CC BY
24в XIX в., 35 млн на 3 млрд. Ранее же эта цифра убиваемых была равна 4%, у австралийских аборигенов — 2% — данные Human Security Brief 2006, число смертей в войнах между государствами сократилось с 65 тыс. в год в 50-х гг. до менее чем 2 тыс. в первом десятилетии XXI в. (Назаретян А. Цивилиза-ционные кризисы в контексте универсальной истории. URL: http://truemoral.ru/naz_ogl.html (дата обращения: 30.09.2014)).
12 Красиков В. И. Преступность как социоантропологи-ческое явление // Научный вестник Омской академии МВД России. 2005. № 1. С. 3-6.
13 Женское насилие не менее, может, даже более эффективно, имея «византийский» характер — следствие истори-
ческой ситуации позиции слабого, вынужденно-угодливого и оттого двуличного, лицемерного, долготерпеливого, чрезвычайно искусного в плетении кружев замысловатых системных интриг, чрезвычайно мстительного, злопамятного и особо жестокого, прежде всего душевного, насилия. И еще нет таких методик, которые могли бы сравнить последствия мужского и женского насилия для их жертв.
14 Социальные психологи обнаруживают, что как минимум 80% людей фантазируют об убийстве тех, кто им не нравится (A History of Violence by Steven Pinker. URL: http:// www.edge.org/3rd_culture/pinker07/pinker07_index.html (дата обращения: 30.09.2014)).
УДК 122 © Т. В. Владимирова, 2015
Социально-философские аспекты обеспечения безопасности в Интернете
Т. В. Владимирова
Ставится проблема выработки теоретико-методологических оснований прогнозирования, выявления и предотвращения угроз национальной безопасности в условиях киберпространства. Предлагается анализ сетевых практик, которые могут рассматриваться и через призму действий источника угрозы, и в аспекте обеспечения государственной безопасности.
Ключевые слова: сетевые практики, обеспечение интересов и безопасности, киберпространство.
Анализ публикаций научных изданий («Научный вестник Омской академии МВД России» \ «Национальная безопасность / nota bene» 2, «Информационные войны» 3 и др.), посвященных угрозам национальной, государственной безопасности в Интернете, показывает, что эти угрозы связаны с использованием возможностей Интернета в экстремистских и террористических целях, а также в целях информационного противоборства. Содержание этих угроз сводится к таким технологиям, как:
— сбор в Сети информации различного характера;
— проведение акций и агитации различных групп пользователей;
— координация деятельности групп, ведущих подрывную работу против государства;
— координация и проведение массовых про-тестных акций;
— работа в блогосфере и работа с блогерами;
— работа с внесистемной оппозицией.
В то же время в целях обеспечения безопасности общества и государства правоохранительные органы, спецслужбы России решают такие задачи, как: получение информации о деятельности спецслужб зарубежных стран, учебных центрах и агентуре, причастной к информационно-психологическим операциям; розыск, задержание, ликвидация агентуры, незаконных вооруженных формирований и экстремистских сил, участвующих в информационно-психологических операциях; создание условий для решения оперативных задач при осуществлении гласных и негласных мер предупреждения и пресечения информационно-психологических операций и др.
Важно представлять структуру базового знания, необходимого для оперативной работы в Интернете. В формировании методологии прогнозирования, выявления и предупреждения угроз в условиях кибер-пространства используются: теория безопасности с ее известными классификациями угроз; концепты информационной безопасности 4; знание особенно-
стей социальных групп, находящихся в неблагополучном состоянии или уже пребывающих в состоянии «конфликтности низкой интенсивности»; знание особенностей организации и деятельности террористических и экстремистских структур в виртуальном пространстве.
Отдельной обязательной областью знаний является представление о характере сетевых социальных практик, посредством которых происходит реализация интересов субъектов как в обеспечении безопасности в Сети, так и в воплощении вышеназванных технологий, составляющих угрозы общественной и государственной безопасности. Другими словами, сетевые практики используются как условным противником, так и органами безопасности и защиты правопорядка. Назовем их практиками реализации интересов и обеспечения безопасности.
Мы можем утверждать, что сетевые практики определяются функциональным значением, а не местом, в котором находятся акторы. Места (территории) теперь определяются производными функциональных узлов сети. На наш взгляд, эта особенность лежит в основаниях существа как практик обеспечения безопасности государства, так и практик противника. Действия и тех, и других делокали-зируются.
Остановимся на особенностях нормированно-сти сетевых практик в контексте проблемы безопасности. Основополагающим качеством киберпро-странства является зависимость его формальных характеристик от представлений и склонностей его создателей (их знания и умения, профессиональные навыки и привычки, уровень интеллектуального развития, этические взгляды и эстетические потребности, формы и способы взаимного общения в рамках сообщества профессионалов-кибернетчиков и за его пределами). При этом сеть имеет совершенно особые качества: беспространственность (существование нигде) и прекращение действия физических законов 5.
Многие исследователи считают, что сеть Интернет сегодня имеет статус полноценной субкультуры. Обычно указывают на следующие признаки, позволяющие констатировать формирование полноценной самостоятельной Интернет-культуры: собственный сленг, внутренняя иерархия, набор устоявшихся идей, составляющих мировоззренческую позицию членов субкультуры, определенные этические нормы, достаточное количество формальных и неформальных лидеров, формирующих вокруг себя устойчивые сообщества пользователей и осуществляющих в них идейное предводительство. Как всякая субкультура, Интернет объединяет большие группы населения, формирует круг интересов и общения, стимулирует развитие межличностных отношений
и имеет свои положительные и отрицательные факторы влияния на индивидуальную сферу психологической деятельности своих членов 6.
Считаем, что мнение о киберпространстве как о сложившейся субкультуре справедливо, если мы говорим о жизнедеятельности локальных, персональных сетей социального характера или микросетей. Подобного рода сети выстраиваются субъектами, в том числе, для реализации и защиты своих интересов. Можно сказать, что формирование персональных микросетей является общей особенностью сетевых практик обеспечения интересов и безопасности, соответственно, универсальным способом воздействия на функциональные макросети. В некотором смысле персональные микросети можно рассматривать как плотные сети капитала мобильности, а функциональные макросети — как сети слабых связей, также составляющие капитал мобильности актора. Считаем, что эти два типа сетевых ресурсов выполняют различные функции в обеспечении интересов и безопасности. Сделаем предположение, что в условиях плотных сетей социальные практики реализуются также для решения проблемы избыточной информации и устаревшей информации. В условиях сетей слабых связей решаются иные задачи — ориентации в информационном пространстве на предмет поиска источников новых ресурсов.
В поисках особенностей практик обеспечения интересов и безопасности важно обратить внимание на то, что в киберпространстве происходит дестабилизация социального нормативного регулирования. Идет возвращение к многофакторному регулированию нормы. Все чаще регулятором отношений становится не норма, а ценность.
Г. В. Мальцев отмечает, что существует первичное и вторичное регулирование взаимодействий в обществе. Между социальными ограничениями различных уровней, так же, как между регуляторами различных уровней, существуют своего рода ранговые отношения. Над потребностями, интересами возвышается универсальный регулятор и социальный ограничитель — социальная норма, которая может их контролировать, смягчать, признавать или не признавать. Высший социальный контроль воплощается в социальном нормативном регулировании. Нормативное регулирование опирается на многофакторную регуляцию, в нем не было бы нужды, если бы оно являлось всего лишь санкционированием того поведения, которое диктуется потребностями, интересами и ценностями. Такие виды нормативного регулирования как правовое, моральное и религиозное, обладают высокой способностью сопротивляться диктатуре интересов и ценностей. Это особенно важно, когда интересы чрезмерно субъектизированны, а ценности слишком идеализированы 7.
Регулирующим фактором может выступать любое существенное обстоятельство, от которого зависит развитие социального процесса. Такие факторы, постоянно или временно выступающие в качестве социальных регуляторов, весьма подвижны, образуют в совокупности огромную динамическую массу, которую не удается рационально организовывать. Первичная факторная регуляция — это поле побудительных сил, в рамках которого отдельные процессы и структуры часто движутся при наличии силовых равно-действий в сторону, не предусмотренную идейными предначертаниями и общественными программами. Г. В. Мальцев указывает, что современное общество переживает ослабление вторичного регулирования (нормативного) и рост многофакторного 8.
Дальнейшее усложнение взаимодействий и рост их интенсивности в условиях киберпространства ведет также к формированию видимого упрощения нормы. Возвращение к многофакторному регулированию и упрощение социальной нормы способствуют развитию многоканальности и высокой плотности логистических путей, по которым осуществляются сетевые практики. Практики противника, как и практики обеспечения безопасности в сети, обусловлены матричной природой сетевого пространства или свойством клонируемости ячеек сети, что позволяет охватывать трансформации крупных массивов объектов. Однако каждая ячейка сети способна не только клонировать матричную ячейку, но и реализовывать индивидуальное начало, что обусловливает возможность высокой вариативности и практик безопасности, и практик угроз.
На наш взгляд, метафорой новой упорядоченности социального киберпространства является не организованность порядка, но организованность интеракций ввиду многофакторности регуляции коммуникаций. Эту неорганизованность порядка можно увидеть через концепт «нелинейного глобо-локального социума» 9. С. А. Кравченко отмечает, что в настоящее время активно формируется новая нелинейная глоболокальная социальная реальность. Мир на глобальном и на локальном уровнях сталкивается с усложняющейся социокультурной динамикой общества, невиданными ранее бифуркациями. В условиях глобализации конкретные культуры, подвергаясь изменениям, начинают не только активно противодействовать, но и рефлексировать, стремясь поддерживать свою идентичность. Со своей стороны, местные культурные особенности, представленные в персональных локальных сетях, влияют на характер рефлексии самой глобализации, того социума, который продуцирует глобальные виртуальные сети.
Новые социокультурные реалии несут неопределенность и риски. Отныне приходится жить без
устойчивых ориентиров, долгоживущих факторов порядка, общепризнанных авторитетов. Появляется понимание, что новые культурные реалии перестают быть однозначно хорошими или враждебными; они амбивалентны, ибо несут с собой не только очевидные блага, но, подчас, опасности латентного характера.
Речь идет о парадоксальной свободе в жизни современного общества. Ее сущностными характеристиками являются ее неизбежное навязывание и принятие на себя ответственности за явные и латентные последствия рисков: индивид поставлен в такие условия, когда необходимо постоянно выбирать, просто нельзя не выбирать что-то или кого-то с учетом фактора немедленного или отложенного, явного или латентного рисков. Оценки сделанного выбора активно варьируются в социокультурном пространстве и изменяются во времени. Выбор, оказавшийся функциональным, эффективным для одного культурного пространства, не является универсальным для других культур 10. Нарушение нормы и даже преступление в одном ценностно-нормативном пространстве становится инновацией в другом. Нормой практик обеспечения интересов и безопасности становится риск свободы.
Новый порядок ведет к появлению принципиально новых форм социального протеста, имеющих своеобразный глобальный дискурс. Если раньше основу протеста составляли институциализиро-ванные коллективные акторы, то теперь им на смену приходит конвергенция разных типов акторов. А. С. Кравченко отмечает, что значительно сложнее влиять на крайне радикальные, неинституциализи-рованные формы протеста, которые способны порождать «мучеников за „истинную" культуру, веру» и, соответственно, риски терроризма 11. Новые формы протеста сегодня зарождаются и реализуются в сетевом пространстве.
Еще одной характеристикой социального пространства сети служит то, что решения, выраженные в практиках/коммуникациях, не предполагают стабильности и ориентируются на скорость, что ведет к специфическому нормированию, ориентирующемуся на нестабильность и высокую скорость.
Киберпространство не просто состоит из самозарождающихся узлов и коммуникаций, а представляет собой пространство потоков. М. Кастельс справедливо утверждает, что возникла «новая пространственная форма, характерная для социальных практик, которые доминируют в сетевом обществе и формируют его пространство потоков. Пространство потоков есть материальная организация социальных практик в разделенном времени, работающих через потоки» 12. Под потоками он подразумевает целенаправленные, повторяющиеся последователь-
ности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают пользователи в экономических, политических и символических структурах общества.
Эти информационные потоки, однажды сформированные определенными интересами, ведут к частичной институциализации определенных практик, составляя структуры или правила/ограничения на какое-то время. Различные типы структур, задаваемые направленностью, плотностью и интенсивностью информационных потоков, задают различные формы координации в социуме. Можно предположить, что критерием обеспечения безопасности (устойчивость в условиях изменчивости) в сети является направленность, плотность и интенсивность информационных потоков или сетей. Относительно этих переменных субъект вырабатывает тот тип социальной практики, которая соответствует одному из видов социальности или уровню (степени) интенсивности информационного коммуникативного потока, в котором он пребывает.
Интересны замечания современных исследователей по поводу значимости скоростных режимов времени для эффективности социальных практик. Поскольку время единонаправлено, источник различия в нем — не маршрут, а возможность ускорения и замедления, т. е. темп. Темпы в музыке задают совершенно разные динамические миры, темпы в социальной жизни обусловливают различные жизненные профили. Коль скоро современные общества оказываются способными генерировать вместе со временем изменения и приросты, понятие темпа жизни оказывается решающим при определении жизнедеятельности, конкурентоспособности, производительности труда, а следовательно, и процветания общества. Социальным богатством начинают обладать не те страны, которые располагают ресурсом пространства (пространство не несет в себе приростов), а те, которые способны организовывать время и увеличивать жизненные темпы и производительность. Критерием социального совершенства становится умение реализовывать разные темпы, а не придерживаться одного. «Задача — успеть вдвое больше за тот же промежуток времени — предъявляет колоссальные требования к состоянию и „спортивной форме" общественного организма. Но возможностей выскочить из этой гонки ни у одной страны в глобальном обществе нет» 13.
Отдельно необходимо остановиться на понятии разрыва в социальном пространстве. А. Н. Назар-чук отмечает, что временные разрывы в социальном пространстве были всегда, но в глобализирующемся обществе они начинают преодолеваться, генерируя новый профиль общества. Сегодня разные цивилизации, считает С. Хантингтон, вынуждены сосу-
ществовать в едином времени. Между культурно-цивилизационными областями (Хантингтон насчитывает их восемь) существуют разрывы, которые в ряде случаев (например, если сравнивать Африку и Европу) гораздо более разительны, чем между римлянами и варварами. Но это разрывы единого времени, единой цивилизации. Разрывы могут быть и внутри одного общества. Они могут культивироваться и социально одобряться, например, в отношении к религиозному образу жизни общин монахов или традициям (борьба на японских мечах и т. д.). Временные реминисценции являются важнейшим для культуры способом идентификации и сохранения своей специфики.
Однако в большинстве случаев временные разрывы — деструктивное явление для общества. Они порождаются разными жизненными темпами разных слоев общества. Поскольку общество роста ориентировано на максимизацию изменений, в нем заложено присутствие как передовиков, так и отстающих, т. е. в нем заложен эффект увеличения расстояния между первыми и последними. Если это расстояние столь велико, что участие в гонке теряет смысл, ее участники могут выпадать из времени, в котором их объединяет гонка. Для тех, кто решает в ней не участвовать, темп времени радикально меняется, оно экс-тернализируется для них, т. е. теряет смысл, который ощущают полноценные участники. С этого момента движение участников гонки представляется им хаотической суетой, не более. Точно так же для участников гонки вышедшие из нее выпадают из времени, оказываются в застывшем безвременье. Речь идет о разрыве времени, о разных социальных временах, сосуществующих рядом. Точкой пересечения разных социальных времен является время физическое, которое служит единственным окном, где они встречаются, но также единственным способом и поводом к конфликту. Через это окно представители иного времени, например, времени квази-средневекового исламского фундаментализма, могут пытаться разрушить актуальное время, терроризируя из своего времени иные времена. Но и представители последующих времен имеют возможность, и гораздо более широкую, через физическое время внедряться во «времена прошлые». Таким внедрением служат, например, формы колониальной практики, когда чужие начинают на территории иного времени строить свои колонии, внедрять свое время. Этот процесс имеет колоссальные социально-разрушительные последствия. Для аборигенов сокращается область их времени, оно приобретает границы, ибо в любой момент чужое время может оказаться там, где находишься ты. Временная неопределенность дестабилизирует бытие, хаотизирует весь жизненный ритм, порождая социальную аномию 14.
На наш взгляд, подобные наблюдения значения времени и ритма практик имеют прямое отношение к выводам об особенностях осуществления сетевых практик, интересов и безопасности относительно различных идентификаций и темпоральных возможностей субъектов и, в целом, отдельных сетевых ресурсов. Можно добавить, что и реализация угроз и обеспечение безопасности, прежде всего в Интернете, — это практики культивирования темпоральных разрывов или практики преодоления разрывов в защите информации и защите от информации. Практики преодоления разрывов осуществляются в целях ориентации в общем информационном пространстве на предмет контроля за информацией.
Важно понимать, что эффективное функционирование системы обеспечения национальной, государственной безопасности невозможно без проведения фундаментальных исследований, нацеленных на формирование взаимосвязанной системы знаний об основных принципах формирования и реализации угроз безопасности, а также о закономерностях организации и содержания деятельности по их выявлению и нейтрализации. Сегодня необходимо формирование методологической и теоретической основы для проведения прикладных исследований и решения практических задач в сфере обеспечения безопасности Российской Федерации. Считаем, что осмысление и концептуализация практик сетевой деятельности субъектов как практик обеспечения
интересов и безопасности является необходимым направлением в формировании такого теоретико-методологического знания.
1 См., напр.: Осипенко А. Л. Оперативно-розыскная деятельность в киберпространстве: ответы и вызовы // Научный вестник Омской академии МВД России. 2010. № 2(37). С. 38-43.
2 См., напр.: Станчик С. С. Роль Интернета в современных переворотах // Национальная безопасность / nota bene. 2012. № 5. С. 67-72.
3 См., напр.: Дугин А. Г. Теоретические основы сетевых войн // Информационные войны. 2008. № 1(5). С. 2-9.
4 См., напр.: Владимирова Т. В. Социальная природа информационной безопасности : монография. М., 2014. 239 с.
5 Кузнецова Ю. М., Чудова Н. В. Психология жителей Интернета. М., 2008. 224 с.
6 Пережогин Л. О. Интернет-аддикция в подростковой среде. URL: www.rusmedsery.com/psychsex (дата обращения: 15.12.2014).
7 Мальцев Г. В. Социальные основания права. М., 2007.
С. 21.
8 Там же. С. 18.
9 Кравченко С. А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме. М., 2009. 220 с.
10 Там же. С. 6.
11 Там же.
12 Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура / пер. с англ. ; под науч. ред. О. И. Шка-ратана. М., 2000. С. 338.
13 Назарчук А. В. Социальное время и социальное пространство в концепции сетевого общества // Вопросы философии. 2012. № 9. С. 56-66.
14 Там же.
