CC BY
15
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 4
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ «М.В. ЛОМОНОСОВ: АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА», 17 ноября 2010 г.
17 ноября 2010 г., в преддверии 300-летнего юбилея М.В. Ломоносова, основателя Московского университета, филолога, поэта, ученого-энциклопедиста, на филологическом факультете МГУ прошла научная конференция, подготовленная кафедрами русского языка и истории русской литературы. Оргкомитет конференции возглавила декан факультета профессор М.Л. Ремнёва. В состав оргкомитета вошли заведующий кафедрой истории русской литературы профессор В.Б. Катаев, профессор Д.П. Ивинский, преподаватель Е.И. Кислова. Деятельное участие в подготовке конференции приняла заведующая учебной частью факультета доцент А.В. Архангельская. В работе конференции участвовали преподаватели, аспиранты и студенты филологического факультета. Выступили 14 докладчиков.
С приветственным словом к участникам конференции от имени оргкомитета выступил заведующий кафедрой истории русской литературы профессор В.Б. Катаев.
Доцент А.В. Архангельская в сообщении «Малые жанры в поэзии М.В. Ломоносова» рассмотрела немногочисленные басни, притчи и эпиграммы, которые занимали служебное место в творчестве поэта, чаще всего включаясь в качестве иллюстративного материала в теоретические трактаты по различным областям знания, становясь эпизодом литературной или придворной борьбы, иногда — откликом на впечатления данной минуты. Большинство этих текстов оказываются вольными переложениями античных или западноевропейских сюжетов, однако в них проявляются и такие характерные черты оригинального ломоносовского творчества, как умение внимательно вглядываться в детали, подмечать яркие антитезы, усиливать впечатление и поражать воображение эффектом неожиданности, а также краткость, четкость и ясность плана, отсутствие осложняющих сюжет перипетий действия или персонажей и т. д.
Профессор Д.П. Ивинский в докладе «Ломоносов и Сумароков: заметки к теме» осветил некоторые аспекты их литературных отношений и ту роль, которую сыграл в ней И.И. Шувалов. Прежде всего он учитывал их социальный статус и «играл» с их социальной
психологией. Ломоносов — выходец из низов, придающий особое значение карьере; Шувалов, учитывая непрочность положения Ломоносова в Академии наук, выступил в амплуа мецената, от которого зависит именно вопрос о социальном статусе поэта. Сумароков — дворянин, болезненно относившийся к вопросам чести; Шувалов устраивает дело так, чтобы он все время оставался на грани бесчестия: именно Сумарокову была отведена роль шута. Сумароков и Ломоносов — поэты, причем крайне самолюбивые, и только от Шувалова зависела их литературная репутация. Так Шуваловым (впервые в русской истории) была построена гибкая и надежная модель властного контроля над литературным пространством. Но этим он не ограничился: Шувалов решал общекультурные задачи, исходя из франкоцентричной модели европейской культуры, которая допускала две интерпретации. Обе они возникли в немецком культурно-политическом контексте, обнаружив взаимную непримиримость. Одна из них, радикальная, была связана с именем Фридриха II; другая, умеренная, с именем Готшеда и с Лейпциг-ской школой. Фридрих презирал и Готшеда, и немецкую литературу, полагая ничтожным ее прошлое, настоящее и будущее, а потому приглашал в Берлин Вольтера, который оказался своеобразным символом культурной политики прусского короля, в основе которой лежала идея замещения немецкой литературной традиции французской моделью. Готшед тоже был франкофил, но при этом не принимал культурную политику Фридриха, выдвигая принцип взаимодействия национальной литературы с литературой французской. Немецкую культурную ситуацию внимательно изучал Шувалов, и воспроизводил на русской почве, сталкивая и примиряя Ломоносова, ненавидевшего Фридриха и Вольтера (в литературном сознании Ломоносова ему противопоставлялся Готшед), и Сумарокова, сознательно и на протяжении всей авторской жизни изучавшего Готшеда, но апеллировавшего именно к Вольтеру. В более общей исторической перспективе позиция Ломоносова оказывалась протославянофильской, ведущей к А.С.Шишкову, и именно поэтому в начале XIX в. начнется настоящая борьба за Ломоносова; позднее к нему будут демонстративно апеллировать «арзамасцы», отказывая своим противникам в праве наследования Ломоносову, а позиция Сумарокова оказывалась протокарамзинистской (если угодно, протозападнической).
Профессор А.И. Солопов в докладе «О словаре языка Ломоносова: латинско-русские соответствия» остановился на некоторых сторонах жизни и творчества Ломоносова, важных с филологической точки зрения, но не всегда принимаемых в расчет. Во-первых, латинский язык был для него не одним из двух языков, на которых он свободно изъяснялся, а одним из трех: исследования последних
лет показали, что не только в Академии, но и дома — с женой и детьми — Ломоносов говорил по-немецки. Во-вторых, латинский язык, усвоенный Ломоносовым в стенах Славяно-греко-латинской академии, а затем совершенствовавшийся на протяжении всей жизни, был не только языком образцовых римских авторов, но и языком повседневного общения: дело в том, что по указу Петра Великого от 7 июня 1701 г. латинский язык стал в Академии языком преподавания и всей учебной жизни (вместо использовавшегося ранее греческого), что соответствовало тогдашней общеевропейской методике, наиболее полно воплощенной в учебной программе (Ratio Studiorum) ордена иезуитов. Суть методики была в том, что ученики обязаны были говорить в стенах учебного заведения только по-латыни, а за каждое слово, произнесенное на родном языке без специального разрешения, получали наказание (обычно — лишение ужина); исключения бывали лишь по воскресеньям, и то на несколько часов (в основном для бесед с родителями) — причем не для всех. Как и следует ожидать, в результате все, кто получил образование в ту эпоху, думали по-латински. Несомненно, это относится и к Ломоносову. Известно, например, что «Слово Ея Величеству Государыне Императрице Елизавете Петровне...» Ломоносов написал в 1749 г. по-русски, а через несколько месяцев сам перевёл на латинский; тем не менее при сличении этих двух текстов не оставляет ощущение, что порядок действия был обратным и что перед нами перевод с латинского; это происходит, в частности, оттого, что Ломоносову практически нигде не пришлось сильно изменять порядка слов, ибо мысли были изначально формулированы в латинском порядке — в частности, с так называемой латино-немецкой конструкцией, т.е. постановкой сказуемого в конец предложения, характерной также для писателей более позднего периода вплоть до Радищева. Свидетельством всестороннего владения латинским могут быть и некоторые служебные бумаги Ломоносова, собранные в 10-м томе Полного собрания сочинений (1957).
Гость конференции, директор Института лингвистических исследований академик РАН Н.Н. Казанский, представил первые выпуски выходящего под его редакцией издания «Словарь языка М.В. Ломоносова. Материалы к словарю» (Вып. 1. Исследования и материалы по стихосложению М.В. Ломоносова. СПб.: Нестор-История, 2010. 396 с.; Вып. 2. Метрика и строфика. Справочник к произведениям М.В. Ломоносова. СПб.: Нестор-История, 2010. 340 с.). В составлении этого словаря уже с 2006 г. активно участвует кафедра классической филологии МГУ — преподаватели, аспиранты и студенты.
Профессор А.А. Илюшин в докладе «Ломоносов и некоторые вопросы поэтической антропонимики» отметил особого рода обра-
щенность поэта к своей фамилии в стихотворных контекстах: ЛО-МО-НО-СОВ — «Премудрый глас сей Соломонов» (прием скрытой сфрагиды, в данном случае это анаграмма с перестановкой слогов), где гений нашего ученого ассоциируется с мудростью библейского царя. Рассмотрен также своеобразный диалог двух поэтических имен в знаменитом ломоносовском «Разговоре с Анакреоном». Прослежена история рифмы-мифологемы Ломоносов — гордость (или слава) россов, встречающейся у разных стихотворцев XVIII— XIX вв., в том числе у малоизвестных (Д.П. Горчаков и др.).
Кандидат филологических наук В.В. Каверина в докладе «Орфографические воззрения М.В. Ломоносова и правописный узус XVIII столетия» рассмотрела взаимоотношения орфографических правил, представленных в теоретических трудах Ломоносова, и существовавшего в это время правописания. Цель доклада состояла в том, чтобы не только напомнить некоторые положения орфографической программы Ломоносова, но и выявить их истоки, а главное, проследить влияние ломоносовских правил на орфографическую практику XVIII в. и труды последователей великого ученого. В докладе были рассмотрены вопросы устранения дублетных букв, значения и употребления буквы «ять», правописания одной и двух н, приставок на <з>, префикса <с->, «разделительных» знаков, буквы ь в исходе глагольных форм. В заключение были обобщены важнейшие положения орфографической программы Ломоносова, который впервые сформулировал основные принципы орфографии, установил твердое правило правописания корней «по произвожде-нию», выдвинул требование единообразной передачи приставок и суффиксов, регламентировал орфографию русских окончаний, и было подчеркнуто значение трудов ученого в формировании правописных норм русского литературного языка.
В докладе канд. филол. наук Е.И. Кисловой «Произведения М.В. Ломоносова в рукописной традиции второй половины XVIII века» на примере сохранившейся в РГАДА рукописной копии первого тома собрания сочинений Ломоносова 1751 г. была сделана попытка реконструировать роль его произведений в русской культуре середины XVIII в., их восприятие современниками, не входившими в светскую элиту страны. Копия, выполненная предположительно учениками семинарии, показывает, что в текстах Ломоносова оказывалось непонятным «среднему человеку» XVIII в.: какая лексика не была актуальной (например, слово «янычар» передается как я нычар, где обь течет — где обтечет); какие грамматические конструкции вели к искажению смысла, что в «гражданской» орфографии при ее трансформации в скорописную сохранялось, а что изменялось под влиянием традиции.
Доцент В.Л. Коровин в сообщении «Поэзия в науке и наука в поэзии: Ломоносов и Бобров» указал на ряд текстуальных и композиционных соответствий между ломоносовским «Словом о явлениях воздушных» (1753) и поэмой С.С. Боброва «Херсонида» (1804; в 1-й ред. «Таврида», 1798),). В VI песни поэмы Ломоносов возникает как персонаж, произнося речь о природе грозы, обличая почитающих ее исследование безбожным делом и оплакивая Рих-мана. Здесь есть текстуальная зависимость от «Слова», но дело этим не ограничивается: Бобров начиная уже с IV песни повторяет ломоносовскую последовательность в изложении атмосферных явлений, сохраняя при этом даже некоторые необязательные детали (любопытно, что и завершается поэма так же, как «Слово», — рассуждением о кометах, возбуждающих во многих неосновательные страхи). Таким образом, при наличии у «Херсониды» литературных образцов («Времена года» Дж. Томсона и др.), часто Бобровым используемых, «Слово» входит в круг естественнонаучных источников поэмы (наряду с сочинениями П.С. Палласа и др.).
Доцент Н.В. Николенкова в докладе «Церковнославянский язык как язык науки: предшественники Ломоносова» рассказала, что слабая изученность языка науки XVII в. привела к тому, что большинство ученых ХХ в. в силу традиции приписывают Ломоносову большее число «впервые» введенных научных терминов. Обращение к переводам XVII в. дает возможность понять, что Ломоносов в своем терминообразовании во многом следовал в русле наметившейся за 100 лет до него тенденции. Ученый смог ввести в язык русской науки наиболее удачные словоупотребления своих предшественников, гениально развив те тенденции, которые лишь наметились в языке предшествующего столетия.
Профессор А.А. Смирнов выступил с докладом «Ломоносов в диалоге с эстетическими концепциями эпохи». В системе классицизма действительность познается в аспекте возможного и вероятного, потому что мир возможного более разумен и идеален, чем повседневный с его непредвиденными случайностями. Вымысел является средством возвышения действительного как отдельного до возможного и вероятного как общего. Как «сила совображения» вымысел включен в процессе подражания природе, а проблема подражания связана с особенностями восприятия поэзии. Согласно Аристотелю, поэт должен учитывать оценку аудитории: «Для поэзии предпочтительнее невозможное, вызывающее доверие, чем не вызывающее доверие возможное». «Риторика» Ломоносова вплотную подводит нас к проблемам художественной образности, раскрываемым в учении о поэтическом вымысле. «Изображение какой-нибудь вещи» он разделяет на «правдивое и вымышленное», при этом последнее также не свободно от требования правдоподо-
бия. Подражание природе было им осознано как воссоздание сущности фактов на основе вымысла. Вымысел, по Ломоносову, это форма подражания, которое имеет своим результатом не описание готовой и данной природы, а раскрытие ее потенциальных возможностей, творческих принципов ее самовоссоздания.
Профессор А.А. Пауткин выступил с докладом «Несохранив-шиеся памятники М.В. Ломоносову (эмблематика и тексты)», посвященным первым шагам по увековечению памяти ученого и поэта. Дважды на рубеже XVIII—XIX вв. частными лицами устанавливались знаки в честь Ломоносова. О них сегодня можно судить лишь на основании письменных источников. Замысел и символика памятников были различны. Каждая из рассмотренных композиций не только раскрывает авторские вкусы, но и отражает эстетические представления эпохи. Первый памятник был установлен на месте рождения поэта П.И. Челищевым в 1791 г. Его сложная программа и аллегорический язык были ориентированы на поэтику классицизма. Вторая мемориальная композиция, точная дата появления которой неизвестна, была создана как часть «философского парка» в подмосковной усадьбе Савинское, принадлежавшей масону И.В. Лопухину. В соответствии с устремлениями создателя, это сооружение должно было пробуждать у чувствительного, мистически настроенного созерцателя меланхолию, навеянную эстетикой сентиментализма.
В докладе профессора О.Г. Ревзиной «Человек и его язык. О письмах М.В. Ломоносова» была раскрыта актуальность писем Ломоносова для нашего времени. Письма наиболее полным образом представляют его языковую личность. Исследование показало, что личный дискурс Ломоносова внутренне дифференцирован и структурно идентичен современному. Например, в письмах Ломоносова прослеживаются сквозные смыслы, которые в совокупности формируют кодекс «первого в России человека подлинно ученого», а в более широком смысле — кодекс человека науки. Для ее приверженцев кодекс становится поддержкой и сообщает уверенность в избранном пути.
Доцент Г.В. Москвин в сообщении «Преподавание поэзии Ломоносова в школе» рассказал о трех группах факторов, определяющих выбор его произведений при составлении учебных программ. Первое — это отражение в русской литературе национально-исторического значения личности и деятельности Ломоносова. В этой связи тексты, например, Пушкина и Некрасова позволяют эффективней формировать предметные компетенции. Во-вторых, отбираемые тексты должны быть, с одной стороны, репрезентативными для показа вклада Ломоносова в русскую словесность (с особым вниманием к сфере литературного языка и системе стихосложения), и доступными для восприятия в школьном возрасте — с другой.
Наконец, решающую роль могут играть тенденции, возникающие под влиянием концепций развития современного российского общества, что отражается в эволюции Федерального стандарта по предмету «литература». Так, если в первом поколении стандарта (2004 г.) в инвариантный список рекомендованных произведений входило одно стихотворение Ломоносова (по выбору), то в «Примерных программах» второго поколения его стихи вообще не представлены среди обязательных для чтения в школе. Драматизм ситуации могут отчасти смягчить авторские программы, которым Федеральный стандарт оставляет 25% от общего числа произведений для выбора (при 75% обязательных). Однако можно предвидеть затруднения в продвижении УМК, создаваемых в расхождение с Федеральным стандартом, в разных регионах. Но все же пока остаются резервы для сохранения Ломоносова в учебном процессе: обзорные занятия, проектные работы, развитие комплекса современных УУД (универсальных учебных действий).
Доклад канд. филол. наук Л.А. Трахтенберга «О ранних переводах произведений Ломоносова и Сумарокова на английский язык» был посвящен двум переводам: «Слова похвального... Петру Великому» Ломоносова, выполненному М. Гатри (1793), и трагедии «Димитрий Самозванец» Сумарокова, сделанному А. Г. Евстафьевым (1806). Если Гатри передавал текст оригинала точно, то Евстафьев, переводя стихи прозой, перерабатывал текст. Особую трудность представлял перевод политической лексики. Так, слово «самодер-жавство» Гатри перевел как despotism, добавив пейоративные коннотации, а Евстафьев заменил «самодержавие» нейтральным power ('власть'). Видимо, причиной было то, что британец Гатри не принимал абсолютизма, тогда как русский подданный Евстафьев, напротив, стремился убедить англичан в достоинствах этой формы правления (следуя в этом за Сумароковым). Объединяло двух переводчиков (как видно из их предисловий) преклонение перед Ломоносовым: Гатри сравнил его с Петром Великим, а Евстафьев сопоставил с ним Сумарокова. В русской культуре XVIII в. Ломоносов стал одним из героев национальной мифологии, создателем новой литературы; благодаря переводам Гатри и Евстафьева такое представление о нем входило и в британскую культуру.
В докладе профессора Л.О. Чернейко «Язык Ломоносова-естествоиспытателя и лингвистическая проблема создания терминологических словарей нового типа» на материале его естественнонаучных трудов и писем было показано, какую роль имел язык Ломоносова для пополнения терминологической базы русского языка и формирования языка науки в целом. Докладчица отметила также важнейшую роль поэтического восприятия мира как источника научных открытий, роль метафоры и сравнения в научном
языке Ломоносова, а также предложила создание словаря концептуальных метафор: «Наш долг перед М.В. Ломоносовым как родоначальником отечественной естественной и гуманитарной науки я вижу в создании консолидированными силами лингвистов и естествоиспытателей словаря его научного языка. Этот словарь должен отразить не только логическую мощь его разума, отлитую в терминах, но и интуицию первооткрывателя, инструментом которой является метафора, внерациональный, мифологический коррелят термина. Словарь отечественной естественнонаучной мысли, построенный на этой теоретической основе, мог бы стать интегрирующим проектом МГУ им. М.В. Ломоносова».
Е.И. Кислова, В.Л. Коровин
Сведения об авторах: Кислова Екатерина Игоревна, канд. филол. наук, преподаватель кафедры русского языка филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: e.kislova@gmail.com; Коровин Владимир Леонидович, канд. филол. наук, доцент кафедры истории русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова.
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 4
«НЕЧИСЛИМЫЙ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ВЕК: ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ И ПРЕПОДАВАНИЯ» (к 75-летию со дня рождения Альберта Викторовича Карельского)
14—15 февраля 2011 г. на филологическом факультете МГУ состоялись подготовленные кафедрой истории зарубежной литературы чтения памяти Альберта Викторовича Карельского (1936—1993), профессора факультета, замечательного германиста, исследователя и переводчика, знатока европейской культуры. Блоковская цитата, давшая название конференции, призвана была напомнить собравшимся о занимавшем (и даже мучившем) Альберта Викторовича феномене: существовании рядом с подлинной историей литературы и культуры, нередко неявной, не вполне очевидной даже для современников, не открывающейся поверхностному взгляду, истории «параллельной» — набора гладких, идеологически выдержанных схем и клише (причем определяющие их выработку идеологические установки могут быть самыми разными)1. Соответственно обретение «нечислимого» XIX в. предполагает прежде всего преодоление
1 Об этом см.: Карельский А.В. Немецкий Орфей / Сост. А.Б. Ботникова, О.Б. Вайнштейн. М., 2007. С. 595.
