CC BY
152
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 1 (115) 2013
%
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 947.066.22:304.3 В. Я. МАУЛЬ
Ю. А. ОБУХОВА
Филиал Тюменского государственного нефтегазового университета в г. Нижневартовске
НАРОДНЫЙ МОНАРХИЗМ И ПУГАЧЁВСКИЙ БУНТ
(ПО МАТЕРИАЛАМ СИБИРСКОГО РЕГИОНА)
В статье рассматриваются малоизученные аспекты истории Пугачевского бунта 1773— 1775 годов в Сибири, связанные с реакцией местного населения на информацию о появлении самозваного «Петра III». Показано, как свойственный сибирским простолюдинам той эпохи народный монархизм детерминировал их поведенческие реакции в условиях нарастания народного движения в соседних с Сибирью регионах. Исследуются некоторые стороны участия жителей Сибири в самом бунте.
Ключевые слова: крестьянское движение, народный монархизм, самозванчество, Пугачёвский бунт, Сибирь.
В исторической науке уже давно отмечено, что знаковой чертой русского бунта является его тесная связь с народным монархизмом, основанным на идее «истинного» царя-батюшки [1, с. 21 —22].
В одних случаях восставшие ограничивались вербальным монархизмом, провоцированием и бытованием слухов, например, о «милостивых» указах царя, которые якобы изданы в интересах народа, но утаиваются изменниками-боярами. Однако иногда вербальная форма протеста дополнялась появлением разного рода самозванцев. Чаще всего они не имели массовой поддержки. И лишь в исключительных случаях народные движения «от имени царя» свя-
зывались с широким развитием самозванческих интриг [2].
Можно сказать, что наличие множества самозванцев стало одной из наиболее характерных примет русской истории ХУП — ХУШ столетий. Такое количество претендовавших на престол лжецарей, как и само их появление на авансцене русской истории, не было, конечно, случайным. Вплоть до знаменитого разбойника Кудеяра — якобы царевича Юрия, сына Василия III и Соломонии Сабуровой — с данным феноменом русские люди могли быть знакомы только понаслышке. И лишь в ХУП — ХУШ веках, когда поколебалось относительное единство тра-
диционного сознания, и сформировались специфические установки восприятия царской власти, самозванцы «посыпались» словно из рога изобилия. Важнейшей причиной самозванческого «бума» можно считать затянувшийся по времени переход России к индустриальной цивилизации, провоцировавший кризис традиционной идентичности.
В условиях модернизации, выглядевшей как вестернизация, объективная реальность в ощущениях простолюдинов наполнялась тревогами, смутными ожиданиями конца света, поскольку новые формы поведения, пробивавшие себе дорогу под влиянием эрозии традиционного уклада, не вписывались в устоявшуюся «картину мира». Души простецов, преисполнявшиеся беспокойством, не могли найти знакомого ориентира. Рушились привычные стереотипы, исчезало чувство безопасности, возрастал «коллективный страх» и начинался поиск ответов на встававшие экзистенциальные вопросы. В этой системе представлений появление самозванца — «истинного» царя (царевича) — и доверие к нему были зримым осуждением социальными низами существующих порядков как неправильных и неправедных.
Одним из ярких примеров массового народного движения в поддержку «истинного царя»-самозванца был, как известно, Пугачёвский бунт 1773— 1775 гг., предводитель которого донской казак Е. И. Пугачёв принял на себя имя «чудом спасшегося» императора Петра III. Хорошо известна история возникновения и развития самозванческой интриги Е. И. Пугачёва среди яицких казаков. Не менее важным представляется рассмотрение и того значительного резонанса, который вызвало это имя в Сибири.
Отметим, что сюжеты, связанные с отражением Пугачёвского бунта в сознании жителей сибирского региона в историографии не нашли достаточно полного воплощения. Работы на данную тему сравнительно немногочисленны и в основном затрагивают историческую, а не социально-психологическую составляющую проблемы [3 — 5].
Необходимо восполнить эту не столько событийную, сколько теоретико-познавательную лакуну. Опыт подобного рода и предпринимается в нашей статье.
Известно, что в рамках традиционного общества едва ли не основным источником информации для большинства населения были слухи, которым вследствие этого невозможно было не верить. Сказанное тем более касается такого отдаленного региона, каким являлась, да и остается сегодня, Сибирь.
Слухи о том, что Петр III жив, давно уже будоражили народный покой, задолго до объявления на Яике Е. И. Пугачёва. Не были исключением и сибирские крестьяне, которые между собой нередко поговаривали о «спасшемся» государе, осуждали ца-рицу-немку, упрекали власть за антинародную политику. Поэтому известие о начале Пугачёвского бунта, о появлении во главе протестующих долгожданного «царя-батюшки» в Сибири было встречено с удовлетворением. Разговоры об этом велись, например, в деревнях Шангазирской, Черной и Варюхиной, в селах Вознесенском и Чауском Остроге. А также в деревнях Камышевой, Барабе, Каинском форпосте, Калмыкове, селе Семилужном, зимовье Халдеево, деревне Турунтаево и мн. др.
Выдавая желаемое за действительное, сибирский губернатор Д. И. Чичерин сообщал в столицу, что «по притчине находящихся в техъ деревняхъ между поселщиками такихъ, кои при кончине Петра треть-яго при господахъ своихъ в Петербурге быть слу-
чились и погребение ево видели ... а особливо потому, што и разглашаютъ, сами будучи бунтовщики, яиц-кие бывшие злодеи, наказанные и ведущиеся на канате, — все генерально жители ни мало тому не верили и собратиию свою о кончине его величества уверяли, и почитаютъ то злодейское разглашение за самую ложъ» [6, с. 100].
Выставляя заставы на дорогах, правительство пыталось предотвратить непосредственные контакты населения сибирских уездов с жителями, охваченных стихией бунта районов. Оренбургский генерал-губернатор И. А. Рейнсдорп беспокоился о том, чтобы в результате предпринятых мер «зло далее, внутр сибирских границ, не ворвалось» [6, с. 259].
Однако власти были не в состоянии помешать распространению слухов о «царе-избавителе». Непосредственными их разносчиками были сосланные в Сибирь яицкие казаки — участники восстания 1772 г., которые повсеместно говорили о «возмутителе и злодее Пугачёве, яко-б он подлинно император Петр третий, и што будто бы ево команды разсыпались уж везде» [6, с. 99]. Даже сами представители сибирской администрации отписывали, что им известно о том, что «мятежники разглашали и уверяли, яко-б скоро будут возвращены обратно в их жилища, надеясь в том на злодея Пугачёва, коего называли императором Петром Третьим» [6, с. 100].
Отметим, что и сами повстанческие вожди стремились информировать население Сибири о бунте и привлечь его под свои знамена, «чтоб они, жители, его императорскому величеству службу свою оказывать могли всеусердную и верную ревность». С этой целью Пугачёв/Петр III, например, неоднократно призывал «Сибирской губернеи по линии, и в крепостях и в протчих жительствах приложенной при сем указе его императорскаго величества манифест живущим во оных крепостях и слободах обывателем объявлять. А впредь для надлежащаго сведения, списывая во оных станицах с реченного манифеста точ-ныя копии, оставлять в каждом жительстве . за что его величество имеет их всемилостивейше жаловать» [7, с. 67].
Заслуживает внимания то обстоятельство, что известия об этом падали в Сибири на благодатную почву. Сибирский губернатор Д. И. Чичерин отмечал, что повстанческая агитация яицких колодников посеяла по дороге от Тобольска до Иркутска «вредные слухи» и «по тракту живущий народ поколебала». Слухи о Пугачёвщине, но, самое главное, о том, что бунтовщиками предводительствует «подлинный» император, стали катализатором вспыхнувших в Сибири народных восстаний в поддержку «Петра III». Упрочению веры в «истинного» государя способствовало и распространение информации о том, что «заводы, села, деревни и Сибирской губернии крепости, все по приклонению взяты, и артиллерия с казаками потому ж выбрана» [7, с. 247], «будто б Си-бирскова губернатора Чичерина давно в Таболске нет», что он «схвачен, и, увезен куда, неизвестно» [6, с. 100-101].
Инициаторами протеста стали крестьяне Утяц-кой, Курганской и Иковской слобод. В целом же движением были охвачены территории Ялуторовского дистрикта (здесь сложился огромный повстанческий район, население которого поголовно примкнуло к бунту), Краснослободский дистрикт, Тюменский, Туринский и Верхотурский уезды. Из среды повстанцев выделились собственные вожди: курганский священник Лаврентий Антонов, Яков Кудрявцев, крестьянин Игнатий Маурин, «злодей-подго-
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 1 (115) 2013 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 1 (115) 2013
ворщик» А. Тюленев, ставший видным Пугачёвцем Семен Новгородов, Ф. Завьялов и др. Сибирскими бунтовщиками были установлены связи с главными районами Пугачёвщины. Лидеры движения «Кудряв-цов и Тюленев ... сказывали, что они из Оренбурга приехали, и о известном самозванце, уверяя, говорили» [6, с. 354].
В пожалованном ему чине хорунжего Я. Кудрявцев отправился в Утяцкую слободу с манифестом «для объявления крестьянству». После его агитации «многие слободы здались», охотно склонившись на сторону названого «государя». В Курганскую слободу был послан утяцкий крестьянин Петр Водени-ков, снабженный копией «императорского» манифеста. Посылка восставшими слободами своих людей в соседние населенные места — это явление, вообще характерное особенно для сибирских крестьян. Таким путем им удавалось расширять повстанческие связи. В результате курганские крестьяне также охотно согласились быть в подданстве у «Петра III» [3, с. 218].
Появление «царя-батюшки» порождало ожидание того, что справедливые порядки вскоре будут восстановлены, что «Петр III» «с их не будет брать семь лет подушных денег, вина казенного в продаже не будет, а курили б сами» [3, с. 226]. Правящая государыня в глазах сибирских крестьян закономерно превращалась в самозванку на троне. Поэтому ее манифесты и указы объявлялись подложными. Повстанцы читали распоряжения Екатерины II, но вместо того, чтобы повиноваться, «ответствовали только з бранью, что их манифесты правее» [8, с. 94]. В то же время указы повстанческого «Петра III» сибирские крестьяне, подобно тому, как это было, например, в слободе Чумляцкой, слушали, «стоя на коленях и подняв два перста» [9, с. 90].
Восставшие сибиряки дружно принимали присягу «императору», а тех, кто этого не желал делать, принуждали силой. Так, после взятия бунтовщиками Иковской слободы, пленных офицеров привели к присяге на верность «Петру III», а затем отправили в Оренбургский штаб. Особо же упорствующих сибирские повстанцы «кололи до смерти».
Немаловажной для местных крестьян была позиция священнослужителей по отношению к Пугачёву/Петру III. Как отмечалось в литературе, приходское духовенство отдаленных окраин страны во время бунта отличалось относительным конформизмом. Сельские священники нередко, «забыв совсем присягу и долг», с крестом и иконами торжественно встречали толпы бунтовщиков, возносили моления за «Петра III», читали его «манифесты» и т.п. В условиях безусловного господства в ту эпоху религиозного сознания подобные действия духовенства не могли не укреплять уверенность крестьян в «подлинности» названого государя. Эта вера была настолько прочной, что даже после казни самозваного «императора» социальные низы полагали, будто бы «избавителю» удалось избежать гибели, а в Москве казнили какого-то казака Емельку Пугачёва.
Сказанное характерно для настроения жителей Сибири и после разгрома правительственными войсками Пугачёвского бунта. Например, в конце 1770-х годов «мещанин из г. Тюмени И. Соколов разглашал на Златоустовском заводе, что Петр III жив, ведет успешные бои с правительственными войсками». Убедительным свидетельством могут также служить возникшие в 1786 году в народе слухи о том, что император Петр Федорович жив и скрывается в Сибири, в Тобольской губернии. Командир
Сибирского корпуса генерал-майор Н. Г. Огарёв с тревогой отписывал в Санкт-Петербург: «В округах Тобольского наместничества — Ишимском, Ялуторовском и Куринском — появилось важное разглашение о бывшем императоре Петре III, будто он жив» [10, с. 183].
Длительность бытования подобных слухов и их популярность в среде простонародья свидетельствовали о том, что с подавлением Пугачёвщины царистская психология сибирских социальных низов, основанная на прочной культурной традиции и специфической интерпретации идеи «истинного царя», осталась непоколебимой, ибо сохранялись причины, будировавшие массовое недовольство и в столь отдаленном от обеих столиц регионе.
Являясь наиболее яркой проекцией народного монархизма, самозванчество аккумулировало в себе целый комплекс социокультурных стереотипов, ориентаций и установок, характерных для доиндус-триальных цивилизаций. Посредством единства имени-образа Петра III, столь удачно воплощенного Е. И. Пугачёвым, происходило его закрепление в общественной культурно-языковой памяти русского народа, в том числе и на территории Сибири.
Библиографический список
1. Мауль, В. Я. Русский бунт как поиск традиционной идентичности (историографические и методологические заметки) / В. Я. Мауль // Клио. [СПб.]. - 2005. - № 1(28). -С. 17-25.
2. Мауль, В. Я. Самозваные цари и царевичи в социокультурной ретроспективе русского бунта (до Пугачёвского восстания) / В. Я. Мауль // Вестник Томского государственного университета. Бюллетень оперативной информации. Январь 2005. № 40. Социокультурные аспекты изучения русского бунта. - Томск, 2005. - С. 5-43.
3. Андрущенко, А. И. Крестьянская война 1773-1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири / А. И. Андрущенко. -М. : Наука, 1969. - 360 с.
4. Дмитриев-Мамонов, А. И. Пугачёвский бунт в Зауралье и Сибири: исторический очерк по официальным документам / А. И. Дмитриев-Мамонов. - СПб. : Типография Монтвида, 1907. - 258 с.
5. Кондрашенков, А. А. Очерки истории крестьянских восстаний в Зауралье в XVIII веке / А. А. Кондрашенков. -Курган : Изд-во газеты «Советское Зауралье», 1962. - 177 с.
6. Пугачёвщина. В 2 т. Т. 2. Из следственных материалов и официальной переписки. - М.; Л. : Гос. изд-во, 1929. - 496 с.
7. Документы Ставки Е. И. Пугачёва, повстанческих властей и учреждений. 1773-1774 гг. - М. : Наука, 1975. - 524 с.
8. Овчинников, Р. В. Манифесты и указы Е. И. Пугачёва (Источниковедческое исследование) / Р. В. Овчинников. -М. : Наука, 1980. - 280 с.
9. Зольникова, Н. Д. Духовенство Тобольской епархии и прихожане во время Крестьянской войны 1773-1775 гг. / Н. Д. Зольникова // Русское общество и литература позднего феодализма. - Новосибирск : Сибирский хронограф, 1996. -С. 104-118.
10. Побережников, И. В. Зауральский самозванец / И. В. По-бережников // Вопросы истории. - 1986. - № 11. - С. 182-185.
МАУЛЬ Виктор Яковлевич, доктор исторических наук, профессор кафедры гуманитарных и экономических дисциплин.
ОБУХОВА Юлия Александровна, ассистент кафедры гуманитарных и экономических дисциплин. Адрес для переписки: [email protected]
Статья поступила в редакцию 22.11.2012 г.
© В. Я. Мауль, Ю. А. Обухова
