CC BY
461
Г.А. ТИМОФЕЕВ
НА ПЕРЕЛОМЕ «ПЕРЕСТРОЙКИ»:
ЭКОНОМИКА И ОБЩЕСТВО СССР В 1989 ГОДУ
Последние шесть с небольшим лет существования Союза ССР привычно рассматриваются как период горбачевской «перестройки». В «перестройку» вписывают и весь период пребывания у власти М.С. Горбачева - с марта 1985 и по декабрь 1991 г. Чаще отсчет ведут с апрельского 1985 г. Пленума ЦК КПСС и завершают памятным 19 августа 1991 г. - августовским путчем, по сути похоронившим Советский Союз. И сегодня этот термин почти устоялся в историографии: не случайно в апреле 2005 г. по всем средствам массовой информации прокатилась волна публикаций, посвященных двадцатилетию перестройки. Между тем такое определение, по существу, является неверным. В данном случае исследователи «горбачевского» периода советской истории лишь следуют за феноменом коллективного общественного сознания, в котором правление Горбачева давно и прочно ассоциируется исключительно с «перестройкой». Однако, по меньшей мере, в течение первого года горбачевской власти и речи не шло о какой-либо реальной перестройке социально-экономических институтов СССР. Говорилось об ускорении научно-технического прогресса, модернизации производства, но исключительно старыми, социалистическими методами. Само это «ускорение», по сути, воспринималось как «дальнейшее развитие индустриализации» [1].
Слово «перестройка» в более или менее адекватном современному понимании было впервые произнесено М.С. Горбачевым на встрече с рабочими г. Тольятти 8 апреля 1986 г., когда уже достаточно очевидной стала «пробуксовка ускорения» [2]. Но и после этого никаких серьезных шагов по действительной реорганизации сделано не было вплоть до конца 1986 г. Лишь в ноябре 1986 г. появляется первая ласточка подлинной перестройки - Закон об индивидуальной трудовой деятельности, дающий некоторую экономическую свободу мелким производителям. С этого же времени в политической риторике на смену провалившемуся «ускорению» приходит «перестройка».
Точно так же, едва ли можно говорить о продолжении «перестройки» уже с конца 1990 г., когда под давлением консервативной части партийного аппарата Горбачев отказывается от поддержки «Программы 500 дней» и от какой-либо согласованной политики с ельцинским руководством России. Именно «с этого момента о какой бы то ни было экономически осмысленной политике можно было забыть» [3]. Таким образом, фактически, период «перестройки» продлился около четырех лет. За эти годы страна прошла сложный путь. В конце 1986 г. СССР еще мог казаться стороннему наблюдателю несокрушимым монолитом. Был практически достигнут военный паритет с США, восстановлена целостность мировой социалистической системы, поколебленная событиями в Польше в начале 1980-х годов. Неплохо выглядели и экономические показатели: сельскохозяйственное производство в 1986 г. выросло на 5% за год, промышленный рост в этом году вообще оказался самым высоким за все восьмидесятые годы [4]. А к концу 1990 г. Запад уже торжествовал победу в «холодной войне», мировая система социализма с грохотом рухнула, под грузом межнациональных противоречий зашаталось единство самого Советского Союза. Экономика постепенно скатывается в пропасть: все основные экономические показатели - отрицательные по отношению к 1988 г., при этом доходы населения выросли на 21,5%, что породило скрытую инфляцию и тотальный дефицит [5]. Глубочайшие изменения произошли в советском социуме и его менталитете. Общество ощутимо расслоилось на бога-
тых и бедных, а социалистическая идея практически утратила доверие масс. «Семидесятилетний опыт убедил нас в том, что утопическо-коммунистическая идея порочна и нежизнеспособна», - писали члены Сормовского политического клуба рабочих и ИТР «Диалог» в апреле 1991 г. [6]. Когда же произошел перелом в экономике и общественной жизни, приведший к столь серьезным последствиям? Безусловно, груз противоречий ощущался уже и на раннем этапе «перестройки», и крах авторитарной модернизации («ускорения») только подтверждает это, но по-настоящему определяющим является 1989 год. Он стал годом кризиса «перестройки», перехода к отрицательной динамике в экономике, наконец, годом глубочайших изменений в советском обществе. За весь двадцатый век лишь 1917 г. можно сравнить, в известном смысле, с 1989 г. И он не менее, чем сталинский 1929 г., заслуживает название «года великого перелома».
Экономика к началу 1989 г. находилась еще в сравнительно стабильном состоянии. Прирост валового внутреннего продукта в 1988 г. составил 4,4% к уровню 1987 г., аналогичные показатели в промышленности и сельском хозяйстве составляли, соответственно, 3,9% и 1,7%. [7]. Это превышало среднегодовые показатели 1981-1985 гг. и вполне соответствовало плановым заданиям двенадцатой пятилетки, что во властных структурах воспринималось как успех избранной стратегии реформирования экономики. Выросли и реальные доходы населения и в целом благосостояние средней советской семьи. По такому немаловажному показателю обеспеченности, как потребление мяса на душу населения вообще был достигнут исторический максимум в 70 кг в год, не превзойденный и до настоящего времени. Производство стиральных машин и цветных телевизоров выросло с 1985 г. на 30-50%. [8]. После тяжелого 1986 г., когда доходы от экспорта нефти упали более чем в два раза, к началу 1989 г. улучшение ценовой конъюнктуры позволило вернуть нефтяные экспортные доходы на «доперестроечный» уровень. Впервые с 1985 г. был стабилизирован и даже несколько вырос рынок алкогольной продукции, существенно подорванный антиалкогольной кампанией.
Однако эти благостные цифры Государственного комитета по статистике, несмотря на свою формальную точность, отнюдь не соответствовали реальному экономическому положению, которое определялось уже не только и не столько абсолютными цифрами валового объема производства, создававшими иллюзию процветания, сколько иными факторами. И официальные заклинания о «преодолении предкризисного состояния», о начавшемся «процессе оздоровления народного хозяйства» [9], лишь выдавали желаемое за действительное. Фактически, эти успешные цифры 1988 г. были последним достижением старой, социалистической экономики, которое стало возможным благодаря резкому увеличению государственных капиталовложений - так, например, в 1988 г. стоимость производственного строительства увеличилась в сравнении с 1985 г. на 17% и достигла 82 млрд руб. [10]. При этом основные капиталовложения, в том числе и закупки по импорту, шли на развитие средств производства, в то время как потребительский рынок оказался сильно разбалансирован. В 1989 г. запасы потребительских товаров в торговле сократились на 13,8 млрд руб., а закупки этих товаров за границей уменьшились по сравнению с 1985 г. более чем в полтора раза [11]. Грандиозные закупки импортного оборудования (причем применяемого крайне неэффективно: по некоторым оценкам, более трети его на деле не использовалось [12]) привели к серьезному внешнеторговому дисбалансу - в 1988 г. импорт превышал экспорт на 2 млрд долл., а чистая задолженность СССР в свободно конвертируемой валюте с 1985 по 1988 г. возросла более чем в два раза [13].
Огромные, и очень часто неоправданные вливания средств в неэффективную социалистическую экономику привели к постоянному, и все более стреми-
тельному росту дефицита государственного бюджета. Перенапряжение в финансовой сфере стало особенно заметным к началу 1989 г., так что правительство особо озаботилось этим фактором и начало предпринимать некоторые меры по сокращению государственных затрат. Меры эти оказались, однако, и непродуманными, и неэффективными. Капиталовложения в новое промышленное строительство отнюдь не были сокращены и даже несколько возросли, при том, что доля законсервированных строек непрерывно росла, а сроки нового строительства превышали нормативные в 2,6 раза [14]. Еще более были сокращены закупки потребительских товаров по импорту (за исключением моющих средств), хотя подобные закупки являлись самым эффективным средством для стабилизации потребительского рынка (с учетом колоссальной разницы международных и внутренних цен). Людям в очередной раз предлагалось затянуть пояса в ожидании, когда вновь построенные предприятия дадут необходимую населению продукцию.
Такие действия правительства привели в 1989 г. к весьма тяжелым социально-экономическим последствиям. Важнейшим, и притом оказывавшим влияние на каждую советскую семью, стал рост дисбаланса между производством потребительских товаров (с учетом снижения потребительского импорта общий объем товаров в торговле даже снизился) и растущими доходами населения. За 1989 г. денежные доходы выросли на 13%, между тем как динамика развития производства уже к концу 3-го квартала этого года прошла нулевую точку и приобрела отрицательную тенденцию [15]. Результат такого положения вещей в условиях социалистической экономики достаточно очевиден: резкое обострение дефицита с переносом его на все новые группы товаров и, как следствие, скрытая инфляция. Развивалась и разветвлялась карточная система распределения товаров, в первую очередь на продукты питания. Почти повсеместно по карточкам продавали сахар и моющие средства, во многих регионах было введено нормированное потребление мяса, масла, чая, водки и т.д. [16]. К концу года дефицит начал постепенно перерастать в тотальный. Уже ни власть, ни население не могли предугадать, какой следующий товар исчезнет из государственной торговли. Серьезные перебои возникли в торговле рыбой, овощами, макаронами, мукой. Не лучше обстояло дело и с промышленными товарами так называемого «повышенного спроса» (а к таковым относились и обувь, и одежда, и бытовая техника). Многие товары вообще не попадали в открытую торговлю, а распределялись по предприятиям и учреждениям с помощью своеобразных лотерей или в качестве поощрения. Чутким барометром ситуации стали колхозный рынок и быстро развивающаяся кооперативная торговля. Осенью 1989 г. цены колхозного рынка на картофель и овощи выросли в среднем на 10% по отношению к 1988 г., а стоимость мяса в кооперативной торговле в среднем вдвое превышала государственные расценки [17].
Последний фактор вообще не стоит недооценивать. «Ножницы» цен в кооперативной и государственной торговле, значительно усилившийся товарный дефицит привели в массовом сознании к четкому императиву: «все скупили кооператоры». С учетом высокого уровня зарплат в кооперативах, а она в разы (а порой и в десятки раз) превышала аналогичные показатели на государственных предприятиях, где трудилось подавляющее большинство населения, это привело к серьезным конфликтам в обществе, воспитанном в традициях советской «уравниловки». Социальная напряженность в СССР в 1989 г. росла скачкообразно и чрезвычайно быстро. Весьма значительное число людей превратилось из сторонников «перестройки» в ее противников, поскольку она ничего хорошего им не принесла; не менее значимая часть общества, наоборот, стремительно радикализова-лась, требуя немедленного введения рыночных отношений и «подлинной пере-
стройки». Социальная база горбачевского курса реформ съеживалась, как шагреневая кожа.
Безусловно, особую роль в этом играла и недостаточная продуманность реформистского курса, который базировался на трех экономических китах. Первый: закон о государственном предприятии, предоставляющий госпредприятиям определенную свободу в экономической деятельности и стимулы к самофинансированию и самоокупаемости. Второй - закон о кооперативах, которые должны были заниматься мелким товарным производством, торговлей и сферой обслуживания. И, наконец, третий - закон о сдаче в аренду крестьянам земель и сельскохозяйственной техники (так называемый «закон о фермерах»). Все это называлось «радикальной экономической реформой» и в стратегическом плане носило безусловный рыночный характер. Однако заложенные в этих законах важные рыночные элементы при внедрении в реальную экономику столкнулись с серьезными проблемами. Старая административно-командная система управления экономикой вступила в противоречие с внедряемыми новшествами, которые к тому же не были сведены в достаточно строгую систему. Результатом же стало то, что прежняя система работала все хуже, а новая - в том виде, в котором предлагалась, просто не могла ее заменить.
На практике «радикальная экономическая реформа» столкнулась с полным отсутствием рыночной инфраструктуры в сверхцентрализованной советской экономике. Механизм «свободного плавания» был совершенно не отработан. Так, в теории допускалось банкротство предприятий (абсолютно необходимый элемент рынка), но на практике «лоббистские усилия партийно-хозяйственных органов и министерств, равно как и активность профсоюзов и трудовых коллективов, «оставили на плаву» даже самые безнадежные предприятия» [18]. К тому же, будучи по определению рыночными, новые принципы, внедряясь в экономику планового типа, приводили к так называемому «коллективному эгоизму» предприятий. Ничем не оправданное завышение цен на свою продукцию, перепрофилирование производства на выпуск дорогостоящего ассортимента товаров (очень часто без проведения какого-либо анализа платежеспособного спроса на эти товары), не подкрепленное экономически повышение заработной платы - все это также вело к резкому усилению скрытой инфляции и дефицита товаров. Парадоксальным, однако вполне логичным следствием такого положения вещей стало затоваривание - обратная сторона дефицита. На 1 октября 1989 г. совокупные запасы товарно-материальных ценностей достигли 542,9 млрд руб., что почти вдвое превысило нормативный уровень [19]. Громадное количество произведенного без учета рыночных факторов товара не находило спроса и оседало на складах. Государственные закупки не могли до конца решить создавшуюся проблему и только усугубляли и без того плачевное состояние бюджета. Вот классический пример такого рода: в конце 1980-х годов СССР производил в пять раз больше тракторов и в шестнадцать раз больше комбайнов, чем США, при значительно меньшем по объему сельскохозяйственном производстве. В действительности эти бесчисленные комбайны были стране не нужны, но отказ от государственных закупок привел бы к банкротству крупнейших заводов и к усилению локальной социальной напряженности. Закупки спасали тот же «Ростсельмаш», но одновременно как бы «размазывали» рост напряженности на всю страну, ухудшая ситуацию не одномоментно в одном месте, а постепенно, но зато повсеместно. Неэффективность экономики в условиях падения управляемости предприятий из центра вызвала к жизни такой забытый при социализме феномен, как забастовка.
Типичным, наиболее классическим случаем, ярко демонстрирующим рост социальной напряженности в советском обществе в 1989 г., стала июльская стач-
ка шахтеров Кузбасса. Она настолько хорошо характеризует экономическую и социальную ситуацию того времени, что на ней стоит остановиться более подробно.
Следует отметить, что забастовка шахтеров Кузбасса была крупнейшим, но не первым в перестроечную эпоху выступлением рабочего класса. Локальные выступления отмечаются уже с декабря 1987 г. Но особенно заметным подъем стачечного движения становится с начала 1989 г. В январе забастовали рабочие пяти цехов Люблинского литейно-механического завода в Москве, тогда же проходит рабочее выступление на Невском заводе в Ленинграде. Как некую репетицию грандиозного июльского выступления можно рассматривать рабочие волнения в Кузбассе зимой 1988-1989 гг., также неоднократно заканчивавшиеся прекращением работы [20]. Однако эти недостаточно массовые движения не вызвали особого резонанса в обществе, поскольку информация о них замалчивалась, да и сами эти выступления были кратковременны и незначительны по количеству участников [21]. В июле 1989 г. сценарий оказался совершенно иным.
То, что события в Кузбассе за считанные дни достигли небывалого размаха, обусловлено несколькими факторами. В стране происходили очень серьезные - и уже необратимые - изменения в общественной психологии. I Съезд народных депутатов, проходивший весной 1989 г., произвел в советском обществе эффект разорвавшейся бомбы. Он передавался в прямом эфире на всю страну, и вся страна смотрела его, затаив дыхание. В этой общесоюзной трансляции съезда несомненна заслуга М.С.Горбачева, хотя он и понимал, что «прямой эфир опасен для него» [22]. Но еще более опасным было бы замалчивание съезда, вызвавшего в обществе большие надежды на демократизацию и улучшение положения в стране. Тем серьезнее оказалось и разочарование (которое более точно следовало бы назвать отрезвлением), наступившее после съезда. Становилось очевидным, что реформы «буксуют», что ситуация в экономике ухудшается с каждым днем. Снабжение, особенно в провинции, становилось, в условиях государственного распределения товарных ресурсов, все более нестабильным. А это уже ударяло по основной трудящейся массе, которая теперь отмечала и ухудшение качества собственной жизни, и с завистью смотрела на «новых нэпманов» - кооператоров.
Нужно учесть и особенности кузбасского шахтерского менталитета. Здесь и извечная сибирская склонность к автономии от центра, и привычка к опасному труду с постоянной угрозой для жизни. Шахтеры - люди бесстрашные по определению, а теперь им предлагали хотя и более высокую, чем в среднем по стране, заработную плату, но она не подкреплялась реальным товарным наполнением и никак не зависела от результатов труда рабочих угольных шахт. К тому же появилось немало людей с зарплатами куда выше шахтерских, при этом высокие зарплаты не подразумевали ни риска для жизни, ни опасности хронических заболеваний. А, например, показатели заболеваемости среди молодежи Кузбасса вдвое превышали общесоюзный уровень [23]. И шахтерский Кузбасс незаметно для московских властей превращается в пороховую бочку. Поводом для взрыва могла послужить любая мелочь. Так и произошло.
Утром 10 июля 1989 г. ночная смена горняков шахты им. Л.Д. Шевякова в Междуреченске, недовольных отсутствием мыла (страну в это время поразил очередной дефицит - моющих средств) и качеством еды в шахтерской столовой, отказалась расходиться по домам и не сдала светильники [24]. Вскоре к ним присоединились 200 горняков первой смены, а затем и второй - всего 344 человека. Был избран стачечный комитет из 11 человек, и началась агитация за забастовку на других шахтах [25].
Через два дня бастовали уже все шахты Междуреченска - 16 тыс. человек, а к 17 июля забастовка охватила уже весь Кузбасс: число бастующих достигло 181 тыс. человек [26]. Фактическая власть в городах Кузбасса перешла к стачечным комитетам, взявшим на себя ответственность за жизнеобеспечение населения [27].
Размах и организованность шахтерской забастовки произвели потрясающее впечатление на советское общество и всерьез напугали московскую власть, смотревшую на рабочий класс как на свою опору и оплот стабильности в стране. В регион срочно прибывает министр угольной промышленности СССР М.И. Щадов. Ему шахтеры и предъявляют общий список требований, взяв за основу требования шахтеров г.Березовского. Список этих требований очень любопытен и позволяет оценить как настроения, господствовавшие в советском обществе то время, так и влияние, которое оказала кузбасская забастовка на ситуацию в стране и курс горбачевских реформ.
Июльские требования шахтеров носят еще почти исключительно экономический характер. Политизация шахтерского движения, впрочем, была делом недалекого будущего - если так можно выразиться, шахтеры политизировались вместе со всей страной. Но уже в этих шахтерских ультиматумах красной нитью проходят требования о радикализации курса реформ. Первым пунктом стоит полная экономическая и юридическая самостоятельность предприятий - шаг еще в русле социалистической, но уже рыночной экономики. Еще дальше идут шахтеры во втором пункте: «предоставить право трудовым коллективам самостоятельно определять форму собственности» [28]. Однако уже здесь заметна противоречивость требований - возможно, под давлением сверху добавлены слова «в рамках социалистической». Как и подавляющее большинство населения страны, шахтеры не мыслили еще себя вне категорий «рыночного социализма». Многие другие требования - повысить районный коэффициент до 60%, увеличить оплату шахтерского труда из централизованных источников, ликвидировать разницу между ростом заработной платы и ростом цен - полностью лежат в русле идеологии классического социализма. Шахтеры возлагают свои надежды на государство и в то же время требуют экономической независимости от него - вот главный элемент двойственности устремлений рабочего класса, мечущегося между социализмом и рынком. Но таковы были тогдашние иллюзии в обществе, такова была ситуация в стране, находящейся «на переломе перестройки».
Противоречивость шахтерской забастовки вполне отражает весь этот переломный характер 1989 г., с его резко усилившейся политизацией общества, ростом национальных противоречий, социальным расслоением. Следует помнить еще и о том, что конец 1989 г. ознаменовался и крахом «советского лагеря» - мировой социалистической системы. Рамки данной работы не позволяют дать всеобъемлющий анализ ситуации - политические события или изменения в социальной структуре общества требуют отдельного исследования. Немаловажным представляется и рассмотрение эволюции формирующихся общественнополитических структур - от неформальных объединений до Межрегиональной депутатской группы. Однако и такой частичный анализ социально-экономического положения в СССР в указанный период позволяет с уверенностью сказать, что именно 1989 год стал годом «перелома перестройки». С этого года страна сворачивает на иной путь, который привел в итоге к полному изменению экономического и политического пространства на одной шестой части планеты Земля.
Литература
1. Горбачев М.С. Жизнь и реформы. М.: Новости, 1995. Т. 1. С. 218.
2. Горбачев М.С. Быстрее перестраиваться, действовать по-новому. Речь на встрече с трудящимися г. Тольятти. М.: АПН, 1986. С. 7-9, 11.
3. Гайдар Е.Т. В дни поражений и побед // Собр. соч.: В 2 т. М.: Евразия, 1997. Т. 1. С. 237.
4. Правда. 1987 г. 18 января.
5. Гайдар Е.Т. В начале новой фазы // Указ соч. Т. 2. С. 635-657.
6. Не испытывайте терпение людей // Нижегородская ярмарка. 1991 г. № 11.
7. Гайдар Е.Т. Трудный выбор // Указ соч. Т. 2. С. 583.
8. Гайдар Е.Т. Аномалии экономического роста // Указ соч. Т. 2. С. 456.
9. Правда. 1988 г. 10 ноября.
10. Гайдар Е.Т. Экономические реформы и иерархические структуры // Указ соч. Т. 2. С. 270.
11. Там же. С. 266, 273.
12. Аргументы и факты. 1989. № 32. С. 2.
13. Гайдар Е.Т. Экономические реформы... С. 273.
14. Там же. С. 261.
15. Гайдар Е.Т. Трудный выбор. С. 583-585.
16. Там же. С. 587.
17. Гайдар Е.Т. Трудный выбор. С. 587.
18. Согрин В.В. Политическая история России: 1985-1994. От Горбачева до Ельцина. М.: Прогресс-Академия, 1994. С. 37.
19. Гайдар Е.Т. Трудный выбор. С. 581-582.
20. Шубин А.В. Парадоксы перестройки. М.: Вече, 2005. С. 379.
21. Заболотская К.А. Новые источники по истории современного рабочего движения. История СССР. № 3. 1991. С. 65.
22. Кьеза Д. Переход к демократии. М.: Прогресс, 1993. С. 75.
23. Шубин А.В. Указ. соч. С. 381.
24. Заболотская К.А. Указ. соч. С. 66.
25. Лопатин Л.Н. История рабочего движения Кузбасса (1989-1991). Кемерово: Сибирь: XX век, 1995. С. 47.
26. Шубин А.В. Указ. соч. С. 383.
27. Лопатин Л.Н.Указ. соч. С. 63.
28. Требования шахтеров цит. по: Заболотская К.А. Указ. соч. Прил. 1. С. 78-79.
ТИМОФЕЕВ ГЕННАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ родился в 1981 г. Окончил Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского. Аспирант кафедры современной отечественной истории Нижегородского университета. Занимается вопросами социально-экономических реформ в СССР в 1985-1991 гг. Автор 8 научных статей.
