CC BY
131
ББК Т3(2Р37)511
НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП АДАПТАЦИИ ДОНСКИХ КАЗАКОВ НА ТЕРРИТОРИИ КРЫМСКОГО ХАНСТВА (1708 - 1712 гг.)
© 2008 г. Д.В. Сень
Краснодарский государственный Krasnodarsky State Historical-archeological museum-reserve,
историко-археологический музей-заповедник, 350000, Krasnodar, Gymnazicheskaya St., 67 350000, г. Краснодар, ул. Гимназическая, 67
Рассматриваются адаптационные практики на территории крымского ханства (Кубань) донских казаков, вынужденных отступить туда с Дона в августе 1708 г. Делается вывод о стратегическом характере такого отступления, обусловленного логистикой Булавинского восстания. Акцентировано внимание на умении И. Некрасова, атамана казаков, находить общий язык с ханами и ногайцами. Кроме того, сделан вывод о несомненной связи успешной адаптации донских казаков с их активным участием - в составе крымско-татарских войск - в ходе русско-турецкой войны 1710-1711 гг.
Ключевые слова: Булавинское восстание, Крымское ханство, казаки-некрасовцы, социальная адаптация, атаман Некрасов, ногайцы, династии Гиреев и Османов.
The article is devoted to adaptation practices of Don Cossacks in Kuban (region of Krym Khanate), where they retreated from the Don region in August 1708. The author concluded that strategical retreat was caused by the logic of Bulavin 's rebellion. The article emphasized Ignat Nekrasov s talent to communicate with Krym Khans andNogays. Successful adaptation of Don Cossacks gave an opportunity to take part in Russian-Turkish War (1710-1711) on the side of Krym Khanate troops.
Keywords: Bulavin's, rebellion, Krym Khanate, Nekrasov's Cossacks, nasties.
Предлагаемая статья продолжает цикл публикаций по изучению масштабной научной проблемы «Казачество Дона и Северо-Западного Кавказа в отношениях с мусульманскими государствами Причерноморья» [1]. Часть вопросов уже получила свое освещение в ряде работ автора и других исследователей (Б. Боука, В.И. Мильчева, О.Г. Усенко, Н.А. Мининкова), часть -нуждается в дополнительном изучении. Не в последнюю очередь перспективы научного поиска зависят здесь от ответа на вопрос о статусе пребывания казаков на Правобережной Кубани, их ответственности за свои антироссийские действия не как беглецов, скрывающихся также от власти ханов, но, напротив, как людей, отдававших себе отчет в невозможности столь широких маневров вне признания подданства по отношению к Гиреям. Во-первых, необходимо сказать, что появление в пределах Крымского ханства (Правобережная Кубань) отряда донских казаков, руководимого И. Некрасовым и некоторыми другими сподвижниками К.А. Булавина, в конце августа - начале сентября 1708 г. стало свершением плана, заранее подготовленного на Дону [2]. Вскоре за казаками И. Некрасова, перешедшими Дон под Нижним Чиром на «ногайскую сторону» и далее на Кубань, была организована погоня. О необходимости ее организации писал мурзам Аюки-хана и калмыкам кн. В.В. Долгорукий, обратившийся с тем же вопросом к кн. П.П. Хованскому. Непосредственными же исполнителями данного повеления стали калмыки, которые вернулись вскоре ни с чем и заявили, что-де «в вид тех воровских казаков нигде не угнали» [3, с. 330]. Вторая очередь погони, насчитывавшая 1 000 чел., также не принесла успеха преследователям. Донося об этом в Приказ Казанского дворца в сентябре 1708 г., князь П.П. Хованский не без основания и вослед словам В.В. Долгорукого отмечал: «А знатно, что они ушли на Кубань или на Аграхань» [3, с. 330].
Основательность замысла К.А. Булавина об уходе скорее всего на Кубань, реализуемого теперь И. Некра-
social adaptation, ataman Nekrasov's, nogaitsi, Gigereev and Osmans' dy-
совым, подтверждается анализом характеристик еще одного отряда повстанцев, сразившихся с карателями 23 августа 1708 r. неподалеку от Паншина городка. Оказалось, что вместе с казаками находились члены их семей, а также обоз «с полторы тысячи телег», не считая 8 железных и медных пушек. Расспросные речи казаков, взятых в плен, выявили, что «те воровские казаки шли ис Паншина в собрание в Голубые к вору к Ыгнашке Некрасову» [3, с. 330]. Именно разгром этого отряда донских казаков вызвал ускоренный отход группировки самого И. Некрасова из Голубинского городка вниз по Дону, переправу на ногайскую его сторону и последующий приход на Правобережную Кубань. Скорее всего дело обстояло именно таким образом - на Кубань надо было уйти любой ценой; сотням казачьих семей удалось спастись от расправы; не был также схвачен ни один влиятельный соратник К.А. Булавина из числа прочих предводителей повстанцев - ни И. Некрасов, ни И. Павлов, ни И. Лоскут, ни С. Беспалый. Таким образом, можно полагать, что это событие свершилось бы при любых условиях, связанных с возможным поражением повстанцев, причем правомочно, на взгляд автора, рассматривать его как Исход - ведь казаки уходили семейно, «в 2 000 человек, з женами и з детьми, оставя тягости и побросав свои пожитки» [3, с. 327]. Важно и то, что тогда же, в конце августа 1708 г., на Кубань за Некрасовым последовали жены, как указывает бригадир Ф.В. Шид-ловский, черкасских казаков, подвергшихся гонениям [3, с. 344]. К слову сказать, российское руководство и сам Петр I предполагали вероятность именно такого развития событий.
Подчеркнем, что гарантий безопасности никто тогда казакам дать не мог, начиная от правившего в Крыму Каплан-Гирея до «старых» кубанских казаков, в недавнем прошлом - также выходцев с Дона [4]. Примерно в тех же условиях оказались запорожские казаки, перешедшие на сторону Крыма в 1709 г. Как пишет
В.И. Мильчев, особых радостей по поводу появления этих нежданных визитеров не испытали ни турки, ни правительство Крымского ханства поскольку эта несанкционированная акция была чревата внешнеполитическими обострениями с Россией и т.п. [5]. Уместно здесь также вспомнить слова историка С.М. Ризы о том, что поступок Каплан-Гирея в отношении донских казаков из отряда И. Некрасова стал одной из причин его смещения с престола в 1708 г. [6].
Поэтому риски пребывания на территории кубанских владений хана для казаков были весьма высокими, что лишний раз подчеркивает остроту происходивших несколько ранее на Дону событий, степень непримиримости сторон. К слову сказать, факт надругательства над телом погибшего К.А. Булавина, совершенного по приказу Петра I, может быть интерпретирован с позиций максимальной расправы над врагом, а именно: с точки зрения царя совершенно «разумно» было лишить упокоения душу врага, расчленив его тело на части. Как пишет А.А. Булычев, такого рода способы казни-погребения (наряду с сожжением, утоплением в водной стихии и пр.) символически трактовались с позиций обращения с телами казнимых как с отверженными усопшими, обреченными на вечные загробные страдания, рассматривая их как нечистых или «заложных покойников» [7]. Сознательное применение царскими карателями «водяной казни» с целью обречь восставших казаков на посмертные муки, уготованные «заложным покойникам», требует самого внимательного изучения специалистов. Обращает на себя внимание тот факт, что после падения Есаулова городка кн. В.В. Долгорукий приказал четвертовать и поставить «на колье» именно походного атамана повстанцев, а также двух «старцов роскольщи-ков» [3, с. 327].
Не менее внимательно (парадигма та же) ученые должны отнестись к анализу противостояния, разыгравшегося между донскими казаками, вытесненными на Кавказ, и казаками, оставшимися на Дону в конце XVII в. Накал событий тогда был таков, что казаки-«изменники» с поразительным упорством убивали царских посланцев. Дело дошло до того, что «верные» донские казаки отказывались исполнять царские повеления о передаче, например, аграханским казакам, грамоты с лестными предложениями. Обращает на себя внимание способ погребения казаками Кавказа убитых ими «недругов» - утопление трупов в воде. Так, в 1689 г. кум-ские казаки убили и бросили в воду тело представителя Войска Донского С. Безпалого, отправленного Ф. Минаевым для их увещевания [8, с. 8]. В 1690 г. те же казаки, вытесненные с Дона в конце 1680-х гг., захватили в плен очередных посланцев, вслед за чем «побили их дрючьем и тела... исполнителей долга службы побросали в воду» [8, с. 9]. Рабочая гипотеза автора состоит в том, что и здесь вполне вероятна связь этих действий с культом «заложных покойников», поскольку умерших неестественной (насильственной) смертью «мать сыра-земля» отказывалась принимать. Поскольку по ряду представлений восточных славян на дне водоема находится ад и вообще вода - та стихия, с помощью которой можно отправить покойника на тот свет, то такая «забо-
та» о душах «заложных покойников» лишний раз свидетельствует о психическом напряжении в среде казаков-нонконформистов. Аналогичное отношение к водной стихии как ненормальному месту погребения находим в фольклоре казаков-некрасовцев как раз при описании событий, связанных с преследованием их российскими войсками (другое дело, что можно спорить о месте этих событий - Кубань или Дон). Кажется, что исследователи не обращали внимание на данное свидетельство: «Шли так-то до Черного моря по плавням, по камышам... Если дите какое заплачет, то матери приказывали бросить ди-те в воду. Женщины не хотели того делать, закрывали рты младенцам, а они задыхались, умирали, так мертвых младенцев и несли с собою» (курсив наш. - Д.С.) [9, с. 160].
Адаптация казаков-некрасовцев началась, несомненно, с преодоления психофизических последствий того шокового, надо думать, для них перехода на Кубань, с позиций обостренно воспринимавшейся при этом необходимости найти убежище для укрытия прежде всего детей и женщин. События и обстоятельства этого процесса - малоразработанный аспект изучения истории формирования кубанского казачества на территории Крымского ханства в XVIII в. Весь корпус материалов, которыми располагают ныне исследователи, позволяет утверждать, что свой выбор казаки И. Некрасова сделали весьма быстро и добровольно, думается, не без участия (влияния) первых кубанских казаков, снискавших себе защиту и покровительство со стороны Гиреев в конце XVII в. Автор уже писал о временном пребывании группировки И. Некрасова в Закубанье примерно до начала 1712 г., когда, например, И.А. Толстой сообщал на основании оперативных данных о том, что «воры и изменники Игнашка Некрасов с товарыщи и доныне живут за Кубанью близ Черкес в юрте Аллавата мурзы» [10, л. 15 об.]. Новые данные позволяют уточнить локализацию этого района, что может оказать помощь исследователям в решении ряда вопросов, связанных с изучением адаптационных практик казаков на территории Крымского ханства, их отношения к возможностям своего безопасного пребывания в регионе. Об идеализации отношений с ногайцами говорить не приходится. Так, некий казак, присланный с Кубани от «вора Некрасова», показал, что «хотят их Кубанские владельцы выслать вон» [11, л. 24]. А в расспросных речах некрасовских казаков, например, за октябрь 1710 г. содержатся сведения о шаткости положения на Кубани находящихся «во власти крымского хана» сторонников И. Некрасова [11, л. 23].
Итак, по уточненным данным (прежде всего по работам В.Н. Сокурова [12]) можно полагать, что Аллават-мурза - это Аллакуват-Семиз (Толстый), закубанский ногайский князь Ураковской ветви потомков Касая (Малые ногаи), внук Хорашая Уракова, и юрт этой части ногайцев еще в XVII в. находился на левом берегу Кубани при р. Лабе. В начале XVIII в. он был лидером навру-зовцев, которых ученые даже второй половины XVIII в. локализовали «по левой стороне Кубани при реке Лабе» (И. Георги, 1799 г.). О том же свидетельствуют архивные документы: еще в 1762 г. при анализе руководством
Войска Донского тогдашней ситуации на Кубани упоминаются кочующие вверх по Лабе аулы, называемые «На-врюз Улу» [13, л. 84].
Для ученых это тем более важно, что именно татарам Казыева улуса хан приказал в свое время помочь первым кубанским казакам строить городок в междуречье Кубани и Лабы [14, с. 34]. Следовательно, можно уверенно говорить, что место своего пребывания группировка И. Некрасова избрала в районе исторического проживания первых кубанских казаков, выходцев с Дона, где, как известно, таковые к данному времени уже не проживали, массово переселившись оттуда в Копыл, а затем на Тамань. Этот факт - направление пути некрасовцев скорее всего к этому городку - является еще одним, правда, косвенным подтверждением вывода автора [2, с. 83] о близости земляческих (религиозных?) связей казаков И. Некрасова и «старых» кубанских казаков, просивших, кстати, в 1709 г. крымского хана не выдавать России этих «новых» казаков. В любом случае И. Некрасов сумел найти тогда для своего отряда самое безопасное место -на окраине Крымского ханства, в землях наврузовцев, какая-то часть которых могла выражать недовольство очередным появлением казаков.
Именно эта защищенность, пусть и не вечная, позволила, вероятно, развернуть И. Некрасову и его сподвижникам масштабную работу по агитации к уходу на Кубань казаков с Дона, а также избегнуть обострения ситуации возможной их выдачи Девлет-Гиреем II, который заявил российскому посланцу В. Блеклому: «... что-де мне отдать, чево у меня нет. Я-де ему (Некрасову. - Д.С.) отказал и указ послал, чтоб он в Крыме и на Кубане не был, откуды и как пришел, так бы и ушел» [10, л. 13]. Уже в декабре 1708 г. П.А. Толстой известился от своего брата (посла в Турции) И.А. Толстого о том, что «кубанцы» приняли И. Некрасова, который «непрестанно посылает от себя на море и к Азову и под азовские городки для воровства явно.» [15, л. 470 об.]. Тогда же, например, некрасовцы разграбили на море (Азовском?) работных людей, захватив часть их в плен. Неслучаен и тот факт, что уже осенью 1708 г. Некрасов стал засылать на Дон своих посланцев, «прельщавших» тамошних казаков к уходу на Кубань. Вряд ли можно подозревать в беспечности запорожских казаков, решивших весной 1711 г. отправиться не только «по разным городам», но и «до вора Некрасова» [16, с. 104], с казаками которого они не один раз встречались на Украине. Некрасовцам, конечно, не было никакого резона обманывать этих и других казаков, ведь опасность их выдачи России к этому времени явно снизилась, причем они осваивают на Кубани новые ресурсы, например, строят лодки. Недаром в расспросных речах от 12 июля 1711 г. беглого (с турецкого флота, находящегося под Азовом флота) грека говорилось о том, что «с Кубани-де хотели быть от Некрасова 50 лодок, только при нем (флоте. - Д.С.) еще не бывали» [16, с. 269].
Итог первым годам пребывания казаков-некрасовцев на Кубани был впечатляющ уже на том основании, что российские власти всерьез обеспокоились возможностью продолжения «булавинщины» на землях, подвластных хану. В Канцелярии, например, казанского и аст-
раханского губернатора П.М. Апраксина с особым тщанием собирали сведения о деятельности некрасовских эмиссаров на Дону, действовавших «для возмущения и наговору, чтоб привлечь и других к тамошним ворам побежать на Кубань» [17, л. 16]. Подчеркнем, что известный Кубанский поход 1711 г. П.М. Апраксина не в последнюю очередь определялся, как свидетельствуют источники, необходимостью защиты от «татарев крымских и кубанских воровских казаков» [11, л. 8]. Самим некрасовцам выбор места поселения позволил весьма быстро пройти начальный этап адаптации, освоиться, столкнуться (значит, узнать новый социальный опыт) с местным ногайским населением и, вероятно, найти механизмы реализации с ними договорных отношений. На это указывает тот факт, что весьма скоро после своего прихода на Кубань казаки-некрасовцы стали весьма далеко уходить от своих жилищ, между тем как очевиден характер их семейного ухода с Дона.
Скорое оформление нашли, надо полагать, и договорные отношения казаков с тем же Девлет-Гиреем II, и уже в ходе русско-турецкой войны 1710-1711 гг. (окончательно, впрочем, «замирились» тогда Россия и Турция лишь по договору 1713 г.) казаки-некрасовцы, потеснившие «старых» казаков Кубани, приняли в ней активное участие на стороне Крыма. Так, из показаний пленного запорожца Л. Васильева в Бахмутской воеводской канцелярии (октябрь 1712 г.) следует, что «Сечь де ныне стоит в урочище Кардашине, от Крыма в одном дне конем. Кошевым состоит вор Костя Гердеенко, а при нем же и казаки донские обретаюца, кои купно с Некрасовым ушли.» [18, л. 87 об. - 88]. В ходе походов на Украину и другие российские земли некрасовцы захватывали пленных, и сам факт участия их в дележе полона также наводит на мысль о стабилизации их положения на Кубани. Так, характерная, вероятно, история произошла уже в 1711 г., когда, по показаниям жителя д. Леонтьевы Буераки (верстах в 50-60 от Троицкого), некрасовские казаки, действуя в союзе с кубанскими татарами, разорили и сожгли деревню, где «полон, в том числе и ево, Ивана, взяли ж и привезли на Кубань и роз-делили по разным аулам, а иных продали туркам на каторги» [19, л. 374]. Не менее активно участвовали каза-ки-некрасовцы и на других направлениях. Так, пойманный в 1713 г. казак-запорожец заявил на допросе в Полтаве, что еще в 1711 г. некрасовцы участвовали в совместном походе «кубанской орды» и их, запорожцев, на р. Куму, где и стояли под пятью городами, откуда крымцы и некрасовцы, возглавляемые самим И. Некрасовым, отправились под Азов [20, л. 1]. Особое внимание следует обратить на уникальное свидетельство, подтверждающее опосредованную роль Османов в процессах дальнейшей адаптации казаков-некрасовцев на территории Крымского ханства. Речь идет о донесении генерал-майора Шидловского от 28 января 1711 г., адресованного Ф.М. Апраксину: «А все ведомости доносятся в Киев, что на наши полки Некрасов с ордою будет, так намерены не только наши полки, чтоб весь и Белгородский разряд разорить и выжечь; перед султаном так обещал учинить (т.е. Игнат Некрасов. -Д.С.), за что многий презент получил» [16, с. 40].
Таким образом, уже в самый ранний этап пребывания казаков-некрасовцев на Кубани, датируемый 17081712 гг., формируются основы их отношений с местным ногайским населением, правящим в Крыму домом Гире-ев, султанами Турции, «старыми» кубанскими казаками, а также основа для сакрализации в дальнейшем личности И. Некрасова, вероятно, и ставшего первым атаманом объединенного Кубанского (ханского) казачьего войска. Интересно в будущем проследить биографию самого И. Некрасова, истоки нонконформизма которого по отношению ко многим участникам современных ему событий, представляющим Россию, уходят своими корнями в конец XVII в., время «религиозных войн» на Дону. Оказывается, что, по оперативно собранным данным (май 1708 г.), И. Некрасов был рядовым казаком в г. Голубые «и в воровском замысле с Костькою, которой на-пред сего ушол на Аграхань для воровства ж и бунту, был же» [21, с. 125]. В источниках конца XVII в. встречаются упоминания о нескольких Константинах (Косте-ях), правда, казаках кумских от которых, впрочем, частично «питалась» людьми община казаков на р. Аграха-ни. Вполне возможно, что речь в данном случае (речь о майских показаниях казака С. Кульбаки в 1708 г.) идет об отголосках события, случившегося осенью 1691 г., когда кавказские казаки во главе с атаманом С. Жмурой совершили нападение на донские городки, призывая тех к переселению на Аграхань: «Нам тут на реке Аграхани жить не тесно. К нам милость кажут басурманы лучше вас православных христиан» [14, с. 32-33].
Однако судьба определила Некрасову остаться на Кавказе несколькими годами позже, а тогда «во время азовского походу он. принес вину, за что по прощенью и наказанье ему учинено» [21, с. 125]. Впоследствии, проживая на территории Крымского ханства, Некрасов не раз возглавлял своих казаков для участия в военных кампаниях Гиреев, снискав славу удачливого атамана, характеристики которого явно отличались от мира обычных людей. Представляется, что сакрализация образа И. Некрасова (наделение его чертами волшебника, человека, чудесным образом ускользающего от наемных убийц и вообще предвидящего будущее и пр. [9, с. 153, 156]) развивалась по тем же основаниям, как это происходило с личностями других известных атаманов -С. Разина, Е. Пугачева, также связанных с практиками колдовства, общения с нечистой силой [22, с. 374]. Но Некрасову историческая память казаков уготовила особую участь, учитывая его роль в спасении и, следовательно, новом Начале жизни на Кубани некрасовской общины, т.е. оценивая его по сути как демиурга и перво-предка. Мифологическое сознание в выгодном свете трактует даже такой святотатственный шаг атамана, как выстрел в знамя с изображение креста, литье пушек и пуль из крестов и колоколов [9].
Несомненно, что основания этим процессам лежали и в области профанного мира, например реальных событий, связанных с постоянной удачливостью атамана. Во-первых, как уже известно, Петру I так и не удалось добиться у хана и султана Ахмета III личной выдачи И. Некрасова (конечно, вместе с его казаками), причем персональная направленность запроса России
очевидна [2, с. 81-82]. Сошлемся лишь на один документ (выявлено их больше), а именно на слова царского посланца В. Блеклого, сказанные им в разговоре с визирем Крымского двора в 1709 г.: «... когда же ханова светлость не показал такой любви к стороне царского величества, чтоб ево, вора (Некрасова. - Д.С.) отдать явно со всеми, и чтоб отдать ево одного, хотя с небо-лшими людми (курсив наш. - Д.С.), а остальных до указу одержать» [10, л. 7]. Затем опасность нависла над кубанскими казаками в период временного господства на Кубани Бахты-Гирея, решившего вдруг отдать в 1717 г. калмыцкому правителю Чаптержапу всех некрасовских казаков с женами и детьми, которые и попали было в плен - «толко де он сам Некрасов с легкими людми с сорокъю ушел в горы.» [23, л. 1 об.].
Случалось, атаман и в плен попадал, например, во время одного из походов с татарами на кабардинцев он был ранен и пленен, а выручили его тогда гребенские казаки, такие же старообрядцы, как и некрасовцы [8, с. 28]. Факты подобного рода имели место и в дальнейшем, обретая символическую рефлексию в исторических преданиях некрасовских казаков, которые, вне всякого сомнения, начинают создаваться уже на территории Крымского ханства. В контексте описываемых событий логично ожидать находок в архивах документальных подтверждений фактам подсылки к И. Некрасову наемных убийц, имеющимся в некрасовском фольклоре [9, с. 155]. Можно также сказать об определенной «ненормальности» процесса описанной сакрализации, учитывая наличие противоречивых (к моменту ухода казаков с Дона) принципов отношения донских казаков к атаманской власти. Недаром М.А. Рыблова пишет, что «любая избыточность воспринимается традиционным сообществом как угроза его существованию (за счет нарушения некой всеобщей нормы), а обладатели избыточного богатства, споры. Удачи - как вампиры, заедающее чужое (избыток может быть только частью доли другого)» [22, с. 377]. С другой стороны, можно констатировать, что сакрализация образа личности И. Некрасова носила характер «разового применения» - она не была перенесена, например, на его сына Михаила либо других атаманов Кубанского (ханского) казачьего войска.
Можно привести ряд свидетельств ученых о самом пристальном внимании Османов и представителей турецкой администрации в Причерноморье к группе казачества, снискавшей многолетнее лояльное и даже заботливое отношение правящих крымских ханов. Так, еще в 1711 г., по данным А.Д. Бачинского, султанское правительство предлагало кубанским казакам переселиться в пределы Османской империи [24]. Примерно в середине XVIII в. (до 1753 г.) султанская воля помогла казакам разрешить вопрос обретения ими священника; тогда они обратились в Стамбул с просьбой, и султан приказал крымскому архиепископу Гедеону рукоположить в архиерейский сан казачьего «кандидата» - монаха Феодосия, что тот, несмотря на первоначальный отказ, затем исполнил под угрозой применения насилия по отношению к себе турецкого паши и отряда янычар [25]. Характерная для этой же парадигмы отношений казаков с верховной властью Османской империи история произошла
в Стамбуле в 1755 г. Тогда купец из Малороссии И. Васильев встретил в Стамбуле в гостях у купца Е. Пирож-никова кубанских казаков, прибывших с письмом к султану [26, л. 2] и просивших Пирожникова о переводе этого послания на греческий язык. Тогда Васильев и его брат-священник стали отговаривать казаков от этого шага, обещая всепрощение Елизаветы Петровны, вследствие чего казаки якобы склонились к тому, решив, однако, «для полезнейшего им совета, и от всего Кубанского войска (курсив наш. - Д.С.) согласия и в том подтверждения ехать в Кубань» [26, л. 2 об.]. Данное свидетельство является бесспорным доказательством существования у казаков Крымского ханства войсковой организации [2, с. 38-41].
Еще более «личностные» отношения связывали кубанских казаков-некрасовцев с ханской династией Гире-ев, подданными которых казаки являлись. Характерно, что еще «старые» кубанские казаки имели возможность напрямую обращаться к хану в случае притеснения их кубанскими ногайцами или местной администрацией, всегда получая желаемый для себя результат [14, с. 35]. Некрасовцы также избрали путь верноподданнического отношения к правящим ханам, что в числе прочих оснований и определило их массовое участие в военных кампаниях Крымского ханства, а не «зипунских», воровских, т.е. несанкционированных набегах на окраины России, чреватых расправой и выдачей царям. Очевидно, что ханы держали некрасовцев на исключительном положении и казаки это превосходно понимали, отнюдь, впрочем, не злоупотребляя таким состоянием отношений с Гиреями (при этом сообщество кубанских казаков монолитным назвать нельзя, например по вопросу о возвращении в Россию). Так, в 1756 г. некрасовцы отправили своих посланцев в Крым к новому хану Хаким-Гирею, жалуясь на притеснения горских народов и прося переселить на жительство в Крым [27, л. 312 об.]. Переселение это состоялось в 1758 г. - хан поселил казаков к Крыму при «рыбном озере» - Балаклавской бухте [28]. Еще раньше, в 1730-х гг., хан Менгли-Гирей отправил на Кубань своего спецпосланца с предложением перейти на жительство в Крым. Кстати, именно этот хан держал при себе, вероятно, в качестве телохранителей, сотню некра-совцев во главе с сотником А. Черкесом [29]. Некрасов-цы позволили себе тогда отказаться, при этом заявив: «Егда с Кубани кубанцы в Крым не пойдут кочевать, то-де и оне некрасовцы в Крым жить не пойдут» [30, л. 214 об.]. Нередки были случаи, когда некрасовские казаки выступали в походы, руководимые ханами или, что, конечно, было чаще, другими родственниками хана, причем источники всегда выделяли этот отряд среди иных составляющих войска.
Поэтому отнюдь небесспорными представляются выводы С.С. Андреевой, что казаки-некрасовцы подчинялись не самому крымскому хану, а кубанскому сераскиру, точнее, тот вывод, который при этом допускается, -из факта подчинения этому родственнику правящего хана якобы и будет следовать анализ прав и обязанностей некрасовцев на территории Крымского ханства [31]. Следуя такой логике, под сомнение можно поставить само пребывание земель Правобережной Кубани в
составе ханства, а сераскиров уподобить феодальным князькам, самоуправствующим в регионе без оглядки на Крым и турок. Лояльность кубанских сераскиров по отношению к своим венценосным родственникам в Крыму, конечно, периодически оставляла желать лучшего, но ханы никогда не упускали возможности побыстрее расправиться с «ползучей фрондой» сераскиров, что не меняло общей расстановки сил в регионе - верховным сюзереном и ногайцев, и казаков, и многих других насельников Кубани считался и являлся правящий крымский хан. Таким образом, с точкой зрения С.С. Андреевой согласиться не представляется возможным, поскольку в таком случае весьма вольную трактовку приобретает и сама политическая история Кубани как неотъемлемой части Крымского ханства на протяжении столетий. Та широта для маневра, которую обрели при организации своей внутренней общественной жизни некрасовские казаки уже в 1708 г. (и в последующие годы), была вызвана их быстро принятым и сознательным решением найти в лице крымских ханов своих верховных правителей и покровителей (при этом автор еще несколько лет назад писал о том, что «оперативный» контроль за жизнью казаков осуществлял сераскир). В противном случае их ожидали постоянные преследования со стороны тех же сераскеров, ногайцев, турок, а в конечном счете -расправа и гибель общины.
Не менее спорным предстает мнение, к сожалению, безо всяких на то исторических оснований и по сей день встречающееся в исторической литературе, о создании казаками-некрасовцами на Кубани некой либерии, «своеобразной республики», что также вступает в противоречие как с обширнейшим корпусом первоисточников, так и с новейшими, перспективнейшими исследованиями по истории донского казачества (Н.А. Мининков, М.А. Рыблова, Б. Боук и др.). Заостренность советской историографической традиции на классовой борьбе как факторе развития истории породила, например, в 1966 г. такое высказывание, некритически воспринятое некоторыми современными учеными: «Повстанцы (И. Некрасова. - Д.С.) сумели создать вольную казацкую республику, пусть не на родной земле, пусть в меньших размерах, чем они предполагали, но все же им удалось осуществить свою мечту о казацком государстве с атаманом во главе» [32].
Напротив, в процессе удачной в целом адаптации некрасовских казаков в сообщество и «старых» кубанских казаков, и жизнь татарско-ногайского населения Крымского ханства можно усмотреть реализацию принципов «симфонии» между правителями и подданными, когда подданство не воспринимается как уничижение свободы личности, когда эта личность активно о себе заявляет, когда «сопротивление, духовная и социальная активность... определены как важная мера спасения православного и всего православия» [33]. Поэтому в основе принципов «благоденствия» казаков на территории Крымского ханства лежали старообрядческий конфессиональный активизм, их преданность Гиреям и, главное, личная ответственность перед Богом за совершенные деяния. Именно все это (в соединении с выражением закономерной реакции ханов на такое поведение ка-
заков) и помогало общине казаков выживать и развиваться.
Литература
1. Сень Д.В. «Войско Кубанское Игнатово Кавказское»: исторические пути казаков-некрасовцев (1708 г. - конец 1920-х гг.): 2-е изд., испр. и доп. Краснодар, 2002; «У какого царя живем, тому и служим.» // Родина. Рос. истор. ил. журн. 2004. № 5. С. 73-76; Казаки-старообрядцы на Северном Кавказе: от первых ватаг к ханскому казачьему войску (Некоторые теоретические аспекты оценки роли крымско-османского государственного фактора в становлении и развитии кубанского казачества) // Липоване: история и культура русских-старообрядцев / Ред.-сост. А.А. Пригарин. Одесса, 2005. Вып. 2.
2. Сень Д.В. Указ. соч.
3. Булавинское восстание. 1707-1708: Сб. док. М., 1935.
4. Боук Б.М. К истории первого Кубанского казачьего войска: поиски убежища на Северном Кавказе // Восток. 2001. № 4. С. 30-38; Мининков Н.А. К истории раскола Русской православной церкви (малоизвестный эпизод из прошлого донского казачества) // За строкой учебника истории: Учеб. пос. Ростов н/Д, 1995. С. 26-46; Усенко О.Г. Начальная история Кубанского казачества (1692-1708 гг.) // Из архива тверских историков: Сб. науч. тр. Тверь, 2000. Вып. 2. С. 63-77.
5. См.: 1сторш украшського козацтва. Нариси у двох томах / Вщповид. ред. В.А. Смолш. Кшв, 2006. Т. 1. С. 588.
6. Сейид Мухамед Риза. Ас-себъу-с-сейяр фи акбари мулюки татар, или Семь планет в известиях о царях татарских / Пред. М. Казамбека. Казань, 1832.С. 12.
7. Булычев А.А. Между святыми и демонами: Заметки о посмертной судьбе опальных царя Ивана Грозного. М., 2005. С. 43-44; и др.
8. Короленко П.П. Некрасовские казаки // Известия ОЛИКО. Екатеринодар, 1900. Вып.2.
9. Тумилевич Ф.В. Сказки и предания казаков-некра-совцев. Ростов н/Д, 1961.
10. Российский государственный архив древних актов (далее - РГАДА), ф. 123, оп. 1. 1709 г., д. 1.
11. Российский государственный архив военно-морского флота (далее - РГА ВМФ), ф. 233, оп. 1, д. 16.
Поступила в редакцию
12. Сокуров В.Н. Канжальская битва 1708 года и ее отражение в кабардинском фольклоре // Актуальные вопросы кабардино-балкарской фольклористики и литературоведения. Нальчик, 1986. С. 48-64.
13. Архив Днепропетровского исторического музея им. Д. Яворницкого. КП-38212/ Арх.-223.
14. Боук Б. Указ. соч.
15. РГАДА, ф. 89, оп. 1. 1708 г., д. 2.
16. Война с Турциею 1711 года (Прутская опера -ция) / Изд. А.З. Мышлаевский. СПб., 1893.
17. РГА ВМФ, ф. 233, оп. 1, д. 28.
18. Там же, д. 34.
19. Там же, д. 19.
20. Отдел рукописей Российской национальной библиотеки, ф. 905, д. Q-347.
21. Новое о восстании Булавина // Исторический архив. 1960. № 6.
22. Рыблова М.А. Донское братство: казачьи сообщества на Дону в XVI - первой трети XIX века. Волгоград, 2006.
23. РГАДА, ф. 89, оп. 1, 1717 г., д. 4.
24. Бачинский А.Д. Дунайские некрасовцы и задунайские запорожцы // Историческое краеведение Одесщины. Одесса, 1985. Вып. 6. С. 9 (на укр. яз.).
25. Мельников П.И. Старообрядческие архиереи // Рус. вестн. 1863. Т. 45. № 6. С. 471.
26. РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 474.
27. Государственный архив Астраханской области, ф. 394, оп. 1, д. 1961.
28. Мильчев В.И. Дискуссия о времени появления не-красовцев в Северо-Западном Причерноморье в свете документов Российского государственного архива древних актов // Липоване: история и культура русских-старообрядцев. С. 28.
29. Фелицын Е.Д. Сборник архивных материалов, относящихся к истории Кубани и Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1904. С. 147.
30. РГАДА, ф. 177, оп. 1. 1739 г., д. 128.
31. Андреева С.С. К вопросу о пребывании некрасовских казаков под господством Крымского ханства // Казачье наследие. Никополь; Днепропетровск, 2005. Вып. 2. С. 82. (на укр. яз.).
32. Смирнов И.И., Маньков А.Г., Подъяпольская Е.П., Мавродин В.В. Крестьянские войны в России XVII-XVШ вв. М., 1966. С. 202.
33. Керов В.В. Новый строй личности и новый тип религиозности в старообрядчестве // Липоване: история и культура русских-старообрядцев. С. 4.
27 ноября 2007 г.
