CC BY
0
ФИЛОСОФИЯ
УДК: 130.2+821.161+911.3
НАЦИОНАЛЬНЫЙ И ГНОСТИЧЕСКИЙ МИФ В ИСТОРИСОФСКОМ РОМАНЕ ЕЛЕНЫ ХАЕЦКОЙ «ПАДЕНИЕ СОФИИ»
Н.С. Ищенко
Луганский государственный аграрный университет имени К.Е. Ворошилова, г. Луганск
e-mail: niofterna@gmail.com
В статье анализируется русский национальный миф в историсофском романе начала XXI века на примере романа Е. Хаецкой «Падение Софии». На основе концепции нарративов, исследований культурной географии, понятия русского викторианства исследуется код истории и миф истории в данном романе. Особое внимание уделяется пушкинскому тексту, гностической мифологии и элементам волшебной сказки в произведении. Показано, что в романе отражено постэсхатологическое мировоззрение, включающее имперскую идею и усадебный миф русской культуры. Проанализирован мессианский, цивилизационный и культурный нарратив в романе. Показано, что общие идеи прогресса, империи и личного освоения пространства в романе реализуется в виде постэсхатологического мифа об истории как частной жизни, колониального мифа о включении диких народов в состав империи и культурного мифа дворянского гнезда.
Ключевые слова: русский историософский роман, русское викторианство, имперская идея, усадебный миф, гностическая мифология, Елена Хаецкая.
Введение
В период сложных социокультурных трансформаций общества обостряются вопросы национального самосознания. Особенно важны эти вопросы в процессах интеграции, включающих носителей другого самосознания в общенародную жизнь, что происходит на территориях бывшей Украины после 2014 года и особенно активно после 2022 года, когда новые регионы официально включены в состав Российской Федерации.
Также образ себя важен для общества современной России, после 2022 года столкнувшегося с новыми вызовами в условиях конфронтации с важными центрами силы коллективного Запада. В этих условиях оказываются востребованными историософские произведения, отражающие национальную картину мира, получающие в новых реалиях новую интерпретацию. В литературоцентричной культуре России функцию создания образа русского общества традиционно выполняет литература.
Целью исследования является изучение национальной картины мира в историософском романе Елены Хаецкой «Падение Софии. Русский роман» (2010). Методологической основой исследования выступает постмодернистский подход к конструированию национального, семиотический подход к восприятию истории, используется структурно -семантический анализ литературы и коммуникативный подход к литературному произведению, отражающему национальный миф.
Исследование строится на основе работ Т.Н. Бреевой, объектом исследования которой является русский историософский роман рубежа XX-XXI вв. Также в данной статье используется теория мифа как коммуникативной системы Р. Барта, концепция русского викторианства В.О. Цымбурского, теория культурного мифа в русской культуре Е.Е. Приказчиковой, геокультурологический анализ усадебного мифа, проведенный В.Г. Щукиным, концепция культурной географии В.Н. Калуцкова. Национальные культурные мифы в русской литературе постмодернизма изучены Е.Н. Вагнер, результаты которой также применяются в работе. Анализ имперской идеи проводится на основе теории колониального дискурса Э. Саида, причем колониальный дискурс в викторианском романе исследован Н.Л. Потаниной. В работе используются результаты изучения гностическая философии и мифологии, проведенного Е.В. Афонасиным, А.В. Ситниковым, С.С. Аверинцеввым, Т. Чёртоном, а также изучения волшебной народной сказки Л.В. Сафроновой и Н.И. Абу. Основным инструментом гуманитарного исследования является концепция нарративов Й. Брокмейера и Р. Харре, а также теория дискурса М. Фуко. Указанный комплекс методов позволяет исследовать русский национальный образ в историософском романе рубежа веков на примере «Падения Софии».
Историософский роман в ситуации рубежности
Национальный образ русского народа выражается в литературе конца ХХ - начале XXI века в историософском романе, который исследует
Т.Н. Бреева в своей диссертации «Концептуализация национального в русском историософском романе ситуации рубежности» (2011).
Историософский роман описывает смысл истории и создает художественную репрезентацию национальной судьбы и национального характера. Особенно много образов генерирует ситуация рубежности -перехода от одного типа общества к другому, от одной культуры к другой. В русской литературе ХХ-ХХ1 веков мифогенный характер ситуации рубежности проявляется в создании единой внутренне упорядоченной системы, структурным ядром которой является русский национальный миф [5, с. 5].
Понятие миф используется в бартовском смысле, то есть миф выступает как коммуникативная система, один из способов означивания с помощью дискурса и нарратива [3]. Нарратив понимается как ряд правил, инструкций и норм, использующихся в коммуникации для интегрирования единичного случая в обобщенный и культурно значимый канон [6]. Дискурс понимается на основе работ М. Фуко как слова и тексты, а также стратегии их продуцирования, распространения и интерпретации [16].
Как показывает Т.Н. Бреева, национальный миф в историософском романе рубежа ХХ-ХХ1 вв. включает в себя код истории и миф истории [5, с. 8]. Код истории представляет собой общие идеи о философии истории, существующие в общественном сознании, а миф истории воплощает индивидуально-авторское видение истории и ее смысла в виде авторского дискурса.
Код истории: три нарратива
Исторический код, то есть симуляционная модель истории,
представляет собой мифологизированное осмысление линейной концепции истории [5, с. 13]. Код истории в романе рубежа веков представлен посредством дискурса, демонстрирующего фикциональность любого варианта целеполагания в истории. Идея целенаправленного развития общества и человека к тому или иному виду определенного будущего, принципиально изменяющего современное состояние, воспринимается в обществе постмодерна как миф, то есть фикция. Другое название такого мифа - большой исторический нарратив. Базовыми историческими нарративами являются коммунистический и прогрессистский мифы, постулирующие достижение обществом коммунизма путем мировой революции или возникновение прогрессивного развитого общества путем распространения по всему миру демократии, свободного рынка и идеологии
либерализма. В конце ХХ - начале XXI вв. большие исторические нарративы теряют свою значимость социально-преобразующей силы в общественном развитии, ведущей общество к какой-то заданной цели. Фикциональность целеполагания в истории проявляется в активизации роли повествователя в литературе и в появлении широкого реминисцентного плана, создающего систему символических проекций [4, с. 38]. Таким образом, код истории моделирует национальный миф в контексте трех основных нарративов: мессианского, цивилизационного и культурного [5, с. 8-9].
Мессианский нарратив: постэсхатологизм
Историософский роман рубежа веков демонстрирует новый тип
мессианского целеполагания. Традиционно мессианство понимается как спасение человечества путем глобальных социальных или идейных преобразований, внедрения единой религии или идеологии, создания идеального общества на планете путем экономических или политических революций. Русский эсхатологический миф исследователи определяют как постоянное ожидание апокалипсиса, с которым связано пограничное состояние национальной культуры, осмысляющей все значительные исторические и общественные перемены в эсхатологических категориях [7, с. 6].
Мессианство эпохи постмодерна функционирует в рамках постэсхатологического сознания [15]. Постэсхатологическое, постапокалиптическое или постисторическое сознание возникло в результате обесценивания трансцендентных смыслов истории, таких как мировая революция, построение светлого будущего, прогрессивное развитие всего человечества, создание нового человека на новой земле, прекращение войн и осуществление общества социальной несправедливости. Смыслы истории в культуре постмодерна ищутся в имманентных свойствах бытия, причем апокалиптический дискурс упраздняется [5, с. 30-31]. Конец света в форме того или иного разрушения современного несовершенного общества отрицается или отодвигается в невидимую даль и перестает играть роль в текущих событиях истории. Таким образом, моделирование мифа посредством мессианского нарратива происходит путем символической отмены конца света, то есть изображения повседневной жизни в отсутствие каких-либо апокалиптических угроз.
Цивилизационный нарратив: имперская идея
Мессианство в русских историософских романах проявляется в виде разных вариантов имперской идеи и устройства общества России на имперских началах. Особое внимание уделяется символизму империи, а
также интегрированию мессианского нарратива в повседневно-бытийное существование. Для постэсхатологического сознания русская история ХХ века реабилитируется за счет обратимости основных национальных конструктов [5, с. 30-31]. Таким образом, изображение империи и анализ ее символического ряда переносится на бытийно-повседневный уровень. Как показывает Т.Н. Бреева, в русском историософском романе рубежа веков проблема взаимодействия русскости и имперскости решается с помощью категории «русское викторианство» [5, с. 28].
Концепция русского викторианства связана с именем философа В. Цымбурского, проанализировавшего эту категорию и прояснившего ее смысл в применении к русской истории [18]. Русское викторианство понимается как проект возможного устройства России по образцу викторианской Англии, как задача на новый век. Основные черты викторианства английского, на которые ориентируется автор, следующие: моральное обуздание аристократии путем конвергенции ее с буржуазией и создание нового стиля жизни, привлекательного для всех сословий социума. Пойдя по этому пути, викторианская Англия избежала революции при переходе к массовому обществу. Для русского общества, потрясенного революциями ХХ века, это очень привлекательный образец.
Русское викторианство в литературе предстает как изображение Российской империи, избежавшей революций в ХХ веке и продолжающей развиваться как сословное общество. За счет этого сохранилось множество старых имперских форм жизни, что помогло выработать новую стратегию поведения, привлекательную для разных слоев общества. Российская империя в этом нарративе понимается по образцу Британской: ее территория четко делится на метрополию и колонии, а ее цивилизаторской задачей является интеграция дикарей в цивилизованное общество. Итак, основными идеями русского викторианства выступают: привлекательный стиль жизни аристократии и приобщение разных народов к высокой, в данном случае русской, культуре.
Культурный нарратив: между дорогой и домом
На уровне культурного кода больше всего проявляется мифологическая картина мира, уникальная для каждого народа. Для экспликации культурного кода используются мифологические образы, лежащие в основе народного мировоззрения. Как показывает В.Г. Щукин, традиционное русское видение мира по преимуществу пространственно [20, с. 170]. Важнейшими формами освоения пространства человеком являются дорога и место.
Постисторическое сознание эпохи постмодерна заставляет отказаться от стратегии репрезентация национального мифа через мифологему пути или дороги, характерную для идеологий эпохи модерна [4, с. 42]. Тем самым увеличивается роль места в освоении пространства. Место выступает как конкретно-географический локус, имеющий символический смысл. Самым важным для локуса является его содержательное ядро, имеющее такие характеристики как целостность, полимасштабность, уникальность и историчность [8, с. 34]. Целостность проявляется в единстве духовного и материального начала локуса. Полимасштабность выступает как способность небольшого локуса иметь важное символическое значение и репрезентировать в символическом смысле целый регион. Уникальность проявляется как неповторимость смыслов, связанных с локусом. Историчность отражается во включенности локуса в исторический контекст и историческое время.
Для историософского романа эпохи постмодерна самыми важными свойством являются целостность, полимасштабность и уникальность локуса, а историчность символически уничтожается. В небольшом локусе происходят события, с одной стороны, тесно связанные с его природой и топографией, а с другой стороны, выражающие мессианские и исторические идеи в ситуации заблокированной возможности подключать большой исторический нарратив эсхатологического характера, символизируемый дорогой. Оборотной стороной пути и локализованным полюсом дороги является дом [13, с. 98-99]. Одним из вариантов реализации дома в русской истории является культурный миф усадьбы, который будет рассмотрен ниже.
Таким образом, код истории в русском историософском романе рубежа веков реализуется в трех контекстах, отражающих фикциональный характер больших исторических нарративов. В мессианском контексте код истории выступает как постэсхатологизм, то есть обращенность к повседневному, личному и типичному. Цивилизационный нарратив в русском романе реализуется как имперская идея. Культурный нарратив связан с мифопоэтическим способом освоения пространства, он не использует больше концепт дороги, а опирается на культурный миф дома. На этих основах строится миф истории, создаваемый автором в конкретном произведении.
Миф истории: авторский нарратив о национальном пути
Миф истории как авторская индивидуальная концепция национального мифа в историософских романах рубежа веков функционирует в первую очередь как нарративизация национальных представлений. Сакральность и
абсолютность истории утрачиваются, изображение объективных процессов большой истории, переломных фаз и рубежных этапов теряет свою значимость, художественному анализу подвергаются не этапы национальной катастрофы или национальных прорывов, а воссоздание национального мифа здесь и сейчас [4, с. 41-42].
Миф истории представляет собой авторское видение исторического процесса и личную версию национального характера, мира и мировоззрения, созданную автором в эпоху деконструкции больших исторических нарративов. Проанализируем миф истории в романе Елены Хаецкой «Падение Софии. Русский роман» [17]. Подзаголовок «русский роман» отсылает читателя ко всему комплексу рассмотренных ранее идей о русском национальном характере и русском историческом пути. Проследим, как они реализуются в тексте на уровне мессианского, цивилизационного и культурного мифа.
Мессианский миф: личная история типичного человека
Мессианский миф на рубеже веков выступает как десакрализация больших исторических нарративов и постэсхатологизм.
Десакрализация больших исторических нарративов (прогресса, коммунизма, либерализма и так далее) проявляется как повышение роли документов в романе. Великая объективная история расщепляется на множество локальных историй-рассказов. Сюжет разворачивается не как хроника объективно происходящих событий, а как система личных историй с разных точек зрения, изложенных в разных документах, художественно воссозданных в романе [4, с. 53].
Постэсхатологизм современной эпохи выражается в отключении человека от переломных исторических событий и сосредоточенность на личном, типичном и повседневном. В результате мессианский миф истории переосмысляется как инверсия фигуры спасителя, то есть как личная история типичного человека, не участвующего в переломных событиях века, далекого от разрушения старого мира и начала нового этапа истории. Эта история подается как личный рассказ от первого лица о событиях своей жизни, не отражающих каких-то важных этапных перемен русской истории.
В романе Елены Хаецкой большую роль играют оба аспекта. Роман построен как автобиографические записки Трофима Городинцева, сельского помещика недалекого будущего, живущего в небольшом городке Лембасово недалеко от Санкт-Петербурга. Важную роль в сюжете играют письма Захарии Белякова, исследователя-этнографа других планет, найденные
Городинцевым и включенные в текст. Таким образом, космическая экспансия России, счастливо пережившей ХХ век без революционных сломов истории, подается как рассказ двух не самых главных участников процесса, стоящих на периферии событий, причем центр событий в романе принципиально отсутствует. Рассказчик в романе - типичный герой постэсхатологического мира, далекий от социальных трансформаций, принимающий как должное социальный, моральный, религиозный уклад общества, не стремящийся его изменить ни в каком качестве - ни как центральная фигура возможного переворота, спаситель мира, ни как проводник нового общественного устройства на локальному уровне.
Цивилизационный миф: колониальный дискурс
В цивилизационном контексте миф истории в русском викторианском романе проявляется как колониальный дискурс.
Термин «колониальный дискурс» введен в научный оборот Э. Саидом. Колониальный дискурс - это объективированный образ колониального мира, представлявшийся европейцу эпохи колониализма не только «другим», но и «чуждым» [11, с. 8]. Колониальный дискурс в английской викторианской литературе исследует Н.Л. Потанина. Она показывает, что викторианское восприятие колоний формируется между двух полюсов. В начале освоения колоний колониальный дискурс базируется на ценности дома и домашнего очага, а колонисты осмысляются как авантюристы-неудачники. В противоположной части спектра лежит хронологически позже возникшая идея об имперском строительстве как деле чести, государственном долге и гуманитарной миссии народа [9]. Эти концепты структурируют колониальный дискурс и в русском викторианском романе рубежа XX-XXI веков.
В романе «Падение Софии» показано два принципиально разных вида пространства: метрополия и колонии. Метрополия - это имперская Россия, в которой проживает сельский помещик Городинцев. Колониями выступают другие планеты с населяющими их жителями. Для номинации инопланетян используется греческое слово «ксен» - чужой, что подчеркивает укорененность православной имперской России в византийской культуре и демонстрирует альтернативное историческое развитие, не позволившее англоязычной фантастике захватить воображаемое будущее и создать свою терминологию для большинства явлений, формирующих подручность космического бытия. Так, в романе персонажи используют лучевик, а не бластер и не скорчер (blast - взрывать, scorch - обжигать), то есть слово с
русским, а не английским корнем, хоть и выражающее ту же функцию оружия - стрелять лучом.
Колониальный дискурс в романе ближе к хронологически более позднему полюсу, выявленному Н.Л. Потаниной: освоение других планет и приобщение ксенов к русской культуре понимаются как долг и миссия цивилизованного человека. На других планетах замиряют немирных туземцев гусарские полки, этнографы исследуют культуру ксенов, ведется геологическая разведка, изучается местная природа. В романе действуют преступники-работорговцы, вокруг которых строится детективная часть сюжета, но они показаны как маргиналы, нарушающие незыблемый моральный и социальный порядок, который не ставится под сомнение ни жителями Лембасово всех сословий, ни столичной полицией, ни самими преступниками. Итак, инопланетные колонии - это пространство для реализации цивилизаторской миссии Российской империи. Распространение высокой культуры и научное развитие - традиционный вектор колониального дискурса, реализованный также и в русском викторианском романе.
Второй полюс колониального дискурса, ценность дома и домашнего очага, также представлен в романе. При всем уважении к научным занятиям профессора Матвея Свинчаткина, любительницы палеоботаники помещицы Анны Николаевны Скарятиной и студента Витольда Безценного, Городинцев не собирается покидать свое поместье в Лембасово, заниматься наукой и нести цивилизацию дикарям. Его пространством деятельности является его помещичья усадьба. Так колониальный дискурс оказывается связан с культурным мифом усадьбы.
Культурный миф: дворянское гнездо
Культурный миф понимается как представление о мире, «функционирующее, как правило, в пределах определенной субкультуры конкретной исторической эпохи и находящее свое отражение в литературных памятниках по преимуществу» [10, с. 8]. Совокупность культурных мифов составляет модель мира данной культуры. Особенно важным для русского романа Хаецкой оказывается культурный миф пушкинской эпохи - эпохи романтизма.
Роман «Падение Софии» начинается с того, что молодой человек Трофим Городинцев внезапно получает наследство после умершего дяди, после чего бросает Петербург и переезжает в свою новую усадьбу «Осинки» в Лембасово. Этот зачин представляет собой свободную интерпретацию
«Евгения Онегина», и хотя в дальнейшем сюжет теряет сходство с романом Пушкина, культурные мифы пушкинской эпохи являются актуальными для художественного мира Хаецкой. В этот период в русской культуре складывается миф дворянского гнезда, полностью воплощенный в следующем поколении Иваном Тургеневым в одноименном романе.
Как утверждает В.Г. Щукин в монографии «Миф дворянского гнезда. Геокультурологическое исследование по русской классической литературе», миф дворянского гнезда закрепляет «в культурной памяти многих поколений яркое представление о поэтичности всего, что окружает усадьбу или каким-либо образом связывается с нею, - от окрестного пейзажа до глубин психологии ее обитателей. Миф русской усадьбы - это миф о красоте "приютных уголков", которую хранят в своей душе лучшие из тех, кто в этих "уголках" родился и вырос» [20, с. 159].
Для выявления целостности, уникальности и полимасштабности локуса усадьбы воспользуемся результатами анализа В.Г. Щукин, использовавшего в своей работе категорию хронотопа. Введенное Бахтиным понятие хронотопа как единства места и времени художественного действия конкретизируется В.Г. Щукиным, который понимает хронотоп как микросюжет, способный развиваться только в данном локусе, и предписывающий участникам четко фиксированные социальные роли: «как хронотопы можно определить такие явления, как встреча, визит, спектакль, богослужение, путешествие, свидание, бракосочетание, интимное сближение, сон, досуг, болезнь, судебный процесс, тюремное заключение, охота, битва, катастрофа, смерть, похороны, роды, крестины, молитва (не как жанр, а как известный акт в известном месте) и многое другое» [20, с. 186]. В итоге хронотоп понимается как «присущая событию, однородному ряду событий или состоянию субъекта пространственная и временная определенность, оформленность и жанровая завершенность. Иначе говоря, это жанр локализации события (состояния) и осуществления его во времени» [Там же].
Хронотоп усадьбы исследователь определяет как состояние счастливой безмятежности и покоя [20, с. 268]. Усадебная повесть в русской литературе описывает бытовую и эмоциональную жизнь просвещенного дворянина. Среди хронотопов, которые он может реализовать в своей сельской идиллии, центральное место занимают визиты к соседям, посещение любительских театральных постановок и музыкальных концертов, встречи с местными чудаками, взаимоотношения со слугами усадьбы, часто отстраненность от хозяйственного управления делами, порученными доверенному лицу,
знающему управляющему, прогулки по парку и по лесу, чтение книг в библиотеке, прием гостей. Часть из них была описана еще Пушкиным на заре появления усадебного текста, остальные реализовались в позднейшей русской литературе XIX века. Все эти хронотопы мастерски используются Хаецкой в романе.
Как показывает В.Г. Щукин, главными признаками усадебной повести, реализующей миф дворянского гнезда, являются замкнутый хронотоп, монологизм и локализация повествования в завершившемся прошлом [20, с. 304]. Эти характеристики культурного мифа усадьбы оказываются востребованы историософским романом рубежа веков, конструирующим национальный миф в ситуации постмодерна. Как показывает Т.Н. Бреева, «на всех уровнях хронотопа проявляется идея уничтожения времени. Действие разворачивается в атемпоральном локализованном топосе, в статичном временном контексте, не имеющем выхода на время истории и точек подключения к социальному времени. В таком хронотопе после отказа от рациональной политической деятельности ярче проявляются мифические основы жизни» [5, с. 21]. Покажем, как проявляется атемпоральный замкнутый хронотоп усадьбы в русском романе «Падение Софии».
Действие романа в настоящем художественном времени происходит в усадьбе «Осинки» и деревне Лембасово. Санкт-Петербург, другие города и другие планеты упоминаются в романе, но действие туда не переносится. Кроме того, основная часть романа - записки Трофима Городинцева, созданные им в старости о безвозвратном прошлом. Такое художественное решение развивает известный сюжет эпохи романтизма, использованный как Вальтер Скоттом в «Роб Рое», так и Пушкиным в «Капитанской дочке». Происходящее перед читателем действие осознается автором записок как единственно важный период его жизни, когда он пережил то, что можно называть приключением и что кардинально отличалось от спокойной повседневной помещичьей жизни в дворянском гнезде. Таким образом, локальный усадебный хронотоп замкнут и во времени, и в пространстве.
Софийный гнозис
Радикальное размыкание хронотопа происходит в последней части
романа, которая и по стилю, и по тематике отличается от всего остального текста. Художественные условности, позволяющие создать русский викторианский роман, нарушаются автором. Повествование об уединенной сельской жизни превращается в межпространственный вампирский детектив, соединяющий разные географические и мистические миры.
В последней части рассказывается история Софьи Думенской, помещицы, одной из соседок Городинцева, которую читатель уже знает из записок помещика. Эта часть непосредственно связана с заглавием книги -«Падение Софии», потому имеет особое значение. История Софии Думенской демонстрирует присущую локусам в культурном пространстве полимасштабность, то есть представляет собой реализацию национального мифа в конкретном локусе. Проанализируем эту часть книги су четом того, что имя героини и название романа подключает к тексту гностическую философию.
София является важнейшей категорией гностической религии и философии, а падение Софии - центральным гностическим мифом.
Гностики - это религиозно-философское течение, возникшее в средиземноморской ойкумене в начале нашей эры. В гностических сектах было несколько ступеней посвящения, а учение их было тайным. В исследовании гнозиса современным ученым приходится опираться на христианских полемистов (новый полный перевод свидетельств христианских авторов о гностиках сделан Е.В. Афонасиным [2]).
В учении гностиков центральное место занимает проблема зла в мире. Она решается на основе идей дуализма и иерархии миров. Дуализм у гностиков означает, что всё существующее в мире делится на дух и материю, причем дух является добром, а материя - злом. По содержанию духовности выстраивается иерархия миров в космосе. По учению гностиков существует наивысший Бог - Абраксас, Первоотец, Владыка миров. Он абсолютно духовен, то есть абсолютно благ. От Владыки миров эманирует (отпадает) некий мир, который еще хорош, но уже несколько хуже бога, от которого он отпал, потому что согласно основному принципу платонической философии, принятому гностиками, порождаемое хуже, чем порождающее [14, с. 90-91]. От этого мира отпадает еще один мир, который в свою очередь еще немного хуже первого. От второго мира отпадает третий и так далее. Разные гностические направления насчитывают от тридцати до трехсот шестидесяти пяти миров, каждый из которых немного хуже предыдущего. Вся полнота миров называется плеромой. Божество отдельного мира называется эоном.
София в гностическом учении является последним из эонов, замыкающих плерому. Ей отводится особая роль в гностической космогонии: устремившись в страстном порыве к Первоотцу, София нарушает тем самым целостность плеромы и оказывается исторгнута из нее. Негативные эмоции падшей Софии (ужас, печаль) порождают материю и душу, а сама она
производит на свет Демиурга, который создает из них материальный мир. Втайне от Демиурга София подмешивает в созданный им мир присущую ей, но неприсущую Ему пневму (дух); таким образом, именно она ответственна за появление духовного начала в мире. В учении гностика Валентина происходит разделение на «старшую Софию», которая, несмотря на свое падение, остается в плероме благодаря созданному Богом «Пределу», и Софию-Ахамот - бесформенную эманацию падшей Софии, уподобляемую выкидышу и исторгнутую из плеромы. Христос (выступающий у гностиков как вневременная духовная сущность, отдельный эон) сообщает Софии-Ахамот форму, после чего она, следуя тому же примеру, пытается оформить душевно-телесный уровень бытия и создает Демиурга, который, в свою очередь, становится Творцом материального мира [1].
В некогда считавшейся утерянной книге «Эвгност благословенный», составленной не позже II в., София выступает как супруга Бессмертного Человека, то есть Христа [19, с. 46]. Гностики отводили женщинам равную с мужчинами духовную роль в своих службах, подчеркивая андрогинный характер духовного и рассматривали Софию как женский аспект божественного. Софии можно было поклоняться как разновидности богини внутри и как дороге к Праотцу [19, с. 104]. Воссоединение падшей Софии с ее небесной ипостасью является завершающим актом космической драмы и знаменует конец материального мира, который разрушится, а души людей вернутся в их небесную обитель.
Итак, падение Софии - базовая философская концепция гностиков, объясняющая в гностической философии происхождение нашего мира, существование в нем зла, и дающая решение этой проблемы - разрушение мира. Этот комплекс идей реализован в истории Софии Думенской. Внешне ее жизнь развивается по схеме женской инициации в народных сказках, модифицированной, однако, гностическими философскими идеями.
Женская инициация в народных сказках выстраивается по следующей схеме:
героиня находится в переходном периоде, не ребенок, но еще не женщина;
вместо матери у нее мачеха; отец пассивен;
у героини есть сводные сестры;
героиня проходит через смертельное испытание;
ей помогает волшебный помощник;
у нее появляется жених, с которым она счастлива; в конце сказки происходит унижение мачехи или ее смерть [13, с. 315]. Рассмотрим, как проявляется эта схема в истории Софии Думенской. Вторая часть романа «Падение Софии» переносит читателя на несколько десятилетий назад и показывает предысторию актуальных событий романа. София Думенская - сирота, воспитанная как приживалка в доме княжны Мышецкой. София Думенская остается сиротой в подростковом возрасте, то есть в переходном периоде. Ее отец не просто пассивен - он мертв. Княжна Мышецкая выступает в роли злой мачехи для девушки, а другие приживалки в доме функционально действуют как злые сестры, которым она должна противостоять. Таким образом, четыре элемента женской инициационной схемы в истории Софии реализуются. Дальнейшие этапы изменены под влиянием гностического мифа.
Смертельное испытание Софии и появление волшебного помощника совпадают. Ее испытание заключается в том, что она встретила существо из иного мира - Харитина, и смогла приручить его, дав ему напиться чужой крови, подставив вместо себя другого человека, функционально злую сестру, приживалку, которая шпионит за Софьей и всё доносит княжне. Бессмертный Харитин помогает Софии Думенской добиться своей цели - стать свободной и независимой. Однако дух-вампир не может дать Софии христианской свободы от зла, вместо этого он дает ей земной суррогат подлинной свободы - София становится владелицей поместья Мышецкой после смерти старой княжны, а Харитин расправляется с кровными родственниками, претендентами на наследство. Смерть княжны завершает инициацию как смерть мачехи в сказке.
В то же время счастливая жизнь Софии с женихом становится невозможной. Харитин требует у Софии полной самоотдачи и запрещает ей отношения с ее любимым, гусаром Михалом Вельяминовым, угрожая ему смертью. София подчиняется, и вместо счастья с любимым оказывается в браке с бессмертным человеком. Это дает ей вечную молодость и богатство, но путь к Богу оказывается закрыт. Как и исторические гностики, София отрезает себя от богообщения, согласившись на сделку с духом. Брак с женихом из мира людей заменяется на брак с бессмертным существом, как в гностической мифологии София вступает в брак с эоном Иисусом.
Хотя Харитин не творец космоса, но вместе с Софией Думенской они создают пространство Лембасова, выступающего как символ всей России в рамках русского викторианского романа. В финале выясняется, что с
идиллическим Лембасово связаны не только работорговля, но и другие отрицательные явления. София и Харитин влияют на жизнь всех значимых персонажей романа: они устраивают браки, добывают наследство, убирают неудобных людей, даже убивают ради развлечения. К моменту появления Трофима Городинцева в Лембасово София давно является некоронованной госпожой города и его окрестностей, запутав всех в кровавых сделках и угрожая им смертью.
Разрушение этой системы приходит и извне, и изнутри. В детективный сюжет борьбы с работорговцами, взрывающий в финале сложившиеся в Лембасово отношения, вовлекаются ксены с другой планеты, следователь из Петербурга, столичный профессор и получивший наследство Трофим Городинцев, то есть внешние по отношению к локусу персонажи. В то же время финальную точку ставит Городинцев, новый владелец усадьбы, уже укорененный в локальном хронотопе дворянского гнезда, когда после смерти Софии оказывается от такой же сделки с Харитином.
Итак, культурный миф усадьбы оказывается этически амбивалентным. С одной стороны, это приютный уголок, позволяющий реализовать все положительные качества воспитанного, образованного, цивилизованного человека, создать пространство уютной повседневности, покоя и размеренной жизни. С другой стороны, сельские усадьбы могут стать местом действия инфернальных сил и ареной кровавых конфликтов. Решающий выбор происходит в душе отдельного человека, и обустроенное человеком пространство - дворянское гнездо - не влияет на принятое решение, может подтолкнуть его обитателя в любую сторону.
Таким образом в романе показана двойственность культуры, не содержащей в себе строгих моральных норм и дающей форму любому явлению человеческого духа. Культура сама по себе не может выполнить религиозные функции и уберечь человека от выбора в пользу зла. Культурный человек способен в решающий момент на любой шаг, как и человек бескультурный. Так в художественном мире Хаецкой разрушается важнейший гностический религиозный миф о том, что духовность субстанциально является добром, а культура и без религии несет высокую мораль и гарантирует правильный выбор между добром и злом.
Выводы
Итак, в русском романе «Падение Софии» представлено национальное мировоззрение на двух уровнях: как разрушение кода истории и как создание авторского мифа истории. Разрушение кода истории проявляется в
постэсхатологическом мессианстве, имперской идее и освоением русского пространства не в форме дороги, а в форме дома. Авторский национальный миф истории включает в себя мессианский миф постмодерна как личную историю типичного человека, колониальный дискурс, представляющий Россию как империю, несущую русскую культуру ксенам с иных планет, а также культурный миф усадьбы - дворянского гнезда.
Наиболее значимыми интертекстуальными элементами романа являются пушкинский текст, гностический миф и волшебная сказка. Пушкинский текст формирует начало сюжета и поставляет целый ряд хронотопов усадебного мифа, определяющих поведение помещика в сельском уголке. Гностический миф размыкает замкнутый хронотоп усадьбы и представляет сельское Лембасово в русской глубинке рубежом, соединяющим разные мистические миры. Падение Софии, главный гностический миф о создании космоса, происходит в Лембасово и создает мир страстей, постоянного морального выбора и падения героев. Гностический миф модифицирует женскую инициационную схему из волшебной сказки. В результате героиня София проходит основные этапы инициации, но не вписывается в существующий социум, а изменяет его своим моральным выбором в пользу силы и власти.
В современной ситуации рубежности, когда российское общество осознает себя, проводя с 2022 года новую имперскую политику, роман «Падение Софии» оказывается востребован, поскольку показывает основания такой политики в отсутствие больших исторических нарративов. Основные принципы, оформляющие художественный мир романа: общественное развитие без революций, имперская идея, космическая экспансия, развитие науки, пушкинский текст, усадебный миф. Эта система может рассматриваться как программа-минимум, позволяющая вывести тему исторических судеб России из пространства остро политизированных и ангажированных дискуссий и направить разные социальные группы к продуктивной деятельности. Саморазрушение гностического мифа в романе от противного показывает необходимость христианизации общества, не помещая, однако, этот процесс в фокусе общественного внимания.
Таким образом, русский историософский роман XXI века отображает национальную картину мира и вносит свой вклад в самоосмысление общества в период социокультурных трансформаций.
Список литературы
1. Аверинцев, С. С. Ахамот / С. С. Аверинцев // Мифы народов мира : Энциклопедия. -Москва, 1980. - Т. 1. - С. 527-533.
2. Афонасин, Е. В. Гносис Валентина и его последователей. Античные свидетельства / Е. В. Афонасин // Школа Валентина. Фрагменты и свидетельства / пер., предисл. и коммент. Е. В. Афонасина. - Санкт-Петербург : Алетейя, 2002. - С. 6-68.
3. Барт, Р. Мифологии / Ролан Барт ; пер. с фр., вступ. ст. и коммент. С. Зенкина. -Москва : Академический проект, 2010. - 351 с.
4. Бреева, Т. Н. Концептуализация национального в русском историософском романе ситуации рубежности : специальность 10.01.01 Русская литература : автореферат дис. ... доктора филол. наук / Бреева Татьяна Николаевна. - Екатеринбург, 2011. - 36 с.
5. Бреева, Т. Н. Национальный миф в русском историософском романе конца ХХ - начала XXI века : монография / Т. Н. Бреева. - Казань, 2010. - 270 с.
6. Брокмейер, Й. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы / Й. Брокмейер, Р. Харре // Вопросы философии. - 2000. - № 3. - С. 29-42.
7. Вагнер, Е. Н. Национальные культурные мифы в литературе русского постмодернизма : специальность 10.01.01 Русская литература : автореферат дис. ... канд. филол. наук / Вагнер Елена Николаевна. - Барнаул, 2007. - 20 с.
8. Калуцков, В. Н. Культурная география России. Часть 1. Теоретический и специальный разделы : учебное пособие / В. Н. Калуцков. - Москва : Факультет иностранных языков и регионоведения МГУ, 2016. - 140 с.
9. Потанина, Н. Л. Колониальный дискурс в викторианской литературе (От Диккенса - к Киплингу) / Н. Л. Потанина // Исследования в контексте профессиональной коммуникации : коллективная монография. Том 1. - Тамбов : Тамбовская региональная общественная организация «Общество содействия образованию и просвещению «Бизнес -Наука - Общество», 2014. - С. 286-299.
10. Приказчикова, Е. Е. Культурные мифы и утопии в мемуарно-эпистолярной литературе русского Просвещения : специальность 10.01.01 Русская литература : дис. . доктора филол. наук / Приказчикова Елена Евгеньевна. - Екатеринбург, 2010. - 55 с.
11. Саид, Э. Ориентализм. Западные концепции Востока / Э. Саид. - Санкт-Петербург : Русский мiр, 2006. - 636 с.
12. Сафронова, Л. В. Женская инициация в волшебной сказке / Л. В. Сафронова, Н. И. Абу // Молодой ученый. - 2023. - № 17 (464). - С. 314-317.
13. Синявский, Л. Иван-дурак. Очерк русской народной веры / Л. Синявский. - Париж : Синтаксис, 1991. - 423 с.
14. Ситников, А. В. Философия Плотина и традиция христианкой патристики /
A. В. Ситников. - Санкт-Петербург : Алетейя, 2001. - 239 с.
15. Соколов, Б. Г. Постапокалипсис и постистория / Б. Г. Соколов // Вестник Санкт-Петербургского университета. Философия и конфликтология. - 2023. - Т. 39, № 2. -С. 274-288. - DOI 10.21638/spbu17.2023.206.
16. Фуко, М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / М. Фуко ; пер. с фр.
B. П. Визгина, Н. С. Автономовой ; вступительная статья Н. С. Автономовой. - Санкт-Петербург : A-cad, 1994. - 407 с.
17. Хаецкая, Е. Падение Софии [русский роман] / Е. Хаецкая. - Луганск : Шико, 2010. -476 с.
18. Цымбурский, В. О русском викторианстве / В. О. Цымубрский // Интеллектуальная Россия. - URL: http://www.intelros.org/lib/statyi/cimbursky2.htm (дата обращения: 07.02.2024).
19. Чёртон, Т. Гностическая философия от древнейшей Персии до наших дней / Тобиас Чёртон. - Москва : РИПОЛ классик, 2008. - 464 с.
20. Щукин, В. Г. Миф дворянского гнезда. Геокультурологическое исследование по русской классической литературе / В. Г. Щукин // Щукин В. Г. Российский гений просвещения : исследования в области мифопоэтики и истории идей. - Москва : РОССПЭН, 2007. - С. 157-460.
THE NATIONAL AND GNOSTIC MYTH IN THE HISTORISOPHICAL NOVEL BY ELENA KHAYETSKAYA «THE FALL OF SOFIA»
N.S. Ishchenko
Luhansk Voroshilov State Agricultural University, Lugansk e-mail: niofterna@gmail.com
The article analyzes the Russian national myth in the historiosophical novel of the beginning of the XXI century on the example of E. Khayetskaya's novel "The Fall of Sofia". Based on the concept of narratives, research on cultural geography, and the concept of Russian Victorianism, the code of history and the myth of history in this novel are explored. Special attention is paid to the Pushkin text, Gnostic mythology and elements of a fairy tale in the work. It is shown that the novel reflects a post-eschatological worldview, including the imperial idea and the manor myth of Russian culture. The Messianic, civilizational and cultural narrative in the novel is analyzed. It is shown that the general ideas of progress, empire and personal exploration of space in the novel are realized in the form of a post-eschatological myth about history as a private life, a colonial myth about the inclusion of wild peoples into the empire and the cultural myth of the noble nest.
Keywords: Russian historiosophical novel, Russian Victorianism, imperial idea, manor myth, Gnostic mythology, Elena Khayetskaya.
