CC BY
225
УДК 821.161.1-3Пушкин
Л.Н. САРБАШ
ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ В ИСТОРИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ А.С. ПУШКИНА («ИСТОРИЯ ПУГАЧЕВА», «КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА»)*
Ключевые слова: инонациональный контекст, нерусские народности Поволжья, пугачевский бунт, идейная доминанта, образ «башкирца».
Определены инонациональные аспекты в историческом контексте произведений А.С. Пушкина «История Пугачева» и «Капитанская дочка». В изображении исторического события проанализирована его полиэтническая составляющая: участие нерусских народностей Поволжья в пугачевском движении.
L.N. SARBASH
OTHER NATIONALITIES IN THE CONTEXT OF THE HISTORICAL WORKS OF A. PUSHKIN («THE HISTORY OF PUGACHOV», «THE CAPTAIN'S DAUGHTER»)
Key words: non-indigenous context, the non-Russian peoples of the Volga, the Pugachev rebellion, the ideological dominant, the image of «Bashkir».
Aspects of other nationalities are identified in the historical context of works by AS. Pushkin «History of Pugachev» and «The Captain's Daughter». The article analyzes the multi-ethnic component of his portrayal of historical events: the participation of non-Russian peoples of the Volga region in the Pugachev movement.
Русские писатели XIX в. проявляли внимание к разным народностям, культура и быт которых составляли духовное пространство России. Рецепция русской литературой и публицистикой XIX в. инонациональных явлений российской действительности - одна из актуальных проблем современного литературоведения.
Поволжье представляло собой большое этническое смешение, по определению писателя Е. Чирикова, «великий Ноев ковчег», где «собрались на свидание все народы Европы и Азии и все их боги, злые и добрые, со всеми чадами и домочадцами: великоросс, малоросс, татарин, чуваш, черемисин, мордвин, немец, еврей, персиянин, калмык... Христиане разных толков, последователи Будды, Магомета, грозного ветхозаветного Иеговы, Заратустры, первобытные язычники» [10. С. 95]. Народности, населяющие Волгу и живущие рядом с русскими, становились предметом этнографического описания и художественно-публицистического изображения.
Инонациональные явления российской действительности, религиозные верования, обряды и обычаи народов Поволжья, этнопсихологические типы появляются в творчестве А.И. Герцена, В.И. Даля, П.И. Мельникова-Печерского, Н.С. Лескова, С.В. Максимова, Л.Н. Толстого, Н.Д. Телешова, Н.Г. Гарина-Михайловского, Г.И. Успенского, В.Г. Короленко и др.
В творчестве А.С. Пушкина «инонациональное» предстает в различных аспектах: в произведениях «История Пугачева» и «Капитанская дочка» оно проявляется в иноэтнической константе описываемых исторических событий. В «Истории Пугачева» и связанной с ней материалами - «Замечания о бунте», «Приложение. Записи устных рассказов, преданий, песен» - дается описание участия нерусских народностей Поволжья в пугачевском бунте, упоминаются башкиры, татары, чуваши, мордва и калмыки.
Известно, что в начале 1833 г. писатель оставляет работу над «Капитанской дочкой» и начинает собирать материалы о пугачевском бунте. Поэт досконально изучает исторический период, связанный с Пугачевым: знакомится с архивными материалами военной коллегии, документами секретной переписки о событиях 1773-1775 гг., о действиях военных и гражданских властей; читает все доступные русские и западноевропейские печатные и рукописные
* Исследование выполнено при поддержке РГНФ (проект №12-14-21004а/В).
источники, ссылки на которых появляются в «Истории Пугачева». Труд П.И. Рычкова «Топография Оренбургская» и его же рукописная хроника «Осада Оренбурга» (в письме к Г.И. Спасскому от 18 июля 1833 г. он просит прислать ее, называя «драгоценностью»), работы А.И. Левшина «Историческое и статистическое обозрение уральских казаков» и «Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей», «Записки о жизни и службе» А.И. Бибикова, исторический очерк Д. Зиновьева «Михельсон в бывшем в Казани возмущении», В.Б. Броневского «История Донского войска», П. Сумарокова «Обозрение царствования и свойств Екатерины Великия», статья Сухорукова «О внутреннем состоянии Донских казаков в конце XVI столетия» используются А.С. Пушкиным: автор «Истории Пугачева» цитирует указанные сочинения, ссылается на них, высказывая порой несогласие и утверждая свою точку зрения на события. Поэт отмечает важность исторических документов, «в первый раз обнародованных»: он определяет их как «исторические сокровища», приложенные к «Истории Пугачева».
Пушкин предпринимает поездку в Поволжье и Оренбургский край по местам пугачевского бунта: специально посещает казацкую станицу Берды, в которой при осаде Оренбурга была резиденция Пугачева, беседует со старухой казачкой Бунтовой, лично видевшей, хорошо помнившей Пугачева, и старожилами Уральска. Об этой встрече сообщает в письме к жене от 2 октября 1833 г. из Болдина: «В деревне Берде, где Пугачев простоял шесть месяцев, имел я une bonne fortune - нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год» [9. Т. 10. С. 449]. Бунтова рассказала Пушкину ряд эпизодов, отличающихся яркими образами и бытовыми подробностями, вошедшими в «Историю Пугачева» - расстрел Харловой; казачка Разина, ищущая сына среди плывущих по Яику трупов; бросание денег Пугачевым во время поездок. Предстает в записи Пушкина и сам Пугачев, которого старая казачка видела, хорошо запомнила: «К Пугачеву привозили ребят. Он сидел между двумя казаками, из коих один держал серебряный топорик, а другой булаву. У Пугачева рука лежала на пелене - подходящий кланялся в землю, а потом, перекрестясь, целовал его руку» [9. Т. VIII. С. 366-367]. Пушкину-историку важны эти «живые» источники - очевидцы исторических событий, хранящие в памяти конкретные подробности, детали тех или иных обстоятельств.
Направляясь на Урал через Поволжье, по дороге в Казань, писатель проезжает по чувашскому краю. Проехав Чебоксары, записывает со слов почтового смотрителя один случай с Пугачевым, сопровождая его пометой: «Слышал от смотрителя за Чебоксарами» [9. Т. VIII. С. 360]. Пушкин посещает пугачевские места в Казани: побывал в Суконной слободе, беседовал с Василием Петровичем Бабиным, который передал рассказы родителей о Пугачеве, и с купцом Крупенниковым, который, будучи ребенком, видел Пугачева. О своей работе по собиранию исторического материала он сообщает в письме к жене Наталье Николаевне: «Я в Казани с пятого. возился со стариками, современниками моего героя; объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону» [9. Т. X. С. 444]. В письме от 11 октября 1833 г. просит жену съездить к Плетневу и попросить его, чтобы тот к приезду Пушкина в Петербург «велел переписать из Собрания законов (годов 1774 и 1775) все указы, относящиеся к Пугачеву» [9. Т. X. C. 451]. Поэт проделывает большую собирательскую работу историка.
Отвечая на критику «Истории Пугачева», напечатанную в «Сыне Отечества», Пушкин пишет о многообразии исторических источников, с которыми он знакомился: «Я прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве, и сверх того 18 толстых томов in folio разных рукописей, указов, донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описан-
ной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев и вновь поверяя их дряхлеющую память исторической критикою» [9. Т. VIII. С. 389]. Писатель высказывает основополагающие принципы в подаче исторического материала: «добросовестность в трудах и осмотрительность в показаниях», т.е. правдивость и точность в описании событий. Завершив «Историю Пугачева», поэт пишет А.Х. Бенкендорфу, что он «по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни силе, ни модному образу мыслей» [9. Т. X. С. 650].
Исторические познания и позволили А.С. Пушкину дать всестороннее и полное описание пугачевского движения. Писатель отмечает полиэтническую составляющую народного бунта: в нем вместе с казаками активнейшее участие принимают нерусские народности средней части Поволжья, которые практически все примкнули к Пугачеву. «.башкирцы, взволнованные своими старшинами (которых Пугачев успел задарить верблюдами и товарами, захваченными у бухарцев), начали нападать на русские селения и кучами присоединяться к войску бунтовщиков. Служилые калмыки бежали с форпостов. Мордва, чуваши, черемисы перестали повиноваться русскому начальству. Господские крестьяне явно оказывали свою приверженность самозванцу, и вскоре не только Оренбургская, но и пограничные с нею губернии пришли в опасное колебание» [9. Т. VIII. С. 171]. В восьмой главе Пушкин пишет, что после освобождения Казани, когда мятеж был уже практически разгромлен, Пугачев переправляется через Волгу, и к нему присоединяются новые силы. Сообщается, что вся западная сторона Волги восстала и «передалась самозванцу»: «Господские крестьяне взбунтовались; иноверцы и новокрещеные стали убивать русских священников. Воеводы бежали из городов, дворяне из поместий; чернь ловила тех и других и отовсюду приводила к Пугачеву. Пугачев объявил народу вольность, истребление дворянского рода, отпущение повинностей и безденежную раздачу соли» [9. Т. VIII. С. 247] Выступая в качестве историка, поэт подробнейшим образом описывает участие народностей Поволжья в пугачевском бунте, затрагивая и причины этого участия.
Пушкин придерживается в повествовании точной хронологии: он воссоздает реальные исторические события и действия Пугачева, пишет о его пребывании на земле чувашей, упоминая города Цивильск и Ядрин: Емельян Пугачев «велел раздать чувашам казенное вино, повесил несколько дворян, приведенных к нему крестьянами их, и пошел к Ядринску...» [9. Т. VIII. С. 250]. Появляется Пугачев и в Саранске, где был встречен не только «черным народом», но и духовенством и купечеством. Ставропольские калмыки (крещеные, уточняет писатель в примечаниях) шли на помощь бунтовщикам Самары.
Вопрос о причинах широкого и деятельного участия нерусских народов Поволжья в пугачевском восстании возникал в XIX в., ставился деятелями русской православной церкви. А.Ф. Можаровский в работе «Изложение хода миссионерского дела по просвещению казанских инородцев с 1551 по 1867 г.» высказывал мнение о неудовлетворительном ведении православной миссионерской деятельности Новокрещенской конторы, которая завершилась со стороны поволжских народов «пугачевщиною и в пугачевщине» [7. С. 107]. Слово «инородец» для определения нерусских, широкоупотребительное в XIX в., не несет какого-либо оттенка негативной коннотации: представитель иного народа, имеющий своеобычие, отличающийся от русского. Отмечая активное участие поволжских инородцев в пугачевском движении, Пушкин тоже поднимает этот вопрос.
Писатель отмечает активное участие в пугачевском движении башкир, о которых говорится особенно часто: около яицких казаков, которые были ядром пугачевского войска, «скоплялось неимоверное множество татар, башкирцев, калмыков»; корм и лошадей доставали от башкир; когда сакмарский городок был окружен башкирами, присланными от оренбургского губернатора,
то Пугачев выехал к ним из крепости и «без бою всех взял в свое войско». В главе шестой описывается восставшая Башкирия во главе с Салаватом: «Башкиры не унялись. Старый их мятежник Юлай, скрывшийся во время казней 1741 года, явился между ими с сыном своим Салаватом. Вся Башкирия восстала, и бедствие разгорелось с вящею силою» [9. Т. VIII. С. 225]. Башкиры, во главе которых Салават, объединяются с людьми Белобородова. Генерал-майор Кар, прибывший в Оренбургскую губернию, так и не дождался войск, посланных из Симбирска и Уфы - «вооруженных башкирцев и мещеряков». Пушкин отмечает массовый и многонациональный характер народной войны. Полковник Бибиков приводит в повиновение двадцать пять бунтовавших деревень; Державин усмиряет русские раскольничьи селения на Иргизе и киргизов - «орды племен, кочующих между Яиком и Волгою» [9. Т. VIII. С. 206]. Автор-повествователь часто использует при характеристике казаков и инородцев характерные глаголы «передались», «переметнулись», «изменили».
Пушкин отмечает, что башкиры, наученные горьким опытом, подозревали Пугачева и в намерении бежать в случае поражения и поэтому роптали: «Ты взбунтовал нас, - говорили они, - и хочешь нас оставить, а там нас будут казнить, как казнили отцов наших» (Казни 1740-го году были у них в свежей памяти)» [9. Т. VIII. С. 207]. Упоминание о 1740 г. симптоматично: говорится об известном Акаевском бунте башкир, а в примечаниях дается информация о его жестоком усмирении князем Урусовым. «Пугачевское» выступление башкир в историческом контексте предстает как одно из многих и связывается с «ака-евским» бунтом. Пушкин рассматривает историческое событие в системе целого, в его причинно-следственных связях, создавая целостную картину пугачевского бунта, пытаясь понять глубину народного движения и причины общенационального конфликта, его истоки.
В истории пугачевского бунта возникает у Пушкина целая эпоха русской истории. Образ Пугачева, «колебавшего государство», изображение народного мятежа приобретает общенациональную потенцию, перерастает в образ России народной. Настойчивое упоминание об участии в пугачевском движении нерусских народностей Поволжья создает образ России народной как России многонациональной. Российская история возникает в совокупности ее составляющих полиэтнических факторов.
В «Истории Пугачева» Пушкин отмечает еще одну характерную особенность народного бунта: поволжские инородцы, как и русские, принимают участие в пугачевском бунте с обеих сторон - со стороны мятежников и правительственных войск. Пугачев, заняв Татищеву, учинил расправу: все офицеры были повешены, в поле расстреляли несколько солдат и «башкирцев». С комендантом Нижне-Озерной, майором Харловым, был казнен и крещеный татарин Бикбай. Пушкин пишет, что никто не проявил малодушия: «магометанин» перекрестился, и сам надел на себя петлю. Вместе с полковником Чернышевым было повешено тридцать шесть офицеров и калмыцкий полковник, оставшийся верным своему «несчастному начальнику» и переделанный в Калмыкова. Пушкин показывает драматизм происходивших событий, отмечает мужество, присущее обеим сторонам конфликта. При осаде мятежниками Яицкого городка осажденным грозит голодная смерть, и они решаются на последнюю вылазку: «Не надеялись победить. только хотели умереть честною смертию воинов» [9. Т. VIII. С. 221]. Башкиры, загнанные правительственными войсками в болото, также не сдавались: «Все, кроме одного, насильственно пощаженного, были изрублены вместе с своим начальником» [9. Т. VIII. С. 228]. Хорошая осведомленность писателя в обстоятельствах бунта, многочисленные документальные источники позволили Пушкину обратить внимание и на эти аспекты российского национально-этнического разделения.
Передавая происходившие события, Пушкин-историк постоянно отмечает их страшную жестокость, кровь и насилие. Комендант Верхо-Яицкой крепости, полковник Ступишин, войдя в Башкирию, сжег несколько пустых селений; захватив одного из бунтовщиков, «отрезал ему нос, уши, пальцы правой руки и отпустил, грозясь поступить таким же образом со всеми бунтовщиками» [9. Т. VIII. С. 224]. В главе седьмой, рассказывающей о взятии бунтовщиками Казани, говорится, что башкиры, несмотря на запреты Пугачева, били нагайками пленный народ, кололи копьями детей и женщин. В «Записях устных рассказов, преданий, песен» дается более обстоятельная казанская запись со слов рабочего Суконной слободы Василия Петровича Бабина, который передал Пушкину рассказы родителей, бывших свидетелями пребывания Пугачева в Казани. Мать Бабина, оставившая во ржи двух дочерей и несшая в подоле годовалого сына, бросается в ноги казаку с просьбой пощадить ее, на что последний отвечает: «Матушка. ведь башкирец убьет тебя» [9. Т. VIII. С. 362].
В разделе третьем тех же «Записей» Пушкин делает замечание относительно вошедших в Казань мятежников: «Казни после Пугачева были ужасные, вешали за ребро, сажали на кол etc. Рели стояли лет 10 после Пугачева и петли болтались» [9. Т. VIII. С. 362]. Река Казанка была запружена мертвыми телами, а во время сражения с правительственными войсками было убито до двух тысяч человек, «большей частию татар и башкирцев». Бердская слобода, бывшая ставкой Пугачева, по определению автора, являлась «вертепом убийств и распутства»: «Овраги около Берды были завалены трупами расстрелянных, удавленных, четвертованных страдальцев» [9. Т. VIII. С. 179]. Примечания к восьмой главе Пушкин сопровождает пространным, на нескольких страницах, списком жертв Пугачева, касаясь многих уездов и губерний. Автор «Истории Пугачева» приводит читателя к мысли, что во время социального бунта одинаково страдают все национальности, занимающие противоборствующие позиции. Конкретные исторические данные, освещенные Пушкиным в «Истории Пугачева», также способствуют известному определению русского бунта как «беспощадного», данного в «Капитанской дочке».
В «Истории Пугачева» Пушкин стремится передать хронологически точно и достоверно исторические события, обращаясь к конкретным географическим местам, действиям правительственных войск и мятежников. Однако в передаче фактической стороны Пушкин предстает не только как историк, изыскивающий истину, но и как писатель: историк и художник органически соединены и неотделимы в повествовании, как справедливо замечает В. Блюмен-фельд, «пушкинская «История» - не ученый труд» [4. C. 155].
В произведении появляются поэтические образы, представляющие исторические события в эмоционально-образном плане, в контексте человеческих связей и отношений. Так, Пушкин пишет об оставлении мятежниками Илецкого городка, крепости Татищевой, Озерной и Рассыпной. При этом выделяется в повествовании трагического накала и повышенной эмоциональности эпизод: во время весенней оттепели тела убитых под Татищевой поплыли по реке мимо крепостей: «Жены и матери стояли у берега, стараясь узнать между ними своих мужей и сыновей. Старая казачка бродила над Яиком, клюкой пригребая к берегу плывущие трупы, приговаривая при этом: «Не ты ли мое детище? Не ты ли, мой Степушка? Не твои ли черные кудри свежа вода моет? И видя лицо незнакомое, тихо отталкивала труп» [9. Т. VIII. С. 217-218]. В примечании к главе писатель уточняет, что это была Разина. Старая казачка, без имени, оплакивающая своего сына: в причитании-плаче матери явственны фольклорные элементы. Пушкин-художник, акцентируя внимание на эпизодической «частности», создает образ, обнажающий безмерное народное горе и драматизм происходящих событий. Как отмечает А.А. Карпов, «История» - сложное целое, совокупность
различных уровней повествования, каждый из которых характеризуется особым масштабом изображения - от самого общего плана, воссоздающего ход исторических событий, до «среднего» и «крупного» планов, фиксирующих внимание на определенной, интересующей автора ситуации. При помощи «крупных» планов. Пушкин задерживает внимание читателей на наиболее важных темах и ситуациях, расставляет смысловые акценты» [6. С. 56-57].
Замедляется повествование на рассказе о Харлове, отличающемся насыщенной драматической тональностью: приказания майора стрелять в мятежников не исполняются солдатами, которые, однако, просят казаков пощадить своего доброго коменданта. Несколькими определениями писатель создает запоминающийся образ защитника Нижне-Озерной крепости: «полумертвый», «обезумленный от ран», «истекающий кровью»; дается характерная деталь: глаз, вышибленный копьем, висит у Харлова на щеке. Историческая фактология о занятии крепостей, передвижении правительственных войск и мятежников приобретает жизненную конкретику, обнаруживающую себя в перипетиях человеческих судеб, в возникающей картине бытийной легкости жизни и смерти.
Пушкинский историзм в повествовании о пугачевском бунте имеет свою специфику: точность, конкретность и правдивость описаний одушевляется Пушки-ным-художником: военно-историческая информация приобретает образно-эмоциональное воплощение. Документальная фактология, благодаря явно выраженному художническому элементу, «оживает» в полнокровных и трагического накала событиях, а военно-исторические реляции о пугачевском бунте приобретают яркую образность. В.Г. Белинский дает высокую оценку «Истории Пугачева», писанной «пером Тацита» «на меди и мраморе», определяет этот исторический опыт Пушкина как «образцовое произведение», «со стороны исторической и со стороны слога» [3. Т. V. С. 274; Т. VII. С. 578]. Критик относит «Историю» к числу лучших произведений А.С. Пушкина, ставя ее на один уровень с его поэзией.
Документальный материал о пугачевском восстании послужил основой не только для «Истории Пугачева», но и для «Капитанской дочки». Многие исторические наблюдения войдут в дальнейшем в повесть: в частности, в «Истории Пугачева» говорится о повешенных на барках мятежниках, пущенных вниз по Волге для устрашения мимо бунтующих берегов. Подобный эпизод возникнет в «Капитанской дочке», в пропущенной главе «Переправа через Волгу»: «Вдруг луна вышла из-за облака и озарила зрелище ужасное. К нам навстречу плыла виселица, утвержденная на плоту, три тела висели на перекладине. Болезненное любопытство овладело мною. Я захотел взглянуть на лица висельников. По моему приказанию гребцы зацепили плот багром, и лодка моя толкнулась о плывучую виселицу. Я выпрыгнул и очутился между ужасными столбами. Яркая луна озаряла обезображенные лица несчастных. Один из них был старый чуваш, другой русский крестьянин, сильный и здоровый малый лет 20-ти. Но взглянув на третьего, я сильно был поражен и не мог удержаться от жалобного восклицания: это был Ванька, бедный мой Ванька, по глупости своей приставший в Пугачеву» [9. Т. VI. С. 543-544].
Среди повешенных упоминается чуваш. А.С. Пушкин имел представление о чувашах. В статье «Мои замечания о русском театре» (1820 г.), а также переписке поэта встречаются этнонимы «чувашка» и «чуваш». Известны дружеские отношения поэта с чувашем, известным ученым-синологом Никитой Бичуриным. По свидетельству М.П. Погодина, в гостиной В.Ф. Одоевского, «сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими, сузившимися глазками», дружеское общение которых продолжалось вплоть до трагической гибели поэта [8. С. 56]. В библиотеке А.С. Пушкина сохранились книги ученого с его дарственными надписями: «Среди них переводы и сочинения, сделавшие его широко известным в ученом мире и литературных кругах: «Описание Тибе-
та.», китайская краткая детская энциклопедия «Сань-цзы-цзинь, или Трое-словие», «Историческое обозрение ойратов или калмыков с XV столетия до настоящего времени». Последней книгой поэт пользовался, работая над «Историей Пугачева» [2. С. 11]. Рассказывая о появлении казаков на Яике, Пушкин передает историю побега калмыков в Китай, ссылаясь на еще не опубликованный труд отца Иакинфа и давая из него пространную цитату: «Самым достоверным и беспристрастным известием о побеге калмыков обязаны мы отцу Иакинфу, коего глубокие познания и добросовестные труды разлили столь яркий свет на сношения наши с Востоком» [9. Т. VIII. С. 287].
«История Пугачева» многое дала Пушкину-художнику. Собранный материал найдет свое непосредственное воплощение в повести «Капитанская дочка». П.А. Вяземский особо отмечал творческое претворение исторического материала в повествовании произведения: «В «Капитанской дочке» есть тоже соприкосновение истории с романом, но соприкосновение естественное и вместе с тем мастерское. Тут история не вредит роману; роман не дурачит и не позорит историю» [5. С. 28]. Вяземский говорит об исторических аспектах повести, органически явившейся в рассказанной истории из «семейных записок» Петра Гринева.
Инонациональный контекст в изображении пугачевского движения присутствует и в «Капитанской дочке»: упоминаются башкиры, принимавшие активное участие в бунте (у башкир есть исторические песни, посвященные Пугачеву - «Пугачев», «Большая дорога»). Вначале о «башкирцах» говорит Гринев: он слышал в Оренбурге, что башкиры собираются напасть на Белогорскую крепость, что категорически отвергается комендантом Мироновым: «Башкирцы - народ напуганный, да и киргизцы проучены. Небось, на нас не сунутся.» [9. Т. VI. С. 42]. Василиса Егоровна говорит, что раньше боялась башкир («этих нехристей»), а сейчас привыкла к ним: «Как завижу, бывало, рысьи шапки, да как заслышу их визг, веришь ли, отец мой, сердце так и замрет! А теперь так привыкла, что и с места не тронусь, как придут нам сказать, что злодеи около крепости рыщут» [9. Т. VI. С. 422-423].
В повествовании «Капитанской дочки» чрезвычайно значим эпизод с пойманным около крепости башкиром «с возмутительными листами»; этот же факт сообщался Пушкиным в «Истории Пугачева». Эпизод предстает в системе целого, связан с идейной направленностью произведения, с утверждением христианско-этических ценностей милосердия, добра и справедливости. «Башкирец» изображается через восприятие Гринева: «Я взглянул на него и содрогнулся. Никогда не забуду этого человека. Ему казалось лет за семьдесят. У него не было ни носа, ни ушей. Голова его была выбрита; вместо бороды торчало несколько седых волос; он был малого росту, тощ и сгорблен; но узенькие глаза его сверкали еще огнем. «Эхе! - сказал комендант, узнав, по страшным его приметам, одного из бунтовщиков, наказанных в 1741 году. - Да ты видно старый волк, побывал в наших капканах. Ты знать не впервой уже бунтуешь, коли у тебя так гладко выстрогана башка. Подойди-ка поближе; говори, кто тебя подослал?» [9. Т. VI. С. 454-455]. А.С. Пушкин упоминает здесь о крупнейшем выступлении башкир 1735-1740-х гг., возглавленном Акаем, так называемый «Акаевский бунт», участники которого были жестоко наказаны. Об этом Пушкин писал в «Замечаниях о бунте», отмечая расправу с мятежниками: «Казни, проведенные в Башкирии генералом князем Урусовым, невероятны. Около 130 человек были умерщвлены посреди всевозможных мучений! «Остальных человек до тысячи (пишет Рычков) простили, отрезав им носы и уши». Многие из сих прощенных должны были быть живы во времена Пугачевского бунта» [9. Т. VIII. С. 355]. Указание на 1741 г. симптоматично: здесь и упоминание о прошлом бунте, и во многом объяснение теперешнего участия башкир в пугачевском возмущении.
Крещеный калмык Юлай по-татарски спрашивает башкира, кто его послал. Когда пленника собрались бить плетьми, поскольку он молчал, тот открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок. Образ «башкирца» значим в идейно-художественной системе произведения: с ним связаны гуманистические рассуждения Гринева и самого писателя. Именно этот обезображенный башкир с выдранными ноздрями и ушами, с обрубком вместо языка наводит Гринева на мысли о человеколюбии, сострадании и милосердии, из которых следует сентенция о прочности ненасильственных изменений жизни: «Когда вспомню, что это случилось на моем веку, и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений» [9. Т. 6. С. 455-456]. Потом верхом на перекладине оказался именно этот башкир: «он держал в руке веревку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича, вздернутого на воздух» [9. Т. VI. С. 465]. Насилие порождает насилие, показывает А. Пушкин - противник насильственных потрясений.
В «Капитанскую дочку» Пушкин вводит инонациональный фольклорный материал - калмыцкую сказку. Казак Пугачев рассказывает Гриневу слышанный еще «в ребячестве» рассказ старой калмычки об орле и вороне, степную нерусскую сказку, выражающую вольнолюбие и свободу. Наблюдения над реалиями калмыцкой жизни содержатся в «Путешествии в Арзрум», стихотворении «Калмычке» («Прощай, любезная калмычка!»).
Следует заметить, что «иноэтническое» российское встречается не только в историческом контексте пушкинских произведений, но и вводится в художественно-эстетическое поле русской литературы как предмет непосредственного изображения. Этнонимы «чувашка», «чуваш» присутствуют в художественном мире писателя, упоминание которых представляется нам чрезвычайно важным. Русский поэт одним из первых включает в художественную систему литературных ценностных ориентиров российско-этнический компонент. В статье «Мои замечания о русском театре», затрагивая вопрос о принципиальных основах критики, Пушкин дает предуведомление, что будет рассуждать только о театре, избегая каких-либо сведений о себе и «апологии» собственной персоны, которые наблюдаются в современных критических обзорах. Имея в виду определенные литературные произведения времени, А.С. Пушкин пишет: «Должно ли укрываться в чухонскую деревню, дабы сравнить немку Леонору с шотландкой Людмилой и чувашкой Ольгою? Ужели. необходимо для любителя французских актеров и ненавистника русского театра прикинуться кривым и безруким инвалидом, как будто потерянный глаз и оторванная рука дают полное право и криво судить и не уметь писать по-русски?» [9. Т. VII. С. 7]. Писатель наряду с европейскими упоминаниями немки, шотландки, французов дает этноним из российской жизни - «чувашка». В литературно-художественной системе XIX в. возникал, как правило, русско-европейский сопоставительный аспект, который Пушкин значительно расширяет, вводя в него «этническое» из российского мира. В письме к Петру Вяземскому Пушкин, рассуждая о критике, вновь использует этноним «чуваш»: «Критики у нас, у чувашей, не существует, палки как-то неприличны: о поединке и смех и грех было и думать, то ли дело цып-цып или цыц-цыц.» [9. Т. X. С. 272]. Конечно, в данном контексте поэт ведет речь о русской критике, находящейся под цензурным оком. По справедливому замечанию Ю.М. Артемьева, великий поэт «включил чувашский космос в свой необъятный художественный мир.» [1. С. 112]. В то же время Пушкин показывает и свою «включенность» в российское многоцветье - «у нас, у чувашей». Поэт не противопоставляет себя инородцам, считая всех их принадлежащими к русскому миру и себя (русских) к ним.
Инонациональный контекст присутствует в изображении исторических событий в произведениях А.С. Пушкина «История Пугачева» и «Капитанская дочка». Великий поэт не обошел в своем творчестве народы, тесно соседствующие с русскими, присутствующие в российском космосе жизни. Писатель видит государство российское в его этническом многообразии, в событиях исторического прошлого - многонациональный фактор их развития. Расширяет Пушкин предмет и границы творческого изображения: «иноэтническое» российское - материал, представляющий литературно-эстетический интерес для художника.
Литература
1. Артемьев Ю.М. Страсть к полемике. Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 2003. 191 с.
2. Владимиров Е.В. Голоса участия и дружбы Чебоксары: Чуваш. кн. изд-во, 1992. 208 с.
3. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина // Белинский В.Г. Полн. собр. соч. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушк. Дом). М.: Изд-во АН СССР, 1954. Т. V. 862 с.; Т. VII. 892 с.
4. Блюменфельд В. Художнические элементы в «Истории Пугачева» Пушкина // Вопросы литературы. 1968. № 1. С. 154-174.
5. Вяземский П.А. Воспоминания о 1812 годе. М.: Тип. Грачева и К., 1869. 60 с.
6. Карпов А.А. Пушкин-художник в «Истории Пугачева» // Пушкин. Исследования и материалы. Л.: Наука, 1978. Т. VIII. С. 51-61.
7. Можаровский А. Изложение хода миссионерского дела по просвещению казанских инородцев с 1552 по 1867 гг. М.: Имп. Общество истории и древностей Российских при Моск. ун-те, 1880. 261 с.
8. Погодин М.П. Воспоминание о князе Владимире Федоровиче Одоевском. 1869, 13 апреля // В память о князе Владимире Федоровиче Одоевском. Заседание Общества любителей Российской Словесности, 13 апреля, 1869 г. М.: В тип. «Русскаго», 1869. С. 45-68.
9. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 10 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949-1951.
10. Чириков Е Н. Собр. соч.: в 17 т. М.: Моск. книгоиздательство, 1916. Т. 16. 328 с.
САРБАШ ЛЮДМИЛА НИКОЛАЕВНА - кандидат филологических наук, доцент кафедры русской литературы, Чувашский государственный университет, Россия, Чебоксары ([email protected]).
SARBASH LYUDMILA NIKOLAEVNA - candidate of philological sciences, associate professor of Russian literature, Chuvash State University, Russia, Cheboksary.
УДК 821.161.1-6Жуковский:39(2)
Л.Н. САРБАШ
ПОЛИЭТНИЧЕСКАЯ РОССИЯ В «ДНЕВНИКЕ» В.А. ЖУКОВСКОГО*
Ключевые слова: В.А. Жуковский, этнографизм, этнический «портрет» России.
Проанализированы инонациональные миры, культурно-этнографическое своеобразие полиэтнической России в «Дневнике» В.А. Жуковского.
L.N. SARBASH
THE POLYETHNIC RUSSIA IN «THE DIARY» OF V.A. ZHUKOVSKY
Key words: V.A. Zhukovsky, ethnographism, ethnic portrait of Russia.
The article analyzes the worlds belonging to a different nation and the cultural-ethnographic
originality of the polyethnic Russia in «The Diary» of V.A. Zhukovsky.
Русские писатели и публицисты XIX в. проявляли внимание к нерусским народам, культура и быт которых составляли духовное пространство России. В произведениях русских писателей возникает широкого плана межкультур-ный диалог: иноэтническая реальность, инонациональные обычаи, обряды, религиозно-мифологические верования, этнопсихологические типы. Рецепция русской литературой инонациональных явлений, творческое воплощение одной национальной модели через призму другой духовно-нравственной систе-
* Исследование выполнено при поддержке РГНФ (проект № 12-14-21004а!В).
