CC BY
40
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2017. №4(50)
УДК 82.06
ПОСТКОЛОНИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС В РОМАНЕ М. ГИГОЛАШВИЛИ «ЗАХВАТ МОСКОВИИ»
© Мария Беляева
POST-COLONIAL DISCOURSE IN THE NOVEL "THE CAPTURE OF MUSCOVY" BY M. GIGOLASHVILI
Maria Belyaeva
The article deals with the specifics of postcolonial discourse functions in M. Gogiashvilli's novel "The Capture of Muscovy". The features, characterizing artistic representations of postcolonial discourse in contemporary Russian literature, are determined by the situation of internal colonization, which provokes the translation and problematization of the colonial plot in the novel. The problematization is provided by the difference in the strategy of the colonial plot development in relation to the images of Manfred Bommel and Heinrich von Staden. In the storyline of Henry von Staden, the colonial plot is consistently implemented. The image of Russia is stereotyped due to the stable dichotomy "civilization / barbarism", which is revealed mainly in the context of relationships between man and power. In the storyline of Manfred Bommel, the colonial plot is presented at the cultural level in the form of the hero's attempts to understand the "mysterious" essence of Russia.
M. Gogiashvilli's novel, as an example of middle literature, allows us to trace the nature of postcolonial discourse transformations, fitting into the structure of the national myth of Russia. The construction of postcolonial discourse at the authorial level is associated with manifestations of the hybrid multicultural nature of the national myth of Russia. The implementation of this transformation is ensured by the development of F. M. Dostoevsky intertextual "trace".
Thus, we can say that the colonial discourse in the novel "The Capture of Muscovy" by M. Gigolash-villi is of instrumental character, a way of formal representation of postcolonial discourse, which is associated with an endless transformation of colonial mechanisms, shaping the situation of colonization contrariwise. This situation is solved mainly at the authorial level, aiming to restructure national myths through the parodic nature of intertextuality and create a comic linguistic effect.
Keywords: colonial plot, post-colonial discourse, colonial discourse, national myth of Russia.
В статье рассматривается специфика функционирования постколониального дискурса в романе М. Гиголашвили «Захват Московии». Особенности художественной репрезентации постколониального дискурса в современной русской литературе обусловливаются ситуацией внутренней колонизации, провоцирующей появление в романе транслирования и проблематизации колониального сюжета. Проблематизация обеспечивается разностью стратегии развертывания колониального сюжета в отношении образов Манфреда Боммеля и Генриха фон Штадена. В сюжетной линии Генриха фон Штадена колониальный сюжет реализуется достаточно последовательно. Стереоти-пизация образа России определяется здесь устойчивой дихотомией «цивилизация / варварство», которая в романе раскрывается преимущественно в контексте проблемы взаимоотношений человека и власти. В сюжетной линии Манфреда Боммеля колониальный сюжет презентуется на культурном уровне в виде попытки героя понять «загадочную» сущность России.
Роман М. Гиголашвили как пример миддл-литературы позволяет проследить характер трансформации постколониального дискурса, вписывающегося в структуру национального мифа России. Конструирование его на авторском уровне связывается с манифестированием гибридной мультикультурной природы национального мифа России. Осуществление данной трансформации обеспечивается развертыванием интертекстуального «следа» Ф. М. Достоевского.
Таким образом, можно говорить о том, что колониальный дискурс романа М. Гиголашвилли «Захват Московии» имеет инструментальный характер и становится способом формальной репрезентации постколониального дискурса, который связан с бесконечной трансформацией колониальных механизмов, формирующих ситуацию колонизации наоборот. Данная ситуация решается преимущественно на авторском уровне, обращенном к реструктуризации национальных мифологем посредством пародийного характера интертекстуальности и создания комического языкового эффекта.
Ключевые слова: колониальный сюжет, постколониальный дискурс, колониальный дискурс, национальный миф России.
Специфика функционирования постколониального дискурса в отечественной литературе определяется, прежде всего, своеобразием русской колонизации [Эткинд], «особенностью которой является ее двойной характер, включающий, помимо внешней, еще и внутреннюю колонизацию» [Бреева, с. 140]. По замечанию исследователя, «внутренняя подвижность сюжета внутреннего Другого, диффузность дихотомий "Свой - Другой", "Свой - Свой Другой" определяет специфический характер травматического опыта и, как следствие этого, своеобразие вовлечения данного сюжета в область постколониальных построений. Круг современных текстов, отражающих этот аспект постколониального дискурса, предельно разнопланов. Сюда можно отнести произведения А. Мамедова «Фрау Шрам», Д. Гуцко «Русскоговорящий», А. Волоса «Хур-рамабад», Г. Сандулаева «Я - чеченец», А. Иванова «Сердце Пармы» и т. д. <...> Используя терминологию Ла Капра, можно говорить о том, что в большинстве своем корпус текстов, связанных с данным вариантом постколониального дискурса, апеллирует к утрате как типу травматического опыта, а не к структурной травме отсутствия» [Там же, с. 141]. Это провоцирует «специфическую конструкцию колонизации наоборот, основу которой составляет претензия на замещение позиции колонизатора и, как следствие этого, присвоение имперскости как содержательной основы транслируемого дискурса. Результатом этого становится воспроизведение внешних примет постколониального дискурса (среди них особое место отводится проблеме языка), направленных на создание тотального нарратива, реанимирующего колониальные смыслы и уничтожающего проблему гибридно-сти» [Там же]. Ярким примером подобного подхода становится роман М. Гиголашвили «Захват Московии» (2012), составляющий вторую часть дилогии наряду с романом «Чертово колесо» (2010).
Структура произведения сводится к искусственно скомпилированным двум дневниковым нарративам немцев, имеющих отдаленную родственную связь - Генриха фон Штадена (XVI век) и Манфреда Боммеля (2009 год). Оба героя едут в Россию, дабы реализовать разные цели. Для Генриха это достижение определенных материальных выгод, для Манфреда - реализация практической части своего образования и поиск книги далекого предка. В отношении Генриха
фон Штадена реализуется колониальный сюжет, который разрушается в отношении Манфреда Боммеля, формируя постколониальный дискурс, создающий ситуацию колонизации наоборот.
В романе М. Гиголашвили колониальная стратегия, как и постколониальный дискурс, манифестируются уже на уровне названия. Сама словесная конструкция «Захват Московии» может иметь двоякую трактовку, где, с одной стороны, Московия выступает как объект захвата, а с другой - как субъект, инициирующий захватнические действия. Судьбы главных героев в данном случае снова становятся иллюстрациями для реализации двух семантических вариантов заглавия, где линия Генриха фон Штадена до конца реализует первую трактовку, а судьба Манфреда - вторую. При этом второй вариант заглавочного комплекса, вписываясь в мульти-культурную концепцию, начинает формировать ситуацию колонизации наоборот.
В отношении Генриха фон Штадена колониальный сюжет реализуется достаточно последовательно. Стереотипизация образа России определяется здесь устойчивой дихотомией «цивилизация / варварство», которая в романе раскрывается преимущественно в контексте проблемы взаимоотношений человека и власти. Генрих характеризует Россию как дикую, но привлекательную с практической точки зрения страну. Он пытается сохранить некую объективность в оценке страны и остается дистанцированным от нее: «Здесь опять пришлось мне подумать о виселице. Ибо всякого, кто бежал, изменив великому князю, и кого ловили на границе, того убивали со всей его родней; равно как и тех, кто из Лифляндии хотел бежать тогда к великому князю, также ловили и вешали. А из Лифляндии бегут теперь на Москву великие роды и там поступают на службу к великому князю» [Гиголашви-ли]. Герой проник в самую глубь экономической и политической системы Московии и стал опричником, однако возвратился на родину с убеждением, что Московия - страна, которую необходимо захватить для ее же блага и пользы, а также, несомненно, для пользы Европы. Российская пассионарность, по мнению героя, представляет существенную опасность для европейцев, но может быть и полезной.
Позиция Генриха фон Штадена нашла отражение в его «Записках о Московии», которые отсылают к реальному историческому документу, написанному на латинском языке в 1549 году ба-
роном Сигизмундом фон Герберштейном, австрийским дипломатом, находившимся долгое время в России. Фактологическая основа является для автора дополнительным педалированием взгляда иностранца и основой для формирования колониального сюжета.
Таким образом, Генрих фон Штаден, долгое время пробыв в России, все так же остается чужим среди чужих, сохраняет европейские колонизаторские стереотипы и разрабатывает план захвата по двум причинам: безопасность Европы и выгода.
Линия Манфреда Боммеля формирует совершенно иное смысловое поле. Важным в отношении этого героя оказывается то, что он воспитан русской женщиной (кормилицей его матери) Бабаней, и изначальные установки Манфреда по поводу России оказываются позитивными и лишенными колониального пафоса. Помимо этого, Манфред приезжает в Московию с изначальной попыткой понять ее «загадочную» для всего мира сущность. Основой для этого понимания должен стать язык, так как формально его поездка является языковой практикой студента-слависта.
Как известно, понимание языка и его идиоматического строя является первичным, основным, стандартным и закономерным механизмом, способствующим осмыслению этических и культурных особенностей страны и народа. По этому пути идет и Манфред Боммель, однако услышанные фразы и идиомы понимаются им буквально, создавая смысловой каламбур, всякий раз вызывающий комический эффект:
- Я - капитан Жирновский! Зачем, гражданин, нарушаете?
- Я не гражданин, я товарищ! И тамбовский медведь мне друг! - вспомнил я присказку [Гиголашви-ли].
- Умный мужик, уважают его ребята, ушлый...
- Ушлый - который ушел? - А куда он ушел?.
Слонище рассмеялся:
- Нет, не так. «Ушлый» говорят, если человек битый, умелый, хитрый. дотошный, дошлый...
- Дошлый - это который дошел? Дойти до, доехать до? [Там же]
Усугубляет эту ситуацию языковая и ценностная разнородность России, где герою приходится встречаться с представителями разных национальностей и разных мировоззрений: русскими, граммар-наци, ветеранами, грузином, евреем, болгарином. Манфред Боммель, как внимательный лингвист, теряется в этом «Вавилоне», и к концу действия романа он начинает го-
ворить и мыслить, смешивая лексемы и понятия из разных языков.
Таким образом, несколько дней пребывания Манфреда в Московии полностью трансформируют его языковое сознание, формируя некую культурную и языковую какофонию, конгруэнтную природе Московии.
Сам же герой к концу своей практики перестает быть похожим на порядочного немца: это вечно похмельный тип, одевшийся в одежду с Черкизовского рынка, которая ему не по размеру, еще и связавшийся с рядом подозрительных личностей в лице граммар-наци, продажного полковника МВД и проститутки. Закономерным итогом для Манфреда Боммеля становится то, что он, сформировавший личную связь и привязанность с Московией и поглощенный ею, уже не вписывается в логичный, упорядоченный европейский мир Германии. Поэтому он и застревает в тюрьме (без вины осужденный, но виноватый по сути в том, что попытался покинуть тот мир, частью которого он стал).
Этот факт также становится своеобразной формой реализации включения героя в поле русского национального сознания: «приобретение» им «русской судьбы», знаками которой оказываются ложное обвинение и следующее за ним наказание. О. М. Смирнова, рассматривая структуру, смысловое поле и специфику функционирования концепта наказание в русском национальном сознании и сопоставляя его с английским вариантом, отмечает, что если во втором случае «кара не выходит за пределы межличностных или социальных отношений» [Смирнова, с. 18], то в русском языке данный концепт предполагает актуализацию трех аспектов, представленных в виде концентрических кругов: повседневно-бытового, социально-политического и мирового, глобального. Именно наличие последнего обеспечивает появление таких когнитивных признаков концепта, как «муки, страдание, совесть». Иными словами, судьба Манфреда Боммеля, захваченного Московией, конструирует постколониальный дискурс как «минус-прием» посредством рокировки колониального сюжета.
На авторском уровне репрезентация постколониального дискурса связывается с реструктуризацией национальных мифологем. Особое место здесь занимает мифологема всемирной отзывчивости русской души, которая обнаруживает интертекстуальный «след», отсылающий к Ф. М. Достоевскому. В романе появляется множество образов и даже ситуаций, так или иначе пародийно дублирующих тексты Ф.М. Достоевского. Так, например, в Манфреде Боммеле легко узнается наивный князь Мышкин, в то же время
он пародийно дублирует судьбу Раскольникова. Интертекстуальное поле поддерживается и образом полковника Майсурадзе - следователя-стратега, который все заранее знает о своем «клиенте». Образ же Алки - своеобразная профанированная калька с образа Сонечки - практически символизирует собой Московию с ее всемирной отзывчивостью.
Возможность подобного обобщения мотивируется реструктуризацией еще одной традиционной мифологемы феминной природы России. При этом невозможность и ненужность завоевания Московии обусловливается еще и тем, что она, как героиня романа - проститутка Алка, принадлежит всем и никому, завоевана всеми и никем. Уместным здесь становится упоминание еврея Самуилыча об этимологии жаргонного слова «шалава»: в переводе с идиша глагол ше-лев значит «сочетать». Данная лингвистическая справка вновь указывает на мультикультурную природу России.
Параллелизм в романе более чем очевиден. Как и Алка, Московия любит и хочет делать приятно другим, особенно тем, у кого есть деньги, особенно иностранцам, особенно немецким бюргерам. Особое уважение к европейским иностранцам, предпочтительно дельным и ответственным немцам, отмечается даже в записках Генриха фон Штадена. При этом образ Алки соотносится с архетипом Вавилонской блудницы, который часто наполняется эсхатологическим содержанием, в данном случае реализуя его как потенциальную угрозу / спасение Европы, что тоже является частью национального мифа России.
Такой пародийный контекст обыгрывания традиционных национальных мифологем через интертекстуальный след Достоевского карнавально переворачивает идею о мессианском пути России и ее особой роли в мире. В романе Московия действительно играет особую роль среди других стран, но предстает не в виде созидающего, а одновременно созидающего и разрушающего хаотического начала (здесь снова угадывается ассоциативная связь образа Московии с архетипом Вавилона). Не случайно в тексте действует мотив постоянного распада и разложения империи, который так и не настает. Так исторический нарратив, условно представленный в тексте, демонстрирует постоянно закольцовывающуюся ситуацию своеобразного самозахвата и самоколонизации Московии, что формирует мульти-культуральную природу России, отражающуюся в гибридности русского языка и культуры. Таким образом, постколониальная ситуация Московии решается через мультикультурную концепцию
(чем-то близкую к концепции американского мультикультурализма У. Кимлики).
Так, всевозможные исторические отсылки к истории второй мировой войны, упоминания о том, что Россией никогда не правили по-настоящему русские цари, что российский народ всегда находился в тесном контакте с другими народами, конструируют идею о том, что российская культура всегда обладала имманентной постколониальностью и мультикультурностью. Именно этим в рамках авторской концепции объясняется безуспешность попыток захвата и подчинения Московии. Исходя из концепции автора, пассионарные скачки всегда формировали и формируют в России не народности, а национальные нарративы, что вполне укладывается в посколониальный дискурс романа и демонстрируется разнородным миром Московии.
Мультикультурное решение постколониальной ситуации в романе показывает разные варианты понимания сущности Московии и русского национального сознания. В данном случае показательной становится репрезентация националистической проблематики, представленной и кавказской линией, и линией граммар-наци, которые, в свою очередь, являются образами колониального ряда.
Радикально настроенная националистическая партия-группировка «Grammar nazi» - организация, борющаяся за чистоту русского языка, проповедуя псевдонациональные культурные ценности, демонстрирует путь герметизации всего русского национального. Однако о несостоятельности данного подхода свидетельствует абсолютная абсурдность их партийной программы: использование фашистской символики, взносы и штрафы в американской валюте, использование иностранной лексики организаторами группировки, использование русской народной этимологии в отношении иностранных слов, создание абсурдных проектов типа «искоренение глаголов из русского язык» и т. д. Неотъемлемыми признаками колониальной направленности данной группировки являются механизм присвоения чужого (чаще всего денег) и ощущение собственного превосходства по отношению к представителям ближневосточных и кавказских стран (называемым ими «чурки»).
Кавказская линия в «Захвате Московии» представлена, преимущественно, в образе полковника московского МВД Гурама Майсурадзе, который реализует путь сохранения собственной национальной идентичности в чужой стране, пытаясь остаться чужим среди чужих. Судьба Май-сурадзе в данном случае идеологически и фабульно дублирует линию Генриха фон Штадена.
Он бежит от властей в другую страну и становится представителем исполнительной ветви власти. Отметим, что параллель между опричниной и милицией принципиальна и в экономическом смысле, так как оба института реализуют один экономический механизм коррупции, который снова является в романе знаком колониального присвоения чужой собственности. Любопытно и то, что Кавказ в данном случае нетрадиционно вписывается в европейский контекст и выступает по отношению к России с той же колониальной дихотомией «цивилизация - варварство», где Грузия предстает как «цивилизация» по отношению к России.
В устах Майсурадзе Грузия - практически центр мировой культуры и древнейшее государство. Россия же для него предстает как мир, в котором нет ничего своего, в котором все вторично, откуда-то заимствовано, украдено, и в данном случае Майсурадзе формально прав. Однако несостоятельность данной позиции обусловливается тем, что именно постколониальная сущность России предполагает подобный мульти-культурный сплав. Единственными персонажами, которые с самого начала соответствуют мультикультурной сути Московии, являются ветераны, обладающие трансисторическим и транскультурным сознанием и пониманием всего вокруг.
Таким образом, можно говорить о том, что колониальный дискурс романа М. Гиголашвилли «Захват Московии», представленный позициями Генриха фон Штадена, Grammar nazi и Гурама Майсурадзе, имеет инструментальный характер и становится способом создания ситуации колонизации наоборот. Данный механизм, в свою очередь, раскрывается преимущественно на авторском уровне, обращенном к реструктуризации национальных мифологем посредством пародийного характера интертекстуальности и соз-
Беляева Мария Геннадьевна,
аспирант,
Казанский федеральный университет, 420008, Россия, Казань, Кремлевская, 18. mariii2812@gmail.com
дания комического языкового эффекта в отношении главного героя.
Список литературы
Бреева Т. Н. Постколониаьный дискурс в современной русской литературе // Филология и культура. Philology and Culture. 2017. № 2(48). С. 139-145.
Гиголашвили М. Захват Московии // URL: http://book-online.com.ua/read.php?book=7023&page= 223 (дата обращения: 2.11.2017)
Смирнова О. М. Концепт НАКАЗАНИЕ: лексическая объективация в русском языке и смысловой объем в национальном сознании: автореф. дис. .канд. филол. наук. Н. Новгород, 2009. 22 с.
Эткинд А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России; авториз. пер. с англ. В. Макарова. 2-е изд. М.: Новое литературное обозрение, 2013. 448 с.
References
Breeva, T. N. (2017). Postkolonia'nyi diskurs v sovremennoi russkoi literature [Postcolonial Discourse in Contemporary Russian Literature]. Filologiia i kul'tura. Philology and Culture, No. 2(48). pp. 139-145. (In Russian)
Etkind, A. (2013). Vnutrenniaia kolonizatsiia. Imper-skii opyt Rossii; [Internal Colonization. The Imperial Experience of Russia]. Avtoriz. per. s angl. V. Makarova. 2e izd. 448 p. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie. (In Russian)
Gigolashvili, M. Zakhvat Moskovii [The Capture of Muscovy]. URL: http://book-online.com.ua/read.php ?book=7023&page=223 (accessed: 02.11.2017). (In Russian)
Smirnova, O. M. (2009). Kontsept NAKAZANIE: lek-sicheskaia ob"ektivatsiia v russkom iazyke i smyslovoi ob"em v natsional'nom soznanii: avtoref. dis. ...kand. filol. nauk [The Concept PUNISHMENT: Lexical Objec-tification in the Russian Language and the Semantic Scope in the National Consciousness: Ph.D. Thesis Abstract]. Nizhnii Novgorod, 22 p. (In Russian)
The article was submitted on 12.12.2017 Поступила в редакцию 12.12.2017
Belyaeva Maria Gennadievna,
graduate student,
Kazan Federal University,
18 Kremlyovskaya Str.,
Kazan, 420008, Russian Federation.
mariii2812@gmail.com
