CC BY
16
УДК 340
Гламазда А. В. студент
научный руководитель: Осокина А.Д.
преподаватель кафедра Экономики МГУ имени М.В. Ломоносова филиал в г. Севастополе» Российская Федерация, г. Севастополь НАРОДНЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ: МИФИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ
Аннотация: в статье освещается идея народного суверенитета, развитие этой концепции в различных исторических и социокультурных контекстах. Народный суверенитет является произведением так называемой политической мифологии. Проблема реального народного суверенитета не является универсальной, а зависит от места и времени, то есть от определенной организации общества, сформированной наиболее активной частью населения, которая занимается гарантиями и защитой личных прав и свобод. Также говорится о том, что неюридическая по своей природе идея может эффективно реализовываться только через внедрение действенного политико-правового контроля за деятельностью властных структур.
Ключевые слова: народ, идеология, легитимность, право, суверенитет, мифология.
Glamazda A. V.
POPULAR SOVEREIGNTY: MYTHICAL ORIGINS
Abstract: the article highlights the idea of popular sovereignty, development of this concept in different historical and sociocultural contexts. Popular sovereignty is the product of the so-called political mythology. The problem is real popular sovereignty is not universal and depends on space and time, that is, from a certain organization of society formed the most active part of the population that deals with personal rights and freedoms. It is also stated that non-legal in its nature the idea can be implemented effectively only through the implementation of effective political and legal control over the activities of power structures.
Key words: people, ideology, legitimacy, law, sovereignty, mythology.
Проблема народного суверенитет в разных аспектах вызывает постоянный интерес. И речь идет не только про академические исследования. Идея верховенства народа является неотъемлемой частью сложных политико-правовых процессов создания государства как в демократических, так и не в демократических странах. Но также, как и понятие демократии, народный суверенитет становится размытым и противоречивым, благодаря использованию его в политических, юридических и философских схемах легитимации или делегитимации
порядков. Кроме того, в процессе длительной борьбы за гегемонию над обществом с помощью процедуры речевой номинации в массовом сознании возник живой образ суверенного народа, интересами которого легитимируются решения любого содержания. Этот образ омрачает природу народного суверенитета, созданную в рамках политической мифологии.
В современных демократических государствах считается аксиомой то, что принцип народного суверенитета - одна из базовых составляющих легитимного управления. Идея народного суверенитета, которая является лишь философской абстракцией, со временем в массовом сознании приобрела досягаемых знаково-символичных форм, «реальной» жизненной сути. Уже в эру «восстания масс», когда между государством и индивидом окончательно исчезли сословные препятствия, которые зиждились на привилегиях и политико-правовых гарантиях, народный суверенитет не ставится под сомнение. Он уже давно перестал быть революционной политической инновацией, а воспринимался как данность, историческая необходимость и закономерность. Средствами социальной философии и конституционного права был создан симулякр, который представлял из себя пустую форму, которая в конкретных исторических и социокультурных контекстах может наполняться специфическими смыслами. Просветительская идеологема народа как источника власти оказалась полезной как самому «народу», так и властным группам. Население страны почувствовало себя «моральным телом», народом государства, политической нацией и гегемоном, а верховная власть, зато получила в свое распоряжение новые легитимные и легальные основы для формирования и осуществления политики ради «национальных интересов», «национальной безопасности» и «национального благосостояния».
Несомненно, что современный идеал народного суверенитета в различных своих вариациях имеет прежде всего Просветительское происхождения. Впрочем, так же очевидно, что идея верховенства власти народа имеет длинную историю. Ее корни можно услышать в отголосках длительной борьбы между церковной и светской властями. Итальянец Марсилий Падуанскии в своих трудах «Defensor pacis» и «Defensor minor» в рамках традиционной дихотомии божественного и человеческого права объясняет, что источником законодательной власти внутри человеческого сообщества является «сам народ или его подавляющая часть» [1, с. 124]. Тезис о том, что народ является законодателем, нацелен на лишение претензий католической церкви на контроль светских публично-властных полномочий. Но следующим шагом Падуанский переносит власть с общественности на большую её часть, а отсюда и на более достойных представителей, указывая на качественные признаки этого большинства. Коллективного законодателя могли олицетворять аристократы или князь. Очевидно, в такой аргументации были задействованы средства римского права, в частности доктрина lex regia, согласно которой римский народ передал свою власть государю. Настоящим носителем народного
суверенитета являются выборные светские правители, которые должны обеспечивать единство сообщества. В текст «Защитник мир» (Defensor pacis) Падуанский, решая определенные чисто теоретические задачи, в то же время оказывал поддержку королю Баварии в его борьбе за императорскую власть и конфликте с папой Иоанном XXII, который выступил на стороне его противника. Очевидно, что важным является исторический и социокультурный контекст генезиса тех или иных концепций и их современного осмысления. Контекст, а именно время и пространство, которое позволяет увидеть палитру мнений, специфические условия, в которых они рождались, социальные проблемы, которые должны быть решены при их содействии, оценить степень влияния на историческую практику. XVI-XVII века с их постоянными религиозными, гражданскими войнами дали новый толчок для интеллектуального поиска выхода из перманентного духовного, политического, социального кризиса, который раздирал Европу. При таких условиях вполне логичными стали актуализация и переосмысление договорных концепций государственности. Общей целью разных версий договорной теории было умиротворение социума. Идея народного суверенитета, какой бы смысл в него не вкладывался и какое бы значение ему ни придавали, имела тесную связь с теорией общественного договора.
Six livres de la republique Жана Бодена стал классическим текстом, в котором прямо, многословно, хоть и противоречиво, обосновывается государственный суверенитет. Однако французский философ постулирует и народный суверенитет, но забывает о нем, отстаивая верховенство государства в лице монарха. Суверенитет народа неуловимый, спрятанный в понятие государства - res publica. Боден допускает большинство как носителя суверенной власти, но отдаёт предпочтение персональному правлению. Слабость государственных институтов через разнообразие центров влияния в условиях острых религиозных и гражданских конфликтов грозило уничтожить целостность Франции. Именно в четкой и прочной властной вертикали, которая возглавляется светским монархом, виделось сохранение мира и согласия в стране. Юрист по специальности Жан Боден пытается отстаивать правовую природу суверенитета, вводя в свою теорию договор между народом и монархом, который имеет целью конституировать подчиненность общественности власти правителя. Он сосредотачивается на законодательных прерогативах короля, но в результате выводит его за пределы права. Определение того, что является правомерным и справедливым, следует искать не в нормах, процедурах или институтах, а в совести суверена. Из средневековой максимы «Король ниже и выше закона» остались только «выше закона». Скромное требование учитывать нормы божественного и естественного права является не более чем данью традиции. Именно в правовых аспектах суверенитета идеи Жан Бодена прокладывали путь к абсолютизму французских монархий Нового времени. Боденовский суверенитет — это верховенство земной власти правителя, что
является ценным само по себе. «Суверенитет как феномен верховной власти становится у него совершенно самостоятельным, ни от чего не зависимой субстанцией, целью для себя самой, а не средством, что обеспечивает более высокие цели, которые стоят перед государством и народом. Все другие аспекты государственной жизни начинают определяться именно отношением к верховной власти, которая рассматривается как своего рода «абсолют» [2, с. 280].
Немецкий кальвинист Иоганн Альтузий поместил политическую существо Аристотеля в ассоциации, которые соединены между собой многочисленными договорами. Объединения образуют народ, который, по аналогии с давней органологической метафорой, является «телом». Государство является частью этого общего тела людей, самой большой, но не самой весомой. Договорная природа объединений предопределяла юридическую конструкцию «тела», в рамках которого государство приобретало ограниченные законом административные полномочия. «Важнейшим аспектом теории Иоганна Альтузия было то, что верховную власть непременно олицетворяет народ как юридическое лицо. Народ не способен избавиться от нее, поскольку она является характерной именно для этого конкретного вида объединения. Как следствие, верховная власть никогда не отчуждается и не переходит во владение господствующего класса или семьи» [3, с. 376]. Отсюда делается логический вывод о естественном и законном праве народа на сопротивление тираническим проявлениям власти. Жизнь в провинциальном немецком Эмдене позволило Иоганну применить теорию на практике. Он стал одним из руководителей протестного движения общины этого портового города против аристократического руководства провинцией через налоговые противоречия [4, с. 435]. Священная Римская империя и соседние Нидерланды были благоприятной средой для возникновения подобных идей, соответствующих политическим практикам.
Конфликт между политическими институтами, что разгорелся в Англии за несколько десятилетий после выхода труда Альтузия, перейдя в полноценную гражданскую войну, не мог не повлиять на дискурс суверенитета. К тому же в Англии концептуализация суверенитета не могла не почувствовать давления уже имеющихся идейных основ властной проблематики, а именно прочно укоренившейся в интеллектуальную традицию фикции двух тел короля. Идеологическая полемика, как это обычно бывает, была существенной частью революционного процесса. В рамках ведущей доктрины политического тела, в которую втиснулся парламент, потеснив его традиционного обладателя короля, оставалось слишком мало места для народа. Почти общим мнением было то, что суверенитет является свойством государственных институтов. Однако Томас Гоббс, в отличие от теоретиков божественного права как источника легитимности верховной власти, переводит дело в земную плоскость, привлекая всех людей к акту государства. Этот акт является десакрализованим, фигуру Бога как творца занимают люди, которые
сознательно, в рациональный способ основали цивилизацию. Они должны были бежать от Бегемота и попасть в крепкие объятия Левиафана, потому что первый является губительным состоянием хаоса, беспорядка, саморазрушения, путем в никуда, а второй — вынужденным, но единственно возможным шагом ради безопасных условий общественной жизни. Гоббс переводит собственный миф о договорных основаниях государства на язык политики и права. Предоставляя естественному праву разрушительный характера, Гоббс использует юснатуралистическую традицию для нового обоснования функций государства и статуса правящего лица. Естественное право на жизнь, которое не имеет границ в догосударственном состоянии, вследствие заключения учредительного договора трансформируется во взаимные обязательства по подчиненности государю. По Гоббсу индивиды являются создателями «искусственного человека», «смертного Бога». Как следствие они несут бремя полной ответственности за все, за собственные поступки и деятельность правителя. В этом с ним солидарен и Спиноза [5, с. 181]. Однако субъекты договорных обязательств превращаются в аморфную массу, когда речь идет о верховенстве власти. Народ персонифицируется в лице правителя. Если Rex est populus, то вполне приемлемо, что «желание государя является желанием всех и каждого, или что государь представляет всех и каждого» [6, с. 182]. Настоящим сувереном становится правящее лицо. Суверенитет не является трансцендентным феноменом, занесенным извне, он имманентен самой природе человеческого сообщества, является фундаментом ее организации. Отсюда его непостоянство и внутренняя бессодержательность. Суверенитет имеет выражение в законе, который является «декларацией воли верховного правителя» [7, с. 343], будь то король, лорд или «ошметки» парламента. Закон является властным решением, освобожден от внешних оценок относительно его совместимости со справедливостью. Значимость закона обусловливается только метафункцией государства. Если Боден устанавливал неформализованные, хоть и принципиальные, ограничения власти монарха относительно сфер собственности, налогообложения имущества подданных, то Гоббс сводил условия делегитимации власти в невыполнение сувереном основополагающей государственной функции: защиты права на жизнь. Однако, в отличие от Бодена, который раскрывал понятие суверенитета в категориях собственности: король является обладателем вещи под названием «общее дело», Republique[8, с. 113], Гоббс сконструировал понятие государства как политического сообщества и не только для того, чтобы отдать абсолютную власть одному человеку. Народ как создатель Суверена продолжает нести полную ответственность за каждый его шаг.
В Англии, после событий 1649 года, радикального разрыва с сложившейся традиции легитимации власти не состоялось. Несмотря на казнь короля, а возможно и благодаря ей, мифы о святости короля и народа не стали антагонистическими. Не гибель короля в династических междоусобицах, а ритуальное убийство политического образа Бога за
решением парламента стало потрясением для страны. В дальнейшем политический и конституционный дискурсы согласовывали коллективное единство властных и социальных институтов. Этому способствовал и компромиссный характер Великой французской революции.
Века спустя революционная Франция никаких компромиссов не принимала. Проект Просвещения подготовил условия для рождения нации. Как механическое сочетание обладателей прав или общая, органическое единство, нация представала как высшая инстанция, из сущности которой выводились легитимационные устои верховной власти. Расправа с ancient regime состоялась в момент казни Луи XVI. Неестественная во всех аспектах смерть короля стала для революционеров триумфальным основывающим актом нового порядка. Народ (нация) был провозглашен сувереном. Впрочем, новый верховный властитель, отобрав у короля политическое и физическое тело, все еще не имел собственной институциональной формы бытия. Политическая сущность народа была представлена в парламенте. «Парламент был институциональным локусом, что позволил риторически заполнить политический центр, опустошенный со смертью короля» [9, с. 55]. Парламент, что ранее в лице Генеральных штатов был небольшой частью политического тела монарха, отныне занимал второе, наглядное тело нации. Замена одной идеологической фикции на другую легитимировало переход власти к революционным группам, которые формировали политические, правовые, экономические дискурсы и соответствующую социальную практику.
Не удивительно, что парадоксальный мир Жан Жака Руссо был тем пространством смыслов, который вдохновлял антимонархические политические группировки. Общественный договор, естественные права, равенство, свобода, народный суверенитет — амбивалентные по своей сути концепции, которые с обоюдным успехом можно использовать как для свержения старого порядка, так и для обоснования нового строя. Договор конституирует народ как суверена и одновременно является первоначальным актом осуществления суверенитета. Механическая совокупность индивидов через конвенцию сливается в единое коллективное тело народа. По сути, возникает эффект, подобный Гоббсовскому смертному Богу, — индивиды в результате взаимных договоренностей создают политический организм, который имеет собственную волю — Общую волю, что не является простой математической суммой воль всех и доминирует над каждым человеком как частью Целого. Договор, как рациональное средство утверждения гражданской свободы, вызывает к жизни иррациональную первооснову общественного строя. Рациональное переходит в иррациональное и наоборот, когда в соответствии с Общей волей Целого ставится вопрос о легитимности или законности власти.
Суверенная воля нацелена на достижение общего блага и является источником социальной справедливости. Она раскрывается в общем законе, который не сводится к отдельным декретам или иным актам магистратур.
Содержание общей воли обретается интуитивно. Воля является неуловимой метафизической субстанцией, в суровых земных делах может возникать политическим решением любого содержания. Достоянием народного суверенитета является равенство перед законом. Однако закон является воплощением общей воли, перед которой индивид является обезоруженным. Общая воля является практически безграничной силой, опасность которой видел и сам Руссо, предостерегая предоставить ей институциональной формы. Вследствие очевидной опасности узурпации власти философ отрицает представительство или по крайней мере считает необходимым поставить под четко определенный контроль над деятельностью депутатов со стороны избирателей [10, с. 524]. Однако абстрактная общая воля не ограждает суверенный народ от тирании. Все могущество суверена на практике отнимает институт — парламент или правительство. «Государство Руссо была не чем иным, как Левиафаном Гоббса, увенчанный Общей Волей вместо короны тех, кого якобинцы называли «lesroisetlestyrans» [11, с. 50]. Противоречивый характер идей Руссо, открытость для интерпретаций приводило не менее парадоксальные максимы, выводились из теории народного суверенитета. Оправдывая революционное насилие, Максимилиан Робеспьер называл Террор «быстрой, строгой, неукоснительной справедливостью», «эманацией добродетели», что является «общим принципом демократии при наиболее сложных нуждах отечества»; «революционное правление — это деспотизм свободы против тирании» [12, с. 112-113]. Непосредственные последствия такой логики — отмена индивидуальных свобод, выделение категории «врагов народа», «адские колонны» и Террор от имени и во имя народа.
Опыт Революции и Наполеоновской Франции наглядно показал, что дело не в формальной принадлежности власти, а в ее пределах. Бенджамин Констан, будучи сторонником самого принципа суверенитета народа, объявлял о недопустимости его безнаказанности за то, что «свобода может быть потеряна вопреки этому принципу, даже через этот принцип». Позже Франсуа Гизо констатировал, что суверенитет народа является «абсолютной властью численного большинства над меньшинством, другими словами, тиранией». Народный суверенитет с его противоречивой дихотомией коллективного целого и индивидуальных естественных прав не был лучшей панацеей от склонности власти к своевольному правлению, чем верховенство монарха, основывалось на божественном праве королей. Претензии европейских монархов на абсолютизм унимались с большим или меньшим успехом постоянным сословно-корпоративным обществом, построенным на заглубленных в традициях или приобретенных в борьбе привилегиях, правах и свободах, а также ограничивались авторитетными каноническими текстами, хорошо известных в христианской общине. Бенефициарием новой идеологемы стала государственная структура, которая имела легальную возможность заполнять пустоту народного суверенитета своими произвольными смыслами. «И действительно, каждая тираническая
власть, которая возникала с тех пор оправдывала свою несправедливость в отношении личных прав претензией на присвоение себе представительства народа» [15, с. 74].
В XIX веке, несмотря на попытки сопротивления (восстановление монархии и соответствующая реанимация теории суверенитета монарха), идея верховенства народа стала ведущей в западном мире. Революционное превращения подданного в гражданина означало исторический разрыв с абсолютистской традицией. С другой стороны, власть народа как коллективного целого в повседневной жизни оставалась в значимых аспектах призрачной. История первой половины ХХ века побуждала к перезаключениям общественных контрактов на новых фундаментах. Развитие представительной системы было весомым достижением, но за ее открытость для манипуляций и злоупотреблений, самой корпоративной сущности, парламентская демократия не является механизмом, гарантирующим реализацию общего блага, что бы под ним не понималось. Более значимым являлось установление контроля над властными институтами, что должно обезопасить пространство гражданской свободы понятными, эффективными юридическими и ценностно обогащенными средствами. Введение четких правовых ограничений и ответственности является общим благом: «в интересах тех, кем управляют — защита свобод, в интересах власти — сохранение легитимности» [16, с. 30]. Формальная процедура законности и правосудия, отвечающая определенным ценностным морально-правовым требованиям, из которых состоит опорная конструкция государства, ограниченного правом, являются возможными при содействии гражданского общества. Речь идет о наличие развитой институциональной сети, сформированной наиболее активной частью населения, которая занимается гарантиями и защитой личных прав и собственности. Наглядный или отвлеченный характер народного суверенитета зависит прежде всего от реального баланса сил, который образовался между государственными и общественными институтами в конкретном социуме в определенный исторический период. Достигнут социальный компромисс, который определяет наполнение содержания симулякров правового государства, конституционализма и народного суверенитета, в частности.
Следовательно, народный суверенитет является произведением политической мифологии. Мифическая по сути идея не предполагает непосредственного внедрения в общественную практику и имеет другую функцию. Суверенитет по своей природе мифический в том смысле, что выступает первоисточником, который нормирует пространство политики. Это касается теорий суверенитета монарха, безличного абстрактного государства, народа или нации. Каноники, монархомахи, апологеты монархического верховенства, философы-просветители стремились заложить ценностно-смысловую систему координат, в рамках которой только могли быть осмыслены и объяснены значимость и иерархия социальных институтов. Народный суверенитет не является по своей
природе правовым понятием. Подобно другим легитимационным концепциям принцип суверенитет народа является идеологической конструкцией для утверждения господства, в то же время имеет важное символическое значение. Она создается вне права, но в дальнейшем может развиваться в пространстве юридической лексики. Идея суверенитета могла быть надлежащим образом выражена на языке права из-за того, что «юридический язык принадлежит к так называемым этнократическим языкам, которые обладают властным характером — или рождаются и живут внутри властных группировок, или используются ими для влияния на остальную часть общества» [17, с. 72]. Язык права сам является идеологическим языком, способным создавать мифы, что конструируют или изменяют социальный мир. Благодаря своей суггестивной потенции влияние юридического языка на сознание способен вызвать в массовом представлении эффект реификации идеи, которая к действительности может иметь лишь косвенное отношение. Однако проблема реального содержания принципа народного суверенитета не имеет универсального характера, а зависит от места и времени, то есть от определенной организации общества и наличия реальных ресурсов установления контроля за государственными институтами. Именно поэтому действенный политико-правовой контроль является ключевым фактором наполнения жизнью идеи суверенитета народа.
Использованные источники:
1. Марсилий Падуанский: Защитник мира. Defensor pacis/ Пер. с франц. Б.У. Есенова; науч. ред., вступит, ст., примеч. Г.П. Лупарева. М: Издательство-торговая корпорация «Дашков и К», 2014. - 656 с.
2. Грачев Н.И. Происхождение суверенитета: Верховная власть в мировоззрении и практике государственного строительства традиционного общества: монография / Н.И. Грачев. — М.: Зерцало, 2009. —320 с.
3. Себайн Джордж Г., Торсон Томас Л. История политической мысли. — К., 1997. — 838 с.
4. Osiander, A. Before the State. Systemic Political Change in the West from the Greeks to the French Revolution. 2007 — 564 р.
5. Спиноза Богословско-политический трактат // Спиноза Б. Сочинения: в 2 т. — Т. 2. СПб.: Наука, 1999. — С. 5-246.
6. Штраус Л. Естественное право и история. М.: Водолей Publishers, 2007.
— 312 с.
7. Гоббс Т. Основы философии. Ч. 3. О гражданине // Гоббс Т. Сочинения: в 2 т. — Т. 1. М.: Мысль, 1991. — С. 270-506.
8. Д. Кола. Политическая семантика «Etat» и «^at» во французском языке / Понятие государства в четырех языках: Сб. статей / под ред. О. Хархордина. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге / М.: Летний сад, 2002.
— 218 с.
9. Манов Ф. В тени королей. Политическая анатомия демократического представительства, пер. с англ. А. Яковлева. — М.: Изд-во Института
Гайдара, 2014. — 176 с.
10. Ж.-Ж. Руссо. Соображения об образе правления в Польше и о плане его переустройства, составленном в апреле 1771 г. / Руссо Жан Жак. Политические сочинения. — СПб.: Изд-во «Росток», 2013 — с. 497-588.
11. Маритен Ж. Человек и государство; пер. с англ. Т. Лифинцевой. — М.: Идея-Пресс, 2000. — 196 с.
12. М. Робеспьер. О принципах политической морали. Доклад 5 февраля 1794 г. / М. Робеспьер. Избранные произведения: в 3 т. — Т. 3. — М.: Наука, 1965. — с. 105-121.
13. Б. Констан. Принципы политики / Классический французский либерализм: Сборник. — М.: РОССПЭН, 2000. — С. 26-261.
14. Ф. Гизо. Политическая философия: о суверенитете / Классический французский либерализм: сборник. М.: РОССПЭН, 2000. — С. 507-588.
15. Жувенель Б. де. Власть: Естественная история ее возрастания / Бертран де Жувенель; пер. с франц. В. П. Гай дамака и А. В. Матешук. — М. : ИРИСЭН, Мысль. 2010. — 546 с.
16. Валадес Д. Контроль над властью / Д. Валадес. — М.: Идея-Пресс, 2006. — 248 ^
17. Ветютнев Ю. Ю. Аксиология правовой формы: монография. — М.: Юрлитинформ, 2013. — 200 с.
УДК 372.881.1
Глушкова Н.Г. старший преподаватель кафедра теории и методики преподавания исторических и
филологических дисциплин Ставропольский государственный педагогический институт
Россия, г. Ставрополь ЛИНГВОМЕТОДИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ РАБОТЫ НАД ТЕХНИКОЙ РЕЧИ ДЕТЕЙ-ИНОФОНОВ Аннотация:
В данной статье рассматривается проблема культурно-языковой адаптации детей-мигрантов. В настоящее время все более актуальными становятся аспекты обучения русскому языку как неродному. Большое значение приобретает работа над техникой речи детей-инофонов. Использование комплекса специальных упражнений будет способствовать совершенствованию техники речи учащихся-инофонов, а также ускорит их адаптацию в новой языковой среде.
Ключевые слова: языковая среда, дети-инофоны, техника речи, речевые пятиминутки, дикция, интонация.
