнение об особой роли Ж.-Ж. Руссо в создании типа пейзажного парка, тем не менее, следует сказать, что не только его изображение пейзажного парка в литературе, но и его идеи действительно возникли в эстетической мысли раньше, чем они были осуществлены на практике» (Лихачев Д. С. Поэзия садов. М. 1982. С. 148).
7 Rousseau J. J. Oeuvres completes. P., 1903. T. 6. P. 135-168.
8 Rousseau J. J. Oeuvres completes. P., 1903. T. 6. P. 135.
9 Bernardin de Saint-PierreH. Paul et Virginie. P., ГОД!!! P.62-64.
10 Buffon. Histoire naturelle, generale et particuliere. P., 1749-1788. T. XI. P. 220.
11 Бернарден де Сен-Пьер А. Поль и Виржиния. М., 1937. С. 9.
12 Bernardin de Saint-Pierre H. Etudes de la Nature. P., 1859. P. 9-10.
13 Delille J. Oeuvres choisies de Delille. P., 1850. P. 255.
14 Delille J. Oeuvres choisies de Delille. P., 1850. P. 273-274.
15 Делиль Ж. Сады. М., 1987. С. 53.
16 Жирмунская Н. А. Жак Делиль и его поэма «Сады» // Делили Ж. Сады. Л., 1987. С. 181.
17 Мы имеем в виду, что описательный жанр или его мотивы в художественных произведениях не заканчиваются на Жаке Делиле, а имеют свое обширное продолжение вплоть до наших дней (К.-Ж. Гюисманс, М.Метерлинк, К. Чапек, А. де Сент-Экзюпери, Ф. Жаккотте и т. д.).
18 Метерлинк М. Полное собрание сочинений. М., 1915. Т. IV. С. 161.
19 Метерлинк М. Полное собрание сочинений. М., 1915. Т. IV. С. 163.
20 Метерлинк М. Полное собрание сочинений. М., 1915. Т. IV. С. 167-169.
