Народы Поволжья в поэме «Пугачев» С. А. Есенина Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

RAR

УДК-93

ББК-71

НАРОДЫ ПОВОЛЖЬЯ В ПОЭМЕ «ПУГАЧЕВ» С. А. ЕСЕНИНА

Поль Дмитрий Владимирович,

доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего образования «Московский педагогический государственный университет», 8-916-325-99-56,

e-maile: [email protected].

Аннотация

Волжский регион по праву считается «становым хребтом» России, а во взаимоотношениях народов, его населяющих, как в зеркале отображаются общероссийские проблемы. Особую роль в развитии межкультурных коммуникаций народов Поволжья сыграла русская словесность, в которой формировались и закреплялись различные модели восприятия и отношения русских и татар, чувашей, калмыков и др. В поэме С. А. Есенина «Пугачев», созданной на излёте Гражданской войны, едва ли не впервые в русской литературе народы Поволжья были изображены не с национально-культурных, а с социально-мифологических позиций.

Ключевые слова

Народы Поволжья в русской литературе, С. Есенин, мифологизация истории.

30

Столетиями Волга выступает в качестве одного из самых популярных символов России. Образ великой реки отобразился во множестве произведений народного творчества, художественной литературы, живописи, кинематографа, музыки. Множеством невидимых, но прочных нитей Волга связана с основами общероссийского бытия. Великая река, протянувшаяся более чем на три с половиной тысячи километров, тысячелетиями выступала и как транспортная артерия, и как кормилица для народов, обитавших на её берегах. История становления России как государства — это есть и борьба за Волгу. Иоанн Грозный — первый правитель на Московском престоле, над которым был совершён чин помазания на царство, также является и первым правителем, полностью подчинившим волжский торговый путь, который с 50-х годов XVI столетия и по настоящее время остаётся в пределах одного государства. В результате произошло постепенное отождествление реки с Россией, Волга становится становым хребтом общерусской ментальности, в которой утверждение значимости других рек — Дона, Днепра, Двины, Оби, Енисея, Лены, Амура и др. — не отменяет

признания её исключительного положения. В народной песне и в массовом сознании это закреплено на уровне ассоциации с матерью. Если батюшкой признаётся Дон, и даже Амур, то матушкой только Волга. Однако Волга является «матерью и кормилицей» не только в русском национальном сознании, но и в народной культуре многих народов России.

Несмотря на очевидное доминирование русских, Волжский регион удивительно многонационален и поликультурен, а Поволжье исторически является одним из самых сложных с точки зрения взаимодействия культур, народов и конфессий регионов России. На протяжении столетий здесь взаимодействовали и взаимодействуют христианство, ислам, буддизм и язычество. Не всегда подобные контакты носили конструктивный характер. В истории немало примеров конфликтов между народами, в том числе и в связи с вхождением в состав России. «Обращаясь к проблемам национальной политики в Российской империи и не отрицая того факта, что она, как, кстати, и многие другие полиэтнические образования, формировалась не только

путём добровольного, но и насильственного присоединения территорий, следует сказать о явной надуманности до сих пор имеющих хождение утверждений о России как «тюрьме народов»» [4. С. 26]. Особенно это очевидно при сопоставлении с другими крупными государствами, объединившими многие регионы — Британской империей, США, Османской империей и др. Именно поэтому «в российском метацивилизационном пространстве многие как добровольно присоединившиеся, так и силой покорённые народы не исчезали и не загонялись в резервации, а получали возможность полноценного культурного и социального развития» [4. С. 26]. Для России была характерна удивительная гибкость в управлении территориями, проистекавшая и из значительной автономии региональных элит, подчас лучше, чем центральные власти, учитывавших местную специфику, и из колоссального влияния литературы, вдохновляемой идеалами гуманизма, на внутреннюю политику страны. Роль словесности в формировании единого общероссийского культурного пространства особенно заметна с начала XIX столетия, когда во множестве художественных произведений были представлены не только разнообразные культурные модели, по терминологии Ю. М. Лотмана, но и различные способы изображения иных народов, в том числе и Поволжья.

А. Н. Островский, А. Ф. Писемский, С. В. Максимов и др. писатели второй половины XIX века в целом ряде своих произведений представили быт и духовную культуру народов Поволжья, в том числе и различных русских этносоциальных групп. В результате в «русской классической литературе создаётся обширная инонациональная «антология»: художественная легитимация инонациональных явлений, прописывание этнических образов многоликих национальных миров огромного российского космоса» [9. С. 17]. Данная линия на изучение народов России, вопреки множествам социально-политических потрясений, была продолжена и в XX веке. Особый интерес представляет то, как в кризисную эпоху, к которой, вне всякого сомнения, можно отнести Революцию и Гражданскую войну в России 1917-1922 гг., художественный текст выступает как «транслятор» различных моделей этнокультурного и социального развития.

Поэма С. А. Есенина «Пугачев», написанная (1921) и опубликованная (1922) на исходе Граж-

данской войны в России, являет собой замечательный пример того, как один и тот же художественный текст выполняет сразу несколько функций, органично связанных между собой. С одной стороны, поэма стала едва ли не первой попыткой самостоятельного художественного переосмысления и даже полемики с пушкинской трактовкой крестьянской войны, с другой — отобразила многочисленные нюансы отношений русского крестьянства к происходившим на рубеже 1910-х — 20-х гг. в России и в мире событиям, стала ярким примером мифологического прочтения отечественной истории. Есенин очень высоко оценивал «Пугачева» (1921), считая его одним из самых значительных своих произведений, что сильно контрастирует с последующими научными, критическими и читательскими оценками, как правило, отдававших предпочтения другим есенинским текстам.

В поэме «Пугачев» Есенин попытался воссоздать принципиально отличную от пушкинской («Капитанская дочка» и «История Пугачева») картину народного возмущения в 1772-1775 гг. В целом Есенину это удалось, вот только пушкинский историзм и взвешенность оценок событий далёкого прошлого оказались недостижимыми: поэме свойственно откровенно мифологическое прочтение отечественной истории, что очевидно как в оценках главного героя, предводителя восстания — Емельяна Пугачева, так и его сподвижников. Эту особенность произведения увидели критики и политики начала 1920-х годов. Так, Л. Д. Троцкий заметил, что «Пугачёв изъясняется как отягощённый образами романтик» [10. С. 64]. Е. И. Шамурин в 1922 году утверждал, что «Пугачев Есенина не реален. Он — романтическая фигура, плод творческой мечты поэта» [3. С. 280]. М. Цейтлин в своей рецензии 1922 г. отметил, что языком имажинистов «говорят все герои трагедии» [11. С. 23]. Я. З. Черняк, Г. Ф. Устинов, П. С. Коган и др. [12. С. 144-153] обратили внимание на осовременивание истории в поэме. Всесторонняя изученность «Пугачева» в начале 1920-х годов определила особенности его дальнейшей интерпретации. «Прижизненная критика отнеслась к «Пугачеву» с таким исключительным вниманием, что в последующие годы исследователи лишь углубляли и обосновывали уже прозвучавшие мысли» [12. С. 161]. Тем не менее и по настоящее время мало исследованным остаётся изображение поэтом русских крестьян,

31

32

казаков и народов Поволжья — калмыков (кочевья которых в ХУП-ХУШ вв. находились в среднем и нижнем течении Волги) и татар.

Очевидно, что Есенина в поэме не устраивает прочтение восстания Пугачёва как исключительно русского мужицкого бунта. Автор стремится придать восстанию универсальное звучание. И сразу за картиной Яицкого городка, обрисованного как типичный провинциальный русский городок, следует глава «Бегство калмыков», посвящённая одной из самых драматичных страниц в истории России и калмыцкого народа — откочёвке (исходу) большей части калмыков с Волги в Китай. В российской историографии тысячевёрстный путь примерно 170 тысяч калмыков («Торгутский побег» или «Пыльный поход») в 1771 году был освещён очень слабо. Пара — тройка абзацев в историях Н. М. Карамзина, С. М. Соловьёва, В. О. Ключевского — вот, собственно, и всё. Гораздо больший интерес к данному событию проявили писатели. В «Истории Пугачева» А. С. Пушкин рассмотрел этот эпизод всемирной истории, отметив «человеколюбие» китайского императора и бесстрастно, воздерживаясь от каких-либо оценок, рассказав о действиях российских чиновников.

В отличие от Пушкина Есенин в «Пугачеве» рассмотрел «исход калмыков» в Китай с социально-классовых позиций. Поэт отстаивает актуальный для революционных лет тезис о родстве эксплуатируемых. В результате бегущие от «российской чиновничьей неволи» кочевники воспринимаются как близкие казакам [1. С. 13], а не предатели, «передавшиеся» Китаю [1. С. 14]; в то же время Тамбовцев и Траубенберг — казачьи начальники — как чуждые, проводящие враждебную народу политику. Поэтому, изображая «исход калмыков» в Китай, Есенин использует приём монтажа, располагая две, на первый взгляд, прямо не связанные между собой картины — появление Пугачева в Яицком городке и калмыки, покидающие Россию. Обе сцены роднят картины социального неблагополучия, вызванного политикой власть предержащих.

Ради создания картины общего возмущения притеснённых против несправедливости власти Есенин игнорирует исторически существовавшие проблемы во взаимоотношениях между восставшими крестьянами и кочевниками, русскими и татарами, башкирами, в результате «подружилась с твоими селами скуломордая та-

тарва». Нивелируя существовавшие между народами Поволжья противоречия, Есенин вкладывает в уста казачьего сотника Кирпичникова протест против власти богачей и призыв к единению угнетённых, к которым оказываются отнесены и калмыки, и казаки:

За Россию нам, конешно, больно, // Оттого что нам Россия — мать. // Но мы ничуть, мы ничуть не испугались, // Что кто-то покинул наши поля, // И калмык нам не желтый заяц, // В которого можно, как в пищу, стрелять. // Он ушел, этот смуглый монголец, // Дай же бог ему добрый путь. // Хорошо, что от наших околиц // Он без боли сумел повернуть [1. С. 15].

В интерпретации С. Есенина выступление яицких казаков, «побег калмыков» и пугачёвский бунт сливаются в единое целое, что отличается от сложившейся в исторической науке и в пушкиниане трактовки данных событий. Так, Пушкин, признавая в «Истории Пугачёва» [5. С. 681714] и в «Капитанской дочке» [6. С. 597-642] связь волнений на Яике с последовавшим восстанием Емельяна Пугачёва, тем не менее не объединял эти события в одно. Для историков важнейшим отличием двух событий являлся круг его участников: Яицкое восстание прежде всего стало возмущением казаков против лишения прежних привилегий, пугачёвское движение — протестом казачества и инородцев (под этим названием прежде всего понимались народы Поволжья) против притеснений со стороны государства, а крестьянства — против крепостничества. Для Есенина восстания 1772 г. и 1773-1775 гг. — всего лишь эпизод в длинной и нескончаемой борьбе за свободу всех угнетённых. Неслучайно Емельян Пугачев после очередного поражения намерен бежать на Восток и вновь продолжить войну, опираясь на азиатские народы, хранящие древние архаичные силы.

О Азия, Азия! Голубая страна, // Обсыпанная солью, песком и известкой. // Там так медленно по небу едет луна, // Поскрипывая колесами, как киргиз с повозкой. // Но зато кто бы знал, как бурливо и гордо // Скачут там шерсто-желтые горные реки! // Не с того ли так свищут монгольские орды // Всем тем диким и злым, что сидит в человеке? [1. С. 47]

Упование на кочевую мощь сближает есенинскую поэму с блоковскими «Скифами» (1918); символично, что книги С. Есенина в 1921 году издавались издательством «Скифы» [3].

Утверждая извечный характер противостояния эксплуатируемых народов Поволжья, Есенин в «Пугачеве» осовременивает далёкое прошлое. С первых строк поэмы противопоставляются два мира — идеальный, архаичный, где «родное золото славян», где «мудрый наш мужик» «прилежно цедит молоко соломенное ржи», где в изобилии произрастают овёс и огурцы, «слышен прялки ровный разговор», и «реальный», в котором «всех связали, всех вневолили». «Старый», прошлый мир ассоциируется с прошлым и с Петром III, «новый», недавно наступивший, — с Екатериной и с её дворянами. С первых страниц поэмы Пугачёв сразу обнаруживает свою любовь к мужику, к патриархальным основам жизни. Устои неизменны, как и атрибутика Родины — «золото ржи», «мудрый наш мужик». Есенину важно подчеркнуть, что идеальной, архаичной Русью, к которой как раз и стремится вернуться Емельян Пугачёв, является не казачья, а мужицкая Русь, страдания которой и представлены в произведении. Исторические реалии степей Урала и Казахстана в поэме никак не обозначены, кроме слов персонажей, представляющих их как некую неизменную данность. И в этом отношении калмыки и татары, представленные в поэме, так же, как и русский мужик, страдают от властей, испытывая сильнейшее желание вернуться к прежнему, традиционному и потому идеальному состоянию.

Поэма «Пугачев» С. А. Есенина стала первым опытом художественного сближения народов Поволжья, прежде всего русских, крестьян и казаков, с калмыками и татарами на основе общей мифологическо-патриархальной картины мира. Именно эта картина мира определяет поведение Емельяна Пугачева, в то время как его противники или «изменники» руководствуются национально-историческими интересами. Так, Тамбовцев говорит о «долге перед Отечеством», а Крямин — о привычке кочевников к грабежу и убийству слабых. Есенин в поэме «Пугачев» сближает народы Поволжья через главного героя, воплощающего универсальную идею протеста против угнетателей, а также через утверждение значимости традиционных патриархальных ценностей. В этом отношении поэма стала первым примером объединения народов Поволжья на основе мифологизированно-традиционно прочитанного прошлого и столь же мифологи-зированно воспринимаемого будущего.

Список литературы

1. Есенин С. А. Пугачёв // Есенин С. А. П.с.с.: В 7 т. Т.3. Поэмы/Сост. и подготовка текстов Н. И. Шубниковой-Гусевой, коммент. Е. А. Самоделовой, Н. И. Шубниковой-Гусевой. М.: Наука; Голос, 1998. С. 7-51.

2. Критический словарь Русской революции 1914-1921/Сост. Э. Актон, У. Г. Розенберг, В. Черняев. СПб.: Нестор-История, 2014. 768 с.

3. Летопись жизни и творчества С. А. Есенина: В 5 т. Т. 3. Кн. 1. 1921-10 мая 1922./Сост. тома В. А. Дроздкова, А. Н. Захарова. Указатели В. А. Дроздкова, Н. В. Михайленко, М. В. Ско-роходова. Отв. ред. Тома С. И. Субботин. Научная редакция тома Н. И. Шубниковой-Гусевой. М.: ИМЛИ РАН, 2005. 476 с.

4. Народы и конфессии Приволжского федерального округа. Справочник для государственных служащих/Рук. авт. кол. В. Ю. Зорин. Изд. 2-е. М.: Издательство «МИР», 2003. 568 с.

5. Пушкин А. С. История Пугачёва // Пушкин А. С. Золотой том: Собрание сочинений. Издание исправленное и дополненное/Ред., библ. очерк и примечания Б. Томашевского. М.: Издательский дом в Москве «Имидж», 1993. С. 681-714.

6. Пушкин А. С. Капитанская дочка // Пушкин А. С. Золотой том: Собрание сочинений. Издание исправленное и дополненное/Ред., библ. очерк и примечания Б. Томашевского. М.: Издательский дом в Москве «Имидж», 1993. С. 597-642.

7. Россия в 1917 году: энциклопедия/Отв. ред. А. К. Сорокин. — М.: Политическая энциклопедия, 2017. 1095 с.

8. Самоделова Е. А. Историко-фольклорная поэтика С. А. Есенина Рязанский этнографический вестник. Рязань, 1998. 226 с.

9. Сарбаш Л. Н. Изображение жизни и верований народов Поволжья в русской литературе и публицистике XIX века/Л. Н. Срабаш. — Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 2012. 402 с.

10. Троцкий Л. Д. Литература и революция. Печатается по изд. 1923 г. — М.: Политиздат, 1991. 400 с.

11. Цейтлин М. О. Пугачев // Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. Т. 2.: Эссе, очерки, рецензии, ста-тьи/Вступ. ст., сост., коммент. Н. И. Шубнико-вой-Гусевой. М.: Инкон, 1993. С. 21-23.

12. Шубникова-Гусева Н. И. Поэмы Есенина: От «Пророка» до «Чёрного человека»: Творческая история, судьба, контекст, интерпретация. — М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2001. 688 с.

33

PEOPLES OF THE VOLGA REGION IN THE POEM «PUGACHEV» OF S. A. ESENIN

Pole Dmitry Vladimirovich,

DSc in Philology,

professor of federal state budget educational institution of higher education «Moscow State

Pedagogical University», Department of Russian literature

e-maile: [email protected]

Abstract

The Volga region is rightly considered the «backbone» of Russia, and in the mutual relations of the peoples inhabiting it, as in a mirror, all-Russian problems are displayed. A special role in the development of intercultural communications of the peoples of the Volga region was played by Russian literature, in which various models of perceptions and attitudes of Russians and Tatars, Chuvashs, Kalmyks, etc. were formed and fixed. In S. Yesenin»s poem «Pugachev», created at the Civil War, Is it not for the first time in Russian literature that the peoples of the Volga region were depicted not from the national-cultural, but from the social-mythological positions.

Keywords

Peoples of the Volga region in the russian literature, S. Yesenin»s work, mythologization of history.

34