CC BY
18
Серия «Социально-гуманитарные науки». 4/2016
ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 801 (091) - 500.86/ 87
Л. Я. Костючук
НАРОДНОЕ ПСКОВСКОЕ СЛОВО В ЗАПИСЯХ ПРОШЛОГО - ПАМЯТЬ О НАРОДЕ (эпизоды из работы над «Псковским областным словарём»)
Память о тех, кто посвятил себя собиранию, фиксации, сохранению народного Слова, незабываема. Никогда не знаешь, как именно скажется то или иное слово и какие пласты культуры (включая и язык) оживут во времени и пространстве. Псковские лексикографы вместе с петербургскими соратниками готовятся отметить славный юбилей С. М. Глускиной — выдающегося учёного, оставившего глубокий след в истории языка, диалектологии при работе над словом, в частности и в связи с созданием «Псковского областного словаря с историческими данными».
Лексическое богатство «Псковского областного словаря», его Картотеки (хранящейся в Псковском и С.-Петербургском университетах) позволяет находить ответы на вопросы, касающиеся разных уровней псковской народной речи. Но это богатство достигается ценностью и письменных источников, например благодаря замечательному архиву А. И. Белинского (1886—1977 гг.).
Ключевые слова: лексикография, синхрония и диахрония, псковские говоры, «Псковский областной словарь», достоверная письменная фиксация народной речи.
На кафедре русского языка Псковского госуниверситета (бывшего Псковского госпединститута) с 50-х годов XX века не прекращается научно-исследовательская работа, связанная со сбором, обработкой для фиксации, с изучением псковских народных говоров, самое главное, с созданием совместно с коллективом санкт-петербургских (ранее ленинградских) словарников первого в мировой лексикографии удивительного «Псковского областного словаря с историческими данными» (это реализация идеи Б. А. Ларина) [7, с. 3]. Талант и авторитет замечательного филолога XX века Б. А. Ларина увлёк и сплотил его учеников, коллег, сподвижников, учеников учеников и т. д. на поистине титанический труд составления фактически двух словарей в одном: 1) современного регионального псковского областного полного типа с учётом и общерусских слов, на фоне которых яснее выступает своеобразие местных значений, а также 2) регионально-исторического с использованием местных слов из псковских памятников письменности. Научная значимость и актуальность такого труда проявляются постоянно.
Достаточно вспомнить событие нынешнего летнего сезона археологических раскопок в Новгороде. В берестяной грамоте XIV века (по стратиграфическим данным — первая половина XIV века, предположительно 1326—1350 годы) обнаружено было слово посак по отношению к собственному имени Ортимии или Ортимия (во фрагменте текста с родительным падежом «оув [= у] Ортимие»). Новгородским археологам и окружающим новгородским жителям слово посак оказалось неизвестным, как и псковским археологам, к которым обратились новгородские коллеги. А псковские лингвисты-лексикографы хорошо знают это слово с загадочными судь-
105
бой и происхождением, а теперь ещё одно интересное предположение у академика А. А. Зализняка, который занимается вместе с академиком В. Л. Яниным и член-корресподдентом РАН А. А. Гиппиусом расшифровкой и определением семантики древних лексем на бересте [14].
Для псковских исследователей-диалектологов это слово — одна из «визитных карточек»: оно уникально и в области исторических фонетических особенностей, и в области лексики по причине взаимодействия с окружающими неславянскими языками уже в глубокой древности, на что обращали внимание выдающиеся учёные [13; 2, с. 20—43; 3]. Это балтские языки (латышский, литовский), прибалтийские финно-угорские (в частности, эстонский).
Подробно об этом слове сейчас не говорим: недавно у меня был доклад на конференции в Волгограде, написана статья, но, самое главное, работа с этим древним словом будет продолжена.
Научно-практическая лексикографическая работа над «Псковским областным словарём с историческими данными» [10] осуществляется по строгой Инструкции, составленной Б. А. Лариным [8; 9, с. 252—271], и по обновлённой по прошествии десятилетний работы, позволившей приобрети уникальный опыт [5, с 5—67] (к тому же сейчас подготовлен и третий вариант, который будет помещён в очередном выпуске словаря). Всё это требует постоянных, обязательных научно-исследовательских решений.
Поэтому традиции псковских диалектологических конференций всегда вызывали и вызывают большой интерес в научной среде. И не случайно кафедра запланировала на октябрь 2017 года очередную (причём юбилейную) международную псковскую диалектологическую конференцию. Посвящается она 100-летию со дня рождения С. М. Глускиной — нашей коллеге, выдающемуся учёному (историку языка и диалектологу, опытнейшему лексикографу, ученице Б. А. Ларина, создавшей на кафедре русского языка Псковского пединститута известное научное направление «Псковская народная речь. Её место в общей системе русского языка. Псковской областной словарь с историческими данными». Обязательно вспомним об «эффекте Глускиной», по словам А. А. Зализняка, относительно несвершения второй палатализации в языке древних псковских кривичей — предков современных носителей псковских говоров [2, с. 20—43; 15, 8. 475—482].
Псковская конференция посвящена также 50-летию выхода первого выпуска «Псковского областного словаря с историческими данными» в 1967 году, вопреки очень горячей дискуссии по поводу значимости такого словаря. Но время всё расставило на свои места. Работа активно продолжается.
Диалектологам хорошо известны трудности сбора, пополнения современного диалектного материала при постоянном влиянии «внешней лингвистики», по словам Ф. де Соссюра [11, с. 59—61], на народные говоры. Социально-культурные условия сильно сказываются на жизни сельских диалектоносителей: заставляют молодых людей и даже средне-старшего возраста «отказываться от активного пользования» материнской местной народной речью. Кроме того, прогресс быта заставляет забывать традиционные реалии, вообще традиции: ведь многое выходит из повседневного обихода. Значит, устаревают в разной степени замечательные народные слова с особыми значениями, да и сами лексемы уходят в пассив. Забота о сохранении рече-язы-ковой культуры — одна из главных забот в современном цивилизованном обществе.
Поэтому диалектологам-лексикографам особенно важно пополнять достоверными источниками диалектные картотеки. Картотека «Псковского областного словаря», собранная усилиями огромного количества учёных, студентов, краеведов, просто любителей народного Слова — одна из богатейших диалектных картотек, как и предполагал на заре работы над словарём Б. А. Ларин [7, с. 3]. Хранится она в межкафедральном словарном кабинете имени профессора Б. А. Ларина в СПбГУ и в Псковском вузе. Напомним тот уникальный том-приложение к создаваемому в середине трудных 90-х годов Кадастра достопримечательных природных и историко-культурных объектов Псковской области [4], в котором за 50 лет (1945—1995 годы) упомянуты все, кто способствовал собиранию псковского богатства народной речи) [6]. Совсем недавно случай подарил нам записи красногородских говоров от интересующегося языком пожилого человека Ивана Егоровича Зайцева: он бережно хранил дорогие ему тетради от своей мамы, но, услышав на радио мою передачу о языке, но совсем на другую тему, уже не один раз присылает ценные записи из «пограничья» с латышским языком. В них фиксируются сохранявшиеся ещё несколько десятков лет назад такие особенности, которые почти сейчас не встретишь. Расписанный на карточки материал пополнит нашу Картотеку.
Ещё ранее счастливая случайность познакомила меня с рукописным архивом Александра Ивановича Белинского (1886—1977 годы жизни замечательного знатока народной речи). Это образованный филолог в широком плане (окончил историко-филологический факультет Петербургского университета в начале XX века) и всю жизнь работал учителем русского языка и литературы в Опочке (20-е — начало 30-х годов XX века), затем, по воле трагической судьбы разлучённый с любимой Опочкой, работал и преподавал в поселке Пола Новгородской области, где и скончался. Учитель прекрасно знал псковские говоры, в частности опочецкие, привлекал учащихся к краеведческой работе, к сбору фольклорных произведений, особенно частушек, к познанию творчества Пушкина.
Способный к научным исследованиям (в университете Александр Иванович был учеником известного профессора С. Ф, Платонова, который предложил ученику после окончания университета остаться в университете на научной работе), А. И. Белинский всё-таки отказался, так как его больше привлекала педагогическая деятельность, краеведческая работа вместе с молодёжью. И всю жизнь он собирал произведения народного творчества, записывал народную речь, точно фиксируя её звучание, замечая и выясняя каждую языковую особенность.
В архиве А. И. Белинского есть и художественные произведения-воспоминания с передачей речи персонажей; ценны научные очерки-исследования многих сторон жизни Опочецкого края 20—30-х годов XX века. Неоднократное обращение к этим источникам обогащало и мои наблюдения над народной псковской речью и, самое главное, нашу Картотеку, а значит, и словарь.
В 2017 году будет сорок лет, как ушёл из жизни (1977 год) человек, который очень хорошо знал псковские (опочецкие) речь и культуру (ученики и население любили учителя, доверяли ему, поэтому рассказывали очень важные события, знакомили с традициями). А. И. Белинский оставил потомкам подготовленные свои рукописи, публиковать которые, по обстоятельствам жизни, удавалось мало. Например, опубликован очерк о свадебных обрядах [1, с. 82—91], он в начале XXI века помог и в диссертационном исследовании Н. Ю. Таратыновой [12].
Данную статью, посвящённую и памяти бескорыстного исследователя народной жизни и речи завершим публикацией очерка Александра Ивановича Белинского, который, безусловно, окажет помощь занимающимся и этнографией, и лексикографией, и фольклором. Александр Иванович умело использовал малые жанры фольклора, прежде всего частушки, для того, чтобы представить в своих очерках-наблюдениях разные стороны жизни соответствующего периода псковских сельских жителей. Так фактически оказалась засвидетельствована под пером филолога энциклопедическая картина в замечательном языковом оформлении (языковая картина мира опочан указанного периода).
В XXI веке читатель сможет почувствовать своеобразную картину прошлого, зримо понять существовавшие народные традиции сельской провинции. А расписанные для словаря необходимые лексемы отразят синхронно-диахронные процессы в лексико-семантическом пространстве почти 100 лет назад.
Похоронные обряды, плачи, приметы, поверья в Опочецком уезде Псковской губернии (1924—1925гг)
Без смерти смерти не будет
Деды и прадеды не помнят такой оказии, чтобы Пивахновцам приходилось косить заливные луга. Старательно вылизывали они маленькими косёнками пожни в разлогах между нивами, с мошком стригли тощую траву по болотным пенькам, любовно вытанцовывая вокруг них без всякого ритма круговые плясы. Хоть бы цветик в выграбленной на косогорец для просушки траве, даже сеном не пахнет. Одно только и хорошо, что косить не жарко, вода по щиколотки, под ногами мягко, не колет пятки.
А тут подошло такое время — сбился народ с натоптанных троп. Попали и пивахновцы на новый след. Пивахново — деревня небольшая, но силы против трёх деревень хватит. Косы на плечи, и айда. А впереди всех Кузьма Иванович, как признанный вожак в стаде. Никто его не выбирал, но с ним смелее, надёжнее. Леском да перелесками пришли. Рябит в глазах. Луга пестрят разными цветами. По лугам ходят мужики в пёстрых нарядах, землемерят. Шагами, шестами межи прокладывают, ольховыми вешками границы крепят.
Не слышно гудения насекомых, чириканья птиц. Гулом гудят мужички. Куда один идёт, туда и вся ватага; один заговорит, и все подхватят. Здесь толпа, в другом месте толпа, табуном так и ходят. Тут Столбы, там Вересенцы, там Васьковцы, там ещё кто-то. Найдут себе кусочек и Пивахновцы. Луга богатые, место широкое. А не найдут, так потеснят. Облюбовали уголок, прикинули, что надо Матюшам, Столбам, Языковцам, застругали кору на заметной сосне, заломили маковку на береговой ольхе, пошли луга развёрстывать. Нарушили границу Афонькинцев, подпёрли малость Васьковцев. Кричали, матерились, брались за косы, грозили утопить. Кое-кого договорились изъять, потому что они тут «никаких правов не имеют». Опять шумели, двигались, топтали сочную траву. Согнали с мест Исаковцев, приперли к лесу, «плен-товку» отвели [Плентовкой называют пожню, очищенную из-под леса. — Примеч. А. Б.]. На ночь караул поставили, чтобы границу не перенесли. Всё это Кузьма Иванович надумал. Утром опять явились. Построились Дзинь-дзинь-дзинь... Взмахнули разом косами. Це-ш, це-ш... Наклонились цветы, под корень подкошенные. Забегали по ним перепуганные мошки, громче загудели недовольные пчёлы, шмели. Мало
травы накосили, молода, но дальше ждать нельзя, завистливым оком поглядывали Дупели, Бабинцы на эти самые луга. Не беда, что мало, зато сено вкусное будет. Высоко стоит солнышко, жжёт немилосердно. Потные рубахи косцов к спинам прилипают. Пора и перехватывать [перехватывать 'завтракать'. — Примеч. А. Б.], мужики одно знай косы точат, в сочную траву запускают. Нельзя зевать... Пить хочется, жжёт в самом нутре. Река под рукой, а ходить туда некогда. Вон Петруха наклонился над лужицей, горячими губами сосёт грязную липкую, ржавую воду. По привычке. Наглотался раз, другой, а к вечеру живот схватило. Домой едва дошёл. На печку влез, вниз животом лежал, немного отошло. Назавтра долго маялся. Тошнило, ослабел. Косить уж без него кончили. Траву домой свезли, надежнее. Петруха сено высушил, а скласть опять не мог. Кружение в голове, «боль под душой», плохой аппетит, бессилие. И долго так он маялся. Потом немножко отлегло. Отрыжка только мучила. Временами появлялась рвота. Петруха всё крепится. Мало ль отчего. И год, и два так тянется. Петруха похудел. Не та уж сила стала. А мужик в самом соку, лет 45. Стал жаловаться людям. Посоветовали пить соду. Сначала помогало. Мужик повеселел. А там опять занедужился. Сходил в город, показался доктору. Запретили пить сырую воду, есть сало, кислую капусту. А только всё это пустяки. Какой вред в воде и в сале? Одна выдумка. Микстуру, которую прописал доктор на неделю, Петруха выпил в один приём. Что там канитель разводить, ложками отмеривать. Только лишняя возня разводиться каждый день.
— Жгло, как огнём, думал, что тут и смерть моя. Не, поконался часу три, перебрало всего, а потом пошёл, как встрёпанный, сняло, как рукой, — рассказывал Пётра.
А только не поправился совсем. Мутило, в животе словно жернова ворочались. Петрухина жена про бабку вспомнила, что уж не раз лечила от таких болезней. Позвали Акулину, на всю округу славилась. Пришла, ощупала.
— Понатужила лишнево, должно быть. Пуп с места стронулся, а больше ничего, — с сознанием своего достоинства заявила Акулина, — топите баню, гашите горшок [гашите 'приготовляйте'. — Примеч. А. Б.], поставлю пуп на место, никаких докторов не надо. Аны в етых делах никакого понятия не имеют.
Стопили баню жарко, распарили Петруху крепко, горшок поставила Акулина ловко, вобрало в горшок всю сердцевину Петрухину со всеми потрохами. Пуп водворился на место. Акулина получила 20 ф. [унтов] хлеба, с фунт шерсти, накормили её, напоили, отвезли домой с благодарностью.
А только видно, пуп привык гулять. На другой же день Петрухе стало хуже прежнего.
Нашлись советчицы:
— Ты попоила бы его конским настоем, очинно помогает, — говорила соседка Прасковья. — Вот Тимоха Язвицкий и теперь ходит, а был сошевши хуже твово. Собери чистенького навозцу да в молошный горшоцик, налей водицей, и пусть недельку постоит; потом пропусти сквозь тряпицку, и пусть пьё на здоровье. А то мочи пусть попьё, тоже помогая.
Петруха выпил прописанную порцию настойки — горшка два; применил и второй рецепт, а болезнь всё не проходила. Силы становилось всё меньше.
— Хоть бы один конец, — как-то раз сказал он вслух, — не жилец я на этом свете.
Прасковья заплакала.
В деревню зашёл коновал. Прасковья пригласила его как спеца. Выслушав внимательно повесть о начале и ходе болезни, коновал поставил несколько другой диагноз, чем Акулина:
— Опился горячий.
Соответственно с этим он и лечение советовал применить другое — «бросить кровь».
«Бросили кровь», стакана полтора выпустили. Расплатились, надеялись. Не стало лучше.
— Не иначе, как с глазу, — решила зашедшая навестить больного кума. — Ты б позвала Марину, пусть она его с уголька спрысня, — посоветовала она, уходя из хаты.
На следующий день пришла Маринка, спрыснула. Не помогло. А Пётра едва ноги таскает. Поехал в город. Городские посоветовали обратиться ещё раз к доктору.
Доктор сказал:
— Язва — надо операцию делать.
Петруха остался в больнице.
— Что бы ни будь — одно скорей.
Доктор, вскрыв живот, невольно выругался:
— Фу ты, черт, какая гадость! Зашивайте! Поздно. Неделю жить осталось.
Дома были очень недовольны, что Пётра лёг в больницу:
— Без смерти смерти не будет, а там его уморят зря.
Занятая своим горем, Прасковья не замечала того, что кругом неё творилось. Она забыла и о семье, и о хозяйстве. Плакала, вздыхала. Сын-подросток, лет пятнадцати, и маленькая дочурка не находили слов утешения. Постоянные слёзы матери и на них навевали уныние, они стали чуять беду.
Зато соседки, почти не выходившие из избы, на разные лады ободряли Прасковью. Но всё это у них складывалось как-то невесело. Начав ободрениями, они незаметно сбивались на минорный тон: начинали вздыхать, подпирать ладонью лицо, рассказывать о покойниках, вдовах и т. д., чем только расстраивали Прасковью.
— Иду это я в город, — повествовала Аксинья, — смотрю, дятел в вашей избе угол долбит. Я на него заругалась, зашикала, согнала. Ты не бойся, это всё илгут, что дятел дом клюё к покойнику. Мало ль их тут летая. Вот если собака завоя в землю мордой, али курица петухом запоё, вот то беспременно к покойнику.
— А наш Цыган всё воя эты дни и землю роя, а Мишка говорил, что хохлатка, как петух, поё, — вставила в разговор своё замечание Марфуша, семилетняя дочь Петра, плохо понимавшая силу своих слов.
Женщины на момент замолчали, потом опять заговорили. Как вдруг кошка потащила куда-то котёнка из-под печки.
— Мамка, глянь, кошка всё куда-то котят нося, уже третьего понесла. Возьмё за глотку и ходя по двору, мурлыкая.
— А ты б её палкуй, чтоб она не озоровала, — посоветовала Аксинья, а сама про себя подумала: не к добру она с котятами возится; вот так и перед Лёшкиной смертью было.
Аксинью сменила другая соседка — Агафья. Утешая Прасковью, она рассказала между прочим, что над трубой её хаты коршун вьётся:
— А соседи видели, что кукушка на их дубу куковала, калист (аист) на трубе сидел. Только ето ни к цаму [ни к чему. — Примеч. А. Б.]. Егор говорил, что в Мало-
россии калисты и всё на домах сидят. А если всех кукушек слушать, так и делом заниматься некогда. Лес кругом, куды ж им деваться.
С такими и подобными утешениями перебывали чуть не все соседки, а Прасковье не стало легче.
Чтобы узнать о здоровье мужа (сын ничего путного не рассказал), Прасковья денька через два поехала в город. В больнице знакомые сиделки объяснили ей, что операцию нельзя делать и что Пётра надо взять домой. Прасковья не поняла значения совета, с удовольствием подогнала к крыльцу лошадь, расправила сено на дрогах и стала ожидать когда выведут мужа. К удивлению Прасковьи, Петра вынесли на носилках, положили с большими предосторожностями и советовали везти возможно тише. Больной подавал слабые признаки жизни. От наркоза и голодания он совсем ослабел.
Ничего не сказала Прасковья, только головой покачала. Дома она энергично принялась за восстановление сил мужа. Она предлагала ему и молока, и свинины, и селёдочного рассола. Спать клала на жарко натопленную печь, собиралась баню топить, звала бабок. Те готовы были полечить, но когда узнали, что у Петрухи шов на животе, отказались помогать, негодуя на докторов и Прасковью, которая изменила им и отпустила Петруху в больницу.
Пётр доживал последние дни. Дня за три до смерти пожелал причаститься. Привезли священника. Пока Петруха каялся в своих грехах, соседи наблюдали коня, на котором привезли священника. Примета говорила, что если во время причащения больного лошадь будет бить о землю копытом, то больной не выживет.
— Бросьте вы зря время проводить, — говорил молодой парень бабам и девкам, собравшимся у ворот. — Добрый конь никогда не стоит смирно, всё землю роя, а кляча, хоть десять человек сразу помри, не шелохнётся.
Но резонные замечания парня не имели должного действия. Бабы даже выругались на мальца, что он в такой момент «суётся со своим носом».
Пётра прожил немного больше, чем говорил доктор. Он умер в полной памяти. Перед смертью давал жене наставления о ребятах, делал распоряжения по хозяйству. Речь его оборвалась как-то неожиданно; он начал закрывать глаза, стал икать, потянулся, черты лица его ещё больше и очень быстро заострились. Прасковья поспешила зажечь лампаду перед образами, в руки дала зажжённую восковую свечу. На окно поставила чашку с чистой водой и накрыла её чистым полотенцем, чтобы душа, оставляя тело, омылась и очистилась от грехов.
Несколько минут — последний вздох, и ... никаких признаков жизни. Хлебороб Пётр Иванов рано, во цвете сил, кончил свою полную труда, всевозможных огорчений жизнь.
Тело, по обычаю, вымыли тёплой водой с мылом. Солому, на которой лежало тело, снесли на перекрёсток дорог, где вылили и воду. Там же разбили посуду, из которой мыли тело покойника. Здесь же оставили и гребень, которым причесали Петра в последний раз. Сделали это для того, чтобы семью не посещали такие беды [Если падает скот или в доме часто покойники, то говорят, что подлита покойницкая вода. — Примеч. А. Б.].
Петра нарядили в чистое из домотканого холста бельё, на ноги одели сшитые из холста туфли. Когда шили бельё, в нитке не делали узла, иголку прокалывали от себя, чтобы не удерживать покойника и не напророчить нового. Костюм одели поновей, чтобы Пётр на суд божий предстал в приличном виде.
Затем одетого таким образом Петра положили на стол, покрытый белой скатертью, лицом к образам; на глаза положили медные монеты, чтобы глаза плотнее закрылись, не видели живых людей, которых покойник мог увлечь за собой. В гроб положили маленькую иконку на грудь покойника. Маленький осколок зеркала, пристроенный на стене, завесили белой тряпочкой, чтобы на стекле не остался отпечаток покойника, который в таком случае будет ходить в дом и пугать родных.
Плотник Василий, дядя Петра, снял мерку с племянника для гроба. Сделал он «домовину» (гроб) из новых еловых досок. Стружками застлал дно гроба и набил подушку. Внутри гроб обил белым деревенским холстом.
Прасковья и дети её «отбили» мастеру «спасибо»:
— Спасибо, мой родитель-дядюшка, что срубил мне высок терем; срубил высок терем, но не прорубил только окошко, мне смотреть — бедной сиротинке.
Изба то наполнялась народом, то пустела, слышен был шёпот, глубокие вздохи. В головах у покойника деревенская грамотейка из послушниц-монашек монотонно читала псалтырь.
На третий день были похороны на деревенском кладбище. Священник с псаломщиком приехал рано. Опрыскали гроб освящённой водой, исполнили обряд и пошли к выходу из избы. (Если покойника похоронить без священника, он будет выходить из могилы, мучиться и других мучит.) Гроб взяли на руки соседи. Они вынесли покойника вперёд ногами, чтобы он не мог запомнить дорогу к дому и не приходил беспокоить родных.
Нечего говорить, что вопль и стоны были оглушительные. Плакала и «млела» Прасковья, одетая во всё чёрное. В истерике билась замужняя дочь Ольга в чёрном белыми горошинками платье, не заставшая отца в живых. Горько плакали Мишка с Марфушей.
Печальная процессия, собравшая всю деревню и многих жителей соседних деревень, медленно двигалась к последнему пристанищу по дорожке, усыпанной еловыми ветками («чаща»), указывавшими, куда надо идти покойнику.
Соседи, а особенно соседки, сопровождавшие гроб, передавали друг другу подробности о болезни Петра, о лекарях, последних днях и минутах покойного. Многие уже давно знали, что в деревне будет покойник: у Иришки сильно переносица чесалась, а это верная примета, что о покойнике услышишь; Машка видела, как птичка в окно Петрухиной хаты билась, а это тоже бывает к покойнику; краснощёкая Феклуша с замиранием сердца сообщала, что за день до смерти Петра со стены в их хате ни с того, ни с сего свалилось зеркало и разбилось на мелкие куски; тогда же её мамка сказала:
— Скоро конец Петрухе.
Расстояние от деревни до кладбища было небольшое, прошли его скоро. Гроб поднесли к неглубокой яме и поставили на землю. Священник предал тело земле. «Вечная память.» Началось прощание с покойником. Вдова и дети падали на гроб, выкрикивали своё горе душераздирающими воплями, стонами. С трудом отвели их от гроба.
Соседи, подталкивая друг друга и утирая слёзы, целовали иконку и отходили в сторону. Затем вбили в крышку по гвоздю «в головах и ногах», подвели под гроб длинное полотенце и опустили покойника на дно ямы ногами на восток. Каждый из присутствующих бросил по горсточке земли на гроб с пожеланием, чтобы земля была легка Петру. Мужики лопатами спустили вырытую из ямы землю. Она непри-
ятно стучала по гробовой доске. Скоро над могилой вырос свежий курганчик, на который прилегла известная вопленица Куша и заголосила на высоких тонах: «Закатилося красное солнышко, Погас золотой месяц, Уходит от меня мой ясный сокол, уходит. На кого ты меня покидаешь одну сиротинку, Как берёзку в поле? Налетят на меня ветры буйные, Сломят берёзку тонкую; Некому будет её защитить, Охранить от ветра буйного. Встань ты, мой ясный соколец, На свои ножки белые, Подними свои ручки сильные, Раскрой свои уста сахарные, Защити меня от ветра сильного, От ветра сильного да могучего, Меня, сиротку бедную, Со птенцами малыми, Малыми да глупыми.
Отчего ты ничего не говоришь, Не молвишь слова красного, Красного да тёплого? Али у тебя немые уста? Али тебе запретил кто говорить? Али что с тобой приключилося? Не встаёт мой ясный соколец, Не восходит солнце красное, Не светит золотой месяц.
Спит мой дорогой Петрушенька крепким сном, Крепким сном да непробудным.
Доконала тебя болезнь лютая, Унесла в могилу смерть чёрная, Сжила со свету злодейка-судьба, И оставил ты меня одну бедную на белом свете, Как берёзку в поле. Будут обижать меня люди злые, Некому будет защитить меня бедную, горемычную. Детушки твои малые, остались без родимого батюшки При бедной, горемычной матушке. Некому будет за ними смотреть, ходить, Некому их одевать, кормить. Исхудают мои руки слабые, Иссохнет моя грудь несчастная, И останутся детки малые Круглыми сиротками беспризорными,
Без батюшки и матушки на белом свете
Одни горемычные.
Будут они терпеть голод и холод,
И никто их не пожалеет, не приласкает,
Коли нет родимого батюшки и родной матушки».
Почти каждый стих она кончала тяжёлыми вздохами: — Ох, ох, ох!
Во время причитаний ребята и мужчины понемногу расходились. У могилы продолжали стоять женщины, которые, склонив головы на бок, тяжело вздыхали и утирали катившиеся по щекам слёзы.
Когда к могиле склонилась Ольга, «плакуша» начала новое причитание: «Уже свет мой батюшка, Ясен сокол — родный батюшка, Петра Иванович, Куда ты снарядился, сготовился? На тот свет и на второй суд. Не пора бы тебе и не времечко, Погодил бы ты, помешкал. На кого рассердился, разгневался? Промолви со мной словечко ласково, Открой-ка ты свои очи ясные, Разожми-ка ты свои медовые уста.
Никак окаменело твоё, батюшка, Ретиво сердце?
Никак в отказ ты нам совсем отказываешься, Кормилец ты мой, батюшка? Когда ты к нам придёшь в дорогие гости? Поутру ли нам тебя глядеть ранёхонько, Али вечером позднёхонько? Встретили б мы тебя средь поля, Поля чистого,
Подхватили б мы тебя под белы руки, Привели б мы тебя в свой дом родительский. Не ради б часа с минутами, Свет ясен, сокол-батюшка!
Рассказал бы ты про нашу родку, Родку длинную,
Как живёт там братец Васильюшка, Сестрица Анастасьюшка, Ясен сокол Николаюшка — Во аду ль они, аль во саде божием?» Опять вздыхали и плакали.
Наконец, поклонившись до земли перед могилой, женщины группами пошли к деревне. Разговоры всё время вертелись около покойника. Ольга, сопровождаемая молодыми женщинами, бывшими подругами во время её девичества, говорила о дурных предчувствиях, которые томили её в последнее время, рассказала, что ей очень
чихалось, когда месила последние хлеба, что вышли они из печи нескладными, все потрескались, бока отъехали.
— Тогда я про тятьку вздумала, — закончила она своё повествование, входя в
избу.
Большая изба была битком набита соседями, знакомыми, пришедшими помянуть покойника. Стол, на котором лежал Петр, стоял в сенях, посыпанный ячменными зёрнами, чтобы остальные члены семьи были живы и здоровы.
Гости садились кругом другого длинного стола, покрытого белыми домоткаными скатертями и уставленного чашками с варёной рыбой, с мясом, сковородами с жареной рыбой и бараниной, с яичницей, с пирогами и т. п. Здесь же стояло несколько бутылок хорошо выгнанной самогонки и русской горькой, а также кутья, сваренная из отборной пшеницы и подслащённая медовой водой.
С последней и начали, вспоминая все добродетели Петра и желая ему небесного царствия и лёгкой земли. Затем выпили по первой и закусили. Бабы выпивали не хуже мужиков, только морщились больше, утирали рот рукавом и ругали тех, кто выдумал такую отраву.
Прасковья добросовестно угощала, то и дело подходила к печи, прибавляла жареного и вареного, просила ещё и ещё помянуть покойника. Подсаживаясь к бабам, она рассказывала им о своём замужестве, о болезни Петра, вспоминала о последних днях его жизни, передавала приметы, которые сулили ей беду: стол скрипел, мыши сильно скреблись, трещали углы, видела во сне, что в их избе потолок разбирали и прочее, прочее.
Из-за стола встали пьяненькие, когда там ничего, кроме грязной посуды, не оставалось; громко благодарили за угощение, что-то обещали; наконец, разошлись.
Гостья Федосья, провожая сватью Матрёну, таинственно сообщала, что не к добру у Петра глаз открылся, когда принесли его на кладбище.
Мужички, совсем рассолодев и фигурно выступая вдоль улицы, деловито рассуждали, во что обошлись похороны. Этим же вопросом были заняты и Прасковья с родными, оставшимися в осиротелой хате. Боровок пуда на три, барашек, с 3 пуда рыбы, пуду пшеничной муки, ведра 1,5 хмельного, с 3 сотни яиц, пшеница, мед и другое. Всё это составляло приличный счётик рублей на 60.
— Кажется, должны быть довольны угощением, — закончила свои хозяйственные соображения вдова.
Оставшуюся часть дня употребили на уборку столов и приведение хаты в порядок. Вещи мужа, попадавшие в руки, Прасковья обильно смачивала слезами и укладывала в сундуки.
Тревожно провели ночь в хате Петра. Ольга увидала сон: давала кушать покойнику, садилась на белого коня, что сулило новые беды. Проснувшись среди ночи, она поспешила рассказать свой сон матери. Та тоже забеспокоилась.
Встали рано. Ольга с мужем уехали. По дороге Ольга рассказала, что видела сны, которые сулят нового покойника. Обратили внимание, что в лесу, через который они проезжали, скрипят деревья.
— К худу, к худу, — шептала про себя напуганная приметами суеверная женщина. Сны тоже не давали ей покоя: то гряды, то мелкие серебряные деньги, то снег приснится.
— Душит меня тоска, ничего не могу работать, — сообщала о своём настроении Ольга.
Между тем Прасковья, не отличавшаяся здоровьем, постоянно жаловавшаяся на боль в горле, измученная в последнее время болезнью мужа и потрясённая его смертью, слегла. Через некоторое время у ней открылось кровотечение из горла, и она умерла.
Повторилась похоронная церемония, только о похоронах хлопотали теперь дети. Поминки были справлены подешевле, и за это никто не осудил сирот. Главной распорядительницей на похоронах была Ольгина свекровь, которая и осталась в доме вести хозяйство, пока подрастёт и оженится малец.
Свекровь умелой рукой повела хозяйство, не обижая сирот и воздавая честь их родителям. Каждый праздничный день она варила кутью, пекла лепёшки и направлялась сама или отправляла мальчугана в церковь поминать родителей [Поминальные службы совершаются в 9-й, 20-й, 40-й дни, в годовщину смерти. — Примеч. А. Б.].
Накануне Троицына дня на поминки приехала Ольга. Могилы оказались в порядке; большие деревянные кресты были выкрашены тёмно-коричневой краской; возле курганчиков были посажены молоденькие берёзки; в слуховом окне избы стояла чашка с водой, и висело чистое полотенце, чтоб души умерших, которые в этот день навещают родных, могли умыться и утереться.
В Троицын день всей семьёй ходили на кладбище, захватив кутью, лепёшки и яйца. Из березовых веточек сделали веники и опахали курганчики, родным покойникам «глазки продрали». Свекровь, мастерица причитать, высоким голосом завела «приплачку», покрывая многих других мастериц, голосивших на могилах: «Родитель мой, родной батюшка, И сударынька, родная матушка! Заросли мои пути-дороженьки Шелковой мелкой травушкой. Как прилечу я, бедная сиротинушка, К своему родителю, родному батюшке, И к родной матушке,
Что перенимает меня сударынька-матушка С горячими слезами. Расспрашивай, моя сударынька-матушка, Про своих милых детушек, Как живут они без тебя, Терпят горе и нужду великую.
Подымитесь, подымитесь вы, ветры буйные, Подымитесь, подымитесь вы, пески жёлтые, Откройся, гробова доска, Встань ты, моя сударынька-матушка! Расспроси ты у меня, сударынька-матушка, Как живу я, бедная сиротинушка, Терплю я, бедная сиротинушка, Великое горе со своими милыми детушками, Как обсетили меня, сударынька, Мои милые детушки. Не придумала я, сударынька, Как мне жить со своими детушками В своём великом горюшке. Ох, ох, ох!»
— Встань, мамка, довольно, помянем теперь наших родненьких, — сказала Ольга свекрови.
Разбили и скушали яички, помянули кутьёй и давали соседям поминать. Одно яичко зарыли в землю, туда же вылили несколько ложек кутьи, чтоб и покойнички могли покушать, поводили вениками по курганчикам, перекрестились и пошли посмотреть и послушать, кто лишей плачет на родной могиле. Около некоторых могил останавливались, поминали знакомых. На могиле одного недавно умершего односельчанина пили водку, и их угостили. Свекровь перекрестилась и одним духом опрокинула шкалик, закусила яичницей и пошла дальше.
У могилы убитого на гулянке Сергея Пикалевского плакала его сестра: «Мой братец милый, жадобненький, Взяли тебя, отобрали тебя На чужую сторонушку. Минуются теперь от тебя Ранние перехваточки, И частые перекусочки.
Не будет у тебя мягкого встиланьица,
А будет встиланьице — матушка-сыра земля,
Крутое сголовьице — свои белые рученьки,
Что приумножилось в сиротинушке много горюшка.
Не разговорить мне горюшка
Со добрым людям.
И не развеять горюшка
Со буйными ветрами.
А всё обжимается горюшко крепёшенько
Вкруг ретивого сердечка.
Ох, ох, ох, ахти мне».
Долго стоял плач и стоны над кладбищем. Долго поминали родных и знакомых. Ели и пили живые и мёртвые, а чего люди не доели, то склевали птицы, съели и слизали собаки, почуявшие себе поживу на могилах.
Ольга со свекровью пришли домой раньше других, осмотрели хозяйство, поговорили о том, о сём и решили, что Ольге пора ехать, а то мужик будет ругаться, что запоздала.
Свекровь опять осталась хозяйничать. В родительские субботы она обязательно отправлялась в церковь с кутьёй и служила панихиды по Петре, Прасковье и сродникам их. Ольга тоже не забывала поминать родителей, очень любила рассказывать о приметах и снах, которые сбылись точь-в-точь, и очень сердилась, когда кто-нибудь смеялся над её «баснями».
А. Белинский
Р. Б. В собирании материалов для этой статьи принимали участие ученики Опо-чецких школ: Бакунин А., Волкова Н., Мухина М., Епанчина, Лавров Вяч., Тиме, Елисеева Ф. (и др.).
Вестник Псковского государственного университета Литература
1. Белинский А. И. Свадебные обычаи, обряды, приметы среди населения Опочецкого уезда // Познай свой край: Сборник Псковского общества краеведения. Вып. 2. Псков, 1925. С. 82—91.
2. Глускина С. М. О второй палатализации заднеязычных согласных в русском языке // Псковские говоры. II. Псков: ПГПИ, 1968. С. 20-43.
3. Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. 720 с.
4. Кадастр «Достопримечательные природные и историко-культурные объекты Псковской области». Псков: ПГПИ, 1997.
5. Инструкция «Псковского областного словаря с историческими данными» (2-я редакция) [Коллектив авторов] // Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 15. СПб.: СПбГУ, 2004. С. 5-67.
6. Псковские говоры и их носители (сведения об изученности псковской народной речи с 1945 г.). [Коллектив составителей.] Псков: ПГПИ, 1996. 640 с.
7. Ларин Б. А. [Введение] // Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 1. Л.: ЛГУ, 1967.С. 3.
8. Ларин Б. А. Инструкция Псковского областного словаря. Л.: ЛГУ, 1961. 46 с.
9. Ларин Б. А. Инструкция Псковского областного словаря // Псковские говоры. I. Псков: ПГПИ, 1962. С. 252-271.
10. Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 1-256. Л. / СПб.: ЛГУ / СПБГУ, 1967-2016.
11. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики // Соссюр Ф. де, Труды по языкознанию. М.: прогресс, 1977. С. 59-61.
12. Таратынова Н. Ю. Лексика свадебного обряда (по материалам псковских говоров): Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Псков, 2008.
13. Шахматов А. А. Русская диалектология: Лекции / под ред. Б. А. Ларина. С приложением очерка «Древнейшие судьбы русского племени». СПб.: СПбГУ, 2010. 264 с.
14. Янин В. Л. ,Зализняк А. А., Гиппиус А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 20012014 гг.). М.: Языки славянской культуры, 2015. 288 с.
15. Gluskina Z. O drugiej palatalizacji spolglosek tylnoj^zykowych w rosyjskich dialektach polnocno-zachodnich // Slawia Orientalis. R. XV. № 4. Warszawa: PAN, 1966. S. 475-482.
Об авторе
Костючук Лариса Яковлевна — доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и русского языка как иностранного, Псковский государственный университет, Россия.
E-mail: anh57@yandex.ru
L. Ya. Kostiuchuk
PSKOV FOLK WORD IN THE RECORDS OF THE PAST - MEMORY OF THE
PEOPLE
(Episodes of work on the Pskov Regional Dictionary)
Those who devoted themselves to collection, preservation and retaining of the folk Word cannot be forgotten. One never knows how exactly this or that word will present itself and what cultural layers (including language) will arise in the time and space. Lexicographers from Pskov and St Petersburg are going to celebrate the glorious jubilee of Sofa Gluskina — the prominent scholar who left a signifcant mark on the history of the language and dialectology working with the folk Word and contributing to the compilation of the Pskov Regional Dictionary with Historical Data.
Lexical abundance of the Pskov Regional Dictionary and its card-catalogue (archived in Pskov and St Petersburg Universities) enables to fnd answers to questions pertaining to various levels of the Pskov folk speech. However, among other sources this abundance is attained by the valuable written records, for example, by the outstanding archives of Alexander Belinsky (1886—1977).
Key words: lexicography, synchrony and diachrony, Pskov dialect, Pskov Regional Dictionary, authentic written records of folk speech.
About the Author
Larisa Kostiuchuk — D.Litt.of Philological Sciences, Professor at the Department of the Russian Language and the Russian Language as a Foreign Language, Pskov State University, Russia.
E-mail: anh57@yandex.ru
