CC BY
80Социально-философский
инструментарий
УДК 122 © В. И. Красиков, 2015
Насилие в истории и современном обществе:
социальные, политические и правовые метаморфозы
В. И. Красиков
В статье рассматриваются процессы трансформации насилия: его рационализация, идеологизация и интериори-зация. Автор полагает, что меняются внутренние пропорции распределения видов или сфер насилия: публичное и внутреннее, легальное и нелегальное, физическое и символическое, садизм и мазохизм — в соответствии с направлениями общей трансформации политэкономической и культурно-ментальной архитектуры социального целого, к которой уже приспосабливаются сознание и поведение людей.
Ключевые слова: социальное насилие, рационализация социального насилия, идеологизация и интериоризация социального насилия.
В основе современной господствующей либеральной идеологии, идеологии глобализующегося мира и формирующегося «мирового государства», лежат идеи Просвещения, появившиеся без малого три столетия назад. В культурном многообразии Нового времени мы можем встретить разные этические учения (утилитаризм, ригоризм, романтизм), по-разному акцентировавшие парадигмальные компоненты индивидуализма, свободы, разума и креативности. Но из них следовали ключевые либеральные представления о первичности интересов индивида перед государством, об исконных правах человека и необходимости для каждого иметь вместо иррациональной веры разумные взгляды на природу и общество.
Казалось бы, следовало ожидать, в соответствии с гуманными взглядами на природу человека, если не полного исчезновения насилия, то, по крайней мере, хотя бы существенного снижения его общего уровня. Гуманизация как устранение показной жестокости, варварских практик, питаемых прежними низкими оценками человеческой природы, действительно произошла, однако насилия, в конечном счете, меньше не стало, оно стало просто другим: в своих механизмах, формах и частоте проявления. Что это означает?
Во-первых, произошла рационализация насилия, что имело как позитивные, так и негативные стороны. Положительным следует признать разумное лимитирование насилия:
— запрет варварских практик наказаний и, в конечном счете, смертной казни;
— смягчение отношения к преступлениям, не несущим большой общественной опасности;
— реабилитация в правах социальных изгоев (например, сексуальных меньшинств);
— повышение эффективности в снижении прест упности, ее профилактике, раскрываемости преступлений, попытках ее исправления благодаря новым возможностям централизованного государственного аппарата принуждения (полиция, тюрьмы).
Последнее, однако, порождает и негативную сторону в рационализации насилия, а именно:
— инструментализацию насилия в виде создания больших бюрократических машин насилия (спецслужбы, разнообразные юридические структуры);
— анонимизацию насилия, которое каталогизируется (в кодексах), данные о его носителях помещаются в обширные картотеки, компетенции и
ответственности борцов с насилием распределяются и строго прописываются;
— деморализацию насилия как следствие функ-ционализации и насильников, и защитников от насилия в мегаполисах, отделение права от морали '.
Во-вторых, налицо идеологизация насилия. Эпоха массовых организованных вероисповеданий сменилась эпохой тотально организованных идеологий. Основной вектор насилия перемещается в межидеологическое противостояние: либерализм versus коммунизм, западная идеология versus религиозный фундаментализм и пр. Причем размывается граница между «внешними» и «внутренними» противостояниями, как было ранее в однородных, гомогенизированных, будь то по подданническому, этническому или же религиозному признакам, обществах. Здесь же идеологические враги могут быть везде — и вовне, и среди своих: шпионы, вредители, саботажники, контрреволюционеры, партизаны, агенты влияния, бунтовщики, заговорщики, пятая колонна и т. п. Насилие «упаковывается» изощренно идеологически и применяется исключительно «хорошими ребятами» против «хищников», «эксплуататоров» или «безбожников» — ради счастья всех людей, против несправедливости и эксплуатации, подрывных элементов, за свободу и права человека, к вящей славе Господа.
В-третьих, вследствие рационализации и идеологизации насилия происходит относительное снижение частоты насильственных актов 2, равно как и его видимо грубых, варварских форм. Это компенсируется аритимизацией насилия: его уплотнением в отрезки массового и жесточайшего насилия, в которое вовлекаются все большие людские массы, — от полос европейских войн XIX в. до двух мировых войн и одной холодной войны XX в.
Насилие, как известно, имеет длительную историю, зависимую от развития человеческого сознания. Речь идет о следующем.
Первое. Существуют многозначные взаимные связи между историческими формами осознания человеком своей природы, общественной эволюции власти и насилием. Политическая власть в формах своего государственного развития постепенно монополизирует, упорядочивает и регулирует применение насилия с помощью рычагов права и морали, сообщая жизни людей рациональность и предсказуемость. Соответственно, на планете сокращаются пространства общественной анархии, лишенных практики гуманистического правового регулирования: сегодня это самопровозглашенные, непризнанные националистические, религиозные квазигосударства, приграничные спорные регионы, территории, контролируемые бандами, мафией и пр. Они могут стать детонаторами возвращений насилия в его
прежних качествах. Свидетельство тому — распад СССР, Югославии, чья судьба вряд ли эксклюзивна и является неизбежной участью всех оставшихся империй.
Развитие антрополого-этических представлений в сторону эскалации эмпатии 3 и роста ценностного статуса человека 4 определяют приоритетные сферы применения насилия, 5 маркеры «свой-чужой», обеспечивает ресурсы легализации и оправдания определенных направлений насилия 6.
Второе. Исторически меняется характер существования насилия 7. Во-первых, уменьшается частота явления одиозных, жестоких, публичных актов насилия, и это — следствие развития чувств сострадания и неприятия грубости. Не то чтобы все люди стали более сострадательны и мягкосердечны, всегда есть антропологические и социальные категории, более других склонные к насилию, 8 просто сейчас всерьез озабочены скрывать насилие от общественности, даже нацисты, и те старались тщательно скрывать свои концлагеря не только от своего гражданского населения, но и от простой армейской среды.
Во-вторых, символизация, «окультуривание» насилия. Заставление уже идет не напролом, в своей физической или же директивно-волевой направленности. Оно более терпеливо, методично-последовательно осаждает свой объект, «душа его любовью» — это насилие «в шелковых перчатках». Неважно, государство ли воздействует на своих граждан, друг, либо возлюбленный — на объект своих притязаний, главное, что давление здесь замаскировано озабоченностью с лейтмотивом: «Делай так-то и так-то, поступай таким-то образом — это все ради твоего же блага».
Традиционные искусники символического насилия, ограничивания по своим правилам свободы другого, стремятся занять привилегированные символические ниши — роли в извечном антропологическом репертуаре: государство — «отечески оберегает, подправляет, защищает отечество от внешних и внутренних супостатов»; женщина — «хранительница очага и семейных ценностей» 9.
Эти тенденции стали возможными в формате нарастания интериоризации насилия или же его «овнутрения», перемещения процессов корректирующего ограничивания своеволия извне вовнутрь. Подоплека этого процесса в одном из когнитивных атрибутов Homo sapiens — способности к индоктринации. Это «способность к специальному формированию диспозиции, обеспечивающей принятие групповых характеристик и идентификацию с ними, которая тем самым служит сплочению и демаркации „мы-они"» 10. Как и у животных, в сенситивные периоды детства у людей формирует-
ся групповая верность и впоследствии, во взрослом состоянии, они становятся очень резистентными к формированию других культурных представлений и измене чувствам родовой или этнической сопричастности.
Появившееся государство, используя этот биологический механизм, в дальнейшем уже преднамеренно внушает идентичность верности более крупным, нежели кровнородственным, социальным группам с помощью систематического повторения соответствующих верноподданнических моральных и религиозных императивов.
Назойливый обман формирует внутри сознания мощную структуру «совести» или «супер-эго», как говорил З. Фрейд, создавая тем самым репрессивный формат культуры как таковой, которая «передает» свое насилие вовнутрь индивида, переименовывает его, снимая с себя ответственность за него. В итоге мы имеем «культурного человека», который «самонасилием», вполне по И. А. Ильину, ограничивает в себе то, что культура (скорее же, господствующие группы, государство) полагает вредным.
В наши дни индоктринация приняла тотальный характер — в силу вездесущности современных средств масс-медиа и развития социально-психологических технологий (известно уже на «что» и «как» точечно воздействовать). Примеры быстрого формирования масс «арийской нации», homo soveticus или же современных отрядов исламских «мучеников» — зловещие подтверждения ахиллесовой биосоциальной уязвимости коллективного поведения человека. Насилие потому и сокращается в своих публично видимых проявлениях, поскольку сейчас его основная часть находима, как у айсберга, в глубинах душевной жизни уже «сверхсоциализи-рованного» индивида. Если ранее социализация заключалась в формировании чувств верности и подчинения небольшой общине, то с Нового времени предпринимаются систематические усилия, достигшие состояния современной сверхинтенсивности, навязывания эмпатии абстракциями «государства» (отечества), «пролетариями всех стран», «прогрессивным человечеством» или же «единоверцами». Однако если ранее род, община могли ответить и отвечали той же мерой верности и выручки, то за современными идеологическими и религиозными индок-тринациями зияет пустота фальши и обмана, никто реально не ответит верностью.
Итог — закомплексованный, полный изнутри «не своим» насилием, индивид, а снаружи — негласно-конвенциальная, мотивируемая соображениями взаимной терпимости система фальши и уступок, так называемая «социальная ложь во благо всех». Лучше промолчать, закрыть глаза, «понять ближнего», «принять его таковым, каков он
есть» — и тебя также примут с твоей ленью, пустыми амбициями, ложью, своеволием и капризами, чем требовать ответственности, долга, честности, профессионализма и доброжелательности. И эта древняя карикатурная система социальной лжи получила новый интенсивный толчок в век идеологий «потемкинских деревень» с помощью масс-медийных технологий. Интериоризация насилия достигает здесь своего апогея в благонамеренно отформатированных гражданах, живущих «хорошо, рационально и правильно».
Однако участились сбои в виде немотивированных расстрелов в школах, студенческих кампусах и магазинах, поджогов и погромов, побегов из системы в секты, леса, иные края. Похоже, интериоризо-ванное насилие начинает выбивать все предохранительные реле: «С меня хватит!»
Что же можно умозаключить из всего сказанного — становимся ли мы добрее и мягче? С одной стороны, уверенно растут, особенно с Нового времени, пространства правовых регламентаций, ценностный статус человека и его эмпатические способности. Тому в подтверждение существуют даже чуть ли не математические расчеты п. И часто сказать о том нам мешает застарелая «левая» интеллигентская привычка «критики общества и идеологии», что считается более хорошим тоном, нежели хвалить правительство и существующие порядки: никто не завоюет популярности интеллигентских масс, утверждая, что «жить стало лучше, жить стало веселее». Да и традиционалисты с консерваторами вряд ли будут благосклонны к прогрессистскому тезису — нравы не могут не портиться по сравнению со славным добрым прошлым. Тем не менее трудно оспаривать, что грубые и жестокие практики систематических публичных актов насилия ушли в прошлое, и гуманистической пропагандой успешно создается вера в то, что люди в целом стали более сострадательны и милосердны. Однако означает ли это, что насилия стало меньше?
С другой стороны, существуют резоны в пользу того, что мы теперь, как и обычно в истории, склонны преувеличивать свою сегодняшнюю развитость и цивилизованность. Подтверждение тому — следующие доводы.
Расчеты количества смертоубийств в военных конфликтах, где имеют место публичные вооруженные коллективные столкновения, выражают только один, и далеко не единственный аспект насилия. А урон (и смертей, и страданий от увечий) от криминала (подросткового либо профессионального бандитизма) 12 или от ДТП, где стабильно гибнет больше людей, чем в войнах? Причины ДТП — следствия не столько «случайности», сколько сублимированной социальной агрессии.
Далее мы видим торжество демократии, правового регулирования и охраны прав — у разных меньшинств и даже у животных. В то же время только в Нью-Йорке, форпосте мировой демократии, совершается больше преступлений, чем во всей Японии, т. е. нет желанной корреляции между развитием правового упорядочивания и уровнем насилия.
Человечество существует уже около 200 тыс. лет, из них от силы последние 10 тыс. лет — в формате городских цивилизаций и 4 последних века, прошедшие под знаком гуманизма, — вовсе не гарантия того, что все дальнейшее развитие пойдет лишь по этому руслу. Существовали и более долговечные, казавшиеся гарантами стабильности и нашего человеческого процветания тысячелетия Древнего Египта или тысячелетие Римской империи. А ведь после их краха человечество всякий раз ввергалось в новую пучину насилия после относительных правовых гарантий и человеколюбия. Звоночки о том, меж тем, поступают: мировые войны с их «фабриками смерти», Хиросима, армянские, еврейские, африканские геноциды, новое средневековье талибов и «исламского государства». Когда в героях масскультовского пиара ходят Ганнибал Лектор, Чикатило, бесконечная вереница соплеменников графа Дракулы и техасская резня бензопилой, возникает серьезная озабоченность по поводу основ душевного здоровья садомазохиствую-щих граждан.
Истина находится где-то рядом с безапелляционными противоположными заявлениями относительно нашей добросклонной либо насильственной сущности. Насилие органично для человека — как в силу его биологически-консервативных черт (самцо-вые иерархии, мужская гормональная агрессивность, склонность к индоктринации), так и взросшей на подобной биологической основе специфической патри-архатной социальности. Известно, что существовавший до ХХ в. социальный мир был отформатирован как «мужской мир», а «человек» понимался, «по умолчанию», по матрице «мужчины». Соответственно, формирование «самости» («я», воли, рациональности и рефлексии) — главные черты подобным образом понимаемой «человечности» (Франкфуртская школа).
Эта самая «самость» формируется в виде победоносной воли к власти, через систематическое применение насилия — к природе, другим и себе. Нельзя сказать, что лишь мужским насилием исчерпывается мир, 13 однако бесспорно, что и предшествующий, и современный социальный миры держатся им и через него в основном развиваются.
Скорее всего, общий объем насилия, если бы таковой можно было количественно определить, включая сюда не только убийства, грабежи и членовредительства, но и микрокосм душевного, морального насилия, применяемого людьми друг к другу 14 и к са-
мим себе, остается неизменным, как пока неизменны исходные антропологические установки. Меняются внутренние пропорции распределения видов или сфер насилия: публичного и внутреннего, легального и нелегального, физического и символического, садизма и мазохизма, в соответствии с направлениями общей трансформации политэкономической и культурно-ментальной архитектуры социального целого, к которой уже приноравливаются сознание и поведение его единиц.
1 Преступность профессионализируется. Нарушения законов, которые ранее по умолчанию считались морально ущербными, в новоевропейском обществе вовсе не обязательно квалифицируются таковыми (уход от налогов, экологические нарушения и пр.), а явно морально нечистоплотные действия (кумовство, белая коррупция) находятся вообще вне поля правового регулирования.
2 Криминолог Manuel Eisher взял на себя труд подсчитать по доступным документам уровень преступности в Англии XIV в. и в начале 60-х гг. века XX. В первом случае — 24 убийства на 100 тыс. населения, во втором — 0,6 на 100 тыс., и это учитывая радикально разные размеры популяции. (A History of Violence by Steven Pinker. URL: http://www. edge.org/3rd_culture/pinker07/pinker07_index.html (дата обращения: 30.09.2014)).
3 Распространение на все более широкий круг людей: род ■ племя ■ этнос ■ государство ■ человечество ■ жизнь.
4 Сокращение, под угрозой талиона, физических посягательств на человека ■ религиозные запреты на рабство и убийство людей — существ с дарованной Богом бессмертной душой ■ осуждение любого насилия над человеком, от природы обладающего вечными неотчуждаемыми правами.
5 Между: родами, общинами, государствами, идеологиями, цивилизациями.
6 Незнакомцы, чужаки, иноверцы, еретики, увечные, маргиналы, аутсайдеры, ненормальные, уголовники, идеологические или классовые враги и т. п.
7 Красиков В. И. Нормирование насилия // Научный вестник Омской академии МВД России. 2008. № 2. С. 6-12.
8 Вообще антропологически самая склонная к насилию группа — это мужчины от 15 до 25 лет; замкнутые мужские же в основном коллективы: армейская и криминальная среда. Территории без государственного контроля или же вообще развивающиеся страны в режиме догоняющей модернизации — с разрухой в умах и культуре и многим другим.
9 Стратегия женского насилия, наиболее символически кодированного и коварного, — создание у мужчины чувства вины и пожизненная его эксплуатация в виде мягкого и настойчивого манипулирования. Самые сильные и умные мужчины, грозные владыки и жестокие деспоты задокументиро-ванно испытывали на себе силу женского насилия-власти: Сократ и Аристотель, Марк Антоний и Чингисхан, Сулейман Великолепный и Наполеон. Что же говорить о легионах более простых «подкаблучников»?
10 Eible-Eibesfeldt I. & Salter E K. (Eds.), Indoctrinabilty, ideology and warfare: Evolutionary perspectives. N.-Y., 1998. Р. 51.
11 Уровень насилия снижается, утверждает А. П. Наза-ретян: во всех международных и гражданских конфликтах ХХ в. погибло от 100 до 120 млн — 1% живших (10,5 млрд в трех поколениях), такое же соотношение мы находим
Владимирова Т. В. Социально-философские аспекты обеспечения безопасности в Интернете
в XIX в., 35 млн на 3 млрд. Ранее же эта цифра убиваемых была равна 4%, у австралийских аборигенов — 2% — данные Human Security Brief 2006, число смертей в войнах между государствами сократилось с 65 тыс. в год в 50-х гг. до менее чем 2 тыс. в первом десятилетии XXI в. (Назаретян А. Цивилиза-ционные кризисы в контексте универсальной истории. URL: http://truemoral.ru/naz_ogl.html (дата обращения: 30.09.2014)).
12 Красиков В. И. Преступность как социоантропологи-ческое явление // Научный вестник Омской академии МВД России. 2005. № 1. С. 3-6.
13 Женское насилие не менее, может, даже более эффективно, имея «византийский» характер — следствие истори-
ческой ситуации позиции слабого, вынужденно-угодливого и оттого двуличного, лицемерного, долготерпеливого, чрезвычайно искусного в плетении кружев замысловатых системных интриг, чрезвычайно мстительного, злопамятного и особо жестокого, прежде всего душевного, насилия. И еще нет таких методик, которые могли бы сравнить последствия мужского и женского насилия для их жертв.
14 Социальные психологи обнаруживают, что как минимум 80% людей фантазируют об убийстве тех, кто им не нравится (A History of Violence by Steven Pinker. URL: http:// www.edge.org/3rd_culture/pinker07/pinker07_index.html (дата обращения: 30.09.2014)).
УДК 122 © Т. В. Владимирова, 2015
Социально-философские аспекты обеспечения безопасности в Интернете
Т. В. Владимирова
Ставится проблема выработки теоретико-методологических оснований прогнозирования, выявления и предотвращения угроз национальной безопасности в условиях киберпространства. Предлагается анализ сетевых практик, которые могут рассматриваться и через призму действий источника угрозы, и в аспекте обеспечения государственной безопасности.
Ключевые слова: сетевые практики, обеспечение интересов и безопасности, киберпространство.
Анализ публикаций научных изданий («Научный вестник Омской академии МВД России» \ «Национальная безопасность / nota bene» 2, «Информационные войны» 3 и др.), посвященных угрозам национальной, государственной безопасности в Интернете, показывает, что эти угрозы связаны с использованием возможностей Интернета в экстремистских и террористических целях, а также в целях информационного противоборства. Содержание этих угроз сводится к таким технологиям, как:
— сбор в Сети информации различного характера;
— проведение акций и агитации различных групп пользователей;
— координация деятельности групп, ведущих подрывную работу против государства;
— координация и проведение массовых про-тестных акций;
— работа в блогосфере и работа с блогерами;
— работа с внесистемной оппозицией.
В то же время в целях обеспечения безопасности общества и государства правоохранительные органы, спецслужбы России решают такие задачи, как: получение информации о деятельности спецслужб зарубежных стран, учебных центрах и агентуре, причастной к информационно-психологическим операциям; розыск, задержание, ликвидация агентуры, незаконных вооруженных формирований и экстремистских сил, участвующих в информационно-психологических операциях; создание условий для решения оперативных задач при осуществлении гласных и негласных мер предупреждения и пресечения информационно-психологических операций и др.
Важно представлять структуру базового знания, необходимого для оперативной работы в Интернете. В формировании методологии прогнозирования, выявления и предупреждения угроз в условиях кибер-пространства используются: теория безопасности с ее известными классификациями угроз; концепты информационной безопасности 4; знание особенно-
