CC BY
46
YAK 94(47).082 ББК 63.3(2)51
C.A. ТЕРЕХОВА
S.A. TEREKHOVA
МИСТИФИКАУИЯ И РЕВОЛЮиИЯ: «КОНСТАНТИНОВСКАЯ ЛЕГЕНДА» В ТАКТИЧЕСКИХ ПОСТРОЕНИЯХ РУССКИХ РЕВОЛЮУИОНЕРОВ XIX В.
MYSTIFICATION AND REVOLUTION: «A KONSTANTINOVSKY LEGEND» IN TACTICAL CREATION OF THE RUSSIAN REVOLUTIONARIES OF THE XIX CENTURY
В статье рассматривается проблема использования в русском революционном движении XIX в. идей «народного монархизма» в виде обращения к так называемой «кон-стантиновской легенде».
In the article the author touches upon the problem of usage of ideas of «national mon-archism« in the form of the address to so-called «a konstantinovsky legend» in the Russian revolutionary movement of the XIX century.
Ключевые слова: Народный монархизм, народные массы, самозванчество, революционное движение, декабристы, разночинцы, заговор, крестьянское движение.
Key words: National monarchism, people at large, samozvanchestvo, revolutionary movement, Decembrists, commoners, plot, country movement.
Прошло более 20 лет со дня распада СССР, но и сегодня российское общество находится в поиске дальнейшего вектора цивилизационного развития, что невозможно без определения его идеологической составляющей. При этом объективное и непредвзятое осмысление нашего исторического опыта играет важнейшую роль. Поэтому неудивительно, что политическая элита страны и научная общественность всерьёз заговорили о необходимости более взвешенного подхода к наиболее сложным и болезненным проблемам отечественной истории в рамках концепции создания единого учебника. Одним из таких остро дискутируемых в последние десятилетия вопросов остаётся и отношение к истории российского освободительного движения.
В рамках обсуждения этой проблемы оказалось недостаточным просто поменять оценки тех или иных событий революционного движения. Такой подход оказался совершенно контрпродуктивным, поскольку мало что давал для глубокого анализа и осмысления важных исторических событий прошлого. Здесь уместно будет привести точку зрения В.А. Твардовской, высказанную на круглом столе, проведённом журналом «Российская история»: «Оценивать идеи и действия революционеров вековой давности, исходя из нынешнего миропонимания, значит нарушать принцип историзма» [19, с. 9]. Как справедливо отмечали участники этого круглого стола сложность и многообразие российского революционного процесса показали, что на сегодняшний день перед историками может стоять только одна задача - проведение последовательного научного исследования, не допускающего «математической» смены плюс на минус» [5, с. 26].
И надо признать, что в последние годы появляются интересные, хотя и дискуссионные работы, затрагивающие ранее мало исследованные аспекты русского революционного движения. Среди них хотелось бы обратить внимание на статью О.А. Милевского «Ирландский фактор в русском освободительном движении 1860-1880-х гг.: к постановке проблемы»[14], целый цикл ста-
тей Ю.Н. Пелевина посвящённых революционному народничеству [20, 21], появление интересного межвузовского сборника «Народники в истории России» [17], подготовленного в Воронеже и содержащего интересные статьи по историографии и истории народничества таких авторитетных специалистов, как Исаков В.А. [8], Тюкачёв Н.А. [30], Мокшин Г.Н. [16], Милевский О.А. [15] и др. Кроме того, в издательстве РОССПЭН ведущими специалистами по истории русского революционного движения подготовлена фундаментальная энциклопедия «Революционная мысль России: XIX - нач. XX в.» [26].
Все вышеуказанные работы и издания обращаются к наиболее остро звучащим проблемам, связанным с историей революционного движения. Одной из таковых остаётся и вопрос о допустимости безнравственных средств для достижения высшей цели, иначе говоря, использования революционерами на практике знаменитой макиавеллевской формулы: «Цель оправдывает средства». В российской действительности XIX в. эта формула была реализована, в том числе и в виде революционных действий, имеющих своей целью обманным путём поднять народные массы на восстание против власти.
Эти мистификации имели разные формы. Одной из них было обращение революционеров к глубинным пластам «народного монархизма» с тем, чтобы спровоцировать социальные низы на восстание против правящей элиты под знаменем веры в доброго «царя-батюшку». Первоначально эта идея была обличена в форму так называемой «константиновской легенды», запущенной в оборот декабристами, и получившей в дальнейшем весьма широкое распространение.
Надо сказать, что вся российская история давала поколениям революционеров яркие примеры различных проявлений народного монархизма, связанного с массовыми выступлениями народных масс под знамёнами мифических царей или претендентов на трон. Целые века российской истории проходили под аккомпанементы этих грозных для правящей элиты потрясений, носящих название русского бунта.
В советской историографии эти выступления называли крестьянскими войнами, а в современной историографии их чаще называют массовыми народными движениями или народными бунтами. По мысли историка В.Я. Мауля «знаковой чертой русского бунта является его тесная связь с «народным монархизмом», основанным на идее «истинного царя». «Истинный» - это царь по Божьему промыслу, он - защитник простецов, гарант социальной стабильности, естественного порядка» [12, с. 7].
Если до начала XIX в. самозванчество, опиравшееся на идею «народного монархизма», облекалось в мифологизированные образы «истинных царей», которые примеривали на себя авантюристы-харизматики, наиболее ярким из них в преддверии, наступающего XIX в. был, как известно, Е.И. Пугачёв [11], и именно они были главной опасностью для правящей элиты, то XIX в. ознаменовал собой появление нового феномена русского радикализма, в его крайней революционной форме. Его появление явилось следствием своеобразия русской истории, определяющей вехой которой были преобразования Петра I.
Петровские преобразования не только придвинули Россию к Европе, но и породили две глубокие национальные проблемы социального и идеологического характера. По мысли Е.Л. Рудницкой, «выражением первой стал глубокий разрыв, образовавшийся вследствие приобщения верхов общества, дворянства к европейской культуре и массой народа... Выражением второй, связанное с этим разрывом, - появление интеллигенции, которой было суждено сыграть огромную роль в русской истории» [28, с. 7].
Если ещё в XVIII в. при всех его политических коллизиях наблюдалось единство самодержавной власти дворянства (венцом этого единения стала «Жалованная грамота дворянству») перед лицом народной России, то наступивший XIX в. в корне меняет эту картину. «Дней александровых прекрасное начало» быстро закончилось и сменилось аракчеевщиной, что для основ-
ной массы политически активного дворянства, воспитанного на идеях французского Просвещения, означало отступление самодержавия с пути реформ.
В свою очередь, это привело к зарождению первых декабристских организаций, быстро эволюционировавших от мирной деятельности к планам подготовки свержения династии Романовых. Неожиданная смерть Александра I 19 ноября 1825 г. и последовавшее после неё междуцарствие прямо привело декабристов к восстанию на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. Нельзя не согласиться с исследователями в утверждении, что «14 декабря 1825 г. стало результатом отступления самодержавия с пути Просвещения, и, вместе с тем положило начало никогда больше не исчезавшего противостояния интеллигенции и власти» [28, с. 7].
При этом радикально настроенной интеллигенции явно не хватало сил, чтобы решить задачу для реализации проекта более справедливого общественного устройства. Поэтому, как бы не разнились политические взгляды, а также программные и тактические установки русских революционеров от декабристов до народников в них прямо или косвенно, но содержалось аппелирование к простому народу с тем, чтобы поднять его на борьбу против самодержавия за достижение нового социального идеала. В этом контексте идеалисты-романтики из числа передовых дворян-военных (декабристов), а потом разночинцев-народолюбцев не могли не учитывать или просто отбросить веру тех же солдат, а затем и крестьян в доброго и справедливого «царя-батюшку».
В такой ситуации, чтобы более эффективно воздействовать на массы простого народа, радикально настроенные революционеры стремились максимально широко задействовать весь имеющийся у них пропагандистский арсенал. И в такой ситуации использование идей «народного монархизма» для воздействия на сознание простолюдина казалось вполне допустимым.
Первыми в своей политической практике попытку связать стихийный «народный монархизм» с нуждами революционного движения предприняли декабристы. Собственно сама обстановка междуцарствия способствовала появлению такой идеи. Как мы знаем, после смерти бездетного Александра I следующим по старшинству братом, который должен был наследовать царский трон, был Константин Павлович, однако задолго до смерти Александра Константин официально отрёкся от престола.
Уже на маневрах 1819 г. Александр сообщил Николаю Павловичу об отречении Константина, все это нашло отражение в официальном манифесте от 16 августа 1823 г. об отречении Константина и назначении наследником Николая. Этот манифест был отдан Александром на хранение московскому митрополиту Филарету, а также в Государственный совет, Сенат и Синод. Пакеты надлежало вскрыть в случае смерти императора [2, с. 10].
Однако первоначально, а именно 27 ноября 1825 г. вся страна присягнула Константину и формально в России появился монарх Константин I. В магазинах уже были выставлены его портреты. Однако Константин престола не принимал, одновременно не желал и формально отрекаться от него в качестве императора, которому уже принесена присяга. Так сложилась весьма двусмысленная и опасная для правящей династии ситуация - междуцарствия.
Переприсяга в пользу Николая Павловича была назначена на 14 декабря 1825 г. Ей и решили воспользоваться декабристы для прямого военного выступления против верховной власти. Сам факт переприсяги был весьма неординарным явлением в политической жизни Империи, и это событие быстро обрастало массой слухов. Именно тогда зарождается та самая «констан-тиновская легенда», которая не один десяток лет будет влиять на умы и чувства рядовых россиян и эксплуатироваться, как простыми авантюристами, так и революционерами.
Причём надо сказать, что в период её зарождения перед той самой переприсягой, даже некоторые из гвардейских офицеров близких к декабристским кругам полагали, что выступают именно в защиту несправедливо низ-
ложенного Константина. Так, любопытный случай отложился в документах о событиях 14 декабря 1825 г. Ротный командир Преображенского полка, впоследствии генерал-адъютант Игнатьев вспоминал: «Во 2-ю роту, составленную из молодых солдат, вошёл внезапно незнакомый офицер [Чевкин. - С.Т.] в адьютантском мундире. Польстив нижним чинам уверением, что вся гвардия ждёт от них примера и указания, объявил он в превратном виде о назначении на следующее утро присяги государю императору Николаю Павловичу и уверяя, что он собою пожертвовал, чтобы спасти первый полк русской гвардии от присяги дерзновенно называемой им клятвопреступлением» [2, с. 159-160].
Ещё более любопытные сведения в своих воспоминаниях приводит М.А. Бестужев о том, по каким мотивам пристал к Северному обществу его товарищ по службе в лейб-гвардии Московском полку князь Д.А. Щепин-Ростовский. Вот как он описывает поведение Д.А. Щепина-Ростовского на собрании в преддверии выступления 13 декабря 1825 г.: «Вечно без толку кипятящаяся натура Щепина вдруг окунулась в атмосферу ей неведомую, бурливое волнение которой ещё более её вскипятило. Не понимая, что дело шло совсем не о том, чтобы иметь царём Константина или Николая, - он за Константина выкрикивал самые отчаянные фразы и следственною комисси-ею был помещён в число самых отчаянных членов нашего Общества, тогда как даже о существовании Общества ничего не знал» [1, с. 67-68].
Если уж многие элитные гвардейские офицеры были дезориентированы обстановкой междуцарствия, что говорить о простых солдатах. Неудивительно, что дворянские революционеры попытались сыграть на идее «народного монархизма». Ведь для простого народа даже «самовольное воцарение или даже венчание на царство законное в обрядовом отношении, ещё не означало, что этот царь «истинный» [12], в данном случае ожидания связанные с «истинным» царём уже были направлены на Константина. Этот фактор и не без успеха использовали декабристы утром 14 декабря.
В частности, так действовали в казармах, где квартировал лейб-гвардии Московский полк А.А. Бестужев (Марлинский). «Брат [А. Бестужев. - С.Т.] говорил солдатам, что он адъютант императора Константина, - пишет очевидец этих событий М. Бестужев, - что его задержали на дороге в Петербург и хотят заставить гвардию присягнуть Николаю и пр. и пр. Солдаты отвечали в один голос: - Не хотим Николая - ура, Константин!!» [1, с. 69]. Итог нам известен. Лейб-гвардии Московский полк первым вышел на Сенатскую площадь.
Схожую ситуацию приводит в своих показаниях на следствии поручик лейб-гвардии Финляндского полка барон А.Е. Розен: «На вопрос генерал-адьютанта Е.Ф. Комаровского «отчего они не следуют за первым взводом», его взвод отвечал: «Мы не знаем, куда и что нас ведут. Ружья заряжены, сохрани бог убить своего брата, мы присягали государю Константину Павловичу, при присяге и у обедни целовали крест» [18, с. 16]. Да и сам А.Е. Розен в своих воспоминаниях подтверждает факт использования декабристами идей «народного монархизма»: «Правда, что первые роты из лейб-гвардии Московского полка были выведены под предлогом верности данной присяге Константину. Правда и то, что когда послышались возгласы в толпе «лучше вместо Константина конституцию!» и когда спросили нескольких человек: «Кто такая конституция?» - то ответили им: «Это супруга Константина» [25, с. 133].
Это же свидетельство приводится и в других источниках, в том числе и в материалах следствия [7, с. 16]. Конечно, это вовсе не означает, что для возбуждения солдат использовалась только «константиновская легенда». Тот же А.Е. Розен отмечает далее, что «правда и то, что гренадерам и надёжным унтер-офицерам были объявлены другие причины» [25, с. 133]. Но сам факт обращения декабристов к глубинным пластам «народного монархизма», несомненно, имел место в ходе подготовки и осуществления восстания 14 декабря, а главное, он катапультировал в жизнь само устойчивое су-
ществование «константиновской легенды», что даст в дальнейшем русским радикальным кругам возможность ещё не раз использовать её для возбуждения антицарских настроений.
После разгрома движения декабристов и суда над ними, создания Третьего отделение е.и.в.к. в Российской империи, «подмороженной» Николаем I, оппозиционное движение полностью не исчезло. Более того, его проявления власть наблюдает уже на рубеже 1820-1830-х гг. на примере действия сначала кружка «братьев Критских», а затем революционной организации Н.П. Сунгурова.
Под впечатлением от прокатившихся по стране «чумных» и «холерных» бунтов военных поселян 1830-1831 гг., волнений городской бедноты в Севастополе, начавшихся 3 июня 1830 г. и поддержанных матросами и солдатами местного гарнизона, «общество Сунгурова» разработало план вооружённого восстания силами московского гарнизона.
По этому плану предусматривался, в частности, захват артиллерии, вовлечение в восстание рабочих московских фабрик и тульских оружейных заводов, а также городской «черни», освобождённых из тюрем заключенных, причём последних предполагалось «заинтересовать» возможностью грабежа и пьянства. Но самое главное при составлении плана «сунгуровцы» делали серьёзную ставку на использование все той же «константиновской легенды». Они надеялись внушить народу, что в поддержку восставшим прибудет из Польши цесаревич Константин Павлович с войском, освободит крестьян, отменит подати и т. д. [4, с. 96].
Т. е. имея достаточно малочисленную организацию историкам известны имена 33 человек [4, с. 50], члены «Общества» Н.П. Сунгурова рассчитывали на введение в России конституции, которая «ограничивает деспотизм монархов, даёт свободу гражданам, воспламеняет их душу любовию к отечеству, производит между ними равенство, даёт способы раскрытия всем их нравственным и умственным способностям.» [4, с. 96].
При столь небольшой численности и не имея в отличие от декабристов серьёзной опоры в армии сунгуровцам ничего не оставалось, как для достижения поставленных целей попытаться привлечь социальные низы. Тем более, что в грозных народных выступлениях 1830-1831 гг. они усматривали признак недовольства простого народа царствованием Николая I. В такой ситуации революционеры с помощью распространения «константиновской легенды» надеялись поднять народ против «ложного царя» обманом занявшего трон и правящего неправедно.
В дальнейшем революционеры-разночинцы в период «апогея самодержавия» при Николае I, не имея достаточного количества сил, противопоставят диктату самодержавия бесцензурное печатное слово. Особенно активно русская бесцензурная революционно-демократическая печать заявит о себе в 1853 г., когда А.И. Герцен [в 1847 г. он навсегда покинет Россию. - С.Т.] основал в Лондоне «Вольную русскую типографию» [ВРТ. - С.Т.]. И начал он с развёртывания борьбы за освобождение крестьян [22, с. 72-73]. Острая постановка вопроса привлекла к нему ряд русских эмигрантов, в том числе возобновились его отношения с В.А. Энгельсоном, который начал активно сотрудничать в ВРТ. Причём среди ранних изданий ВРТ (до выхода «Полярной звезды») этому автору принадлежит видное место - 4 из 13 агитационно-пропагандистских произведений [27, с. 268].
В.А. Энгельсон ведёт свою пропагандистскую работу с более радикальных позиций, чем А.И. Герцен. Имея под рукой столь серьёзное идейное оружие, как свободная печать, В.А. Энгельсон пытается в своих агитационных произведениях обращаться к глубинным пластам народного сознания, используя при этом и идеи «народного монархизма». Все его прокламации обращены к народу и прежде всего старообрядцам. В двух «Видениях отца Кондратия» автор, используя религиозную лексику и воздействуя на религиозное сознание простонародья, пытается подвигнуть его
на прямое выступление против царя. Для этого он прибегает, с одной стороны, к использованию все той же «константиновской легенды», а с другой, пытаясь добиться делигитимизации правящего монарха, изображает его нерусским царём.
Вот как обращается в тексте прокламации к своей пастве святой старец Кондратий: «Народ же Российский сотворих себе кумира в царе своем нечестивом Николае Гольштинском, иже вошед на престол Монамахов путём беззакония, уморив брата своего Константина и тем уподобихся Каину. И многие скверны сей царь бе соделатель во мнози лета своего царения. При восшествии на престол повесил он Муравьёва Апостола, иже бе за народ и правду. Во Молитвословиях приказует нечестивец - царь имя свое печатать буквами крупными. Мое же имя возле его изображено печатию мелкою. Судьи его лихоимцы, чиновники грабители, народ отдан им и содержится им, царем, противно закону моему, в крепости у дворян» [24, с. 61].
В первом «Видении» старца Кондратия простому народу внушается мысль о том, что господь прогневался на Россию за то, что русские верят нечестивому и незаконному царю Николаю, служат ему и поклоняются как кумиру; и гнев этот не прекратится, пока русский народ во всем ему подчиняется и даёт рекрутов.
То есть на лицо попытка продемонстрировать народу образ «ложного» царя, как справедливо отмечают современные историки «несоответствие поведения правящего монарха массовым ожиданиям могло восприниматься как правление лже-царя... В то время как «истинный» царь - ставленник Бога, «ложный» - слуга Дьявола. Соответственно если подлинный царь может уподобляться Христу, восприниматься как образ Бога, живая икона, то «нечестивый» царь - это «лже-икона», т. е. идол» [31, с. 146, 148].
Как мы видим из текста прокламации, подача образа Николая I, как «лже-монарха», в данном случае должна была вызвать у простых читателей отношение к нему, как «слуге Сатаны», «лже-иконе» - это очень мощная посылка на «десакрализацию» власти царя Николая I, ведь борьба против подобных антихристовых проявлений есть благое дело для любого православного христианина.
Таким образом, под видом духовной литературы революционеры 18401850-х гг. пытались воздействовать на социальные низы с тем, чтобы противодействовать самодержавию и внушать народу веру в священную правоту такой борьбы. Надо сказать, что текст выше приведённой прокламации очень высоко оценил и А.И. Герцен. Он назвал её шедевром, и в конце января 1854 г. 500 экземпляров этой прокламации были отправлены в Константинополь для пересылки в Россию [10, с. 182].
Внутриполитическая обстановка в России в 1850-х гг. была весьма тревожной: с одной стороны, рост числа крестьянских выступлений подталкивал самодержавие к подготовке крестьянской реформы «сверху», а с другой, оппозиционные правительству силы видели в этих восстаниях кризис правящего режима и стремились воздействовать на русское общество посредством печатной пропаганды. В таких условиях противостояния самодержавия и революционно-демократического движения и произошло провозглашение «Манифеста» 19 февраля 1861 г., возвестившего народ о крестьянской реформе и отмене крепостного права. Однако крестьянская реформа не умиротворила общественных противоречий, скорее наоборот. Более того, текст «Положения о крестьянах выходящих из крепостной зависимости» в некоторых регионах Российской Империи в целом не устроил крестьянство, а в ряде регионов этот тест трактовался и весьма расширительно.
Наиболее известны события в с. Бездна Спасского уезда Казанской губернии. Обстановка в период оглашения «Манифеста 19 февраля» оставалась непростой. В 1861 г. помещичьи крестьяне практически не почувствовали изменений в своём положении. Вот почему столь долгожданная реформа не могла удовлетворить их. Нельзя не согласиться с мнением Б.П. Козьмина,
отмечавшего, что «полученную «волю» они почти повсеместно не признали за волю настоящую. Эта «воля» в их представлении была волей «панской», «барской» и они продолжали ждать другой воли, которая окончательно положит предел их зависимости от помещиков» [9, с. 8]. Именно на почве подобных настроений то тут, то там вспыхивал «крестьянские бунты». Пик крестьянских выступлений как раз и пришёлся на 1861 г. Для сравнения:
1860 г. - 108
1861 г. - 1859
1862 г. - 844 [29, с. 189, 229].
Как уже выше указывалось, проявления «русского бунта» теснейшим образом связаны с «народным монархизмом». По мысли американского исследователя Д. Филда, «народный монархизм проявлялся в фольклоре, церковных и гражданских церемониях, но в самой показательной форме в восстаниях и волнениях, в которых народ отказывался повиноваться «боярам» [32, с. 111]. Причём в одних случаях восставшие ограничивались вербальным монархизмом, провоцированием и бытованием слухов, например, о «милостивых» указах царя, которые якобы изданы в интересах народа, но утаиваются изменниками - боярами. В других же случаях вербальные формы протеста дополняются появление разного рода самозванцев.
Классическим проявлением подобной ситуации стали события, произошедшие в апреле 1861 г. в Пензенской губернии. Их центром стало село Кандеевка. Бунт охватил 14 тыс. бывших крепостных и вошёл в историю под название «Кандеевское восстание». Вот как выглядела ситуация в охваченными крестьянским волнениями районе. «Многотысячные толпы кандеев-ских бунтарей с красными знамёнами разъезжали тогда на телегах по деревням Пензенской и соседней Тамбовской губернии, всюду провозглашая: «Земля вся наша! Оброк не хотим, работать на помещика не станем!» Крестьянский вожак Леонтий Егорцев не уставал повторять, что царь направил крестьянам «взаправскую» грамоту с полным освобождением их от помещиков но помещики её перехватили, после чего царь через него, Егорцева, приказал: «Всем крестьянам выбиваться от помещиков на волю силою, и если кто до Святой Пасхи не отобьётся, тот будет, анафеме проклят». Бывалый, испытавший все тяготы крепостной жизни, розги, тюрьму и бег, 65-летний Егорцев ещё до появления в Кандеевке, по розыскным данным «назывался великим князем Константином Павловичем и возмутил крестьян разных имений». Восставшие крестьяне боготворили Егорцева. Все окрестные села присылали за ним тройки, а наиболее восторженные почитатели водили его под руки и носили за ним скамейку» [29, с. 228].
Кандеевское восстание было разгромлено 18 апреля регулярными войсками под командованием флигель-адьютанта царской свиты А.М. Дреняки-на. Десятки крестьян были убиты и ранены, сотни - выпороты и отправлены в Сибирь на каторгу и поселение. Самому Егорцеву удалось скрыться (крестьяне бесстрашно шли под пули и на дыбу, но его не выдавали). Через месяц в мае 1861 г. этот колоритный крестьянский вожак, выступавший ещё и в роли «Константина Павловича», умер [29, с. 228].
Сам факт многочисленных крестьянских выступлений убеждал революционные круги в том, что возможность скорой крестьянской революции в России вполне возможна. Уже осенью 1861 г. А.И. Герцен бросает клич «В народ»! [22, с. 130] С целью объединения всех революционных сил для подготовки крестьянской революции в 1861 г. начинается мощная прокламационная компания. Да и все 1860-е гг. войдут в историю российского революционного движения, как «эпоха прокламаций» [33, с. 242].
Объектом прокламационной компании стали практически все слои русского общества. Специальную прокламацию, обращённую к помещичьим крестьянам, написал сам Н.Г. Чернышевский. Воззвание к «Барским крестьянам...» было написано непосредственно под впечатление царского манифеста и «Положений» 19 февраля 1861 г. В другой прокламации «Воз-
звание к крестьянам «Бью челом народу православному.»1 [39] также разоблачалась антинародная царская власть. Более того, предпринимались попытки делегитимизировать царскую власть изображая царя - нерусским, а следовательно и не христианским и не защитником русского православного народа. «Нечего правда и лучшей доли ждать нам от царя нашего немца; он знает свои выгоды и соблюдает их, да выгоды своих верных слуг помещиков, что помогают ему давить и обижать нас», - содержалось в прокламации [24, с. 125].
Однако «быстрого» революционного эффекта в самом начале 1860-х гг. прямые печатные обращения к крестьянству не дали. Правительству, несмотря на мощный подъем стихийного крестьянского движения, удалось не допустить его сращивания с действиями революционеров из первой «Земли и воли» и отбить первый радикальный натиск 1861-1862 гг. В такой ситуации, представители русского революционного движения связывали свои надежды с 1863 г., когда истекал срок введения в действие уставных грамот, и среди крестьян поползли слухи о том, что именно в этот год будет объявлена настоящая воля. И тогда не только будут прекращены все их повинности по отношению к помещикам, но и у помещиков будет отобрана и разделена между крестьянами вся земля.
Вполне уместно для оценки сложившейся ситуации привести мнение Б.П. Козьмина отмечавшего, что «такое настроение крестьян создавало крайне напряжённое и угрожающее положение. Казалось, что в 1863 г., когда крестьяне убедятся в том, что их надежды на получение от царя новой воли не оправдались, они повсеместно восстанут против помещиков и властей, и произойдёт революция, превосходящая своими ужасами столь памятную дворянам пугачёвщину. Ожидание грядущей крестьянской революции было широко распространено в различных кругах тогдашнего общества» [9, с. 8].
В такой ситуации часть революционеров считает вполне допустимым ускорить ход событий и попытаться вызвать всероссийское крестьянское восстание, играя на «народном монархизме», используя в качестве катализатора подложный царский «Манифест». Для этого очень смелого, но совершенно авантюрного начинания была выбрана Казанская губерния, известная своими крестьянскими выступлениями в 1861 г. В историю русского революционного движения эти события вошли под названием «Казанского заговора» [23].
Однако обращение к использованию подложных царских манифестов, вовсе не означало окончательного отказа от использования революционерами «константиновской легенды». Как это неудивительно, но в самом начале 1870-х гг. её попытался реанимировать уроженец г. Саратова дворянин П. Григорьев [3, с. 241-242]. И самое удивительное, что заодно с ним выступил известнейший русский литератор Г.И. Успенский.
При реализации своего проекта П. Григорьев исходил из простой мысли, что при крестьянском невежестве будет достаточно использования все той же «константиновской легенды» чтобы организовать мощный бунт. В саратовских кружках П. Григорьев слыл вообще оригиналом. При этом знающие его отмечали редкие способности П. Григорьева «к пропаганде среди крестьян при умении владеть в совершенстве простонародным языком; говорили о большой склонности к литературе, вероятно, находившей приложение в то время в составлении каких-нибудь прокламаций, но никогда не упоминали, чтобы он пытался претворить в дело свою идею» [6, с. 409].
Однако случай сводит его с Г.И. Успенским. А.И. Иванчин-Писарев, хорошо знавший Г.И. Успенского, отмечал: «Как часто бывало в сношениях этого большого писателя и человека с людьми, искавшими общения с ним, последние до такой степени очаровывались его умом, проницательностью
1 Написана в декабре 1861 г., предполагаемый автор студент Казанского университета И.Д. Пеньковский.
и обаятельными свойствами его характера, что чувствовали потребность не только говорить с ним совершенно откровенно, но и проверять правильность своих взглядов освещение предмета с точки зрения любимого писателя. Неудивительно поэтому, что Григорьев договорился с Глебом Ивановичем до своей теории о «самозванце»» [6, с. 409]. Оценивая же личность самого Г.И. Успенского, мемуарист отмечал, что «в те годы в его характере сказывался временами какой-то игривый задор, толкавший его в строну поступков, казавшихся в другое время немыслимыми в связи с его обычной сдержанностью. И вот в голове Успенского мелькнула мысль: «а если попробовать «Константина» [6, с. 410].
Далее дело происходило следующим образом. Действовать решили зимой в Тульской губернии. Роль «Константина» играл Г.И. Успенский, а П. Григорьев представлялся «его молочным братом» и начали объезжать деревни. В период этих вояжей повозка останавливалась около окрестных кабаков и Григорьев отправлялся внутрь для беседы. Сам Г.И. Успенский так описывал дальнейшее: «Я лежу, закрылся плотнее, а мамкин сын пошёл в кабак. Что он там горилл, что делал - не знаю, только выходит из кабака в сопровождении двух-трёх мужиков и несёт бутылку водки со стаканчиком. Снял шапку. «Отведайте, говорит, ваше высочество!». Угостивши верноподданных остатками водки, мамкин сын вернулся наконец; вскочил на облучок, а на крыльце кабака - уже с пяток мужиков. Помалкивай, ребята! Знай, наша будет! - крикнул он и с этими словами стегнул лошадёнку».
Так проехали ещё две-три деревни, по оценкам все того же Г.И. Успенского П. Григорьев был великолепен: «Какая выдержка! Какое умение плести что- то несуразное, загадочное. Кажется вот несусветная чепуха, а суеверные умы что- то улавливают, в простых сердцах загорается надежда» [6, с. 411]. Таким образом, П. Григорьев, достаточно хорошо знакомый с народной психологией, используя образ «Константина», который несколько статично, но при этом загадочно играл Г.И. Успенский, создавал фольклорную монархическую утопию, которая в свою очередь диктовала каноны развития самозванческого жанра. Как отмечают историки, «как театрализованное действо, самозванчество актуализировало социокультурные связи с миром народной смеховой культуры, в том числе с так называемой «игрой в царя», правила которой были запрограммированы в традиционной ментальности» [12, с. 37].
В этой завязавшейся «самозванческой игре» первым делом необходимо было доказать правомерность притязаний на сакральный статус или имя для этого мог служить и какой-то телесный код [13], но даже при его отсутствии само таинственное обрамление встречи с «венценосной персоной», как-то определённый стиль её поведения и особенно поведения лиц её представлявших, все это также могло выступить весомым аргументом в воздействии на народные души. В данном же случае эффект воздействия подкреплялся слухами среди крестьян о том, что помещики обманом скрыли истинную царскую волю прописанную в манифесте 1861 г.
Именно так и вёл себя П. Григорьев, что и оказывало нужное ему воздействие на крестьян. Об эффекте подобного воздействии свидетельствует сам Г.И. Успенский: «Наутро двинулись в обратный путь. - Вот посмотрите, что сегодня выйдет! - сказал Григорьев, - я предупредил, что поедем назад. В это раз уже на заворачивали к кабакам. И вдруг, представьте, у одной околицы - целая толпа! Встречаю с хлебом-солью!.. Я закутался поплотнее. Вижу, поснимали шапки, опускаются на колени. Григорьев остановил лошадь - толпа хлынула к саням. «Рано православные, - говорит мамкин сын, -рано! Нельзя ему обозначаться! Молчок, ребята, молчок!... Вдруг: «Ваше высочество, обнадёжьте их милостивыми словами!». Что тут делать? Пробормотал что-то не своим голосом. Уж и натерпелся я страху! - Говорил Глеб Иванович и с большой тоской в голосе прибавил: - А ведь мамкин-то сын прав оказался!» [6, с. 412].
Как видим, в данном случае революционеры проводили своеобразную «разведку боем», не планируя каких-то дальнейших мероприятий, либо сведения о них просто не дошли до современных исследователей. Но в любом случае, даже из заключительных слов Г.И. Успенского мы можем понять, что опыт подобного воздействия на крестьянские массы был признан вполне удачным и стал своеобразной отправной точкой для действий некоторых последующих революционных групп.
Таким образом, из выше приведённых фактов следует, что уже с первой четверти XIX в. в формирующемся тогда российском революционном движении наряду с другими формами (военная революция, заговор и пр.), с помощью которых существующие тогда революционные группы и организации рассчитывали одержать победу над существующим политическим строем, они также обращались и к использованию идей «народного монархизма» с целью воздействия на социальные низы для втягивания и их в борьбу за новые социальные идеалы.
В качестве фитиля, который должен был привести в движении косные и малоподвижные народные массы использовалась, как «константиновская легенда», так и самозванчество «вельможного типа», дополненное наличием у самозванцев качественно выполненных подложных царских манифестов. Для массы активной революционно настроенной молодёжи жаждущей прямого и активного действия, обращение к использованию «самозванческой идеи», замешанной на вере крестьян в доброго «царя-батюшку» оставалось ещё одним, пока неиспользованным до конца тактическим методом, призванным поднять народ на восстание против власти.
Литература
1. Воспоминания Бестужевых [Текст]. - М. ; Л. : Изд-во Академии наук, 1951. -891 с.
2. Гордин, Я.А. События и люди 14 декабря. Хроника [Текст] / Я.А. Гордин. -М. : Советская Россия, 1985. - 288 с.
3. Дебагорий-Мокриевич, В.К. От бунтарства к терроризма [Текст] : в 2 кн. / В.К. Дебагорий-Мокриевич. - М. : Молодая гвардия, 1930. - 723 с.
4. Дьяков, В.А. Освободительное движение в России, 1825-1861 [Текст] / В.А. Дьяков. - М. : Мысль, 1979. - 288 с.
5. Зверев, В.В. Русское народничество [Текст] : учебное пособие / В.В. Зверев. -М. : РАГС, 2009. - 286 с.
6. Иванчин-Писарев, А.И. Хождение в народ [Текст] / А.И. Иванчин-Писарев. -М. ; Л. : Молодая гвардия, 1929. - 451 с.
7. Из писем и показаний декабристов [Текст]. - СПб., 1906.
8. Исаков, В.А. Сущность российского радикализма второй половины XIX века в историографическом процессе [Текст] / В.А. Исаков // Народники в России : межвуз. сб. науч. тр. Вып. 1. - Воронеж : Истоки, 2013. - С. 8-26.
9. Козьмин, Б.П. Казанский заговор 1863 года [Текст] / Б.П. Козьмин. - М. : Изд-во Всероссийского общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1929. - 142 с.
10. Летопись жизни и творчества А.И. Герцена. 1851-1858 [Текст]. - М. : Наука, 1976. - 541 с.
11. Мауль, В.Я. Имя-Образ императора Петра III в механизме культурной идентификации переходной эпохи (по материалам Пугачевского бунта) [Текст] / В.Я. Мауль // Проблемы истории культуры. Вып. 2. - Нижневартовск : Изд-во НГГУ, 2005. - С. 178-187.
12. Мауль, В.Я. Самозваные цари и царевичи в социокультурной ретроспективе русского бунта (до пугачёвского восстания) [Текст] / В.Я. Мауль // Социокультурные аспекты изучения русского бунта. Вестник Томского государственного университета. Бюллетень оперативной информации. № 40. -Томск : Изд-во ТГУ, 2005. - 162 с.
13. Мауль, В.Я. Лжедмитрий I: телесный код как культурный маркер самозванца [Текст] / В.Я. Мауль // Мининские чтения : сб. науч. тр. по истории Восточной Европы в XI-XVII вв. - Нижний Новгород : Кварц, 2011. - С. 19-40.
14. Милевский, О.А. Ирландский фактор в русском освободительном движении 1860-1880-х гг. XIX в.: к постановке проблемы [Текст] / О.А. Милевский // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. -2013. - № 4 (25). - С. 70-90.
15. Милевский, О.А. Ранний период революционной деятельности Льва Тихомирова: 1871-1873 гг. [Текст] / О.А. Милевский // Народники в России : межвуз. сб. науч. тр. Вып. 1. - Воронеж : Истоки, 2013. - С. 239-258.
16. Мокшин, Г.Н. Народники-культурники в отечественной историографии 1970-2000 гг. [Текст] / Г.Н. Мокшин // Народники в России : межвуз. сб. науч. тр. Вып. 1. - Воронеж : Истоки, 2013. - С. 59-73.
17. Народники в России [Текст] : межвуз. сб. науч. тр. Вып. 1. - Воронеж : Истоки, 2013. - 300 с.
18. Невелев, Г.А. Андрей Евгеньевич Розен и его «Записки декабриста» [Текст] / Г.А. Невелев // Розен А.Е. Записки декабриста. - Иркутск : ВосточноСибирское книжное изд-во, 1984. - С. 3-58.
19. Освободительное движение в России: современный взгляд на вещи или приверженность традициям? «Круглый стол» [Текст] // Отечественная история. -1999. - № 1. - С. 3-18.
20. Пелевин, Ю.А. Южные бунтари в Чигиринском заговоре [Текст] / Ю.А. Пелевин // Российская история. - 2014. - № 1. - С. 130-151.
21. Пелевин, Ю.А. Первая протестная демонстрация в России [Текст] / Ю.А. Пелевин // Вопросы истории. - 2012. - № 8. - С. 14-29.
22. Пирумова, Н.М. Александр Герцен - революционер, мыслитель, человек [Текст] / Н.М. Пирумова. - М. : Мысль, 1989. - 256 с.
23. Революционная ситуация в России 1859-1861 гг. [Текст]. - М. : Наука, 1960.
24. Революционный радикализм в России: век девятнадцатый [Текст]. - М. : Археографический центр, 1997. - 576 с.
25. Розен, А.Е. Записки декабриста [Текст] / А.Е. Розен. - Иркутск : ВосточноСибирское книжное изд-во, 1984. - 480 с.
26. Революционная мысль в России: XIX - нач. XX в. [Текст] / Энциклопедия. -М. : Изд-во РОСПЭН. - 611 с.
27. Рудницкая, Е.Л. А.И. Герцен. Начало революционной пропаганды (К 175-летию со дня рождения) [Текст] / Е.Л. Рудницкая // Исторические записки. -Т. 116. - М. : Наука, 1988.
28. Рудницкая, Е.Л. Русский радикализм [Текст] / Е.Л. Рудницкая // Революционный радикализм в России: век девятнадцатый. - М. : Археографический центр, 1997. - С. 7-22.
29. Троицкий, Н.А. Россия в XIX веке. Курс лекций [Текст] / Н.А. Троицкий. - М. : Высшая школа, 1997. - 431 с.
30. Тюкачев, Н.А. Революционное народничество в российской историографии 1990-х гг. [Текст] / Н.А. Тюкачев // Народники в России : межвуз. сб. науч. тр. Вып. 1. - Воронеж : Истоки, 2013. - С. 40-59.
31. Успенский, Б.А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен [Текст] / Б.А. Успенский // Успенский Б.А. Избр. тр. Т. 1 : Семиотика истории. Семиотика культуры. - М. : Языки русской культуры, 1996.
32. Филд, Д. Размышления о наивном монархизме в России от эпохи Пугачёва до революции 1905 г. [Текст] / Д. Филд // Экономическая история. Обозрение. Вып. 8. - М. : Изд-во Московского ун-та, 2002. - С. 110-115.
33. Шелгунов, Н.П. Воспоминания [Текст] : в 2 т. / Н.П. Шелгунов, Л.П. Шелгу-нова, М.Л. Михайлов. - М. : Наука, 1967. - Т. 1.
