CC BY
9Юлия Клочкова, Даниил Капцан (Екатеринбург)
«НАЧИНАЮЩИЕ ЕВРЕИ»: К ПРОБЛЕМЕ ИГРЫ И ПОДЛИННОСТИ В КОНТЕКСТЕ АКТУАЛИЗАЦИИ ЕВРЕЙСКОГО САМОСОЗНАНИЯ И КУЛЬТУРНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ РОССИИ
Тема нашей статьи продиктована проблемой отдаленности фундаментальных идей и необходимостью идентификации себя в современной ситуации всеобщей глобализации и унификации, когда человек продолжает искать то, что позволяет ему остаться личностью, индивидуальностью. Со всей очевидностью можем сказать, что в последнее время эта проблематика вызывает живой интерес.
Проблема еврейства приобретает философско-антропологический характер: центром ее рассмотрения является человек, его место в системе мира и способ его переживания.
Во время интервью одна из наших информантов сказала: «Убежать от этого невозможно, можно попытаться забыть. Но это кровь, как убежишь?! Убежать от истины невозможно» (М., 44 года, ж). И действительно, в жизни каждого еврея (рожденного от родителей-евреев или в смешанном браке) так или иначе, возникает эта проблема: что для него еврейство?
Идентификация становится экзистенциальным переломом для человека: в определенный момент он, в ситуации наличествования среди не-евреев, оказывается наедине с необходимостью выбора между еврейством и нееврейством. Это обстоятельство является экзистенциальным, потому что выбор неминуем, а также потому, что он влечет за собой жизненно важные и ценностные перемены.
Проблема выбора - это неизбежный этап, который проживает «начинающий еврей». Что означает это понятие? Это человек, у которого есть еврейские корни и желание «что-нибудь с ними сделать», тем более, что нынешняя ситуация дает ему такую возможность.
Почему мы говорим о проблеме самоидентификации еврейства в современной культурной ситуации? Дело в том, что мы со всех сторон окружены идеологиями и мировоззрениями, в основе которых лежит определенный «человеческий образ», в который весьма тяжело вмещается национально-культурная принадлежность человека: на нас накладывают отпечаток и государство, и многонациональное и мультикультурное общество, и стереотипное отношение к евреям, и многое другое.
В проблеме актуализации еврейского самосознания и культурной идентичности нас интересуют люди в их индивидуальности, поэтому мы обратились к конкретным историям так называемых «начинающих евреев» - для нас прежде всего значим субъективный опыт «начинающего еврея», чем какие-либо общие суждения и размышления об этом. Заметим, что процесс возвращения к корням или хотя бы попытки осознать их наличие не зависит от возраста, статуса и других причин социально-общественного характера. Начинать можно с любого старта, и в процессе изучения интересующей нас проблемы мы беседовали с людьми разных возрастов.
В сложившейся культурной ситуации разорванности или потери национальных традиций актуальным становится поиск смысловой наполненности понятия «еврей»1.
Отметим, что методология нашего исследования далека от социологических и социометрических выводов: мы не ставили своей задачей опросить как можно больше информантов с целью выявления определенных закономерностей. Наше исследование, скорее, научный этюд, навеянный во многом личными переживаниями. Поэтому авторы не претендуют на объективность, прежде всего, потому, что сами являются частью исследовательского поля и находятся на начальном этапе самоидентификации.
Однако, несмотря на то что мы познакомились с работой Е. Носенко «Быть или чувствовать?» после того, как наше исследование оформилось в определенных рамках, удивительно и показательно, что многие наши идеи и пути их проверки, то есть соотнесение с культурным опытом информантов, совпали, что говорит о некой однонаправленности путей приобщения к еврейству.
Отметим также, что старшие и следующие за ним поколения находятся изначально в разных условиях: сейчас быть евреем не так «страшно и опасно», как было в советское время; исчезла табуиро-ванность еврейской темы в коллективном сознании и механизм ее вытеснения в индивидуальном.
Историческими событиями феномен еврейства был выдавлен из советской повседневности и существовал либо в табуированном
пространстве культуры, либо в узкой кайме «края» официальной культуры, где стал своеобразной экзотикой: издания Шолом-Алей-хема 1959 г., иврит-русский словарь Ф. Шапиро 1963 г., немногочисленные танцевальные, музыкальные, театральные коллективы и т.д. Таким образом, потеряв естественную форму репрезентации, еврейская культура начинает существовать по принципу припоминания либо игры.
Последнюю форму мы можем продемонстрировать на примере устной истории нашего информанта Вилена Захаровича Фельдмана, 1929 г.р., который дал нам исчерпывающее описание истории своей идентификации, причем весьма осмысленное: «Если б вы знали, какая у меня сейчас идентификация!»
В принципе, эта интереснейшая история отражает жизнь целого поколения, которое сознательно и агрессивно рвало со своими корнями, увлеченно строя коммунизм. Эта фраза была лейтмотивной в рассказе Вилена Захаровича. Его детство прошло в традиционной семье бабушки и дедушки: «Родители были активистами, комсомольцами, коммунистами, и я все эти годы был у бабушки, она местечковая еврейка, жили в Киевской области, и вот ее интонации ев-рейско-одесские, вот это я все там воспринимал и не возражал (далее начну возражать)».
В дальнейшем его судьба складывалась, как и судьбы многих российских евреев: эвакуация, потеря близких на фронте и в гетто, тяжелая работа в тылу («я работал на заводе, как все, мне было тринадцать с половиной лет и уже брали на завод учениками»), комсомольская юность и отрыв от своих корней, который проходил незаметно и безболезненно именно в силу единой судьбы поколения, когда сама идея отказа советского общества от национальной идентичности, объявленная интернационализмом, породила тотально поглощающее Мы. И в ситуации такого Мы потерялось всякое Я, в том числе и Я еврейское:
«Закончилась война, и я пошел в армию, в 50-м году. В армии никаких не было поползновений антисемитских. Было, например, "дело врачей". Ко мне подходили ребята и спрашивали, что это такое, объясни. Подходили не как к еврею, я был командиром отделения. Я был комсомольцем, членом партии и все, что делала партия, -это делал я. Я был убежден, что все делается правильно, и есть враги, и если партия разоблачила какую-то группу, то так и есть. Мне не на чем было прозреть. Я строил коммунизм, и мне не приходилось общаться с людьми прозревшими».
Далее в рассказе Вилена Захаровича следует большой фрагмент, который можно назвать эталонным советским текстом - настолько
последовательно он передает знаки и мироощущение эпохи: «Я был рабочим во время войны и после войны. Что я делал? Я строил коммунизм. Потом я был рядовым солдатом. Что я делал? Я строил коммунизм. Потом я кончил музыкальное училище, создал хор в Орске - 90 человек. Была хоровая капелла - мы пели академические вещи. Был хор в клубе - почему не было хора - пели то, что слышали по радио, пели русские, украинские песни - это что, не строительство коммунизма? Я был политинформатором во Дворце культуры, я им рассказывал, что вычитал в газетах и что я слышал по радио».
Очевидно, что Вилен Захарович всячески отрицает свое еврейство. Но в его рассказе есть несколько ситуаций, где он себя выдает. Например, рассказывая о начале реэвакуации, он вспоминает о том, что подруга его матери не могла найти в Одессе работу, потому что была еврейка: «Когда эта подруга вернулась в Одессу и пошла в райком партии на старую работу, ей сказали: "Извините, евреев не принимаем"». Его мать принимает решение: «Не поедем никуда, здесь чище». Соглашаясь с решением матери, он косвенно подтверждает свою принадлежность к еврейству (в конкретной жизненной ситуации аргументы типа: «Я строю коммунизм, я такой же, как все», - не работают).
Выдает его и такой пассаж: «В училище я был знаком с девушкой по фамилии Петрова, и надо мной все смеялись: что ты нашел в Петровой?!» В результате первой женой Вилена Захаровича становится Бела Борисовна Вамбург.
По сути, мы здесь наблюдаем экзистенциальную ситуацию самообмана, когда человек пытается вытеснить из своего сознания очевидную часть - он настойчиво противопоставляет еврейской крови свой социальный статус: советский человек, строитель коммунизма. Это он делает своим подлинным бытием, в котором ему некогда, не за чем и не с кем быть евреем.
Все это усугубляется тем, что к молодой семье присоединяются родители жены, которые приезжают из Витебска для совместного с молодыми проживания: «Ой, и тут начинается! Ее родители тоже из местечка и принесли в наш дом, совершенно не еврейский (мы поем русские песни, она учитель в школе)... И принесли, ой, всю эту атмосферу, и этот язык из местечка. Я строю коммунизм, а они тянут меня в XIX век. Не нравилось то, что они не участвовали в нашей жизни, не поддерживали идей. И улыбались, и говорили: "Ничего, подрастете - все узнаете" <...> Мы с Белой строим коммунизм, а здесь местечко. Мне не хотелось домой приходить».
Разрыв с еврейской средой сопровождается сменой семьи: «Начинается мой семилетний холостяцкий период <...> И за эти годы четыре женщины мечтали иметь меня своим мужем. Долой еврейство - хватит с меня!»
Вторая жена - русская, но в начале совместной жизни она и сыновья носят фамилию Фельдман. Однако перед школой родители меняют детям фамилию: «И вот старшему надо идти в школу. И вот мы сели с Зиной и решили, что в России надо быть русским».
Постоянно убегая от еврейства, Вилен Захарович показывает свою максимальную зависимость от него: отказ от еврейства обусловлен страхом принадлежности. Родители предпринимают идеологически верное решение - обезопасить детей от возможных неприятностей.
Остановимся на самой ситуации убегания, встречающейся в еврейской среде. О том, что еврей - еврей, ему все время напоминает нееврей, и «опасными» признаками становятся признаки очевидные: черты лица, речь, фамилия. Евреи легко отказывались от своего еврейства, считая, что «страдают» зря, то есть попадают под антисемитский прицел, будучи вне преследуемой культуры и этнической принадлежности, не зная традиций, которые к тому времени уже истощились. Как отмечала одна из наших информантов: «Какая я еврейка?! Я ничего из этого не знаю. Я хирург, педиатр, всю жизнь помогала детям. Да, в Свердловск нас сослали - мой отец проходил по делу врачей. Но меня это никак не коснулось» (Б., 82 года, ж).
Как все-таки Вилен Захарович становится «начинающим евреем»? Вновь обратимся к его рассказу. К концу 1980-х годов и вторая семья распадается. Вилен Захарович оказывается в сложной ситуации, когда нужна помощь, нужно жилье. И он собирается эмигрировать в Израиль. Он очень хорошо осознает, что это вынужденный шаг: он едет не на историческую родину, не по убеждениям, а потому, что нет другого выхода. Он находит для этого достаточно странные аргументы: «Я жил на Украине, я южанин, мне жара не страшна» (заметим, с Украины он уехал в одиннадцатилетнем возрасте), -и объясняет это нееврейскими причинами.
«И вот у меня на руках загранпаспорт. И вот встречает меня Ванштейн (старый знакомый) и говорит: "Что ты, куда? Так сегодня же еврейский праздник в ДК Лаврова", - и я пошел с ним туда. Ой, и я проревел весь вечер, - там играли еврейскую музыку. Там были еще знакомые. И мне сказали: есть же хэсэд. И я пошел туда и увидел столько услуг, в которых я, одинокий человек, нуждаюсь, что я не поехал. Скажу вам по-еврейски: я мог да поехать, так я не поехал.
И я вспомнил бабушку мою, одиннадцать одесских лет. И я стал идентифицироваться».
Но далее ключевой фразой Вилена Захаровича становится: «Я играю в еврея, который все это знает с детства и знает всегда, у которого не было перерыва на строительство коммунизма. Образ местечкового еврея - это персонаж, в котором я нахожусь, когда мне надо».
В данном случае форма еврейского существования - игра. Почему игра? Потому что такая форма существования становится определенным способом проживания, подменой подлинного бытия; у нее есть свои внутренние правила, соблюдая которые, индивидуум оказывается включенным в особую культуру: правило саморепрезентации, стиля речи, особенного способа мышления. В рассказе Вилена Захаровича мы находим тому подтверждение: «Я восстановил, я начитался, я вспомнил акцент, я стал его совершенствовать». Парадоксальная ситуация: не зная языка, он «восстанавливает» и «совершенствует» акцент.
«Что такое быть евреем? Поднимитесь на второй этаж (в синагоге там находится молельный зал и раввин. - Ю.К., Д.К.), он вам скажет. А я не скажу. Человека делает культура, конечно, и семья, и атмосфера. Мы не можем изменить те 50-60 лет, которые прожили. Еврейство не вытеснило во мне русачества».
Феномен еврейского самоопределения Вилена Захаровича - типичный пример того, что произошло с еврейской культурой в нашей стране. Он это отчетливо осознает и транслирует. Оторванность от корней дала следующее: подлинное бытие им, как и большой частью современных евреев, упущено. Осталось некое стереотипическое представление о еврействе, о способе быть евреем. Во многом оно литературное: вышедшее в 1959 г. собрание сочинений Шолом-Алейхема возвратило русскому еврейству давно забытую атмосферу
еврейского местечка, еврейского способа жизни.
* * *
Что же происходит с молодыми «начинающими евреями», которые сталкиваются с проблемой идентификации в силу взросления? Интервью с представителями из этой группы в основном не дали каких-либо неожиданных результатов. В отличие от судьбы Вилена Захаровича, в ситуации молодых «начинающих евреев» еврейство перестает быть опасным клеймом, можно спокойно приобщаться к этой культуре. Возникает другой вопрос: с какой целью? «Сначала
ищешь похожих на себя людей, принципы поведения похожих на тебя. А сейчас в процессе познания традиций», - так сформулировал ее один из наших молодых информантов (К., 27 лет, м).
Процесс этнической идентификации для молодых людей входит в единый процесс становления личности, когда важны и необходимы поиски каких бы то ни было идентичностей: социальной, национальной, индивидуальной, культурной и т.д. В едином пространстве идентификаций молодого человека еврейство в прямом смысле становится поиском себя и формированием образа «своего»: «После двадцати, когда человек изначально начинает задумываться, сравнивать свои поступки с действиями окружающих. Тебе говорят, что ты выступаешь против собственной логики, что-то в тебе и в окружающих тебя начинает расходиться, возникает кризис самооценки. Не то, что отрекаешься от общества, но ищешь что-то еще» (Р., 28 лет, м).
Этим «еще» и оказывается путь в еврейство. Мы беседовали с молодыми людьми из разных семей. В одних семейных практиках еврейское превалировало: сохраняются семейные истории, почитаются бабушки и дедушки: «У меня все в семье евреи. Сугубо еврейская семья. Это не случайно, конечно, не случайно <. > Бабушка родилась в двадцать первом году, настоящая местечковая еврейка, она из молдавского местечка Резина, была всю жизнь неграмотной, была узником гетто, весь еврейский колорит от нее перешел к нам» (Р., 28 лет, м). В других же непрочная связь семейных традиций с еврейством прервана: «Родители не решали вопрос для себя никак. Дед военный, потом в милиции работал. Другой дед работал на заводе мастером, многие с Украины. У мамы то ли шесть, то ли семь сестер, бабушек-дедушек не знаю, другие не претендовали на традиции» (К., 27 лет, м).
Но и в том, и другом случае молодые люди вынуждены искать еврейскую идентичность в актуализировавшихся пластах культурного наследия: стереотипические образы еврея, зафиксированные в книгах, анекдотах, фольклоре и т.д.: «Шолом-Алейхема читал, иначе и быть не могло. А образ еврейского местечка - да, думаю, его сформировали у меня родные - только не столько даже бабушка, сколько мама с папой. К тому же очень-очень много смотрел фильмов, связанных с еврейской тематикой: мюзикл "Скрипач на крыше", например, да и литературу читал: стихи и прозу Марка Шагала, еврейскую народную поэзию в переводе Гребнева, разные исследования фольклористов. Одним словом, много всего» (Р., 28 лет, м).
В этом замечании информанта настораживает выражение «мама с папой»: атмосферу и субкультуру местечка в силу возраста они
знать и перенять не могли; они не застали ни местечка, ни еврейской традиции и в наличной действительности, по сути, создали опоэтизированный образ штетла. Что же мы видим? Обратный процесс: то, от чего Вилен Захарович «убегал, строя коммунизм», в настоящее время заново и сознательно моделируется как позитивный опыт еврейской жизни.
Не можем обойтись без небольшого лирического отступления. У еврейского местечка, как у любого феномена культуры, всегда были и «воспеватели», и «отрицатели» (мы имеем в виду «своих отрицателей», выросших в этой среде). Последние, не принимая эту культуру, отказываются от самого способа подобного существования. Еврейская среда становится символом мещанства, мертвым пространством гетто, ограничителем свобод, «грядущей жизни зуда». Это цитата из стихотворения Эдуарда Багрицкого «Происхождение», в котором еврейское местечко, столь милое нам теперь, абсолютно противоречит современным представлениям о нем:
Еврейские павлины на обивке, Еврейские скисающие сливки, Костыль отца и матери чепец...
В сознании поэта местечко превращается в котел противоречий затхлого быта, заученных истин, которые он яростно отвергает, мучимый жаждой вырваться в огромный и прекрасный мир:
...Ну, как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы; Ключица, выпирающая косо; Прыщи; обмазанный селедкой рот Да шеи лошадиный поворот. <...>
Дверь! Настежь дверь!
Сегодня эту «дверь» снова распахивают, но уже вглубь еврейского мира. И образ местечка, и форму еврейской жизни приходится восстанавливать, заново выстраивать из культурных фондов. Именно это и интересовало нас в беседах с молодыми информантами: как они «собираются быть евреями». В основном вопрос замыкался на соблюдении традиции, и здесь тоже возникли свои проблемы.
Из интервью одного из информантов - отвечает на вопрос о традициях: «Смотря как понимать. Если говорить о соблюдении традиций - наверное, да. Традиции стали известны, когда начал ходить в воскресную школу. Сейчас стараемся шабат соблюдать. Но все равно это что-то диковинное, это прикосновение к истории, к тому, что было очень давно. Это возможность собраться семьей, собираемся, поем иногда Шолом-Алейхем» (Р., 28 лет, м).
Разве традиция - это возможность, прикосновение, диковинка? Ведь мы и здесь наблюдаем игру. Из интервью: «Еврейство - оно во всех сферах. Когда общаемся дома с родителями, мы освобождаемся от оков, и появляются еврейские ноты, это "шо"...» (Р., 28 лет, м).
Мысль о том, что еврей - тот, кто соблюдает традиции, звучит настойчиво. «Я уважаю традиции, но жизнь не всегда позволяет их соблюдать, что хотелось бы. У меня есть тфилин, есть мезуза. Я очень радовался, когда ее повесили: я очень дружил с одним молодым раввином, потому что чувствовал свободу, он мне освятил и прибил мезузу» (Р., 28 лет, м). «На сегодняшний день вопросы не решены. В молельный зал - следующий шаг. Я пришел сюда не с целью поиска Бога, а себя. Поиск Бога - более глубинный» (К.,
27 лет, м).
Существует осознание того, что традиции еврейской жизни и иудаизма неразрывны. Но тут возникает противоречие - как только на человека начинают давить, а во многих еврейских организациях это неизбежно - в нем просыпается чувство российского интеллигента (на меня оказывают давление, со мной нетолерантны): «У меня такое отношение к религиозным традициям - главное, их нужно уважать и чтить. Но ad libitum - "как чувствуешь, свободно" <...> Я люблю воспринимать предметы на расстоянии. Люблю фанатов, но не люблю фанатиков. Голый фанатизм - это ограниченность человека. Человек - мера всех вещей. Если мне говорят, что у евреев божественная душа, а у остальных нет - мне это не нравится. Но есть огромная внутренняя любовь к еврейской нации» (Р.,
28 лет, м).
Возникает такая ситуация, что еврей сам придумывает, корректирует правила игры: из еврейства исчезают жесткие правила и то, что отрицает поэт Э. Багрицкий - замкнутость, затхлость, завершенность, и взамен приходит милый, уютный, добрый образ еврейства, создающий ощущение теплоты мира среди «своих». Вернемся к фразе о шабате: «Это возможность собраться семьей». В этом мире снова должны зазвучать еврейские песни, еврейский язык: «Идиш не знаю и иврит не знаю. Очень хочется знать. Это уникальный язык,
где еще такой в истории можно найти» (Р., 28 лет, м). В чем еще проявляется любовь к нации? «Если человек чего-то добился, огромная гордость, что он таки наш. Наверное, это свойство нации, у которой есть риск ассимилироваться. Есть желание находить только плюсы. Это некое противодействие после долгой эры антисемитизма» (Р., 28 лет, м).
Отсюда и желание создавать еврейские семьи: «Хочу жениться только на еврейке, причем на галахической. Еврей - это образ жизни. Я только недавно понял, что мне нужна еврейская девушка. У меня папа с мамой никогда не давили, но подкидывали, хорошо бы, чтобы была евреечка. Ты должен - никогда. Это еще и вопрос огромного уважения к родителям. Я понимаю, что это их воля. У меня все в семье евреи. Сугубо еврейская семья. Это не случайно, конечно, не случайно. Мой отец 20 лет был верен себе и нашел еврейскую девушку, а я возьму и перечеркну все» (Р., 28 лет, м).
Традиционный еврейский подход «с юмором» («Девушка иной нации, с которой я встречался, сказала: "Я слышала, что представители твоей нации могут создавать семью только со своими". Если я буду встречаться с еврейкой, одним вопросом будет меньше» - Р., 28 лет, м) вовсе не лишает серьезности проблему самоидентификации. И глубокая рефлексия судьбы, жизни, продолжения рода все равно приводит к вопросу о вере: «Евреем я был всегда и всегда гордился этим. И это все родители: они с самого начала мне это прививали, причем мягко, ненавязчиво. У меня раньше была уверенность: главное - это любовь, остальное второстепенное. В какой-то момент понял, что не совсем все так. Мне важно, чтобы у меня дети были евреи. Возможно, это боязнь ассимиляции. Я хочу, чтобы мой сын был в иудаизме. Мне важно, чтобы ребенок был верующим. Верующий человек - это тот, кто верит в существование Бога» (Р., 28 лет, м).
Еще один знак еврейской жизни - еврейская мама, которая для сына (а интервью в основном велись с молодыми людьми), даже если он с этим пытается бороться, вечная опора, идеал, образ еврейской женщины: «Еврейские женщины еще более колоритны» (Р., 28 лет, м). Наши информанты размышляли о своих отношениях с матерями: «Был сложный момент выхода из-под влияния. Мать старается сохранять влияние. Любая. Но еврейская - с приставкой "более". Влияние матери больше, чем влияние супруги. Ты от нее не уходишь» (К., 27 лет, м). И в вопросе брака образ матери и ее поведения в семье остается преобладающим: «Что такое внутрисемейные отношения, понимаем с годами. Очень важно отношение матери
к ребенку, матери к отцу, подсознательно ищешь того же» (К., 27 лет, м).
В наших размышлениях мы, так или иначе, постоянно возвращаемся к концепту игры. В действительности оказывается очень трудным в поднятом нами вопросе различить грань между игрой и подлинностью. Мы неоднократно пытались объяснить, почему эта грань так призрачна: возникает множество условий и правил, которые необходимо соблюсти, чтобы выйти из категории «начинающих евреев», чтобы полностью включиться, если это вообще возможно, в еврейскую жизнь в России. Как разделить четкое следование правилам и вечные вопросы о бытии и ценностях? Как решить вопросы этнической идентификации и веры? Пока эти вопросы остаются открытыми и для авторов этой статьи, и для их собеседников.
Примечания
1 Подробно история вопроса изложена в исследовании Е. Носенко «Быть или чувствовать» (Носенко Е. Быть или чувствовать? Основные аспекты формирования еврейской самоидентификации у потомков смешанных браков в современной России. М., 2004), построенном на материале опросов, проводившихся автором в Москве и Петербурге.
